Текст книги "Афины. История великого города-государства"

Организуя пышные государственные похороны, Перикл выводил всю связанную с ними деятельность из сферы частной жизни и, возможно, опасался, что реакцию плакальщиц, которых держали на некотором удалении от тел погибших, будет трудно контролировать. Профессор Холл, которая явно не ищет извинений для Перикла, добавляет, что, каким бы ни был контекст, его слова, обращенные к родственницам павших, «ярко напоминают нам, что Афины классической эпохи были милитаризованным обществом жестокого патриархата».

Наверное, мы никогда точно не узнаем, в самом ли деле Перикл боялся лобби скорбящих женщин, но это вполне возможно. Даже в самых патриархальных обществах матери павших воинов могут образовывать могущественную силу, как можно было увидеть на примере российских женщин, сыновья которых погибли на чеченской войне 1994–1996 гг.

По иронии судьбы место произнесения этой речи на кладбище Керамика находится неподалеку от одного из самых проникновенных изображений женского достоинства, оставшихся от Древних Афин, – мраморной надгробной стелы, воздвигнутой в память женщины по имени Гегесо. Она показана сидящей в откровенных одеждах и беседующей со служанкой; обе женщины держат шкатулку с драгоценностями. Эта скульптура – выдающийся пример строгого изящества и мастерства в изображении людей. Во время Пелопоннесской войны такие тщательно проработанные надгробные памятники переживали своего рода странное возрождение: по-видимому, война усилила (по меньшей мере у тех, кто мог себе это позволить) стремление чествовать индивидуальные человеческие жизни. Стела выполнена из пентелийского мрамора, как и скульптуры, украшающие Акрополь. Сколь бы жестоким ни был патриархат этого общества, в некоторых случаях оно умело чествовать и почитать женщин и взаимодействия между женщинами, даже принадлежащими к разным общественным классам. Кладбище Керамика и его «улицу мертвых», на которой стоит стела Гегесо (точнее, ее копия: оригинал находится теперь в Национальном археологическом музее), непременно посещают все гости Афин, желающие приобщиться к древнему городу в атмосфере более спокойной, чем та, которую можно найти на многолюдном ныне Акрополе.

Около 1994 г., когда строилась станция метро «Керамик», были найдены останки приблизительно девяноста жертв чумы, в том числе десяти детей. Чего так и не нашли – потому что всерьез и не пытались, – так это могилу Перикла. В конце XX в. два выдающихся греческих археолога незадолго перед смертью и независимо друг от друга признались историку искусства Евфросинии Доксиадис, что точно знают, где он похоронен. По их словам, могила этого государственного деятеля находится под клубящимся дымом и плавящимся от жары асфальтом улицы Пиреос, магистрали, ведущей из не слишком фешенебельной части центра Афин в порт Пирей. В наши дни приблизительно в этом месте стоит строительный магазин немецкой компании[45]45
  Судя по всему, имеется в виду магазин Praktiker (ул. Пиреос, д. 176). – Примеч. перев.


[Закрыть]. Однако пока гранды греческой археологии не сумеют убедить государство в необходимости раскошелиться на раскопки под проспектом и сооружение небольшого путепровода над ними, могилу политика, вероятно, так никто и не потревожит.

Каковы бы ни были тайные цели великой речи Перикла, не вызывает сомнений, что и Перикл, и другие, гораздо более бесчеловечные деятели, которые заняли впоследствии его место, стремились получить как можно бо́льшую свободу вести войну так, как считали нужным. С точки зрения афинян, ведение войны на территории неприятеля обычно означало использование главного стратегического преимущества города – превосходства его военно-морских сил. В этом отношении влияние Перикла ощущалось еще долго после его смерти.

Вскоре после его кончины новый командующий по имени Демосфен (которого не следует смешивать с великим оратором того же имени, жившим столетием позже) провел несколько все более успешных морских походов и установил хорошо защищенные аванпосты, окружавшие Пелопоннес. После огромных потерь населения Афин в результате мора набор экипажей и снаряжение кораблей, несомненно, стали делом гораздо более трудным, так как свободных граждан, желающих и способных зарабатывать на жизнь за веслами, стало меньше, но их нехватку, по-видимому, восполняли чужеземцы и рабы. В качестве объяснения жизнестойкости города исследователь древнегреческой политики профессор Джосайя Обер подчеркивает «демократические преимущества», имевшиеся у афинян и других обществ, основанных на принципах свободы слова и широких избирательных прав. Прочная демократия, как описывает ее этот ученый, – это демократия, граждане которой видят выгоду в объединении своих знаний и сил и не стремятся обмануть систему даже там, где это возможно.

Древние Афины в общем и целом соответствовали этому критерию, чего нельзя сказать о множестве нынешних государств. В лучшие свои времена афинская демократия также высоко ценила правдивость и тот принцип, что при наличии свободы слова истина неизбежно вытесняет ложь. Эта традиция сохранилась настолько, чтобы придать городу поразительную способность восстанавливаться после сокрушительных потерь населения. В годы, последовавшие за чумой, когда у власти оказались демагоги, эти демократические ценности явно ослабли, но все же не исчезли. Тот факт, что могущество афинского флота не стало меньше, был одним из признаков политического здоровья города.

Однако продолжавшаяся война со Спартой с каждым годом становилась все более жестокой. Можно сказать, что кое в чем демократические Афины вели войну более бесчестными методами, чем авторитарная Спарта. Афиняне нанесли врагу тяжелый удар, захватив аванпост на крошечном острове Сфактерия вблизи Пилоса, порта на юго-западной оконечности Пелопоннеса. Этот город прославился благодаря упоминаниям «песчаного Пилоса», твердыни царя Нестора, у Гомера.

Афинский гарнизон переманил на свою сторону илотов, или второсортных граждан Спарты, охотно перешедших на службу к врагу. Спартанцы, обеспокоенные возможностью общего восстания своих подданных, попытались нанести ответный удар, но в 425 г. до н. э. потерпели поражение в сражении при Пилосе, после чего группа спартанских воинов оказалась заперта на Сфактерии, что дало афинянам важное преимущество. Афинский командующий Демосфен по-прежнему не мог добиться окончательной победы, и его младший соперник Клеон убедил Народное собрание города позволить попытаться ему. Ему удалось захватить в плен 300 спартанских пехотинцев в полном вооружении. Для города, в котором элитные воинские подразделения были весьма малочисленны, это было тяжелым ударом. Затем афиняне объявили, что в случае новых нападений спартанцев на Афины пленные будут убиты. Спартанцы ответили на это чрезвычайно энергично и даже преодолели свою неприязнь к дальним походам.

Брасид, спартанский полководец, не уступавший упорством Клеону, пошел на Амфиполь, афинскую колонию на севере Греции, расположенную рядом с серебряными рудниками, которые были для Афин жизненно важным источником дохода. Историк Фукидид, умевший воевать не хуже, чем писать, выступил во главе отряда, попытавшегося – и не сумевшего – помешать спартанцам захватить Амфиполь. За это поражение Фукидид был наказан изгнанием, в котором у него была масса времени на завершение великой хроники этой войны. В сражении при Амфиполе погибли и Брасид, и Клеон, после чего и Спарта, и Афины возжаждали передышки. Афиняне отпустили заложников, а спартанцы оставили города, только что захваченные Брасидом. В 421 г. до н. э. было заключено перемирие, названное Никиевым миром по имени афинского военачальника, договорившегося о нем.

После целого десятилетия изматывающих военных действий афиняне, вероятно, отчасти утратили вкус к громогласному коллективному самовосхвалению, но вовсе не были обессилены или совершенно деморализованы. Однако у истории речи Перикла с ее величественными призывами к свободе и невольными проявлениями отвратительного сексизма был один любопытный постскриптум в виде некоего загадочного текста, написанного лет через сорок или пятьдесят после этой речи.

Загадка эта касается той роли, реальной или кажущейся, которую играла в афинской политике, а может быть, и в афинских общественных дискуссиях Аспасия, женщина, бывшая предметом страстной любви Перикла. Она родилась около 470 г. до н. э. в Милете[46]46
  Тот факт, что Аспасия выросла в колыбели античной метафизики и научных исследований (ее родной город дал миру множество мыслителей, в том числе Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена), мог быть ключевым элементом того влияния, которое она оказывала на Перикла.


[Закрыть] – торговом порту, достигшем процветания задолго до Афин. Поскольку она не имела афинского гражданства, а приехала из другого города, ее официальное положение было весьма низким. По иронии судьбы снижения статуса чужестранок добился в своем городе именно Перикл, проведший закон, по которому гражданство предоставлялось только тем, чьи оба родителя были афинянами. Но Аспасия, по-видимому, сумела обратить свое положение чужестранки к своей же пользе. У нее не было никаких прав, которые давало гражданство (у женщин эти права в любом случае были чрезвычайно скромными), но зато ее не связывали и никакие правила.

Поскольку она была единственной любовью всей жизни Перикла (в его официальном браке с афинянкой чувства, по-видимому, не было)[47]47
  Как пишет В. П. Бузескул (1909), «есть основание думать, что Аспазия не была гетерой, куртизанкой, как прежде обыкновенно полагали, и что она была женой Перикла; но их брак с точки зрения тогдашнего аттического права не мог считаться законным вполне, ибо Аспазия не была афинянка» // Бузескул В. П. История афинской демократии. СПб.: ИЦ «Гуманитарная академия», 2003. С. 228. См. также: Плутарх. Перикл и Фабий Максим // Сравнительные жизнеописания: В 2 т. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Наука, 1994. Т. 1. С. 191–192; с. 672 (примечания). – Примеч. ред.


[Закрыть], он явно уделял ей чрезвычайно много внимания. В текстах, написанных афинскими мужчинами, ее изображают в виде своего рода куртизанки или гейши, женщины, которая льстила своим вниманием высокопоставленным мужчинам и готовила учениц, обучая их тому же. Некоторые, не стесняясь в выражениях, просто называли ее содержательницей публичного дома.

Рассказывали, что именно она уговорила своего супруга Перикла энергично вмешаться в конфликт, вспыхнувший в 440 г. до н. э. между ее родным Милетом и соседним островом Самосом. (Так ли это было, сказать невозможно: усмирение самосцев было в интересах государства и по многим другим соображениям, одним из которых была опасность, что в раздоры может вмешаться Персия.)

Необузданный сатирический фарс наподобие «Ахарнян» не был бы полным без шуток над Аспасией. На самом-то деле, ворчит Дикеополь, главным поводом для большой внутригреческой войны была та история, когда портовые громилы из Мегары украли каких-то девок из заведения Аспасии. Именно эта наглость, добавляет он, побудила Перикла наложить на мегарян торговое эмбарго – последнее (в реальности, а не только в комической фантазии) действительно было одной из искр, из которых разгорелся великий конфликт.

Но самым загадочным из всех литературных свидетельств, касающихся Аспасии, остается короткий диалог под названием «Менексен». В начале IV в. до н. э. великий философ Платон обильно писал о жизни и мыслях Сократа, изображая его в виде блестящего, эксцентричного мудреца, который посещал улицы и дома Афин, но сам ничего не записывал. В одном из этих платоновских текстов описывается беседа Сократа с человеком по имени Менексен, афинянином, стремящимся добиться успеха на политическом поприще, имя которого по случайности совпадает с именем малолетнего сына самого философа. Сократ зачитывает своему другу поминальную речь по погибшим на войне, которой, как он говорит, научила его Аспасия.

В некоторых аспектах надгробное слово Сократа оказывается чуть более традиционным, чем знаменитая речь, которую приписывают Периклу; в нем есть благочестивые упоминания богов и самых ранних эпизодов афинской мифологии, а некоторые из наиболее неприглядных глав недавней истории Афин искусно замалчиваются. Где-то в середине этого разговора Сократ упоминает как о чем-то всем хорошо известном, что именно Аспасия была истинным автором величайшей речи, произнесенной государственным мужем, ее возлюбленным, – речи, считающейся также одним из величайших произведений ораторского искусства всех времен, – другими словами, надгробного слова Перикла по погибшим на войне.

Могло ли это быть правдой? Текст «Менексена» настолько труден для понимания, что многие исследователи просто не занимались им. Те же, кто все же пытался в нем разобраться, предлагают много разных толкований. Одни видят в нем сатиру на весь жанр помпезных надгробных речей; другие убеждены в том, что Платон, отнюдь не бывший поклонником демократии, таким образом пытался очернить память Перикла, которую многие считали священной.

Профессор Мюнхенского университета Питер Адамсон видит в речи, которую декламирует Сократ, литературный конструкт, образы которого специально подобраны противоположными тем, что использованы в более знаменитой речи Перикла. Перикл призывает афинских мужчин полюбить город, как возлюбленную. Напротив, в «Менексене» Сократ называет афинскую землю матерью, вскормившей воинов, а политические институты города играют у него роль отца. Упоминание Аспасии, супруги политического отца города, может быть способом подчеркнуть материнскую роль Афин.

Существуют разные замысловатые, изобретательные варианты прочтения этого текста. Но может быть и так, что звучные слова Перикла, в том числе и обращение к афинским женщинам с советом, чтобы их было не видно и не слышно, и в самом деле были написаны, полностью или отчасти, женщиной – той, что не была афинянкой и не получала от афинской демократии никакого блага.

5
Яркие сумерки
(421–405 до н. э.)

Алкивиад и его личность. Дружба с Сократом. – «Пир» как портрет афинского декаданса – сицилийский поход и осквернение герм. – Непостоянные приверженности Алкивиада и их воздействие на Пелопоннесскую войну. – В 405 г. до н. э. Лисандр уничтожает афинский флот при Эгоспотамах, что приводит к капитуляции Афин. – Культура и театр по мере приближения поражения Афин

За последние два десятилетия V в. до н. э. Афины видели вспышки нравственного и художественного великолепия, ошеломляющие военные катастрофы, ожесточенные внутренние конфликты и всплеск общественных страстей, с которыми не всегда могли справиться предохранительные клапаны демократии. В двух случаях, когда клики могущественных деятелей захватывали власть и терроризировали своих противников, существование демократической системы прерывалось.

Во всем этом можно видеть либо признаки ограниченности демократии, либо же свидетельство замечательной жизнеспособности системы совместного управления всеми гражданами (мужского пола). В конце концов, после каждой кровавой интерлюдии эта система поразительно быстро возрождалась. Афины лишились стен, империи и всех притязаний на роль стратегического повелителя всего греческого мира. Но город все еще не перестал быть ни участником вечного состязания между греческими городами-государствами, ни лабораторией для дерзких политических экспериментов.

Воображение последующих поколений – как, вероятно, и современников – в эти бурные годы из числа афинян будоражили два персонажа. Один из них был обаятельным, чарующим интриганом, любителем житейских наслаждений; другой – малоприятным, безучастным мудрецом не от мира сего, размышлявшим о смысле и тайнах нашего земного существования. Этот человек, Сократ, был приземист и курнос; он славился своей безобразной внешностью и неряшливостью в городе, высоко ценившем мужскую красоту и ухоженность. Его младший современник, Алкивиад, был одарен ошеломляющей красотой: Плутарх пишет, что «всегда, во всякую пору его жизни, она была в полном цвете», хотя точных подробностей его внешности нам почти не сообщает. Если центральные годы золотого века Афин всегда будут ассоциироваться с суровой, сдержанной фигурой Перикла, главенствующее положение в финальной части этого периода занимает человек столь же аристократического происхождения, но проявлявший свои таланты диаметрально противоположным образом.

Рассказы о детстве Алкивиада рисуют образ нестерпимого высокомерия и себялюбия, порождавших в нем безграничную уверенность в том, что любые правила могут быть переписаны в его пользу. Стремясь победить в борцовском поединке, он запустил зубы в руку противника; когда же тот обвинил Алкивиада, что тот кусается «как баба», самоуверенный юнец ответил: «Нет, как лев!» Когда телега чуть не проехала по костям, которые он бросал во время игры с друзьями, он лег поперек дороги, чем вынудил возницу остановиться. Он отказывался учиться игре на флейте, утверждая, что это обезобразит его лицо.

Но и помимо подобных историй у нас есть некоторые конкретные факты о происхождении Алкивиада, проливающие свет на его характер. Его отец, Клиний, погиб в 447 г. до н. э. в битве при Коронее; до этого он сделал блистательную военную карьеру и, в частности, снарядил на собственные средства военное судно и командовал им в сражении с персами. Мальчика взял на воспитание один из родственников – не кто иной, как фактический повелитель Афин, Перикл. По материнской линии он происходил из аристократического рода Алкмеонидов, основателей афинской демократии и, как считалось, наследников родового проклятия[48]48
  См. главу 1.


[Закрыть].

Утрата одного из родителей, тем более если это был человек выдающийся, в раннем возрасте и последующее взросление с сознанием своей незаурядности способны приводить к непростым результатам. Иногда они могут породить сильное честолюбие и ощущение права на грандиозные притязания: Алкивиад был превосходным примером именно такого случая. В юности он был умен и обаятелен и не пытался скрывать свои дарования. Тем страннее кажется его связь с Сократом. Самым известным из качеств Сократа была его обезоруживающая скромность, его причудливые заверения, что, даже если кто другой что-нибудь и знает, он лично не знает ничего. В этом, как и в нескольких других отношениях, эти двое были полной противоположностью друг другу.

Тем не менее судьбы этих двух совершенно несхожих афинян были тесно переплетены, прежде всего на поле боя. В начале великой войны между Афинами и Спартой, когда Алкивиаду было лет двадцать, он служил в войске города, осаждавшем удаленный город Потидея в Северной Греции. Эта кампания запомнилась в Афинах своими необычайными тяготами, связанными отчасти с зимами, гораздо более холодными, чем было привычно афинянам, а отчасти – с начинавшейся вспышкой мора. Там Алкивиад оказался в непосредственной близости от эксцентричного мудреца. Как пишет Плутарх:

…Его соседом в палатке и в строю был Сократ. В одной жаркой схватке оба сражались с отменным мужеством, но Алкивиад был ранен, и тогда Сократ прикрыл его своим телом, отразил нападавших и таким образом спас от врагов и самого Алкивиада, и его оружие … [Когда] оказалось, что военачальники, из уважения к знатному роду Алкивиада, хотят присудить почетный дар ему … Сократ … первым высказался в его пользу, предложив наградить его венком и полным доспехом[49]49
  Пер. с др. – греч. С. П. Маркиша.


[Закрыть].

Пути двух несхожих воинов снова пересеклись после поражения, которое афиняне потерпели от беотийских союзников Спарты в 424 г. до н. э. при Делии. На сей раз Алкивиад был в коннице, как и подобало молодому человеку, достаточно богатому, чтобы содержать чистокровных коней для скачек и войны. Он заметил покрытого грязью, но не утратившего достоинства Сократа, который пешком выводил других в безопасное место. Алкивиад остался сопровождать друга, пока тот не оказался вне опасности, хотя враг жестоко теснил отступавших и то и дело отрезал их отход.

Но самая знаменитая встреча Сократа с Алкивиадом произошла вовсе не на поле битвы. Ее сценой стал манерный, фешенебельный литературный салон, воплощение безопасности и утонченности, которыми афинская элита по-прежнему окружала себя, несмотря на бушевавшую неподалеку войну. Подробности этого рассказа, вероятно, вымышлены; они могут быть результатом слияния и украшения множества разных бесед и сцен, имевших место в реальности. Однако «Пир» Платона позволяет ощутить ту причудливую смесь одухотворенности, разгула, идеализма и цинизма, которой были окрашены жизнь и разговоры афинской культурной элиты в период ее высочайших достижений.

В самом деле, если и есть две сцены, лучше всего запечатлевшие афинскую жизнь в эпоху сумерек величайшей славы этого города, то «Пир» – одна из них. Вторая – это завораживающе величественная казнь (или, в некотором смысле, принудительное самоубийство) Сократа в 399 г. до н. э., произведенная после суда, на котором он был призван к ответу за свои так называемые преступления против города. Одним из них было воспитание опасных личностей, далеко не последней из которых был уже покойный военачальник Алкивиад.

В «Пире» описывается празднество, продолжающееся всю ночь в доме талантливого поэта Агафона, только что получившего первый приз в ежегодном конкурсе трагедий. Таким образом, считается, что это собрание происходит в 416 г. до н. э., хотя описание Алкивиада соответствует скорее более раннему периоду его жизни. Как бы то ни было, если мы примем эту датировку, это означает, что с тех пор, как Афины и Спарта согласились на ничью в своем гигантском военном состязании, прошло пять лет, но за это время мир в регионе уже несколько раз нарушался из-за политических маневров, в которых весьма активно участвовал и Алкивиад; на горизонте маячит новая всеобщая война. Ничто из этого не отменяет того факта, что в городе по-прежнему пишут и оценивают великолепные поэтические произведения, все так же ставят комедии, сбивающие спесь с важных шишек, а скульпторы продолжают создавать прекрасные памятники и храмы.

Стоит отметить и место действия «Пира» – частное жилище, в которое можно попасть с улицы. Как замечали иногда посетители Афин, частные дома этого города были довольно скромными по сравнению с великолепием мест общественных. В том мире – и том климате – многие из важнейших событий жизни происходили на открытом воздухе. Однако дома людей состоятельных ни в коем случае не были трущобами. Дом Агафона – это не вилла, стоящая на отдельном участке; вероятнее всего, он имел вид двора с двумя главными приемными залами, одна из которых предназначалась для мужчин, а вторая – для женщин.

Как можно видеть и в нынешних греческих городских пространствах, от афинской Плаки[50]50
  Плака (Πλάκα) – самый старый район Афин, находящийся у подножия Акрополя. – Примеч. перев.


[Закрыть] до беленых переулков эгейских портов, дом самого скромного вида, вход в который находится на какой-нибудь узкой и извилистой улочке, внутри может оказаться изящным и просторным. Дома Древних Афин, как большие, так и маленькие, часто бывали окружены обнесенным стеной садом. Строились дома по большей части из глины и потому осыпались и требовали постоянного ремонта. Это объясняет, почему их сохранилось так мало. В богатом доме по меньшей мере полы были каменными.

В приемной зале для мужчин – андроне (ανδρών) или андронитиде (ἀνδρωνῖτις) – вдоль стен стояли великолепные резные ложа. В достаточно роскошном доме пол этого помещения мог быть мозаичным, с изображением какой-нибудь классической сцены. (Алкивиад, желавший похвастаться своим необычайным богатством, уговорил известного художника, которому было привычнее создавать произведения по государственным, а не частным заказам, украсить его афинский дом настенными росписями.) Как и в более поздних домах османской эпохи, в доме были отдельные помещения, в которых распоряжались – готовили еду, ткали – женщины. Когда мужчины собирались на серьезные светские мероприятия, предполагавшие живые, остроумные беседы, обильную, но сравнительно незамысловатую еду и вино, должным образом разбавленное, чтобы его можно было пить в течение всего долгого вечера, женщины держались в стороне.

В «Пире» описан мир, в котором господствуют мужчины, по умолчанию считающиеся бисексуальными. У них есть жены и супружеские обязанности, причем отнюдь не формальные: брак дает законных наследников, и прелюбодеяние считается тяжким преступлением. Но также предполагается, что у этих самонадеянных мужчин есть возможность проводить время с другими партнерами любого пола. Неисправимо эксцентричный Сократ, сын каменщика, ощущает себя в этом обществе вполне комфортно, но в то же время стоит выше его. Даже находясь среди пыжащихся щеголей, этот философ подчеркнуто безразличен к своей одежде и обычно ходит босой, собирая пыль.

Однако вечер, описанный в «Пире», оказывается исключением. Последователь Сократа Аристодем встречает учителя на улице и, к своему удивлению, видит, что тот привел себя в порядок и даже надел изящную обувь. Сократ объясняет, что принарядился из уважения к хозяину вечера, Агафону, который только что получил совершенно заслуженную награду. Далее Сократ весело предлагает ученику тоже прийти на празднование, пусть и без приглашения. В этом тесном кругу незваные гости – дело вполне допустимое. Они некоторое время идут вместе, а затем Сократ чувствует потребность остановиться и подумать, так что он отправляет Аристодема вперед одного. К тому времени, как философ в конце концов приходит на место, ужин уже идет. Собравшиеся острословы решают пить не спеша, чтобы достичь состояния, подходящего для философской беседы. Флейтистку отсылают играть в женских покоях. Теперь можно начинать чисто мужские развлечения, и собравшиеся заводят дискуссию о природе любви.

В их разговоре содержится множество умеренно комических фантазий, но есть моменты, когда он воспаряет до гораздо более высокого уровня, почти до небес. Забавно участие в беседе комического поэта Аристофана. За болтовней скрываются личностные и политические конфликты, часть которых способны стать смертельными. В 423 г. до н. э., в самый разгар войны, Аристофан поставил совершенно необузданный фарс под названием «Облака»[51]51
  Эта комедия дошла до нас только в более поздней версии (419–416 до н. э.) и не полностью. – Примеч. перев.


[Закрыть], в котором было и абсурдно карикатурное изображение Сократа, висящего в корзине и рассуждающего о бессмысленных научных вопросах. В число других персонажей входят ворчливый старик Стрепсиад и его расточительный сын Фидиппид. Отчаявшийся отец пытается убедить своего ленивого отпрыска поступить в «мыслильню» – школу, якобы возглавляемую Сократом, где можно научиться убедительно выступать за любую сторону в любом деле. Поскольку сын энтузиазма не проявляет, Стрепсиад решает сам проверить, какого рода товаром торгует Сократ.

Можно было бы подумать, что речь идет о вполне безобидных шутках, но на самом деле пьеса затрагивала некоторые чрезвычайно деликатные темы. В конце концов оказалось, что эти «шутки» касались вопросов жизни и смерти. Карикатурное изображение Сократа, в котором Аристофан исказил как его манеры, так и его интересы, впоследствии использовалось в качестве доказательства на суде над философом. В описываемое же время драматург Аристофан боролся за собственное выживание, после того как главный милитарист Клеон обвинил его в том, что его произведения якобы бесчестят город.

Вышучивая Сократа и связывая его – причем ложно – с теми, кто действительно брался за плату выступать по сложным делам, Аристофан, возможно, пытался спасти собственную шкуру и подольститься к некоторым закоренелым консерваторам, считавшим, что демократия зашла слишком далеко. Согласно одному из толкований, Стрепсиад – это изображение Перикла (умершего совсем недавно и все еще слишком почитаемого, чтобы на него можно было нападать напрямую), а Фидиппид – безрассудный приемный сын этого государственного мужа, Алкивиад.

Однако в «Пире» нет открытого выражения неприязненных отношений между Аристофаном, Сократом и другими представителями афинской культурной элиты. Все они, по-видимому, рады выпивать и размышлять вместе и не выказывают явного страха совместной же гибели. В качестве вклада в дискуссию о любви Аристофан высказывает предположение, что изначально у людей было по два лица, четыре ноги и четыре руки, пока завистливый Зевс не разделил их надвое. Именно поэтому каждый из нас всю жизнь ищет «свою половину» – которая может быть противоположного или того же пола, смотря по тому, каковы были свойства исходного четвероногого существа, из которого получился этот человек.

Когда очередь доходит до Сократа, тон резко изменяется. Он выступает с красноречивым гимном, прославляющим те все более высокие сферы, в которых может действовать любовь. От сексуального влечения к одному конкретному человеческому телу – к восхищению человеческой красотой вообще – к любви к прекрасным умам и знанию – и, наконец, к любви и пониманию красоты в ее чистом и неприкрашенном виде: «Достигнув конца этого пути, [ищущий] вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе …»[52]52
  Здесь и далее цитаты из «Пира» приводятся в переводе с др. – греч. С. К. Апта по изд.: Платон. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Мысль, 1993. Т. 2.


[Закрыть]

Этот идеал духовного экстаза лежит в самом сердце мировоззрения, которое Платон разработает в течение следующих десятилетий. Мы никогда не узнаем наверное, насколько эти слова отражают действительные воззрения Сократа, а насколько они – проекция Платона. Во всяком случае, в «Пире» говорится, что и сам Сократ не претендовал на авторство этих возвышенных мыслей. По его словам, он услышал их от таинственной мудрой женщины по имени Диотима. Все женское было практически исключено из общественной жизни этого мира – и все же находило способы вернуться в нее, даже когда флейтисток выставляли за дверь.

Внезапно вечеринку прерывает сексуальная неопределенность другого рода. На улице раздается громкий шум, затем в двери стучат. На пороге обнаруживается компания хмельных гуляк во главе с самым блистательным из афинян, Алкивиадом, волосы которого украшены плющом, фиалками и лентами. Он входит и, извиняясь за свое нетрезвое состояние, увенчивает хозяина дома, Агафона, одновременно заводя перепалку с Сократом, своим старым другом и наставником: «Почему ты умудрился возлечь именно … рядом с [Агафоном, ] самым красивым из всех собравшихся?»

Затем Алкивиад, язык которого развязан, но мысли не спутаны, тоже пускается в панегирик, но не любви вообще, а Сократу, безобразному старику, обескураживающее великолепие которого волнует его сильнее, чем это по силам кому бы то ни было другому. «Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем [в религиозном исступлении], а из глаз моих от его речей льются слезы …» Несмотря на всю несообразность этого лепета, в порыве Алкивиада есть нечто трогательное. Это человек непревзойденно себялюбивый, наделенный красотой, богатством и смелостью, которые могут привлечь к нему почти любого в Афинах. Но больше всего его восхищает человек, которого он не может покорить и удержать, – курносый умник, который ему симпатизирует, но видит его насквозь; человек, предпочитающий смотреть не на наружность вещей, а в их суть. Сократ волнует и тревожит его, как никто другой.

Собственно говоря, «Пир» – не единственное у Платона описание встречи между Алкивиадом и Сократом. У него есть целый диалог, «Алкивиад I», посвященный их беседе, в которой Сократ расспрашивает молодого человека о его желании земных успехов и богатств и мягко показывает ему, насколько тщетны эти устремления. Однако это произведение – явный литературный вымысел. «Пир», вероятно, тоже не является точной записью подлинных событий, но он изображает мир, который, несомненно, существовал на самом деле, и позволяет ощутить дух бесед определенного рода.