Текст книги "Колумбия – любовь моя"

Глава восьмая

Бар-ресторан «El Elefante» высвечивал красной неоновой вывеской на фоне закатного неба. Вечер был свободный. Последнее время дела у Антона Бекетов шли в целом неплохо. Последствия катастрофы на шахте удалось устранить без больших последствий, после чего она заработала еще лучше, чем прежде, вырубая из горной породы все больше драгоценных камней. В течение четырех месяцев поставки изумрудов на ювелирные рынки Парижа, Антверпена и Брюсселя приобрели регулярный, а главное, устойчивый характер. Теперь Антон проводил в узком пенале салона частного «Bombardier Challenger» больше времени, чем в своем офисе в отеле в Боготе. Улыбчивый светло-русый бизнесмен из загадочной Колумбии, всегда подчеркнуто хорошо одетый в дорогие костюмы по последней миланской моде, неизменно вызывал уважение со стороны европейских таможенных властей. К тому же он был щедр и ненавязчив и потому в короткое время сумел установить доверительные отношения с несколькими начальниками ночных смен, которые обеспечивали ему необременительное прохождение таможенного досмотра.

Любому приятно иметь дело с тем, который тебя понимает с полуслова, готов вникнуть во внутренние проблемы, а главное, оказать помощь в нужный момент. Финансовую, разумеется. Поэтому, когда юркий турбореактивный самолетик из Колумбии заруливал на VIP-стоянку, а к трапу подкатывал индивидуальный аэродромный перевозчик для особо важных персон в каком-нибудь Орли, на пункте пограничного контроля уже знали, что скоро они увидят элегантного молодого джентльмена с характерным тропическим загаром, с дорогим атташе-кейсом из блестящей крокодиловой кожи в руке, в котором, кроме кипы документов и досье на торговых партнеров, ничего другого не было. По крайней мере, таможенники хотели так считать и считали. Возможно. «Зеленый» коридор Картахена – Европа работал, и работал бесперебойно, не внушая подозрений официальным органам сразу нескольких государств и пополняя бюджет компании Антона, которая имела такое же оригинальное, как и его рудник «El Chorro», название.

Войдя в бар и спустившись по узкой каменной лестнице вниз, в основное полуподвальное помещение ресторана, Антон не мешкая направился прямо в сторону ярко освященного пятна, где располагалась стойка бара, за которой, как обычно, царствовала габаритная фигура Эдварда, хозяина сегодняшнего вечера.

– Хэллоу, Тони, – незамедлительно отреагировал тот, как только увидел взобравшегося на высокий барный табурет Бекетова. – Как твои дела? Как бизнес? Все в порядке? Что будешь? Как всегда?

– Привет, Эдди. Все о’кей. Налей-ка мне чистого «Ballantine’s» и дай бутылку минеральной воды без газа.

Бармен улыбнулся одними глазами и, вывесив в воздухе знакомую бутылку с зеленой этикеткой, принялся цедить из нее в стакан янтарную струю. Эдди недолюбливал Антона Бекетова. Нет, он ничего не имел против того, что тот время от времени захаживал в его бар. Клиент как клиент, но он интуитивно чувствовал, что между ними пролегает граница, которую вряд ли можно было измерить одними лишь финансовыми диспропорциями. Они общались друг с другом, говорили на ты, но для Эдди Антон был типичным гринго, уверенным в себе, светловолосым, состоятельным человеком, для которого его мир, мир простого ресторанного бармена, был лишь эпизодом в жизни, случайной встречей на незнакомой дороге.

Другой неведомый образ жизни, иные принципы, недоступная Эдди категория человеческого бытия. И в данный момент он лишь демонстрировал внешнюю вежливость по отношению к человеку, которого встречает у себя уже в не первый раз.

Бар, в котором царил полумрак, был почти пуст. Невидимые динамики тихо разливали по помещению лирическую мелодию, за несколькими столиками виднелись склоненные над тарелками фигуры. Основные посетители ожидались, как обычно, не ранее десяти вечера.

– Достаточно? – рука бармена выжидающе остановилась, наполнив полстакана.

Антон утвердительно кивнул головой.

– Кстати, Тони. Здесь сейчас находится твой знакомый публицист Кристофер Дидье. – Подбородок бармена вытянулся вперед, указывая направление к месту, где под кирпичным полусводом потолка за отдельным столиком разместилась одинокая мужская фигура.

Отправив Антона, Эдди взял большую салфетку и принялся протирать ею высокие стаканы для «хайболов», алкогольных коктейлей с кока-колой, которые в обязательном порядке просматривал на свет. Делал он свою работу тщательно, можно сказать, с любовью, так как часто дышал на стекло и вновь принимался орудовать белым полотенцем. В конце концов, он не отказывается от того, чтобы устроить общение между посетителями. Пусть они подольше пробудут в его баре, побольше выпьют и съедят, а значит, и его выручка увеличится.

– Добрый вечер, Крис. Как тебе читается в темноте? – Антон Бекетов со стаканом виски в одной руке и бутылкой с водой в другой навис над погруженным в чтение широко развернутой газеты человеком. Тот вскинул голову и, чуть прищурив глаза, воскликнул:

– О, Тони, ты откуда? Рад. Давай присаживайся ко мне. Ты что пьешь? Виски. Ну да, понятно, как обычно. Ну а я, пожалуй, закажу себе еще бутылочку «Совиньона». – Дидье махнул рукой, подзывая бармена.

– А ты, конечно, все читаешь свою «Диарио насиональ». – Антон Бекетов расставил на столе принесенные с собой напитки и присел на стул, который ему ногой придвинул Дидье. Газета с таким названием не случайно оказалась в руках Дидье, так как он сотрудничал с ней в качестве свободного журналиста довольно продолжительное время и, надо сказать, весьма успешно. «Диарио насиональ» стремилась позиционировать себя в качестве представителя независимой свободной прессы и вовсю пропагандировала свои либеральные взгляды. Очевидно, эта линия редакционной политики вполне отвечала взглядам Дидье и его мировосприятию.

– Именно так. В последнем номере помещена моя статья о трудных буднях горняков Колумбии. Тебя она интересует? Могу дать почитать. – Дидье с места в карьер перешел в атаку против типичного представителя, как он считал, эксплуататорского класса в лице Антона Бекетова.

– Отчего же, почитаю на досуге, с удовольствием. Честно говоря, я и так знаю все проблемы, которые есть у шахтеров. – Антон решил не отвечать отпором на напор и подождать, пока его борец за права трудящихся не сменит праведный гнев на милость. Он знал, что Кристофер Дидье был по-галльски вспыльчив, но и отходчив. Оба были европейцами. Это обстоятельство их сближало, так как, несмотря на прожитые в Колумбии годы, они еще чувствовали себя иностранцами.

– Тебе ли не знать? – продолжал язвить француз. – Высасываешь все силы из несчастных горняков и богатеешь. Мало тебе всего. Еще больше хочешь захапать. В этом единственный смысл твоей жизни?

– Крис, ты чего на меня взъелся? – старался сгладить колкости своего визави Бекетов. – Тебе вредно читать такие статьи, тем более что ты их сам и написал.

Журналист умолк и принялся рассматривать его своими немигающими черными зрачками так внимательно, как будто видел Антона впервые в своей жизни. Сильно набрильянтиненные волосы Дидье были тщательно причесаны и тускло поблескивали в пыльных лучах неярких потолочных светильников. Матово-бледная кожа лица резко контрастировала с вычурно-ярким и цветастым платком, который он небрежно обмотал вокруг шеи, не удосужившись заправить его под широкий отложной воротник белой рубахи. Весь внешний вид французского журналиста должен был подчеркнуть его независимый характер и близость к парижской литературной богеме. Сидя в заштатном колумбийском баре, он старался говорить и держаться так, как будто бы все еще находился в одной из таверн на улице Хюшетт в Латинском квартале Парижа, центре свободомыслия всех неприкаянных душ.

– Я отношусь к своим рабочим не хуже, а может быть, где-то и лучше, чем другие владельцы рудников. Я им даю обеспеченную работу, а по твоим словам выходит, что я все равно плох, – настаивал Бекетов.

– Какой благодетель выискался! Я говорю с тобой сейчас не как твой друг, а как защитник равных прав и всеобщей справедливости. Мы во Франции полтора века боролись за то, чтобы освободиться от феодального рабства и поднять другие народы на борьбу с угнетателями. – В голосе француза звучала неприкрытая гордость за Великую революцию конца XVIII века. – Так что извини, но свой упрек я обязан был тебе высказать, а ты, будь любезен, изволь принять его. – Дидье выверенным движением опрокинул в рот бокал красного чилийского из новой бутылки, которую ему принес бармен Эдди.

«Ну, понеслось. Сейчас Крис подогреет свой бунтарский настрой красненьким и пойдет вразнос, – подумал Антон. – Лучше бы уж ограничился произнесением лозунга „Свобода, равенство и братство“». Впрочем, ему нравился этот парень, его одногодок.

За ним было интересно наблюдать, предугадывать, на какие взлеты еще способен его неуемный характер. Удивляться его иллюзорному восприятию окружающей действительности и придуманной для себя ответственности за несовершенство этого мира. Идеалисты всегда притягательны.

«Делать нечего. Вечер придется посвятить ему». Антон смирился и решил стоически перенести любые эскапады, которые готовился обрушить на него левацкий максималист.

– Вот, к примеру, Тони, возьмем твое частное предприятие, – пустился в дальнейшие рассуждения Крис. – Разве ты не можешь из своей сверхприбыли создать для горняков лучшие условия труда, социального и медицинского обеспечения? Ну там школу построить, больницу или церковный приход содержать, на худой конец? Уверен, что можешь, а если так, то почему этого не делаешь? – Дидье давно уже отложил свою газету в сторону и приготовился отточить свой клинок классовой непримиримости в философском споре с новоявленным буржуа из далекой России.

– Могу объяснить. – Бекетов выдержал паузу, чтобы попытаться глазами просигнализировать Эдди и дать ему понять, что его стакан давно пуст, и что требуется еще один, а лучше непочатая бутылка виски, чтобы в другой раз не бегать. – Я плачу рудокопам не меньше, чем другие владельцы делянок и промывочных участков. Учти, что горные работы – это всегда очень рискованный и непредсказуемый бизнес. Такие происшествия, как обвалы породы, случаются повсеместно. Некоторое время назад у меня случилось обводнение шахты. Сам понимаешь, что на восстановительные работы требуются деньги, и немалые. Погиб один рабочий. Не сомневайся, его семье была выплачена надлежащая компенсация, и я намерен время от времени оказывать ей дополнительную финансовую помощь. Разве этого мало? Или, ты думаешь, я могу облагодетельствовать всех и стать посмешищем для всей Колумбии?

– Да, говоришь гладко. Заслушаешься. Как все замечательно выглядит. Найдена идеальная формула социальной гармонии между эксплуататором и эксплуатируемыми. – Дидье надменно выпятил губы, давая тем самым понять, что спор далеко не закончен и у него в запасе есть еще немало аргументов. – Вот именно, что в Колумбии, где столько дешевой рабочей силы и такие замечательные законы, которые можно или соблюдать, или игнорировать по своему усмотрению. И, что интересно, такое положение выгодно многим. Это выгодно янки, которые столько лет держат на крючке эту несчастную страну. Это выгодно местному политикуму, крупным латифундистам, мафии, с которой ты наверняка связан. Всем, за исключением миллионам забитых работяг «чолос» и малограмотных индейцев.

– Ну, если так, то ты наверняка знаешь, что не я создавал эту страну и установил в ней существующий порядок. – Бекетов поморщился и отхлебнул глоток «Баллантайна». После чего растер языком остатки виски по нёбу. Так оно должно было быстрее просочиться к капиллярам головного мозга и создать эффект опьянения. Дурацкий разговор с настырным журналистом напрочь выветривал весь хмель из головы. – Верно, в Изумрудной долине соблюдается негласное правило. Двадцать процентов с прибыли я должен, как и другие, отдать так называемым «смотрящим». Тогда я могу быть уверен, что мою шахту никто не взорвет, не ограбит, и я смогу и дальше спокойно работать. Если я нарушу это правило, то дня через три, если не раньше, буду валяться в сточной канаве с дыркой в затылке, а семьи моих горняков будут обречены на голод и прозябание. Кому от этого будет лучше? Скажи. Это, брат, закон гор, закон этого благословенного края.

– В том-то и дело, – горячо подхватил доводы Антона Крис Дидье. – Колумбия захлебывается от изобилия природных богатств, а народ прозябает в нужде. Нет, конечно, элита живет замечательно, сохраняя все прелести роскошного быта первых испанских конкистадоров, но вот остальные? Остальные или подались в Вооруженные революционные силы Колумбии (ФАРК), взялись за оружие и засели в горах, другие сбились в бандитские шайки разной масти и промышляют разбоем. Это наиболее смелые и отчаянные. Остальные, а их подавляющее большинство, трудятся за гроши. Ты не забыл, сколько здесь длится гражданская война: десять, двадцать лет? Мало. Тогда верных пятьдесят? А сколько жизней она унесла: десять, пятьдесят, сто тысяч? Как тебе это нравится?

– Крис, я ведь не революционер, не политик, и эти проблемы для меня мало что значат. А в спасители человечества тем более не гожусь. – Бекетов широко отмахнулся рукой, как бы отметая все, что было сказано французом. – Я люблю Колумбию со всеми ее горестями и радостями. Мне здесь хорошо и комфортно. Я благодарен ей, что могу заниматься моим делом. У меня здесь есть замечательная близкая женщина. И за это я тоже благодарен этой стране. Она дала мне даже больше, чем моя родина, которая наградила меня только распадом государства и гражданской войной на Кавказе. А знаешь ли ты, что в России бизнес замешан на бандитских понятиях покруче, чем здесь? И так везде, по всему миру, и, кстати, в твоей исключительной Франции творится не меньше безобразия, чем здесь. И если захочешь, я докажу тебе это. Лично мне ничего не нужно. По сути, ничего. Я доволен судьбой, и ты вряд ли заставишь меня перейти на твою сторону. А теперь извини, мне нужно в туалет.

Антон поднялся из-за стола и по извилистому коридору с многочисленными поворотами прошел в туалетную комнату. Подошел к умывальнику, открыл кран с холодной водой и, наклонившись, несколько раз плеснул водой себе в лицо. Постоял, не поднимая головы, потом выпрямился и стал наблюдать, как капли, собираясь на лбу, медленно стекали к кончику носа и падали вниз, смешиваясь с шипящей струей, бьющей из крана. Все возвращается на круги своя. Затем, набрав в пригоршни побольше воды, ополоснул лицо и, не вытирая его, принялся медленно причесывать волосы.

Из зеркала на него глядели глаза молодого мужчины тридцати пяти лет, основательно закаленного житейскими бурями. Он знал много, умел много и испытал много. Такого сложно было сломить новыми передрягами.

А Кристофер Дидье в это время думал, что Тони – в общем-то неплохой парень, с которым приятно провести время и поговорить о высоких материях. «Ну и что, если он не разделяет моих взглядов? Полмира скажет то же, что и он. Не буду я его дальше мытарить. Надо сменить тему на более нейтральную – какую-нибудь объединяющую. В конце концов, я хочу считать его моим другом».

Когда Бекетов вернулся, Кристофер уже подводил итог второй бутылке вина и, судя по его решительному настрою, готовился заказать третью.

– Между нами говоря, Тони, – проговорил он, когда Антон уселся на свое место, – женщин я тоже люблю и нахожу здешних сеньорит прекраснейшими в мире. Вот только не хватает им шарма француженок. Это, как ты понимаешь, непередаваемо и впитывается только с молоком матери и если ты рожден, скажем, в солнечном Провансе или на берегах Роны. – О, эта французская похвальба. – Но здесь, среди колорита тропических горных лесов и на золотом берегу Карибского моря, креолки превосходны и грациозны в своих мини-бикини. Не так ли? – Потом, помолчав, добавил: – А ты не скучаешь по родине, мой друг?

– По России? – спокойным тоном поинтересовался Бекетов, как будто ему был задан очередной и, может быть, малозначащий вопрос. – Конечно, я помню мою страну и даже готов любить ее на расстоянии.

– Почему так и почему на расстоянии? – удивился Дидье. – Разве ты не можешь в любой момент посетить Россию, когда пожелаешь, как я Францию, например? Или что, ты стал персоной нон грата для своих соотечественников? Расскажи, если можешь.

– О нет, Россию я могу посетить в любой момент. Меня там даже ждут с нетерпением. – Бекетов качнулся в сторону, чтобы было сподручнее достать из бокового кармана пиджака узкий металлический футляр с любимыми гаванскими сигарами. Вынул одну и закурил, с удовольствием смакуя тепло, которое заполнило его рот и ноздри. Сигары он курил редко, но с удовольствием, считая, что они дополняют вкусовые ощущения от виски, усиливают их и позволяют ему лучше расслабиться.

– Въехать в свою страну могу, а вот выехать из нее – вряд ли. Я же тебе говорил, что условия для бизнеса в России будут покруче, чем здесь, в Колумбии. Обещание на словах или юридически безупречный договор с подписями – все это только внешний антураж, за которым обязан скрываться определяющий фактор – фактор силы или, что еще надежней, угроза насилия. На выбор, в зависимости от конкретных обстоятельств. Вот так. Кто оказался ловчее, нахрапистей, тот у нас на вершине, а кто проявил слабость, неосмотрительность, а еще хуже – доверился данному слову, даже своего ближайшего партнера, такого так или иначе, раньше или позже, но обязательно сбрасывают вниз. Все у него забирают, добивают и стараются побыстрее забыть и вычеркнуть из памяти. Так и у меня было, да быльем поросло. Был друг, и нет его. Была невеста, да вся вышла и стала женой того, кто оказался подлее и удачливее, то есть того, кому я верил больше других, моего «друга», который ловко превратил ее в переходящий приз в приложение к моим деньгам. Ну как, я достаточно рассказал о своем житье-бытье у себя на родине?

– Вполне, вполне. – Крис Дидье был задумчив. – Извини, Тони, но сочувствовать в этом вопросе я тебе не берусь. Твой мир, о котором ты рассказал только что, мне чужд. Я с ним борюсь. Как умею. В основном пером. И последнее, мой друг. Один вопрос довольно долго мучает меня. Ты извини, но я должен тебе его задать. Ты ведь родился во времена Советского Союза, вырос при нем, может быть, был даже членом коммунистического союза молодежи, как его у вас называли? Неужели у тебя не осталось ничего от того, что называют советским воспитанием? Понимаешь, о чем я говорю? Ведь вас же с детского сада воспитывали быть честными, нравственными, готовыми помочь товарищу, не оставлять его в беде, любить и защищать родину. Неужели все эти понятия, почерпнутые из Священного писания, к слову сказать, испарились, выветрились из современного российского общества? В данном случае меня не интересуют пространные моральные обобщения. Просто любопытно, насколько быстро перестраивается человек, который всегда считал себя добропорядочным, а в новых изменившихся условиях вдруг превращается в мелкого капиталистического хищника? Я не только тебя имею в виду. Это что, непреоборимое природное начало, которое дремлет и во мне, и в тебе, в каждом? Если так, то все социалистические теории гроша ломаного не стоят. Опровергни, помоги мне, Тони. Ведь те изменения, та катастрофа, которая произошла у вас в Советском Союзе, разрушила не только твою страну, но и многие высокие идеалы, а главное, надежду на то, что у человечества есть некое светлое будущее, ради которого надо бороться и преодолевать любые потери и невзгоды.

– Дидье не был бы неисправимым леваком-идеалистом, если бы не задал этого вопроса.

Антону Бекетову уже порядком надоело схоластическое пережевывание теоретических «измов», дело обыкновенное и привычное в среде профессиональных публицистов и доморощенных философов, но, наблюдая взволнованный, если не сказать больше, весьма удрученный вид своего приятеля, он сдержал себя и решил его особо не дожимать:

– Крис, если бы я не считал тебя своим другом, то за сравнение меня с каким-то хищником я бы не задумываясь впечатал тебя в стенку. – Слова уместные и даже естественные, если учитывать, что пол-литра доброго шотландского виски уже были выпиты и делали в голове Бекетова свое дело. – А на твой вопрос я так отвечу. Именно вот эта «советская» вера в человека меня и подвела: партнер в России, на которого я полагался как на самого себя, дождался момента и подставил, как самый низкий предатель. Отобрал все: бизнес, мою невесту – и натравил на меня полицию. Как думаешь, почему я оказался в здесь, этой стране, на краю света?

– И ты что, до сих пор не отомстил ему?

– Нет, я предпочел все забыть. – Не хотелось Антону говорить, что на его совести и так много грехов, не хотелось откровенничать и рассказывать французу, тем более журналисту, о себе, о том, что он воевал в составе разведывательного подразделения и был снайпером. Хватит с него чужих смертей. Там, в бою, это был хотя бы приказ, а в мирной жизни браться за оружие? Нет. Не нужно ему лишний раз обременять душу, тем более по своей воле.

– Выходит, ты великодушный человек? – скептически усмехнулся Дидье и про себя с досадой отметил, что вина в его бутылке осталось только на донышке. То ли заказывать себе еще одну, то ли пришла пора остановиться, равно как и прекратить этот затянувшийся разговор, который грозил вылиться в большую ссору?

– Считай как хочешь, – спокойно, не поведя даже бровью на реплику журналиста, ответил Бекетов и лишь добавил: – Вот ты упомянул Священное писание. Ладно. Хороший источник истин. Так вот, в нем есть притча об одном проповеднике, к которому однажды пришли люди и сказали: «Вот там за дверью стоит твоя мать и твои братья. Пусти их к себе в дом, они телом и духом твоя семья». На что проповедник ответил им: «Рядом со мной находятся мои последователи, они верят моим проповедям, поэтому они и есть мое истинное тело и мой дух, а те, кто за дверью, мне не верят». У тебя, Крис, есть идеологические воззрения, о которых ты не можешь не говорить даже сейчас, потому что они вросли в твой мозг и твою печенку? Тогда что? Я должен думать, что всех людей, в том числе самых близких, даже своих родных, ты воспринимаешь только через призму отбора на «свой» – «чужой». Так ли это?

– Это, Тони ты уже перегибаешь. Меня максимально устраивает концепция такого латиноамериканского мыслителя левого толка, как Муньос. Кстати, если не знаешь, он был также глубоко религиозным человеком и был связан с католической церковью. Так вот, он говорил: «Больше народности, больше братства, больше внутренней свободы человеку, больше веры в Евангелие Иисуса Христа». Это и мои мысли, и мои убеждения. Давай на этом и сойдемся, если ты не против?

– Не против. Поговаривают, Крис, что ты знаешь кое-кого из ребят, что скрываются в горах с автоматами? – Лицо Антона окуталось сигарным дымом.

– Может быть.

– Говорят также, что они даже не из ФАРК?

– Может быть.

– А может быть, это те фанатичные марксисты из Армии национального освобождения, с которыми опасаются связываться не только парамилитарес, но и горный спецназ корпуса национальной жандармерии?

Последний вопрос Бекетова остался без ответа. Крис Дидье замолчал и явно не хотел обсуждать эту тему. Оба погрузились в свои внутренние размышления. Антон продолжал пить виски и курить сигары, а Крис все-таки заказал свою четвертую бутылку красного чилийского. Часы показывали полночь, и в баре царили шум и пьяное веселье. Регулярно распахивалась входная дверь, пропуская внутрь одного за другим как обычных завсегдатаев, так и случайных прохожих. Ночная царица последовательно засылала в «El Elefante» своих самых верных почитателей, вознамерившихся в этот поздний час утопить в алкоголе и разговорах дневные печали. Одна часть большого города погружалась в благодатный сон, другая же радовалась тому, что ее час пробил.