Текст книги "Нечестная игра. На что ты готов пойти ради успеха своего ребенка"

20. Бек

«Регистрация на тестирование Когнав». Распечатка с этой надписью свисала со столика, принесенного из столовой начальной школы Доннелли в вестибюль. Шрифтом помельче были напечатаны три знака, указывавшие, где кому встать, в зависимости от начальной буквы фамилии. От А до Й, от К до У, от Ф до Я. Под знаком А до Й было всего четыре человека, так что Бек прикинул, что их черед подойдет минуты через две. Тем временем Эйдан, хромая, проковылял к стенду с кубками, табличками и другими реликвиями, отражающими историю школы Доннелли. Чарли последовал за братом.

Бек посмотрел на близнецов и тут же перевел взгляд обратно на памятные вещи. Близнецы разглядывали разворот газеты в рамке, высоко повешенный на стене вестибюля. Это был прошлогодний весенний номер «Кристальского реестра».

Крупная шапка на всю полосу: «ЭМСИ ЭММОЧКИ!» Под этим заголовком помещалось огромное цветное фото Эммы Квинн и Эммы Зеллар: они склонили друг к другу головы со смешными хвостиками и больше всего были похожи на сиамских близнецов. Прижимая к губам микрофоны, девчонки вели шоу талантов в конце учебного года. Бек вспомнил, что Азра рассказывала, как отвезла на это шоу близнецов, потому что они хотели увидеть своих подружек на сцене. Когда Азра вернула близнецов отцу, она была вся в слезах, а Бек не мог понять почему. А на следующее утро – «Бум!» Эммы оказались на первой полосе городской газеты.

Милые девчонки. Бек знал их с грудничкового возраста, с шести-семи месяцев. Последний раз он видел их на Дне благодарения, и тогда девчонки уже выглядели старше, чем на фотографии в газете, выпущенной всего за несколько месяцев до этого.

Время. Вот дерьмо.

– Сэр, как фамилия вашего ребенка?

Перед исхудалой учительницей стоял ящик с папками.

– У меня двое, – сообщил Бек. – Чарли и Эйдан Ансворты-Шодюри.

– Ничего себе, как длинно!

Бек молча уставился на собеседницу.

– Класс?

– Да классные ребята, как и их папа.

Женщина не улыбнулась.

– Пятый класс. Они ходят в Школу Святой Бригитты, – добавил Бек, хотя его не просили.

Мамаша, стоявшая в соседней очереди, резко обернулась и смерила Бека надменным взглядом. Тот ухмыльнулся и проигнорировал ее. Многим родителям здесь казалось, что если ты водишь своих детей в частную школу, то ты хуже педофила. Учительница подвинула к Беку тонкую стопку распечаток для заполнения. По три на каждого близнеца. Стандартный набор: согласие на обработку личных данных, соглашение о конфиденциальности и о сообщении результатов экзамена. Ни одну из этих бумажек Бек не потрудился прочесть. Просто черкнул подпись и вписал свой электронный адрес.

– Так когда будет известно, зачислены они или нет? – спросил Бек, возвращая распечатки.

Учительница скрепила листки вместе и засунула обратно в соответствующие папки.

– О, это только первый отсев, – ответила она.

– Да?

– Это только Когнав. Тест для оценки когнитивных навыков – это первый этап отбора.

– Так по его результатам не будут зачислять?

– Сэр, процесс отбора будет длиться несколько недель. – Она чуть наклонилась вбок и посмотрела на растущую позади Бека очередь. – Когда придут результаты, будет проводиться оценка портфолио, может быть, собеседования. А теперь, будьте добры, проходите…

– Собеседования? Но ведь Кристальская академия – государственная школа. При приеме в государственные школы не проводят собеседований.

– Это все будет подробно разъяснено на ознакомительных мероприятиях.

– Чушь собачья, – фыркнул Бек.

Учительница посмотрела на него так, будто он только что вытащил пистолет. Чарли довольно улыбался, а Эйдан, ссутулившийся на своих костылях, широко раскрыл глаза. Ему было стыдно за отца. Бек оглядел небольшую толпу кристальских буржуев.

Развернулся и пошел к стенду с трофеями.

– Идемте, парни. Нам здесь делать нечего.

– Здорово! – Чарли сиял, будто только что избежал тюремного заключения. – А можно нам мороженого?

– Обязательно!

– Папа, – позвал Эйдан.

Бек его не слушал. Он всем корпусом нажал на дверь и вышел к круговому проезду перед школой.

– Папа!

Бек мысленно репетировал, что он скажет Азре. Он вытащил телефон. Вспомнил, что его бывшая жена на каком-то концерте в Денвере. Все равно написал ей «911».

– ПАПА!

Бек остановился. Эйдан стоял на краю тротуара. Руки его свисали с костылей.

Он был насуплен и зол.

– Что такое?

Эйдан перенес вес на здоровую ногу.

– Я буду сдавать этот экзамен.

– Ты серьезно?

– Под умного косишь? – пробормотал Чарли.

Но на этот раз Эйдан пропустил его слова мимо ушей.

– Мама сказала, если я хочу, то могу сдавать.

Бек смотрел на сыновей, изумляясь тому, насколько они разные. У Чарли каждая эмоция была на лбу написана, и он без колебаний высказывал любую пришедшую в голову мысль. Эйдан был более молчаливый, он держал дистанцию между собой и миром, выжидал, как будто сознательно принял решение не говорить о своей внутренней жизни.

– Она мне обещала, пап.

Бек в задумчивости глядел на свой телефон. Если Чарли не будет сдавать Когнав, то он не может и провалиться. Таким образом он не потеряет лицо перед Эйданом, если младший близнец каким-то чудом наберет достаточно баллов, чтобы пройти дальше.

– Ну ладно, раз обещала, – неохотно протянул отец. Но от одной мысли, что придется вернуться в эту очередь, ему стало противно.

– Мне тоже надо сдавать? – поинтересовался Чарли.

– Пока твой брат будет писать тест, мы поедим мороженого.

– А я получу мороженое? – спросил Эйдан.

– Если пойдешь на экзамен, то нет, – с демонической улыбкой пообещал Чарли.

– Это нечестно, – теперь Эйдан чуть не плакал.

– Да он шутит. – Бек взъерошил младшему близнецу волосы. – Ладно, пойдемте обратно.

– Ты отправил мне «911», – сказала Беку бывшая жена несколько минут спустя. Мужчина сердито ходил кругами на парковке. – Что происходит?

– Мы в школе Доннелли. На экзамен приехали.

– Я на концерте, Бек. Что такого срочного случилось?

– Ты сказала, это будет только один тест. Ты не говорила, что это целая система отборов.

– Еще как говорила. Два раза.

– Они не пойдут в эту навороченную школу, Азра. Я прикую себя цепью к дверям, чтобы они не вошли. Я лягу под колеса долбаного школьного автобуса, если придется. Устрою демонстрацию, как на площади Тяньаньмэнь[9]9
    С 27 апреля по 4 июня 1989 года в Пекине, на площади Тяньаньмэнь, прошла серия демонстраций, которая была подавлена войсками с автоматами и танками (прим. пер.).


[Закрыть].

– Вот как.

– Это школа вся такая не для всех! Ты что, не видишь?

– Да ты послушай, что говоришь, Бек! Наши сыновья ходят в Школу Святой Бригитты на деньги из твоего трастового фонда, а ты что-то вякаешь насчет школы не для всех?

– Это совершенно другое, – выплюнул Бек. «И где теперь тот трастовый фонд?»

Азра сказала:

– Давай-ка, ковбой, сначала слезь со своего коня. Поговорим, когда будешь на земле.

Мужчина крутанулся и пнул фонарный столб, больно ушибив палец. Однажды она произнесла эту фразу у семейного психолога, и Бек на нее наорал, но потом оба рассмеялись и не могли остановиться до самого конца сеанса. Это был их лучший сеанс у психолога. С тех пор Азра стала использовать эту фразу, когда ей нужно было задавить в зародыше его частые разглагольствования о буржуазных ценностях, лютующем капитализме и привилегиях белого населения. («Да когда ты получал хоть какие-то привилегии, Бек? – любила замечать Азра. – Хоть один раз можешь назвать?»)

– Ладно, сапоги на земле, – сказал Бек, присмирев.

– Отлично. – Голос Азры изменялся, когда она начала успокаивать своего бывшего мужа. Становился очень похожим на голос его матери. – Послушай. Когнав – это только первый этап экзамена, понимаешь? Есть вероятность, что мальчики не наберут проходной балл. А даже если и наберут, у нас есть выбор. Они могут получить предложение о зачислении, а мы можем решить все равно отправить их в Школу Святой Бригитты в следующем году. Наши сыновья всего лишь напишут очередной тест.

Свободной рукой Бек чертил круги на уровне пояса, будто рисовал годовые кольца дерева.

– Вообще-то не сыновья, а сын.

На несколько секунд образовалась пауза.

– Что ты сказал?

Чарли бегал по двору школы, бил футбольным мячом в стену.

– Эйдан захотел написать этот тест. А Чарли отказался.

– Подожди, он не сдает?

– Нет.

– Бек, господи! Это же повторный экзамен! Если он сегодня не будет его сдавать, он упустит свой шанс!

– Ладно, давай поговорим серьезно, без всяких шуточек про ковбоев и коней. Это ведь Эйдану предложили место в «Перспективе». К тому же Чарли ни за что не стал бы ходить в эту Кристальскую академию. Разве станет он каждый день протирать штаны с девяти до четырех в компании очкастых зубрилок?

Азра громко выдохнула.

– Пожалуй, ты прав.

– Спасибо, – отозвался Бек. Азра редко признавала за ним правоту в вопросах, связанных с детьми, но когда такое случалось, ощущение было, будто он накурился марихуаны из кальяна.

– Мне пора. И Бек, никогда, НИКОГДА не пиши мне «911» просто так: это только для случаев, когда один из близнецов попал в больницу. Понимаешь?

– Да.

– Я серьезно. Это не шутки.

– Я понял. И…

Он собирался сказать «извини», но Азра уже отключилась: бросила телефон в свою большую сумку и полетела к нынешнему хахалю, какому-нибудь засранцу, которого нашла себе в «Тиндере»[10]10
    «Тиндер» (Tinder) – приложение для поиска романтических знакомств (прим. пер.).


[Закрыть].

С момента развода прошло пять лет, а Беку все еще гадко становилось на душе, если он подводил Азру. Он застыл у фонарного столба, смотрел в темноту и всем существом желал чего-то, чего не мог назвать. Он ощутил боль в ушибленных пальцах ноги, пошевелил ими. Когда Бек обернулся, Чарли стоял с мячом под мышкой, другую руку уперев в бок, и без всякого выражения глядел на отца.

Бек потер руки.

– Ну что, по мороженому?

– Супер!

Чарли расплылся в самой детской своей улыбке. Может быть, именно этой улыбки так хотелось Беку?

Он открыл для сына дверь машины.

21. Роуз

Конюшня «Дикая лошадь» находилась посреди равнинного пастбища на северной окраине округа Бьюла. К западу отсюда открывался великолепный вид на Скалистые горы, но здесь приходилось любоваться и не столь захватывающим видом на Маунтин-Вью (постоянно растущий трейлерный парк, через который приходилось проезжать перед тем, как свернуть с сельской дороги). Приезжие из Кристала будто попадали в совершенно другой мир. Вереница крохотных городков, в каждом не больше двух светофоров. Ржавые остовы грузовиков и тракторов, нахохлившись, торчали во дворах частных домов. Работали здесь только ломбарды, магазины оружия и «Макдоналдс».

Тем не менее в то утро сорокаминутная поездка до самой северной точки округа была не просто приятна, а роскошна. Роуз ехала на «Бьюике Лакросс», шоссе было гладким благодаря гидравлической подвеске, а шума дороги почти не было слышно внутри вычищенного кожаного салона. Эту машину она взяла напрокат (их потрепанный «Фольксваген» был в ремонте, потому что опять забарахлила коробка передач), и первым, что Роуз заметила, сев в «Бьюик», была тишина. Их «Фольксваген» был тонкокожий, в нем чувствовалась каждая кочка. Пассажиру на заднем сиденье приходилось повышать голос, чтобы водитель услышал. Поэтому теперь новенький «Бьюик» казался наушниками на колесах. Он заглушал и отсекал внешний мир. Только когда большой кроссовер мягко проскользнул через железнодорожный переезд, височные доли мозга Роуз наконец обработали информацию, и она осознала, какие преимущества дает ей эта арендная машина.

В «Бьюике» она могла слышать Эммочек.

Еще не научившись говорить, едва девочки оказывались в машине вместе, они начинали безостановочно общаться. Два младенца в автокреслах гукали и трогали друг друга за ручки. Потом, в год или два, перетягивали плюшевых зверюшек. Потом маленькие леди стали выдумывать целые миры для кукол и игрушечных лошадок. Гарет однажды назвал их болтовню «автотрепом», и это название приклеилось. У Эммочек было столько общих интересов и занятий, что они ездили у кого-нибудь из родителей на заднем сиденье по три раза в неделю. Автотреп стал неотъемлемой и милой частью так тесно связанных жизней девочек.

Но недавно в их разговорах наметилось медленное декрещендо: из громких и открытых эти беседы стали более личными и секретными. Когда девочки понижали голос, Роуз частенько не могла разобрать ни слова.

Саманта сказала, что это естественный этап взросления. Им уже одиннадцать, они словно близняшки, которым скоро предстоит переход в средние классы. Конечно, у них есть секретики. Конечно, они не хотят, чтобы родители слышали, как они обсуждают вредных учителей или этих гадких мальчишек, для выражения презрения к которым они находили все новые способы.

Но Роуз не хватало уютных бесед между двумя малышками. Поэтому теперь, сидя за рулем этого неожиданно беззвучного автомобиля, женщина жадно прислушивалась.

Она тут же уловила два слова: «Кристальская академия».

Эту тему подняла Эмма Зи, напрямую спросила Эмму Кью:

– Какой у тебя был самый высокий балл на тренировочных тестах? На Когнаве?

Роуз почувствовала, будто что-то дернулось в нижней части позвоночника.

– Сто двадцать пять? – ответила Кью с легкой вопросительной интонацией.

Может быть, ей совестно было, что она соврала. Лучший результат Кью на тренировочном тесте ни разу не превысил ста двадцати. Она прибавила себе целых пять баллов.

Зи не отставала.

– Это твой средний результат или самый лучший?

Кью поколебалась.

– Эмм, средний.

В салонное зеркало заднего вида Роуз видела, как Зи заерзала, будто маленькая пружинка распрямлялась.

– Это ооочень хорошо, Кью, – сказала девочка в точности как Саманта в режиме Благодетельницы. – У меня в среднем сто тридцать. Но однажды я набрала сто тридцать пять.

Роуз почувствовала, как ее тело отяжелело.

Но дальше было только хуже. Вскоре девочки начали обсуждать шансы на поступление своих одноклассников и друзей. Зи назвала одного мальчика слюнтяем, а Кью, аккуратно подбирая слова, предположила, что некто по фамилии Коннор пройдет обязательно, потому что его отец выиграл большой приз в сфере астрофизики. Роуз услышала жестокое обсуждение шансов Кейтлин Комсток, очень забавной девочки, которая несколько лет приходила к Эммочкам на дни рождения и всегда приносила вдумчиво подобранный подарок.

– Кейтлин ни одной книги не может до конца дочитать, – заметила Кью слишком высоким голосом.

– Точно! – смех Зи был глубокий, из живота. – Она полгода носит в рюкзаке «Орден Феникса»!

– Даже жаль ее, – притворилась Кью.

– Да, да. Она вытаскивает его, бухает на парту и открывает, чтобы все думали, будто она читает такую толстую книгу.

– А Стефи Тернер? – спросила Кью.

– Она не может даже говорить так, будто она умная.

Кью рассмеялась:

– Ага. Зато у Ксандера это хорошо получается.

– Что получается? – резко отозвалась Зи.

Роуз посмотрела в зеркало. Симпатичное лицо Зи исказилось при упоминании о Ксандере.

– Извини, я просто хотела сказать, что он… он очень умно говорит, – запиналась Кью. – Ксандер читает кучу всего, так? Но такое впечатление, что он не понимает многого из того, что прочел. Просто он такой. Просто не понимает. Не улавливает контекст.

Кью немного задержалась, произнеся это слово, как если бы смаковала молочную шоколадку, тающую на языке.

Слово «контекст» лишь недавно пополнило ее лексикон, и девочке явно приятно было его применить, да еще с таким эффектом.

Снова злой смех Зи, как похвала подруге.

– Точняяяяяк! – подтвердила она, пораженная этим открытием. – Ну прям вернее и не скажешь! Как будто… как будто он на самом деле совсем не такой уж умный, как все думают. Раз он не понимает, все то, что он знает, все эти шахматные штуки, значит… – она сделала паузу перед вердиктом, – значит, это все зазря.

И ведь девочкам всего одиннадцать лет.

Для Роуз последние пять минут пути прошли в состоянии отчаяния, близком к трансу, а в уши ей все лились злобные пересуды. Оставив вопрос академии, Эммы проехались по девочкам с занятий по верховой езде, сортируя их на неплохих наездниц и неважных, умелых и «паршивых» (еще одно прелестное новое словечко).

У Эммы Кью за последний год были небольшие проблемы с поведением, и все они возникали в школе. Директор звонил: Кью передавала записки на уроке. Полдюжины девчонок пожаловалось на учителя физкультуры за то, что он заставил их бегать по кругу, когда на улице моросило. Все это была ерунда.

Но здесь было другое. Эммочки внезапно превратились в гадких девчонок. Маленьких стерв, малолетних змей, безжалостно обсуждающих тех, кого они считали хуже себя. Более того. В разговоре с Зи Эмма Кью будто стала другим человеком, унижающим, мелочным, бездумно жестоким. Словно это была не ее дочь.

Когда они подъезжали к конюшне, тело Роуз было покрыто холодным, почти лихорадочным потом. Она не следила за скоростью на незнакомом кроссовере и поэтому, въезжая в ворота на парковку, чуть не врезалась в указатель. Колеса «Бьюика», проскальзывая, подняли пыльное облако, которое так и держалось в воздухе, когда двери ушли вбок и девочки спрыгнули на землю – Зи справа, Кью слева.

Роуз слезла с высокого водительского кресла. Кью уже натягивала сапоги для верховой езды.

Роуз встала над ней.

– Поговорим об этом позже, – предупредила она дочь.

На мгновение Эмма выглядела испуганной или пристыженной. Но потом она пожала плечами, застегнула пряжку шлема и помчалась вслед за подружкой. Эммочки вприпрыжку вбежали в конюшню.

Роуз выгрузила свой велосипед из багажника, намазалась солнцезащитным кремом, надела шлем и, крутя контактные педали, поехала на север по дороге местного значения 364. Она могла намотать добрых сорок пять километров до окончания занятия девчонок (то есть до полудня). Напряжение в бедрах и подтянутых мышцах пресса скоро сработало не хуже таблетки «Ксанакса» и успокоило ее мысли.

«Все зависит от точки зрения». Ведь Эммы напрямую не опускали других девчонок в школе, иначе родителям сообщили бы об этом. Да, они много чего наговорили в машине, самым мерзким образом перемыли косточки своим одноклассникам, но это не значило, что они ведут себя согласно этим суждениям.

Но дети бывают так жестоки… Это Роуз вынесла из собственного детства. Она была нищей заучкой, которая всегда первой тянет руку. Слишком большие очки, одежда с чужого плеча, самая дешевая обувь, кривые зубы и никаких средств на брекеты. И несмотря на это, Роуз не особо выделялась бы из общей массы, если бы не участвовала так живо в уроке и не пыталась бы столь усердно заслужить одобрение и внимание учителей.

Роуз очень рано поняла, что хорошо учиться – это, возможно, единственный выход для нее. Хорошие оценки были единственным шансом вырваться из той среды, которая угнетала ее уже в те годы, хотя настоящую тяжесть этой среды Роуз поняла только в колледже. Сначала получила стипендию за заслуги и уехала в Лихай (Пенсильвания), после этого отправилась в Мичиган учиться на доктора философии, потом стала научным сотрудником в Стэнфорде и наконец заведующей многомиллионной неврологической лаборатории здесь, в Дарлтоне. Прыжки с шестом, и с каждым разом планка все выше.

Это, конечно, закалило ее характер, но, проведя детство и юность в таких жестких условиях, Роуз поняла, насколько сильно она не хочет подобной судьбы для своей дочери. Нет, они не покупали Кью самые модные джинсы и туфли. Нет, они вряд ли смогут в ближайшее время наскрести на новый кроссовер. Но семья достаточно комфортно жила на зарплату Роуз, чтобы дать Эмме все, что ей было нужно, и многое из того, чего ей просто хотелось. Проблема была в том, что Эмма Кью во всем хотела подражать своей богатой лучшей подруге: уроки верховой езды, возможно, когда-нибудь и собственная лошадь, крутые летние лагеря. Но спорадическое преподавание Гарета приносило очень мало денег, а зарплаты в университете (даже на медфаке) не поспевали за уровнем инфляции.

Кроме того, они с мужем не хотели, чтобы Кью выросла с ощущением, будто все ей что-то должны. В таком городе, как Кристал, эти необоснованные притязания можно было наблюдать у слишком многих детей. Супруги мечтали, чтобы их дочь добивалась успеха своими силами, а не благодаря социальному статусу. Чтобы полагалась на упорный труд, а не на «хорошую наследственность», как у Зелларов, или на трастовый фонд, как у Бека. Потому что успех никогда не приходит ни с чего. Где бы ты ни вырос, как бы тебя ни воспитывали, это еще не гарантия успеха. Мысль о том, что Кью скатится в покинутый ее матерью мир, вызывала у Роуз дрожь. Женщину медленно убивала вечная тревожность, как и многих представителей низшей прослойки среднего класса.

Неудивительно, что Роуз хотела, чтобы Кью попробовала поступить в Кристальскую академию. Ведь эта спецшкола призвана была оценивать учащихся не по их материальному положению и социальному статусу, а исключительно по способностям и уму. Если бы в детстве Роуз поступила в такую школу, ей не пришлось бы столько лет провести в беспросветных страданиях. Так что теперь, когда появилась Кристальская академия, она не могла остаться в стороне и ко всем требованиям приема относилась с предельной серьезностью.

Она поднялась на небольшой холм и по инерции съехала по противоположному склону к западному берегу водохранилища «Серебряное озеро» (восемьдесят гектаров водной глади, по которым, будто трогая струны цитры, пробегали рябь от бриза и солнечные блики). Роуз объехала вокруг овального пруда, разогналась до тридцати километров в час, потом до сорока. Она крутила и крутила педали, пока выброс эндорфинов не запустил более позитивные мысли.

Убрав велосипед, Роуз прошла к главному кругу для лошадей, чтобы посмотреть окончание занятия. Пять лошадей (ехали на них одни девочки) выстроились в ряд и двигались по серпантину, играя в «Красный свет / зеленый свет». Джанелль Лиман, их любимый инструктор, велела всем выстроиться в ряд на одном конце ипподрома и начала еще один вариант игры «СТОП и ИДИ», выкрикивая замечания, если кто-то отклонялся в сторону или слишком быстро тянул за узду. Через пять минут всадницы стали отрабатывать движения по отдельности. Ближе всего к Роуз оказалась Эмма Зи.

Дочь Саманты попыталась сделать восьмерку вокруг одного из препятствий, но ее лошадь сопротивлялась.

Тут подъехала Эмма Кью, не обращая внимания на мать. Она доехала до дальнего угла и выполнила изящный поворот вдоль ограды.

Чей-то голос спросил:

– Ваша?

В полутора метрах от Роуз возле ограды стоял мужчина в зеркальных очках-авиаторах на остром, узком носу. Рукава темно-синей тенниски плотно обтягивали его накачанные бицепсы. Роуз уже видела его здесь пару раз, но не была с ним знакома. Папа одной из девочек.

– Да. Эмма Кью, – сказала она, кивая в сторону дочери. – А которая ваша?

– Кейтлин, в фиолетовой куртке.

Роуз нашла взглядом его дочь, пытавшуюся заставить лошадь обойти вокруг препятствия.

– Давно Эмма Кью ходит на верховую езду?

– Не знаю, сегодня, кажется, десятое или одиннадцатое занятие.

Мужчина от удивления дернул головой назад.

– Вы серьезно?

– Может быть, двенадцатое.

Собеседник опустил очки.

– Я думал, что она тренируется уже несколько лет, а я кое-что в этом понимаю: наша старшая дочь участвует в университетской команде по конкуру в Корнелле. Ваша девочка очень способная!

– Правда?

– Прирожденная наездница. Вы разве не видите?

Они оба посмотрели на Кью, которая направила лошадь по новой восьмерке. Кью более естественно держалась в седле, чем другие девочки на ипподроме. Казалось, она и здоровенное животное под ней составляли единое целое.

– Я никогда не садилась на коня, – призналась Роуз. – Я в этом совсем не разбираюсь.

– Ну, – сказал мужчина заговорщицким тоном, подходя чуть ближе. – Посмотрите на ее крестец. Как прямо она его держит, можно было бы линейку приставить. Ваша дочь это делает инстинктивно. Обычно этому учатся несколько месяцев, потому что страх вызывает у детей желание скрючиться, прижаться к лошади. Так они себя чувствуют в безопасности. А как она сидит, когда лошадь идет рысью? Посмотрите для сравнения на мою бедную малышку Кейтлин.

Он указал еще на несколько различий в движениях девочек, объяснил некоторые термины и фразы, и вскоре Роуз тоже увидела разницу. Эмма Зи – на лице выражение отчаяния, в глазах слезы: у нее никак не получалось заставить лошадь выполнять простейшие команды. Кейтлин, милая и открытая, смеялась над своими ошибками и пыталась снова. И совсем другое дело Кью: она прямо и уверенно держалась в седле, животное отвечало на легкое натяжение узды или едва заметные движения коленей и бедер.

Роуз каталась на велосипеде, а не на лошади, и не смогла бы отличить рысь от легкого галопа. Но наблюдения этого мужчины зажгли в ней родительское ликование и почти стерли в памяти ужасные слова Кью в машине. Потому что, хотя Кью читала запоем, но во всем остальном лучшей всегда была Эмма Зи: и в школе, и на балете, и на занятиях скрипкой. Но, как оказалось, не на ипподроме.