Текст книги "Путь домой"

– Мамуля, может быть, оставим эту тему? Иногда я что-то делаю, сам не зная почему, как тебе такой вариант?

– Я просто подумала, что было бы неплохо проанализировать твои мотивы.

– Мамуля, это же кошки. Может быть, просто скажем, что этим все и ограничивается и никаких задних мыслей у меня нет? Честное слово, я вовсе не живу с постоянной мыслью о том, что ты в чем-то виновата, и обо всем том, что произошло. Я знаю, что для тебя это важно, но я сейчас просто радуюсь тому, что у нас с тобой наконец опять стало все хорошо. Ведь верно? И я считаю, что это нормально – не желать, чтобы какой-то предприниматель, занимающийся строительным бизнесом, похоронил под обломками дома нескольких беззащитных кошек.

– Ну хорошо, Лукас. Хорошо.

* * *

Мы с Лукасом играли и играли. Он любил говорить мне: «Делай свои дела», когда мы гуляли, после иногда он давал мне лакомство, но чаще не давал ничего. А еще он мог засунуть пальцы в рот и испустить резкий пронзительный звук, который поначалу меня пугал, но потом я поняла, что так он подает мне знак подбежать к нему и получить чуточку чего-нибудь съестного, так что я начала ощущать радостное волнение всякий раз, когда он подносил руки ко рту.

Меньше всего из того, что находилось в доме, мне нравился «вольер». Лукас и Мамуля говорили со мной очень весело, когда впервые показали мне эту штуку, но она была сделана из тонких полосок металла, и ее нельзя было изгрызть. Они положили внутрь мягкую подушку и научили меня игре «Иди в Свой Вольер», которая заключалась в том, что я заходила внутрь, ложилась на подушку, они закрывали дверь вольера и после этого давали мне лакомство. Но однажды они вдруг все поменяли: мы сыграли в «Иди в Свой Вольер» и они дали мне лакомство, а потом оставили меня в доме одну!

Мне почти нечего было грызть – оставалась только подушка. После того как я разодрала ее в клочки (она была совсем невкусная), я почувствовала себя очень одинокой. Я так тосковала по Лукасу, что лаяла все время, пока его не было.

Лукас очень расстроился из-за того, что оставил меня одну на целый день, хотя, когда он вернулся, я впала в такую безумную радость, что носилась по гостиной и прыгала на мебель, и каталась по ковру, и облизала его лицо. Он, похоже, огорчился из-за того, что я разбросала клочки набивки подушки по всему дому, но что еще я могла с ними сделать? Сам он не пробовал набивку на вкус и не знал, какая она невкусная. Я, разумеется, не могла ее съесть.

– У меня есть старое одеяло, которое можно туда постелить, – сказала Мамуля.

– Ты не должна рвать свою подстилку, Белла, – сказал мне Лукас.

Я завиляла хвостом.

– Может быть, в следующий раз стоит положить ей туда ее мячик, – заметила Мамуля.

Я посмотрела на нее, сразу же оживившись. Мячик? Я знала это слово – мячик был самой чудесной игрушкой во всем доме. Когда Лукас бросал его, он, подпрыгивая, несся прочь, и я кидалась за ним, хватала его зубами и приносила обратно Лукасу, чтобы он бросил его опять.

Иногда Лукас брал мячик с собой, когда мы шли гулять. Мы приходили на большое открытое пространство, поросшее травой, где Лукас спускал меня с поводка – это место называлось «парк», – и там он бросал мячик снова и снова. Мячику никогда не удавалось от меня уйти.

Я любила бегать за мячиком, любила приносить его обратно Лукасу и еще любила, когда он говорил мне, что я хорошая собака. Иногда в парке были и другие собаки, и они гонялись за другими мячиками, делая вид, что им не хочется побегать за тем мячиком, который бросал Лукас.

Он был моим человеком. Больше всего на свете мне хотелось быть с ним каждый день. Ну, и еще лакомств. «Делай свои дела», – говорил мне он. И давал лакомство! А потом опять: «Делай свои дела». И никакого лакомства. Это была не самая лучшая из наших игр.

А потом я поняла, что «Делай Свои Дела» относится к тому, чтобы присесть и пописать или покакать, что я со временем стала предпочитать делать вне дома. Лукас излучал такое одобрение, когда я делала это на траве, всякий раз давая мне лакомство, что я наконец сообразила что означает «Делай Свои Дела». Мы пошли в парк, и я сделала «Делай Свои Дела» и получила лакомство, и Лукас так обрадовался, что бросил мячик, и тот поскакал туда, где иногда на качелях играли дети. Я погналась за мячиком, набирая скорость, Лукас побежал за мной, и, когда он с силой забросил мячик на пластиковый скат и тот покатился наверх, я побежала за ним, пытаясь цепляться когтями за скользкую поверхность, чтобы найти точку опоры. Мячик скатился вниз, и я тоже соскочила на землю и поймала его, когда он допрыгнул до моей пасти.

– Белла! – крикнул мне Лукас. – Ты смогла взбежать на горку! Хорошая собака!

Лукас был мною доволен. Он подвел меня к скату и сказал:

– Беги за мячиком на горку, Белла!

Мы играли в эту игру, опять и опять. Лукас с силой бросал мячик, так что тот катился вверх по «горке», и я бежала вслед за ним, потом соскакивала вниз, ловила его и приносила обратно Лукасу. Иногда мне удавалось поймать мячик в воздухе, с другой стороны горки, когда он отскакивал от земли. Когда у меня это получалось, Лукас восхищенно смеялся.

Потом он давал мне воды, и мы с ним растягивались на траве. Воздух был прохладен, и на небе ярко светило солнце. Я положила голову на его ноги, и он начал гладить меня по ней. Когда его рука останавливалась, я тыкалась в нее носом, чтобы он продолжал меня ласкать.

– Мне так жаль, что приходится оставлять тебя, чтобы ходить на работу. Но мне нравится моя работа. У меня есть свой письменный стол, но я за ним почти не сижу, в основном я бегаю по всему госпиталю, помогая своим начальникам разбираться с историями болезней пациентов. Это интересно, но я скучаю по тебе, Белла.

Мне ужасно нравилось, когда он произносил мое имя.

– Ты слышала, как ночью Мамуля ходила по своей спальне? У нее снова началась бессонница. Я не знаю, что я буду делать, если у нее начнется очередной маниакально-депрессивный цикл. Господи, как мне хочется, чтобы ее смогли вылечить окончательно.

Я почувствовала, что от него исходит грусть, и поэтому тут же взобралась ему на грудь. Это сработало, он засмеялся и столкнул меня на землю.

– Ты такая глупая собака, Белла!

Всякий раз, находясь с Лукасом, я чувствовала себя счастливой. Я любила Мамулю, но чувство, которое я испытывала к Лукасу, было таким же неодолимым, как голод, и когда я спала, мне часто снились сны, что мы с ним вместе ходим кормить кошек или играем с мячиком на горке.

Мне не нравилось выражение «идти на работу», потому что когда Лукас произносил его, это означало, что он покинет меня очень-очень надолго. «Мне надо идти на работу», – говорил он Мамуле, и после этого я оставалась только с ней. Я никак не могла взять в толк, почему он делает «Идти на Работу». Разве я не хорошая собака?

В течение дня Мамуля играла со мной и ненадолго выводила гулять, но мы с ней никогда не ходили кормить кошек или в парк.

Когда Лукасу приходило время перестать заниматься делом, которое называлось «Идти на Работу», я всякий раз чувствовала, что сейчас он вернется домой. Даже не чуя его запаха, я точно знала, что он идет по улице к нашему дому, и, подойдя к двери, садилась, ожидая его. Когда я чувствовала, что он уже близко, я начинала вилять хвостом, а мгновение спустя уже чуяла его запах и слышала его шаги на дорожке.

– Уж не знаю как, но она всегда точно знает, когда ты вернешься домой, – как-то сказала Лукасу Мамуля. – Перед этим она всякий раз подходит к двери и скулит.

– Вероятно, она просто держит в памяти мое рабочее расписание.

– Дорогой, этого расписания не держишь в памяти даже ты сам. Ты каждый день уходишь с работы в разное время. Нет, у нее просто есть шестое чувство.

– Белла, собака-экстрасенс из Денвера, – сказал Лукас. Я посмотрела на него, но поняла, что, хотя он и произнес мое имя, это не приведет к получению лакомства.

* * *

Лукас делал «Идти на Работу», а Мамуля отдыхала на диване. В некоторые дни она ходила по дому и гуляла со мной и иногда пела – тогда ее голос становился то выше, то ниже, и это было совсем не похоже на разговор. Правда, в последнее время она по большей части просто лежала на диване. Тогда я прижималась к ней, чувствуя ее любовь, но также и грусть.

Я услышала, как кто-то поднимается по ступенькам к входной двери, но от этого человека исходил не знакомый мне запах, потому что я никогда не встречала его прежде. Я знала только, что это мужчина. И я залаяла.

– Нельзя, Белла! – отругала меня Мамуля.

Нельзя? Я не поняла, почему она употребила это слово.

Я услышала звонкую мелодию дверного звонка, которая звучала всякий раз, когда кто-то поднимался на крыльцо. Моя обязанность состояла в том, чтобы дать всем понять, что я ее услышала, так что я залаяла опять.

– Белла, нельзя! Плохая собака!

Я посмотрела на нее растерянно и вместе с тем виновато. Плохая собака? Что же я сделала плохого?

Мамуля приоткрыла дверь, и я просунула в щель свой нос, принюхиваясь и виляя хвостом.

– Привет, детка. – На крыльце стоял крупный мужчина. От его дыхания шел резкий запах какого-то химиката, от которого у меня немного защипало глаза, а его одежда приятно пахла хлебом.

Я почувствовала, что Мамуля расстроилась, и поэтому перестала так дружелюбно вилять хвостом.

– Как ты меня отыскал? – спросила Мамуля.

– Разве ты не пригласишь меня в дом, Терри?

– Ладно, проходи, но я как раз собиралась выйти.

– Ух ты, какой большой пес? Как его зовут?

– Это не он, а она. И ее зовут Белла.

– Привет, Белла! – Мужчина присел на корточки и, чуть было не упав, когда его рука потянулась ко мне, оперся ею о ковер. А потом потрепал меня по голове.

Мамуля сложила руки на груди.

– Не знаю, зачем ты пришел.

– Зах-хотелось – вот и при-ишел.

– Брэд, ты что, пьян? Или накачался наркотой?

– Что? Не-а.

– Посмотри на меня.

Мужчина встал.

Мамуля брезгливо покачала головой.

– Ты в стельку пьян. Да еще и обкурился.

– Ну, может, самую малость. – Мужчина рассмеялся, потом, волоча ноги, вошел в гостиную и огляделся по сторонам. Мамуля смотрела на него холодно. – Послушай, – начал он, – я тут много думал о нас с тобой. Мне кажется, мы совершили ошибку. Мне не хватает тебя, детка. Думаю, нам надо сойтись опять. Ведь ни ты, ни я не становимся моложе.

– Я не стану говорить с тобой, когда ты в таком состоянии. И не надейся.

– В каком таком состоянии? В каком?

Мужчина повысил голос, и я вздрогнула. Мамуля уперла руки в боки.

– Не начинай опять. Я не хочу с тобой скандалить. Мне просто нужно, чтобы ты ушел.

– Я не уйду, пока ты не назовешь мне хотя бы одну вескую причину, почему ты меня бросила.

– О боже.

– Ты выглядишь классно, Терри. Иди ко мне. – Он улыбнулся.

– Нет, – сказала Мамуля и отступила назад.

– Я серьезно. Знаешь, как часто я думаю о нас с тобой? Нам было хорошо вместе, детка. Помнишь, как мы завалились в тот отель в Мемфисе…

– Нет. Перестань. – Мамуля затрясла головой. – Нам вовсе не было хорошо вместе. Когда я жила с тобой, я была не я.

– Ты никогда не была самой собой больше, чем когда жила со мной.

– Какая чушь!

– Ничего себе! Я пришел сюда, чтобы сказать тебе все эти комплименты, а ты ведешь себя со мной как последняя стерва.

Он оглядел комнату.

– Недурно. Похоже, твой сынок снова живет с тобой. – Он прищурился. – Может, мне нужно поговорить с ним как мужчина с мужчиной, чтобы он наконец повзрослел и перестал держаться за мамочкину юбку.

Мамуля вздохнула.

– О Брэд, то, что ты о нем думаешь, так далеко от истины.

– Да ну? Ты хочешь, чтобы он кончил так же, как его папаша? Помер на задворках какого-то магазина, торгующего спиртным? Ну да, наверное, ты не помнишь, как рассказала мне эту историю. И не помнишь, как тебе было худо, когда я тебя подобрал, – сказал он с плотоядной ухмылкой. – Так что за тобой должок.

– Ты правда так считаешь? Ну, так запомни – я тебе ничего не должна. И сам ты никто и ничего для меня не значишь.

– Э, да меня тут не уважают. Знаешь что? Ты не имеешь никакого права меня не уважать. Только не после того, что мы с тобой совершили вместе. Того, что я знаю.

– Уходи, уходи сейчас же! – Голос Мамули был громок и сердит. Я опустила глаза в пол, надеясь, что она сердится не на меня, но тут же в тревоге снова посмотрела вверх, когда мужчина вдруг схватил Мамулю за обе руки.

Глава 5

– Прекрати! – завопила Мамуля, и ее голос прозвучал так резко, что я залаяла. Мне было страшно. Она и мужчина врезались в стену, что-то упало на пол, и послышался звон разбивающегося стекла. Я припала к полу и попятилась.

Я услышала звук глухого удара, мужчина охнул и, согнувшись, стал пятиться, а Мамуля двигалась за ним, и слышались глухие звуки, когда ее руки раз за разом ударяли его по лицу. Она резко развернулась, ударила его ногой, и он пошатнулся.

– Ах ты, сука! – заорал мужчина на нее. Он взмахнул рукой, но Мамуля перехватила ее и вывернула, а потом пнула его в ноги, и он повалился на пол. Я перестала лаять. – О боже, Терри, – прохрипел он. От него исходили ярость и боль. Он держал запястье одной руки в другой. Я учуяла запах его крови и увидела, как она тонкой струйкой стекает с его губы на подбородок.

– Нет, не вставай. Если ты сейчас встанешь, я сделаю тебе еще больнее, – сердито предупредила его Мамуля.

Мужчина смотрел на нее, не мигая.

– Уходи, – сказала ему Мамуля.

– Ты сломала мне запястье.

– Нет, не сломала. Хотя и могла это сделать.

– Я тебя убью.

– Нет, ты сейчас в моем доме, и если ты когда-нибудь приблизишься ко мне опять, то это я тебя убью, – свирепо сказала она. – А теперь убирайся. Нет, я же тебе сказала, не вставай! Ползи. Давай, давай. Выползай, пока я еще добрая.

Я озадаченно наблюдала, как мужчина ползет на карачках в сторону входной двери. Я двинулась к нему, чтобы обнюхать его, но Мамуля резко крикнула:

– Белла, нельзя! – так что я съежилась и села. Я знала, что сделала что-то, что рассердило ее.

– Меня сейчас вырвет, – выдавил из себя мужчина.

– Не здесь. Иди вон.

Мужчина дополз до входной двери, открыл ее и, пошатываясь, встал на ноги. Он повернулся и начал что-то говорить Мамуле, но она тоже подошла к двери и захлопнула ее перед его носом. Я слышала, как он упал на ступеньки, потом, петляя, двинулся прочь, и его запах стал удаляться и постепенно становился все слабее и слабее.

Мамуля долго стояла у двери. Она была такая грустная. Я подошла к ней и ткнулась носом в ее руку. Рука была мокрой, потому что она вытирала ею свои глаза. Я ужасно сожалела, что была плохой собакой.

– О Белла, почему я никогда ничего не могу сделать как надо?

Когда она села на диван, я взобралась туда же, чтобы побыть с ней, и положила голову ей на колени. И почувствовала, как какая-то часть ее напряжения и грусти мало-помалу уходит. Я дала Мамуле успокоение. Это было важнее, чем гулять, важнее, чем помогать кормить кошек, – это было самое важное из всего того, что я когда-либо делала. Я поняла, что должна сидеть с Мамулей до тех пор, пока буду ей нужна.

Она погладила меня.

– Ты хорошая собака, Белла. Хорошая, хорошая собака.

Одна из штук в доме, которую я научилась узнавать, называлась «телефон». Она была металлическая, и мне никогда бы не захотелось с ней поиграть, но Лукас и Мамуля говорили о ней часто. Иногда они прижимали телефон к щеке и говорили со мной, но я никак не могла взять в толк, что они хотят мне сказать, и при этом они никогда не давали мне лакомств.

Пока я лежала, прижавшись к Мамуле, она приложила телефон к щеке.

– Лукас, ты сейчас можешь говорить? – спросила она. При звуке его имени я подняла глаза. – Я просто… В общем, сюда приходил Брэд. Нет, я в норме. Не знаю, мы ведь не делали секрета из того, что переезжаем сюда, так что он мог узнать это от кого угодно. Пришлось ему немного наподдать. Он был… Не знаю, чем он накачался. Наверняка упился текилой. И еще он очень любит покурить опиум. Нет, тебе не надо приходить домой. Я чувствую себя хорошо, ведь здесь Белла.

Я завиляла хвостом.

– Я просто хотела сказать тебе, что всегда боялась, что, если увижу его снова, меня потянет в его мир. Боялась, что захочу вернуться к нему и к той жизни. Как будто какая-то часть меня не верит, что я действительно в завязке. Но когда он вошел в дом, я сразу поняла, что никогда не сделаю этого вновь. Ни с собой, ни с тобой. Я чуть не потеряла тебя – нет, послушай – я знаю, что тебе пришлось из-за меня пережить, и сейчас я просто хочу сказать, что тебе не надо беспокоиться на мой счет. Больше никогда. Ты меня понимаешь? – Мамуля немного помолчала, словно прислушиваясь. – Да, я пойду завтра на собрание группы. Я тоже люблю тебя, родной.

Мамуля положила телефон на диван. Она все еще была охвачена тревогой. Я переползла с дивана к ней на колени. И постепенно напряжение отпустило нас обеих.

* * *

Когда Лукас взял меня с собой, чтобы покормить кошек в следующий раз, я почуяла, что в логове появилась еще одна кошка. Она не вышла на свет. Кошки, как я поняла, не очень-то любят людей.

– Я говорил с Одри, и она сказала, что они теперь ничего не могут сделать, потому что Гантер прикрепил к забору табличку: «Частная собственность. Посторонним вход воспрещен», – сказал Лукас Мамуле.

– На его месте я была бы счастлива, что они готовы изловить тех кошек, которые еще остаются там. Ведь тогда в выигрыше были бы все.

– Не знаю, что у него на уме, – вздохнул Лукас.

– Хочешь, я помогу тебе управиться с сетями, которые она к нам завезла?

– Честно говоря, нет. Я бы предпочел, чтобы ты просто сидела на крыльце и смотрела, не появится ли Гантер.

Лукас пристегнул к моему ошейнику поводок. Гулять! Мы перешли улицу, но у нас не было с собой никакой еды. Лукас толкнул забор, отогнул вперед его край, протиснулся в щель, потом хлопнул в ладоши, зовя меня за собой, поднял меня, перенес на ту сторону и поставил отогнутый край забора обратно на место.

– Ух, какая ты стала тяжелая, – пробурчал он.

Лукас велел мне сидеть, и я стала смотреть, как он поднимает с земли какие-то одеяла с пришитыми к ним деревяшками. Одеяла немного пахли кошками и были такими тонкими, что я могла видеть сквозь них его руки.

– Ну как, Белла, ты готова?

Я завиляла хвостом. Лукас отстегнул от моего ошейника поводок.

– Ну вот, используй свой шанс. Вперед, Белла! Вперед!

Лукас махнул одеялами. Я напряглась. Что же я должна сделать?

– Я знаю, тебе этого хочется. Вперед! Иди повидай кошек!

Я не поняла ни единого слова из того, что он сказал. И продолжала сидеть, стараясь вести себя как хорошая собака.

Он засмеялся, и я почувствовала, как от него исходит любовь, и завиляла хвостом.

– Что, никак не можешь поверить, что я разрешаю тебе туда залезть, да? Ну хорошо, смотри. – Лукас выпустил одеяло из одной руки и подтащил меня к ведущей в логово дыре. Из нее шел запах нескольких кошек и котов, и среди них – запах Мамы-Кошки. Но он был неблизким. Я вспомнила трещину в стене и подумала, что она, может быть, проскользнула сейчас в это тесное укрытие.

Лукас просунул мою голову в дыру. Я не понимала, что он хочет сделать, но мне вовсе не казалось, что я плохая собака. От кошек и котов пахло так, будто они боялись.

Я решила пойти проведать мою маму. Я опустилась на живот и протиснулась в дыру, которая почему-то стала намного уже. Забравшись в логово, я встряхнулась и завиляла хвостом.

Взрослых котов охватило уже знакомое мне чувство паники, по всему было видно, что они видят во мне угрозу. Это я-то угроза? Когда я направилась к укрытию в стене, они дружно, словно стая, бросились к дыре.

– Ага! – послышался крик Лукаса.

Я ткнулась носом в трещину, но не могла протиснуться через нее в укрытие. Я втянула воздух – Мама-Кошка была там, прячась в темноте. Я завиляла хвостом. Потом почувствовала, как она расслабилась и подалась вперед, и ее нос на мгновение коснулся моего. Она замурлыкала.

– Белла! Ко мне!

Я повернулась. Я так хотела, чтобы моя мама пошла со мной, но знала – она этого не сделает.

Когда я протиснулась через дыру обратно на свет, Лукас был очень рад. Он немного приподнял края одеял с земли, и я увидела сквозь них двух сердитых котов, которые злобно смотрели на него.

– Поймал сетями двух из них! – сказал он мне, широко улыбаясь. Я была счастлива, потому что он был счастлив.

Вернувшись домой, Лукас посадил котов в коробку. Они принялись жалобно мяукать, и в их громких голосах звучал страх. Я с любопытством обнюхала крышку коробки, и, пока я делала это, они вдруг затихли совсем.

– Тебе бы хотелось загнать этих котов на какое-нибудь дерево, да, Белла?

Я завиляла хвостом, подумав, что он, быть может, разрешит мне с ними поиграть. Может быть, тогда они стали бы менее ворчливыми.

Прямо перед ужином зазвонил звонок. Я, как и положено, залаяла и увидела, что Лукас явно недоволен тем, что в дверь звонят.

– Перестань! Прекрати лаять! – закричал он, вероятно для того, чтобы дать понять человеку, стоящему за дверью, чтобы он уходил. Я залаяла опять. – Хватит! – резко крикнул он. Лукас шлепнул меня по заду, и я уставилась на него в недоумении. Мы все кричали и лаяли, потому что раздался звонок, так почему он вдруг рассердился на меня?

Я завиляла хвостом, учуяв запах женщины, стоявшей на крыльце. Это была Одри. Она была ужасно рада видеть меня и сказала, что я хорошая собака и большая собака, а потом взяла коробку с котами и унесла ее. Я подумала, что она, наверное, отнесет их обратно в логово, и тогда я смогу повидать их, когда Лукас опять разрешит мне туда залезть.

В воздухе все еще витал слабый запах котов в коробке, когда Лукас сказал:

– Я, пожалуй, почитаю, – и мы с ним улеглись на его кровать. Рядом с ним стояла тарелка, от которой исходил такой изумительный аромат, что у меня чуть не закружилась голова. – Что, хочешь сыру, глупая ты собака? – Лукас держал между пальцами кусочек чего-то ужасно вкусного, и я замерла, пристально глядя на этот кусочек. – О господи, да ты от радости сама не своя – а ведь это всего лишь крохотный кусочек сыра!

* * *

На следующий день Мамуля привела меня домой с прогулки. Когда она стала отстегивать мой поводок, я почувствовала, что с ней что-то не так. От нее исходило какое-то новое, не знакомое мне чувство, и пот на ее коже пахнул совсем не так, как всегда. Я тревожно ее обнюхала.

– Ты хорошая собака, Белла, – прошептала она, но смотрела она при этом вовсе не на меня, а куда-то вдаль. – Ох, я чувствую себя как-то чудно.

В конце концов она села и стала «Смотреть Телевизор». Обычно, когда приходило время «Смотреть Телевизор», Лукас и Мамуля садились на диван и гладили меня, так что мне это нравилось. Но сейчас все было иначе, потому что с Мамулей было что-то не так. От нее по-прежнему пахло чем-то плохим, и, когда она положила руку мне на голову, рука была напряженной и тряслась. Я испытывала такую тревогу, что спрыгнула с дивана и свернулась калачиком у ее ног, но уже в следующее мгновение залезла обратно. Потом опять спрыгнула на пол, тяжело дыша, и пошла лакать воду. Вернувшись, я села и тревожно ткнулась носом в ногу Мамули. Я не знала, что именно с ней неладно, но чувствовала, что ей становится все хуже.

– В чем дело, Белла? Тебе нужно «Сделать Свои Дела»? Но мы же только что выходили на улицу.

Она пошла на кухню и достала коробку с лакомствами. Мне всегда ужасно нравилось слушать, как она или Лукас достают эту коробку из буфета, но сейчас, когда Мамуля подошла к лестнице, ведущей в подвал, и открыла дверь, мне было не по себе. Им с Лукасом нравилось кидать лакомства в подвал, чтобы я сбегала за ними по лестнице, а потом поднималась обратно в дом. Обычно один из них при этом говорил: «Это хороший моцион». Я не знала, что это значит, и не понимала почему, если они хотят угостить меня лакомством, нельзя просто дать мне его с руки или отдать всю коробку сразу. Но на этот раз я чувствовала, что лучше не оставлять ее одну рядом с этой лестницей, хотя она и бросила вниз пару вкусных кусочков.

– Белла? Что с тобой? Ты что, не хочешь лакомства?

Даже звук ее голоса пугал меня. Я заскулила.

– Белла, беги! Съешь свои лакомства!

Мне было ясно, чего она от меня хочет, и эти лакомства, лежащие внизу, манили меня, испуская дразнящий аромат. Я сбежала вниз, чувствуя, что нам сейчас нужен Лукас. Всякий раз, когда происходило что-то неладное, Лукас приходил и все исправлял.

В спешке проглотив лакомства, я вдруг услышала сверху ужасный шум и почувствовала шевеление воздуха.

В ужасе я помчалась обратно наверх. Мамуля, скорчившись, лежала на полу. Она издавала какие-то тихие звуки, и ее руки касались лица и тряслись.

Я не знала, что мне делать. Я попробовала было положить голову ей на плечо, чтобы она успокоилась, но оно было напряженным и жестким и не расслабилось.

Я лаяла и лаяла. Немного спустя Мамуля перестала так трястись, но ее губы шевелились, и она продолжала тихо стонать.

Я никогда еще не была так рада тому, что могу чувствовать, как возвращается Лукас. Он скоро будет дома. Я лихорадочно ждала его, когда наконец почуяла, как расцветает его запах, и входная дверь распахнулась.

– Белла! Почему ты лаяла? В доме лаять нельзя! Мамуля? Привет, ты где?

Я отбежала от Лукаса и бросилась за угол, где на полу лежала Мамуля. Когда я увидела, что он не пошел вслед за мной, я побежала обратно. Он был на кухне и выдвигал ящики из буфета.

– Коробки с твоими лакомствами тут нет. Мамуля давала тебе лакомство? Она что, вздремнула?

Я залаяла.

– Эй! Белла, нельзя!

Я побежала обратно к Мамуле. Лукас все еще был на кухне. Я стояла над Мамулей и лаяла.

– Белла! Замолчи! – Лукас зашел за угол. – Мамуля! – Он подбежал к ней, нагнулся и потрогал ее шею. Потом выпрямился. Я ткнулась носом в щеку Мамули. Лукас схватил телефон и спустя мгновение начал громко говорить. В его голосе звучал страх. – Пожалуйста, поспешите! – крикнул он.

Вскоре в наш дом вошли несколько мужчин и женщин. Я чуяла их запахи, но Лукас запер меня в своей комнате, так что я не могла их видеть. Сначала было много шума, потом входная дверь закрылась, и все стихло.

Я осталась одна, и мне было страшно. Мне был нужен Лукас, но я понимала, что он ушел вместе с теми другими людьми. Я не могла взять в толк, что происходит, но знала, что Лукасу было страшно и что Мамуля не проснулась, когда он дотронулся до ее шеи. Весь свой страх я вложила в свой голос и принялась выть и скулить, царапая пол спальни, а потом залаяла, чтобы люди узнали, что меня бросили одну, что мне страшно и что мне нужно, чтобы ко мне пришел какой-нибудь человек и помог.

Но никто не пришел.

* * *

Я так тосковала по Лукасу, что не могла думать ни о чем, кроме как о его руках на моей шерсти. Мне не будет покоя, пока он не придет домой и не выпустит меня из спальни. Свет, лившийся в окно, потускнел, я почуяла, как воздух на улице изменился, как день превратился в ночь, но все это было очень-очень давно. Сейчас было то время ночи, когда пугливые ночные животные шуршат в высокой траве, когда птицы молчат, а машины проезжают редко-редко с шелестящим звуком, и их огни на миг освещают занавески. Где же Лукас?

Я была плохой собакой. Я уже научилась делать «Делай Свои Дела» на улице, но сейчас у меня просто не было выбора, и я пошла в угол и наложила там кучу. Я знала, что Лукас придет домой и будет кричать на меня: «Нельзя»! На полу я нашла длинную жесткую штуку, которую можно было грызть, и уже изгрызла ее в клочья, когда наконец почувствовала, что он возвращается, и услышала ни с чем не сравнимый звук его шагов, приближающихся к дому. Я в неистовстве прыгала, повизгивая, когда он открыл входную дверь и наконец-то, наконец-то прошел по прихожей и подошел ко мне.

– О Белла, прости меня. – Он наклонился к моей морде, чтобы я могла облизать его лицо. Я съежилась, когда он принес газет и воды, чтобы убрать кучу, которую я наложила в углу, но он не стал на меня кричать. Он подобрал с пола длинную штуку, которую я изгрызла. – Что ж, мне все равно никогда не нравился этот ремень. Давай, Белла, пошли гулять.

Гулять! Небо начало светлеть, и, пока мы шли по улице, я слышала птиц и чуяла запахи Мамы-Кошки и других собак и людей.

Я надеялась, что мы пойдем в парк. Мне хотелось весело бегать, гоняясь за белками, и забираться на горку, а еще играть, играть!

– У нее был еще один эпилептический припадок, – сказал Лукас. – У Мамули не было их уже давно. Мы думали, что благодаря лекарствам это больше не повторится. Я ужасно беспокоюсь, Белла. Врачи даже точно не знают, что их вызывает.

Я чувствовала, что ему грустно, но не понимала почему. Как можно грустить на прогулке?

Мамуля не вернулась домой ни в этот день, ни на следующий. Когда Лукас ушел, чтобы «Идти на Работу», он оставил меня в вольере, и я лаяла и лаяла, выражая лаем владевшие мною чувство бессилия и страх. Почему Лукасу надо уходить? Почему Мамули нет дома? Она когда-нибудь вернется? Лукас когда-нибудь вернется? Я буду хорошей собакой и буду «Сидеть» и приносить успокоение, если все просто придут домой и выпустят меня из вольера.

* * *

Я была вне себя от радости, когда Лукас и Мамуля вошли в дом вместе. Я лаяла и скулила, потому что мне отчаянно хотелось, чтобы они наконец выпустили меня из вольера. Когда Лукас отпер дверцу вольера, я, едва мазнув языком его лицо, бросилась в гостиную и залезла на диван, где лежала Мамуля. Она рассмеялась, когда я облизала ее щеки.

– Лежать, Белла, – велел мне Лукас.

Мне не понравилось, что он сказал «Лежать». Но когда он хлопнул в ладоши, я поняла, что, если я не спрыгну вниз и не лягу, он рассердится, и нехотя спрыгнула на пол. Мамуля протянула руку и погладила меня по голове, что было почти так же приятно, как лежать рядом с ней на тахте.

– Так что говорится в извещении о выселении? – спросила Мамуля.

– Там сказано, что, заведя собаку, мы нарушили условия договора аренды. У нас есть три дня, а потом они вызовут инспектора из отдела по контролю за животными и начнут процедуру выселения. – Голос Лукаса был мрачен. Мне хотелось подойти к нему, чтобы утешить его, подарить ему успокоение, но мне также хотелось остаться на месте, чтобы Мамуля продолжала меня гладить.

– Я видела здесь и других собак, – сказала Мамуля.

– Верно. Собаки могут приходить к жильцам на время, но думаю, кто-то сказал управляющему, что Белла лает уже пару недель.

– Кто это был?

– Он мне не сказал.

– Не понимаю почему, если мы все хотим жить дружно, как добрые соседи, этот человек не мог просто прийти к нам и поговорить.

– Знаешь, Мамуля, ты иногда вселяешь в людей страх.

Они какое-то время молчали. Я ткнулась носом в руку Мамули, когда она вдруг перестала меня гладить.

– Мы не можем переехать, Лукас, – тихо сказала она.