Текст книги "Нечестная игра. На что ты готов пойти ради успеха своего ребенка"

17. Роуз

По вторникам по дороге домой из лаборатории она заезжала в «Расцвети» за Азрой. Иногда они могли час просидеть в машине, припаркованной у дома Азры, обсуждая свою жизнь. Это время было драгоценно: они были наедине и в безопасности.

Сегодня Азра жаловалась насчет близнецов. У Чарли были проблемы и в школе, и на футбольном поле, у Эйдана же, напротив, все шло как нельзя лучше и там, и там. Братья отличались настолько сильно, что даже она сама не могла такого предвидеть. Азра хотела, чтобы Бек понял: это два разных ребенка, у них разные потребности, разные таланты и сильные стороны.

– Да, я иногда тоже об этом забываю, когда думаю об Эммочках, – заметила Роуз. – Они с детского сада неразлучны. Я просто волнуюсь, что будет, если, например, Зи попадет в эту академию, а Кью нет.

– Или наоборот.

– Ты серьезно?

– Знаешь, и не такое бывает, – сказала Азра. – При связях Кева?

Роуз нахмурилась:

– Нет, с этой школой блат не прокатит. По крайней мере, я надеюсь. Просто не хочу, чтобы пути девочек разошлись. Они ведь два сапога пара.

Лицо Азры приняло особое выражение.

– Что? Слишком затертое выражение?

Азра покачала головой. Было что-то в ее глазах… А может, это просто вечерний свет шалил на ее лице.

– Ты в порядке? – спросила Роуз.

Азра порылась в сумочке, ища ключи.

– Все нормально. Только мне уже пора. Скоро Глен приедет.

– Спасибо, что выслушала. Мне так надо было это все выплеснуть. Тебе так повезло: тебе не надо обо всем этом волноваться.

– Это что значит?

Азра передумала выходить из машины. В лице ее появилась жесткость, а температура в салоне, казалось, упала градусов на десять.

Роуз осторожно сказала:

– Ну… насчет школы…

– Продолжай.

– Я имею в виду, у близнецов есть футбол, они блестящие спортсмены…

– У них есть футбол? – рявкнула Азра. – Роуз, ты хоть слышишь, что говоришь?

– Я думала, они не сдавали экзамен. Их не было на тестировании в субботу.

– Бек повез их кататься на лыжах. Я тебе это говорила! Поэтому они будут сдавать Когнав завтра, на дополнительном экзамене.

– Ой.

Азра сжала губы в линию.

– Ничего удивительного.

– Что?

– Ты целый день болтаешь о тонких отношениях между тобой, Самантой и вашими дочерьми, о том, какой гениальный Ксандер, будущий ученый, как ты. Но о моих мальчиках ты даже не вспоминаешь.

– Извини, Азра, я просто не думала…

– Тебе и в голову не пришло, что они вообще могут сдавать. Вот что ты хотела сказать.

Азра была права. И в голову не пришло.

– Мне казалось, вы даже не рассматривали вариант с академией, – пыталась выкрутиться Роуз. – Я думала, вы к ней относитесь с пренебрежением…

Роуз запиналась, ей было очень неловко, и она была удивлена этой внезапной вспышкой гнева со стороны подруги.

– Вы с Самантой иногда просто невыносимы! – отчеканила Азра. – Честное слово, если меня что бесит, так это надутые родители примерных девочек!

Роуз прикусила язык.

– Так было с самого раннего их детства. Мальчики бегают вокруг как бандиты, всюду лезут, разбивают мячом окна, полная жопа. А тем временем Эммочки сидят за столом, пьют чаек и читают Джейн Остин. Они хоть рыгают иногда?

– Это несправедливо.

– Несправедливо? Как ты сказала? «Несправедливо»? Я тебе скажу, что несправедливо! Приучение к горшку, вот что!

– В смысле?

– Мои мальчишки научились ходить на горшок в четыре с половиной года, Роуз. Четыре с половиной, а я все еще меняю обосранные подгузники один за одним. Это мое главное воспоминание о тех месяцах, когда мы с Беком разводились, и это был ад. И тут же твоя дочка, которая научилась пользоваться горшком ровно в два года, как и ее лучшая подружка, Эмма Зи, отправляется в туалет и приходит вся в аромате сирени, а ты вся такая: «Умничка, Эмма Кью!» – трещишь своим тоненьким жизнерадостным голоском прямо у меня на глазах.

– Боже мой, Азра…

– И сейчас все то же самое. «Эй, Роуз, что сегодня делаешь?» – «О, я поеду сегодня с Самантой на ранчо Кларита. Мы везем девочек покататься на миленьких пони!» – «Ой, привет, Азра! Я рада бы выпить с тобой винца, но знаешь, у Эммочек сегодня балет». Наши дочки, наши дочки, наши Эммочки, наши Эммочки…

Азра оскалила зубы и откинулась на подголовник.

– Просто это так тяжело, когда часть жизни двух лучших подруг для тебя абсолютно недоступна! Милые, прилежные девочки, в которых влюблены все учителя. У меня этого нет и никогда не будет.

«Двух лучших подруг». До этого момента Роуз никогда не рассматривала себя в этом качестве и не пыталась соперничать с Самантой за звание лучшей подруги Азры. С Лорен вот дела обстояли иначе, и неудивительно, что ее имя тут же слетело с губ Азры.

– Вот что я действительно ценю в Лорен. Я не говорю, что ее Ксандер кувыркается в грязи вместе с моими поросятами, но при всех ее заскоках она хотя бы не кичится своей Тессой.

Роуз прикрыла глаза, хотела поспорить. Во-первых, до недавнего времени Тесса была одна сплошная катастрофа, так что тут нечем было кичиться. Но вместо этого она положила ладонь на стиснутые кулаки Азры.

– Я не знаю, что сказать. Я хочу только извиниться за наше поведение. Прости.

– Это совсем другое – быть мамой мальчишек.

– Азра, я услышала тебя, и я подумаю над этим. Обещаю.

– Боже мой, Роуз, ты, по-моему, обкушалась терапии!

Роуз ахнула. Азра зажала рот рукой. Она расхохоталась, а следом и Роуз. И на минуту подруги забыли обо всем. Отсмеявшись, Азра грустно улыбнулась, глядя в боковое стекло. Вытерла правый глаз костяшками пальцев.

– Мне стало легче, – призналась она.

– А мне нет, – сказала Роуз.

– Отлично. – Лицо Азры посветлело. – Знаешь, что Бек частенько делал?

– Что?

– Он только мне признался, обычно он о таком молчит. Готова спорить, даже Соня не знает.

– Расскажи.

– Когда близнецы были маленькие, – начала она, будто взрыва ярости и не было, – Бек брал одного из них на игровую площадку или на лазилки на Изумрудной аллее…

– Так.

– Положим, сидит он на лавочке, и тут подсаживается к нему какой-нибудь левый родитель и давай докапываться. Типа «Сколько вашему сыну? Давно он начал ходить?» Когда хотят поговорить о своих детях, обычно начинают спрашивать про твоих.

– Хотят сравнить.

– Точно. И знаешь, что делал Бек, если мамаша или папаша были незнакомые? Он занижал мальчишкам возраст на несколько месяцев. Говорил другим родителям, что близнецам всего девять месяцев, хотя на самом деле им тогда был год. Полтора, хотя на самом деле недавно исполнилось два.

– И зачем он так говорил?

– Так наши мальчики казались более развитыми. Будто они говорили больше слов, имели более развитую моторику. Будто они начали ходить куда раньше, чем на самом деле.

– Но зачем?

Глаза Азры загорелись.

– Он хотел увидеть тень беспокойства на лице этого общительного родителя. Ему нравилось, что какая-нибудь самодовольная мамочка самую капельку позавидует, что этот противный мальчик преодолел основные этапы развития раньше, чем ее принцесса.

– О боже мой.

– Когда он признался в этом у семейного психолога, я, как ни странно, за это почувствовала к нему любовь. У меня тоже такое есть, я всех порву за своих мальчишек.

– Думаю, у нас у всех такое есть. Мы все оберегаем своих детей.

– Но у меня немного другое. И у Бека тоже. Вы смотрите на близнецов иначе, чем на Эммочек и на Ксандера. Вы не видите в них ума, уважения, способностей к обучению и вообще к чему угодно…

Роуз начала протестовать.

– Не надо, – упредила ее Азра, подняв палец.

– Ладно, – послушно согласилась Роуз.

Она не могла прочитать выражение лица Азры. Какая-то твердость, решимость.

– Знаешь что, Роуз? Насчет этого экзамена и школы.

– Да?

– Я надеюсь, Эмма Кью пройдет. И Эмма Зи тоже. Ты знаешь, я люблю ваших девчонок, и я знаю, как все это важно для тебя, и для Саманты, и для ваших семей. Но в ближайшее время я больше ни слова не хочу слышать от тебя о Кристальской академии. Уж извини, но не хочу. Для нас это неподходящая тема. Договорились?

Роуз напряженно улыбнулась. Азра вышла из машины, поднялась по ступеням, стала открывать дверь, и только тогда Роуз задохнулась от осознания этой новой преграды между ними. Потому что с Азрой они всегда говорили так искренне, и никогда у них не было правил, ограничений, табу. Никогда – до этого дня.

Поздно ночью, когда Гарет и Кью уже спали, Роуз сидела на диване в гостиной. Она была все так же разбита после этого разговора, но пыталась отвлечься, готовила лекцию и слайды для конференции в Медицинском центре.

Припадки, заторможенная речь, потеря двигательных функций, в конце концов паралич и неизбежная смерть: когда Роуз описывала свою работу по нейродегенеративным расстройствам у детей младшего школьного возраста, ей казалось, будто она озвучивает пролог к роману в жанре ужасов. Вопрос был в том, как подать этот предмет студентам первого и второго курсов, как разжечь в них интерес к этому темному месту в детской неврологии. Смертельная болезнь, которую Роуз изучала в своей лаборатории, была настолько редкая, что за семь лет работы в этом направлении она видела всего двенадцать детей с таким диагнозом. Годы исследований убедили женщину, что ее команда нащупала новый способ лечения, что особый энзимный механизм, который ей удалось вычленить, был ключом к лечению куда более широкого спектра нейродегенеративных расстройств. Чтобы точно определить этот механизм, потребуется очень много денег и времени, а в сфере неврологии жесткая конкуренция. Но дайте ей пять лет и пять миллионов долларов, и она укротит этого зверя, который уничтожает мозг детей.

На экране компьютера светились два снимка МРТ. Крупные снимки атрофичных теменных долей в разрезе. Пораженные участки были отмечены красными кружочками и стрелочками, которые она только что вставила на слайд. Под изображением Роуз добавила сухое описание этой патологии.

Мозг детей.

Она посмотрела на темную кухню. Часы на духовке показывали 2:12 утра. Мысли Роуз вернулись к тяжелому разговору с Азрой, к беспокойству Бека насчет темпа развития близнецов, к досаде Азры на ее милых мальчиков и раздражающих подруг. Работа на медицинском факультете научила Роуз высоко ценить здоровье Эммы Кью, хотя среди этих вечных родительских волнений насчет достижений и баллов, среди некорректных, но неизбежных сравнений своего ребенка с другими, все они порой так легко забывали о том, как им повезло.

Женщина бросила последний взгляд на экран, а потом закрыла ноутбук и прокралась в комнату Эммы Кью, чтобы перед сном полюбоваться ею и мягко поцеловать в лоб. Комплекс вины выжившего, воплощенный в ее дочери. Каждый вечер Роуз возвращалась домой из лаборатории, от мышиных мозгов и секвенатора нового поколения, и пылким шепотом благословляла (хоть и не была религиозна) здоровый и благополучно развивающийся мозг своей единственной дочери.

18. Ксандер

– Проблема в том, – сказал мистер Эйкер, почесывая покрытую перхотью голову, – что ты занимаешься, строго говоря, не наукой.

– Я занимаюсь вопросами вероятности, мистер Эйкер. А это математика.

– Да, но результаты видишь только ты. Понимаешь?

– Не совсем.

До недавнего времени Ксандер работал над биомолекулярным составом продуктов секреции и выделений паука Dysdera crocata. Изучал информацию по клеткам, разбирался с генетикой, немного препарировал. Мистер Эйкер даже узнавал в университете, можно ли Ксандеру провести кое-какие опыты с ядом паука на мышах.

А потом, две недели назад, Ксандеру наскучил биомолекулярный состав продуктов секреции и выделений паука Dysdera crocata. Так что он поменял тему проекта. С этого момента работать ему стало куда интереснее. Теперь он занимался законами вероятности и шахматами, уравнениями, которые объясняли, что, почему и как происходит на игровом поле и как просчитать множество комбинаций фигур и ходов.

Ксандер смотрел на формулы и цифры на своей распечатке. Исследовать эту тему было куда проще, но зато куда сложнее удовлетворительно подтвердить правильность выводов. Но он осилил эту задачу, и теперь доказательства и расчеты виделись Ксандеру даже более сногсшибательными, чем раньше.

Например, предложенное Харди оценочное минимальное количество неповторяющихся шахматных партий: 101 050

Или уравнение Шеннона для вычисления возможных позиций:

P (40) ≈ 64! ≈ 10⁴³

(32!) (8!)2 (2!)6

Конечно, это только если брать в расчет любую возможную игру с любым возможным сочетанием дебютов, защит, ходов и развязок. Но даже всего после четырех ходов количество возможных позиций (по оценке, сделанной Флаем Сен-Мари в 1903 году) составляет 71 852. Когда Ксандер впервые наткнулся на этот факт, он засомневался в правильности оценки, но он ее сам проверил, и она оказалась справедлива.

– Ладно, попробую объяснить по-другому. – Мистер Эйкер сложил руки на груди. – Я достаточно хорошо играю в шахматы, так? Я могу продержаться против тебя дольше всех в «Одиссее». Согласен?

– Подтверждаю. Вы даже один раз у меня выиграли.

На мгновение мистер Эйкер улыбнулся.

– Но в жюри Научной ярмарки будут сидеть люди, которые играют даже хуже меня. Поэтому все эти таблицы и схемы, граф Шерхан или как его…

– Граф Шрикханде, – поправил Ксандер.

– Все это будет выше понимания любого из членов жюри. Ясно тебе?

Ксандер молчал.

– А вот тема, над которой ты работал пару недель назад – генетика, коллаген, – вот это интересно. Этот проект легко победит на уровне школьных округов, пройдет на уровень штата, может быть, даже на уровень страны. Так что давай лучше вернемся к Dysdera crocata, посмотрим, получится ли у тебя придумать еще подтемы?

– Почему вам так нравится этот проект про пауков?

– Потому что он простой, Ксандер. Его смысл понятен с первого взгляда. Этот проект изящный, наполненный, несомненно, умный, но, что самое важное, он простой.

– Я понял.

– Отлично.

Мистер Эйкер встал и пошел пообщаться с одноклассницей Ксандера, у которой был проект о загрязнении ручьев в Кристале. «О боже, как интересно». Ксандер смотрел на мистера Эйкера. Мальчик не разозлился, просто расстроился. Мистер Эйкер был хороший дядька, а злиться из-за всякой ерунды, как это делала Тесса, было бы идиотской тратой времени.

Ксандер посмотрел на свои схемы и графики, на четыре страницы расчетов. Одним движением он сгреб их, смял в комок и бросил в урну возле стола мистера Эйкера.

Вжух. Получай, Леброн.

Ничего страшного. Ксандер и так запомнил все наизусть. Но все же…

Оставшуюся часть естествознания он пялился в окно, уложив голову на тыльную сторону ладони и пытаясь убедить себя, что ему все равно. Чего Ксандер терпеть не мог, так это простоты.

19. Чайнья

Чайнья услышала, что Тьяго наконец ушел. Тогда она вышла из спальни и направилась к маленькому диванчику, на котором сидела ее дочь. Опустилась рядом с Силеей и положила здоровую руку дочери к себе на колени. Другая была по самое плечо закатана в белый гипс, покрытый завитками, которые Атик нарисовал фломастером и ручкой.

– Где он? – спросила Чайнья.

– Гуляет с Кайлером.

Это был единственный на весь трейлерный парк белокожий мальчишка. Хороший, но звезд с неба не хватал. В отличие от Атика.

– Я позову его, – сказала Чайнья.

– Пусть погуляет еще немного. Он так усердно работал.

– Это да, – согласилась бабушка.

Они не смогли бы обойтись без его помощи. Силеа сломала локоть одиннадцать дней назад: поскользнулась на заледеневшем тротуаре перед аптекой. Перелом был серьезный, и теперь рука Силеи торчала вперед, вся в гипсе и в ортезе, из-за чего она казалась похожей на робота. Она не могла мыть полы, пылесосить, вытряхивать половики, загружать и разгружать багажник, водить машину.

Когда Силеа сломала руку, Атик стал подменять ее. Как и в прошлый раз, предложил свою помощь, хотя его о том не просили. Из-за работы он пропустил уже три учебных дня. Скоро учителя начнут допытываться, в чем дело.

Чайнья сказала:

– На ужин я сделаю картошку с перцем и с говядиной.

Силеа кивнула в сторону столешницы:

– Тьяго принес еды.

Чайнья посмотрела, куда показала дочь. В запотевшем пластиковом контейнере лежала курица-гриль из супермаркета. Рядом была буханка хлеба и бледная сфера – кочан капусты возле разделочной доски.

– Хорошо, – пропыхтела Чайнья.

Силеа похлопала мать по запястью:

– Будь к нему добрее. Ему нравится помогать.

Первые несколько недель, когда Тьяго стал захаживать в гости, Чайнья всякий раз наливала ему воды из-под крана. В Уануко предложить гостю стакан холодной воды считалось оскорблением: «Я для тебя не потружусь даже воды вскипятить и чай заварить». Но Тьяго принимал эти стаканы с холодной водой за знак одобрения и даже симпатии. Он начал улыбаться Чайнье, пытался говорить с ней по-испански, возможно, уже видел в ней свою новую suyra. После этого женщина перестала давать ему воду.

Шаги по гравию. Знакомый топот. Дверь трейлера распахнулась. Атик прибежал, запыхавшись, посмотрел на маму и бабушку на диване, потом на часы на плите.

– Мне нужно приехать к семи, – выдохнул он. – Поедем скорее!

– Куда это ты собрался? – спросила Чайнья.

– В школу.

– В школу вечером? Вот чего хочет wawa?

– У него экзамен, – сказала Силеа по-испански.

– У него еще и домашние обязанности, – парировала Чайнья. – Вымыть посуду, выбросить мусор.

Да, мальчик помогал с уборкой в чужих домах, но, когда дело касалось его обязанностей по дому, Атик частенько отлынивал, а мать слишком часто ему потакала.

Силеа пожала плечами.

– Посуду и я могу помыть. Либо я сама его отвезу.

– Тебе нельзя за руль, – погрозила пальцем Чайнья. – Куда тебе со сломанной рукой?

– Значит, ты его отвезешь?

Чайнья дернула плечами в знак согласия и посмотрела на Атика.

– Хотя бы возьми чего-нибудь поесть. Курицы себе положи. Хлеба отрежь побольше.

Атик подошел к столешнице и открыл контейнер.

– Бери ножку, – сказала Чайнья. – И вторую тоже. Бери сразу две.

Атик отломил от принесенной Тьяго птицы ножки, похожие на барабанные палочки, отломил кусок хлеба, взял нож и отрезал себе кусок кочана. Все это он сложил в другой контейнер, стоявший в сушилке.

– Помой руки, – распорядилась Чайнья. – И возьми бумажное полотенце.

Мальчик послушался.

– Теперь садись в машину.

Она поцеловала Силею в лоб и вышла вслед за мальчиком.

– А Кайлер тоже поедет сдавать? – просила Чайнья, шагая по гравию.

Атик не ответил.

– Может, его некому отвезти? Мы могли бы его взять с собой.

– Он не поедет.

– Почему?

– Он в этом не силен, awicha.

Они дошли до машины. Чайнья вскарабкалась на сиденье и завела мотор. Дала пикапу прокашляться, а потом отпустила тормоз и аккуратно поехала вдоль ряда припаркованных автомобилей.

– Это тест по математике?

В машине, наедине, они говорили только на кечуа. Силее это не нравилось, но и что с того.

– По всему сразу, – ответил школьник.

– То есть?

– Цифры. Фигуры. Слова. Все сразу.

Пикап затарахтел, выезжая на шоссе.

– Ну, ты в любом случае получишь А, – сказала бабушка. В Перу ученикам ставили цифры, а здесь почему-то буквы. – Мой wawa всегда получает А.

– Здесь дело не в оценке.

– Вот как?

– Здесь можно перейти в другую школу. – Атик склонился над контейнером, который он поставил на колени. Откусил куриного мяса. – В Кристале будет новая школа, – невнятно сказал он, пережевывая кусок. – Учителя все время о ней говорят. Если сдашь экзамен, можешь туда попасть.

Чайнья ушам своим не поверила:

– Мотаться в школу за шестьдесят километров?

– Тьяго сказал, туда будет ходить автобус.

– А он откуда знает?

– В интернете посмотрел.

– А как же Кайлер?

Мальчик коротко хохотнул, и крошечный кусочек хлеба вылетел у него изо рта.

– Он в жизни не пройдет.

Чайнья снова стала смотреть на дорогу. Пока внук ел, она рассказала ему одну историю. Когда она жила в Уануко, ей нравился один мальчик. Это было еще до знакомства с jatunpapa Атика. Отец этого мальчика был шахтером на добыче цинковой руды, а сын хотел работать в сфере туризма. Ради этого он даже поехал учиться в Лиму. Он был таким холеным, таких только по телевизору увидишь. Но в деревню он вернулся, совсем переменившись внутри. Вел себя как хозяин рудника, заносчивый и жестокий. Чайнью он почти не замечал, а если и смотрел на нее, то свысока, будто с вершины Гагамачай.

– Ты учишься в хорошей школе, Атикча, – сказала она, – учителя тебя любят. Послушай. Не надо быть как тот молодой человек, новоиспеченный житель столицы.

Мальчик хрустел капустой, словно кролик.

– Это не такая школа. Не туристическая, ничего такого.

– А что же это за школа? – спросила бабушка. – Какие дети будут туда ходить?

Он еще похрустел в задумчивости. Наконец проглотил и ответил:

– Дети из Кристала, – сказал он по-английски.