Текст книги "Самоубийства: психология, психопатология, терапия"

Суицидальная записка, ее анализ

Суицидальная записка используется суицидентом (лицом, совершающим суицид) как способ сказать последнее слово. Она может содержать объяснения суицида, просьбы о прощении или обвинения, желание контроля, распоряжения сделать что-то незавершенное. В ней могут быть отражены:

• Потребность контролировать и указывать: «Не пытайтесь спасать меня, если найдете еще живым», «Я желаю тебе жить счастливо», «Вы хорошо обойдетесь без меня», «Я избавляю вас от заботы обо мне».

• Просьба о прощении: «Вспоминайте меня и живите счастливо», «Порадуйтесь за то, что я избавился от невыносимой боли»; «Поймите, что это был для меня единственный выход».

• Избавление от вины: «Те, кто старался помочь мне, включая моего врача, не должны чувствовать, что они потерпели поражение, никто из них не виноват».

• Амбивалентность и неуверенность: «Я думаю, что меня нельзя было спасти», «Я думаю, это было неизбежно».

• Самокритика.

• Отчаяние.

• Сожаление и раскаяние и др.

Суицидальные записки стали известными с середины XIX века. Исследования суицидов Э. Шнейдманом начались в 1949 году с ознакомления с сотнями суицидальных записок, хранящихся в сейфах бюро судебной медицины в округе Лос-Анжелеса.

Э. Шнейдман и Н. Фарбероу (N. Farberow) в 1957 году опубликовали тексты найденных суицидальных записок. Подобные публикации появились еще в 1856 году (Э. Шнейдман, 1979), но, в отличие от прежних публикаций, авторы использовали «контрольные» суицидальные записки (выделялись симуляционные записки несуицидальных лиц, которые впоследствии сравнивались с настоящими суицидальными записками).

Авторы надеялись, что суицидальные записки смогут, как и сновидения по Фрейду, оказаться «королевской дорогой» к пониманию суицидального феномена.

Было установлено, что многие записки были лишены каких-либо глубоких инсайтов. Они далеко не всегда были психодинамически богаты и, скорее всего, имели значение в случаях соотнесения их содержания с известными деталями из жизни, касающимися наиболее важных фактов из прошлого. В таких случаях слова и фразы суицидальных записок могли содержать специальные значения.

Психологическая аутопсия имеет специальное значение для получения ответов на многие вопросы, связанные с суицидом.

Процедура психологической аутопсии, включающая анализ посмертных записок суицидентов, начала использоваться в Лос-Анжелеском Центре предупреждения суицидов (SPC) в 60-х годах XX века. Основной задачей Центра являлось ассистирование судебным медикам с целью установления наиболее вероятного способа, приведшего к летальному исходу: смерть в результате естественной причины; смерть в результате несчастного случая; суицид; убийство. Дифференциация между несчастным случаем и суицидом часто вызывает неуверенность. Процедура проводилась группой психиатров, психологов и социальных работников, которые опрашивали лиц, имеющих отношение к проблеме: тех, кто знал суицидента, жену или мужа, взрослых детей, родственников, сотрудников по работе, любовников или любовниц и др. Задача заключалась в получении информации, которая могла бы пролить свет на интенции (намерения) суицидента и ответить на вопрос о том, действительно ли он хотел умереть (тогда это был суицид) или же только напугать других. Устанавливалось наличие желания усилить чувство вины и стыда у выживших, что, по мнению суицидента, оказало бы положительный эффект на психическое здоровье других знающих его лиц.

В небольшом количестве случаев процедура психологической аутопсии проводилась даже тогда, когда факт суицида не вызывал сомнений (например, при оставленной суицидальной записке), с целью установления причины суицида. Процедура психологической аутопсии использовалась также в судах с «драматической эффективностью» [284].

Психологическая аутопсия основывается на принципе, согласно которому дополнительная информация, касающаяся расследуемых случаев, всегда полезна. Она помогает раскрыть другие, остающиеся в тени стороны изучаемого вопроса.

Примером такого взгляда на проблему является фильм Акиро Куросавы «Расемон» (1950), события которого происходят в глухой лесной местности средневековой Японии. Согласно сюжету, «что-то происходит» между бродячим бандитом (роль которого играл Тоширо Мифуне) и знатной дамой. Имеются и другие участники драмы: муж знатной дамы, лесоруб и сама девушка. В фильме задается вопрос, что в действительности случилось в лесу? У каждого персонажа и у духа убитого есть своя точка зрения. Кому из них можно верить? Что является Истиной, а что нет?

Поиск ответов на эти и другие вопросы является основой проводимой в случае суицида психологической аутопсии.

Анализируемый Э. Шнейдманом случай касается 33-летнего мужчины, являющегося одновременно врачом и юристом, который совершил суицид, посредством передозировки снотворного. Он покончил с собой в большом американском городе.

Приводятся словесные данные из 10 источников. Первым источником являются выдержки из написанной суицидентом от руки суицидальной записки. Вторым источником являются выдержки из интервью с матерью суицидента, с его отцом, старшим братом, младшей сестрой, лучшим другом, прежней женой, настоящей подругой, психотерапевтом, длительное время проводившим лечение, и лечившим его терапевтом. Восемь известных суицидологов, выступающих как независимые эксперты, комментируют данные психологической аутопсии.

Анализируемый случай касается Артура – мужчины, постоянно повторявшего, что он «никогда ни о чем не заботится». Тем не менее, этот человек написал пространную суицидальную записку, в которой отразил свое отчаяние и продемонстрировал, насколько в действительности он заботится о своей подруге, брате и сестре, к каждому из которых он обращается индивидуально.

Не вызывает сомнений, что у Артура в младенческом возрасте и в детстве имели место неврологические нарушения и задержка развития, проявляющаяся до 12-летнего возраста тяжелыми приступами истерического гнева (temper tantrum), побегами из дома и школы, нарушениями дисциплины во время уроков, кусании своей матери, швырянии дома бейсбольной биты и «диком беге» вокруг дома. Мать, характеризовавшая его как дисфоричного и ангедонистического ребенка, отмечала, что у нее самой возникали депрессивные состояния и она чувствовала себя перегруженной материнскими обязанностями. Свои переживания она связывала с необходимостью воспитывать «трудного сына».

Она описывала Артура в детстве как фрустрированного, запуганного, злого ребенка, у которого часто возникали приступы ярости. В то же время, несмотря на выраженную эмоциональную неуравновешенность, Артур не обнаруживал каких-либо постоянных интеллектуальных дефицитарных нарушений в интеллектуальной сфере. Более того, в ряде ситуаций он был способен самостоятельно успокоить себя, подавить свои аффективные вспышки. Развод родителей и нарушение семейной структуры вызвало у 10-летнего Артура чувство исчезновения поддержки, опоры и переживание покинутости. Он, очевидно, обвинял в разводе мать. Возможно, на каком-то уровне он обвинял в этом и себя.

По мнению его психоаналитика, у Артура были проблемы со страхом покинутости, у него выявлялось чувство разочарования и потеря базисного доверия. Родители всегда старались тщательно хранить «семейные тайны», что особенно касалось подростковой суицидальной попытки Артура и его последующей госпитализации.

Этот человек постоянно старался найти свою идентичность, обрести чувство предсказуемости событий, психическую стабильность и уравновешенность. Однако каждый раз, когда ему это удавалось, что-то сразу же по той или иной причине выбивало его из колеи. Он знал, что нуждается в поддержке, которая в нужное время обычно отсутствовала. Артур поступил в медицинский колледж, чтобы идентифицировать себя с отцом и быть экономически независимым. Он хотел иметь свою семью и в возрасте 24 лет женился.

Его бывшая жена сообщила, что Артур был очень критичным и жестким по отношению к себе и другим. Если ему не удавалось быть в чем-либо лучше других, его охватывало чувство полной никчемности. Поэтому, по мнению его психотерапевта, было очень важно убедить Артура в том, что совсем не обязательно быть во всем первым. Во время обучения в медицинском колледже после года конфликтных отношений в браке он развелся, и у него развилась депрессия. Наблюдавший его психиатр находил, что в это время существовал большой риск совершения суицида. Артур влюбился в другую женщину, у них завязались отношения. Однако при любой попытке сблизиться с ней, он уходил в сторону. Интимность его пугала. Страх «потерять себя» в случае интимности, очевидно, присутствовал на бессознательном уровне. В то же время он постоянно находился в поиске людей или активностей, на которых он мог бы фиксироваться, хотя ему удавалось сделать это лишь на короткое время. Его подруга считала, что он был постоянно неудовлетворен жизнью. Он не мог избавиться от грусти и почувствовать себя счастливым. Артур испытывал эмоциональную пустоту и находил себя в коротких, приятных для него эмоциональных эпизодах, «прыгая» от одного к другому. Ни одно событие, ни один межличностный контакт не продолжались сколько-нибудь долго. Его бывшая жена сообщила, что короткие периоды счастья всегда сменялись состояниями полного отчаяния.

Мать Артура также сообщила, что он постоянно конкурировал со своим братом, который был старше его на 22 месяца. Он начал лечиться у психотерапевта на третьем году обучения в колледже и встречался с ним дважды в неделю. Его проблемы с учебой объяснялись тем, что он не мог выполнять домашние задания, был не способен слушать преподавателей и усваивать материал в процессе слушания. Весь материал он усваивал только в процессе чтения.

Ниже представлены некоторые высказывания консультантов.

Консультация Дэвида Радда

Дэвид Радд (David Rudd) в ходе обсуждения отметил, что «суицид является потерей человеческого потенциала, потерей любви и интимности, потерей творчества и надежды, потерей драгоценности, которой является жизнь». Д. Радд подчеркивает, что значение суицида распространяется за пределы индивидуума, который его совершает, он внедряется в окружающий суицидента мир, поскольку последний связан с другими людьми.

Суицид влияет на семейную систему суицидента, на его родственников, друзей, знакомых, с большинством из которых у него были неосознаваемые сложные и глубокие связи. Влияние суицида на других людей не ограничивается короткими временными рамками, его эхо может звучать и в последующем поколении. Эффект потери присутствует в разной форме и с разной силой в психике других, связанных с суицидентом людей.

Д. Радд считает, что в каком-то смысле в данном случае можно говорить об определенной разновидности психической боли (psychache). Psychache («психическая боль») – это термин, введенный Э. Шнейдманом [284] в его книге «Суицид как психическая боль» (Suicide as Psychache). Термин определяет глубокую тоску, чувство психической раны, горечи, психологической боли.

По мнению Д. Радда и др. [272], суицидальный цикл может запустить целый ряд факторов. Основным содержанием когниций является система суицидальных убеждений, в структуре которой доминируют суицидальные мысли, пропитанные беспомощностью. В этом плане суицидальная система выступает как инструмент вербализации психической боли (psychache) индивидуума. Возникает вопрос, каким образом пациент вербализует свою психологическую боль и страдания? Суицидальная система убеждений помогает установить, как индивидуум понимает свою психическую боль (psychache). Это понимание может стать основной мишенью психотерапии. Что пациент «делает» с внутренним чувством психической боли (psychache)? Способен ли он идентифицировать свои фрустрированные, вытесненные или искаженные потребности? С этой целью определяются все содержания суицидальной системы убеждений и выясняется, какие конкретно потребности оказались фрустрированными. «Безнадежность» в этом смысле является слишком широкой концепцией для понимания каждого индивидуального случая. Для проведения эффективной психотерапии всегда нужна индивидуальная «примерка», согласно выражению «дьявол находится в деталях».

В своем анализе суицидального случая Д. Радд обращает внимание на всегда возникающий соблазн рассматривать суицид в линейной перспективе, продвигаясь от внешнего или внутреннего триггера (пускового события) до активизации суицидальной системы убеждений, за которой следуют эмоциональные и психологические реакции и поведение, усиливающее или ослабляющее суицидальную готовность пациента.

В случае с Артуром его суицидальная записка отражает его психическую боль (psychache) и «сердцевину» суицидальной системы убеждений: «все, что я делаю, пронизано каждодневным страданием. Каждый момент жизни – это боль и отупление. Как долго можно существовать без удовольствия?»

Д. Радд предлагает вместо линейной системы анализа использовать циклическую с использованием более детальной конструкции исследования безнадежности с выделением четырех центральных тем в суицидальной системе убеждений, которые, за исключением одной, можно установить у Артура:

• неспособность быть кем-то любимым;

• беспомощность («я не в состоянии решать свои проблемы»);

• плохая переносимость стресса и «психической боли» («я не могу больше переносить эту боль»);

• чувство, что являешься бременем для других («всем станет легче, если я умру»). В случае с Артуром единственной отсутствующей темой в его суицидальной записке и в рассказах близких к нему лиц являлась невозможность быть кем-то любимым.

Выявленные у Артура длительная тяжелая дисфория и страдания составили центральное ядро проблемы. Со временем Артур приходит к убеждению, что его страдания («психическая боль» и плохая переносимость стресса) невыносимы, и что он не в состоянии измениться, и что лечение не может ему помочь (беспомощность). В данном контексте он начинает интерпретировать характер своего заболевания и обозначает как проблему чувство постоянной обременительности для других. Он начинает думать, что его смерть избавит от страданий не только его, но и других, связанных с ним людей. Психотерапевт указывает, что пациент погрузился в суицидальную систему убеждений, приведшую к совершению суицида.

Д. Радд утверждает, что даже самое тщательное наблюдение за пациентом с суицидальной системой убеждений может не обнаружить скрытые, внутренние, тонкие проявления, отражающие беспомощность и безнадежность. На беспомощность и безнадежность в переживаниях пациента указывали в интервью его мать, отец и брат.

Д. Радд считает, что наиболее важной задачей психотерапевта является выявление у пациента суицидальной системы убеждений, которая должна стать мишенью и монитором проводимой терапии. Если этого не происходит, возникает реальный риск усиления системы суицидальных убеждений, несмотря на проводимую психотерапию.

Безграничность чувства беспомощности анализируемого суицидента становится понятной из его истории, с описанием повторяющейся и продолжающейся дисфории, его эмоциональной изоляции и связанной с ней ангедонии (невозможности получения удовольствия). Из суицидальной записки становится ясно, что эта проблема постоянно присутствует в жизни, переносимость затруднений снижается, а чувство бремени для других возрастает. Пациент в какой-то мере осознает свою суицидальную систему и циклическую природу суицидального поведения.

Когнитивная терапия базируется на информации, извлеченной из наблюдений. Суицидальная система убеждений непосредственно связана с «психической болью» пациента. Она затрагивает не только повод, причину, механизм возникновения травмирующих пациента переживаний, но и смысл, вкладываемый им в их содержание. В ходе терапии происходит поиск ответов на следующие вопросы: Что можно сделать в этой ситуации? Можно ли повлиять на изменение чувства беспомощности? Может ли пациент справиться с плохой переносимостью стрессов и психической болью? Как другие переносят свою включенность в состояние пациента? и др.

Д. Радда потрясла не столько низкая степень восприятия окружающими суицидальной системы убеждений Артура, сколько факт того, что эта система в значительной мере не была идентифицирована при проведении психотерапии, не была ее мишенью и, следовательно, не подвергалась мониторингу.

Д. Радд подчеркивает значение идентификации суицидального цикла пациентом, что позволяет усилить контроль, способствует достижениям в отказе от проявления насилия, упорядоченности, смягчению психической боли до уровня, способствующего сохранению мотивации на выживание.

Д. Радд обращает внимание на необходимость анализа потери как причины суицида и на фокусировке когнитивной терапии на будущностной перспективе и понимании.

Суицидальная система убеждений используется в когнитивной терапии как основа для понимания психической боли (psychache) и неудовлетворенных психологических потребностей; она задает направление для реконструкции понимания и появления новых перспектив. Д. Радд высказывает мнение, что даже если психическая боль носит всепоглощающий характер, существует возможность улучшения психического состояния.

Консультация Джона Мальтсбергера

Джон Мальтсбергер (John Maltsberger) начинает анализ случая со значения биологической (генетической) предрасположенности к суициду, аппелируя к Библейским источникам, а именно к Книге Судей, где описывается генерал Сисера, который не смог одержать победу, так как Бог был против него еще до начала сражения. В песне Пророчицы Деборы содержались слова о небесных звездах, обративших против Сикеры свои проклятия. Дж. Мальтсбергер отметил, что, по мнению античных астрологов, информация о судьбах людей и наций записана на их звездах и что эхо этого убеждения до сих пор звучит в современных метафорах при описании людей и их поступков как «рожденных под несчастливой звездой», постоянно страдающих и терпящих неудачи. Дж. Мальтсбергер обратил внимание, что Э. Шнейдман, говоря об Артуре, несколько раз назвал его рожденным под несчастливой звездой, человеком, который, подобно проклятому Оресту (персонаж из греческой мифологии), бежал, спасаясь от Фурий, через сушу и море. Анализируемого суицидента в течение всей жизни неумолимо преследовали состояния глубокой тоски и отчаяния. Как бы он ни старался, избежать этих состояний не удалось, пока он не совершил суицид. Древние мыслители умели распознавать людей, которым разрушение было как будто бы предопределено, и считали их проклятыми богами, преследуемыми Фуриями, и впоследствии охваченными демонами.

По наблюдениям современных психотерапевтов, у не поддающихся лечению суицидальных пациентов диагностируется феномен овладения их психики убийственными интроектами (внутренними содержаниями), что объясняется влиянием биологических факторов. Такое овладение, по мнению Дж. Мальтсбергера, было характерно для Артура, о чем свидетельствует его бескомпромиссное движение по направлению к суициду, отмеченное уже в детстве. На этот выбор не смогли повлиять ни терапия, ни таблетки, ни работа. Состояния переживания удовольствия и счастья были редкими и кратковременными. Дж. Мальтсбергер делает заключение о влиянии на перечисленные состояния биологических нарушений, лежащих в основе происходящего. Нарушенная биология мозга играет свою роль в суицидальном маршруте и в длительной перспективе способна убить любого. Патологические нейронные связи головного мозга и нарушения в системе нейротрансмиттеров не являются немедленной причиной суицидов. Они действуют медленно, но уверенно, являясь базисной причиной суицидального поведения и его реализации.

Непосредственной причиной суицида в анализируемом случае явилось состояние глубокой тоски и отчаяния, обусловленное внешними неблагоприятными травмирующими факторами. Однако предрасположенность к таким состояниям имела биологическую основу. В случае если никто не приходит на помощь, хронически страдающий пациент обращается к суициду как к единственному способу избавления от непереносимой психической боли (psychache).

Если переживание психической боли убило Артура, возникает вопрос, откуда оно возникло? Какие причины вызвали это состояние?

Дж. Мальтсбергер видит корни этих причин в серьезных нарушениях периода раннего детства. Мать Артура и психотерапевт, наблюдавший за ним в детском возрасте, описывают неконтролируемые приступы ярости и эмоциональные бури, которые начались у мальчика с двухлетнего возраста и продолжались до пубертатного периода. Он бегал вокруг дома с бейсбольной битой, разрушал различные предметы, кричал, набрасывался на мать, бил и кусал ее. Успокоить его было невозможно. Развитие речи происходило с опозданием. Однажды в детском саду он сбил очки с носа воспитательницы. В школе был неуправляем. В третьем классе «был просто ужасным». Проявлялись проблемы, связанные с приемами пищи, и непереносимость некоторых продуктов. Имела место частичная неспособность к обучению. Не сразу обнаружилось, что он не способен усваивать информацию на слух. Дж. Мальтсбергер приходит к выводу, что эти факты свидетельствуют о наличии нарушений в головном мозге и не могут быть вызваны только психологическими причинами. Дети с такого рода социальными затруднениями предрасположены к развитию больших психических заболеваний, включая возникновение подростковой и ранней возрастной шизофрении (К. Холлис (C. Hollis), 2003).

Что касается биологии, то, по мнению Дж. Мальтсбергера, суицидент, очевидно, родился с головным мозгом, предрасположенным к возникновению перевозбуждения и эмоциональных экстремальных состояний, особенно ярости, что затрудняло его отношения с матерью и учителями. У него отсутствовала способность получать комфорт и спокойствие от общения с другими людьми, как, например, это обычно свойственно другим детям. Он отталкивал от себя людей, но иногда, тем не менее, проявлял мягкость и завоевывал их симпатию. Его мать была буквально доведена до эмоционального изнеможения, а учителя стремились отправить его из школы домой как можно раньше.

Известно, что головной мозг лиц с суицидальной депрессией отличается от мозга нормальных индивидуумов. Эти различия подтверждены исследованиями нейромагнитного резонанса (Д. Стофф (D. Stoff), Дж. Манн (J. Mann), 1997). Однако причины патологий мозга, которые в дальнейшем приводят к аффективным нарушениям и предрасполагают к суициду, остаются неясными. По-видимому, играют роль генетические факторы. Известно, что мать Артура сама испытывала депрессивные переживания и что депрессии возникали и у его предков. Было необходимо установить заболевания, которые перенесла его мать во время беременности, наличие родовой травмы, вирусной инфекции в младенческом возрасте.

Кислородное голодание во время родов способно вызвать серьезные проблемы в будущем (Р. Нейгебауэр (R. Neugebauer), М. Рейсс (M. Reuss), 1998).

Многие дети рождаются раздражительными и эмоционально напряженными, но благоприятные условия воспитания могут привести к тому, что в процессе развития дети обучаются контролировать свое настроение и успокаивать себя. В определенной степени все дети должны справляться с такой задачей, так как от этого зависит успешность проживания подросткового периода.

В условиях нормального развития ребенок воспринимает и усваивает успокаивающие и создающие психологический комфорт послания взрослых и обучается гармонизировать себя самостоятельно. Успех в решении этой задачи зависит от того, насколько окружающая младенца среда способствует его нормальному развитию. Родители должны уметь контролировать себя и обладать умением проявлять настойчивое желание в оказании помощи ребенку в обучении способам управления эмоциональными бурями. Далеко не всем детям везет в этом отношении. Довольно часто дети с беспокойным темпераментом имеют таких же родителей. Темперамент ребенка не должен отталкивать от себя взрослых, которые могли бы помочь в успешном многостороннем развитии. Темперамент Артура и в детстве был экстремальным. Он с трудом устанавливал контакты с другими, отталкивая людей и лишая их возможности положительно повлиять на него. В каком-то смысле он сам лишал себя шансов на получение необходимой помощи от взрослых. Более того, хотя головной мозг младенцев и детей очень пластичен и обладает большими адаптационными способностями и приспособлением, возможности в этом отношении не безграничны. Возможно, неврологическая организация у Артура была так нарушена, что он не мог использовать природную пластичность мозга. С наступлением подросткового возраста приступы ярости сменили свою проекцию, перестали быть направленными вовне, выражаясь в поведении, а стали проецироваться внутрь, проявляясь как приступы внутреннего напряжения, психической боли, гнева и отчаяния. Будучи маленьким мальчиком, Артур проецировал свою ярость на мать, поскольку она не полностью удовлетворяла его желания. Став мужчиной, он обвинял себя в своем несовершенстве. Несмотря на отвержение других из-за невозможности получить в общении с ними удовлетворяющий его комфорт, в дальнейшем он стал отвергать и самого себя. В результате такой изоляции развилась депрессивность с нарциссическим оттенком. Артур был привередлив по отношению к тому, что он мог получить от других и не менее привередлив в отношении того, что он акцептировал у себя. Его лозунгом было «out Caesar, out nihil» («или Цезарь, или ничто»). Ни одна женщина не была для него достаточно красивой, ни одно собственное достижение достаточно совершенным. Лишенный ощущения совершенства, он чувствовал себя ужасно депрессивным.

Трагедия Артура, с точки зрения Дж. Мальтсбергера, заключалась в том, что он шел по жизни в поиске чего-то необыкновенного вовне, того, что могло бы помочь ему умерить непереносимость негативных чувств. Однако, чтобы быть гармоничным и принимаемым другими, нужно обрести совершенство внутри себя.

В детстве Артур вымещал приступы ярости на матери, которая не выполняла его требований и не могла снять его дистресс. Стал взрослым, он женился, но его приступы эмоциональности разрушили отношения с женой и в дальнейшем приводили к конфликтам с подругой и другими людьми. Профессиональная активность не могла смягчить его психическую боль. Психотерапия немного помогала в каких-то ситуациях, но ее положительный эффект был кратковременным. Дж. Мальтсбергер подчеркивает, что суицидент никогда не мог смириться с какими-то реальными жизненными ограничениями, не мог понять, что как люди, так и сама жизнь не бывают совершенными. У него отсутствовало умение справляться с неминуемыми разочарованиями, которые воспринимались как катастрофа.

Он не мог не проявлять аффект при малейшем затруднении и отсутствии согласия с его точкой зрения. У него практически не обнаруживалась способность к преодолению каждодневных жизненных трудностей. Конфликт между имиджем собственного совершенства и неприемлемостью реальности поддерживал и периодически усиливал психическую боль. Он не умел и не хотел идти навстречу кому-либо, эмпатизировать и сострадать.

Э. Зетцель (E. Zetzel) [316] отмечал высокую психологическую ранимость лиц, самооценка которых связана со стремлением к совершенству и высокой гратификацией, что имело прямое отношение к Артуру.

Консультация Нормана Л. Фарбероу

Норман Л. Фарбероу (Norman L. Farberow) считает, что причиной анализируемого случая суицида явилось совокупное влияние психологических, нейробиологических и физиологических факторов. Наиболее значимым психологическим фактором явился сэлф-имидж, в границах которого суицидент воспринимал себя как неадекватного, неспособного, слабого, неполноценного.

Ощущение низкой самооценки появилось и постоянно усиливалось во время детского и подросткового периодов.

Чувства никчемности и незаслуживания любви возникли как результат конкуренции со старшим почти на два года братом, которому, по его ощущениям, отдавали предпочтение родители. В раннем детстве его брат был во всем недосягаемым примером. Он был больше, сильнее, сообразительнее, он раньше научился говорить и ходить. В школе брат считался очень способным, имел хорошую успеваемость и физические данные, легко вступал в общение со сверстниками и взрослыми. Артур не обладал ни одним из этих качеств. Он рос с постоянным комплексом неполноценности фактически в каждой сфере своего функционирования.

Реакции Артура на чувство униженности носили протестный характер. Он старался любой ценой и, главным образом, своим негативным поведением привлечь к себе внимание. Любые попытки контролировать его в детстве вызывали приступы ярости, в то время как в действительности ему очень хотелось быть признанным и любимым. Н. Фарбероу характеризует поведение Артура как «миниатюрное торнадо», требующее постоянного наблюдения, чтобы избежать разрушительных последствий в виде травматизации себя и окружающих. Во время приступов возбуждения в школе Артур нуждался в специальном отношении, наблюдении и особом обучении (так как не мог воспринимать материал на слух). У Артура был нейропсихологический дефицит, заключающийся в трудностях с распознаванием звуков и пониманием речи. Видимо, с этим была связана задержка развития речевой функции до трехлетнего возраста. Н. Фарбероу полагает, что с возрастом страх достижений у Артура становился сильнее страха поражений. Он не верил в возможность достижений, они были для него непредсказуемой химерой. «Он описывал свои успехи, обесценивая или рационализируя их, объясняя их случайностью или временным характером. Любое положительное чувство сразу же поглощалось неизбежностью неминуемого поражения». Он выработал навык прокрастинации (занимался канителью), с помощью которой «флиртовал с неудачами», что только подогревало его отрицательные чувства. Если ему что-то и удавалось, то это в значительной степени было ниже его потенциальных возможностей, что позволяло принизить достигнутый успех. Скрываясь за хрупкой маской яркой привлекательности, он постоянно боялся совершить какую-нибудь ужасную ошибку и раскрыть свою неадекватную низкую сущность.

Н. Фарбероу пытается проанализировать, почему Артур совершил суицид, и почему это произошло именно в это время. По словам брата, у Артура в последний период его жизни все было более или менее благополучно и его состояние не вызывало беспокойства. Он добился успеха в обучении в медицинском колледже, был связан с женщиной, которая понимала и любила его. У него была семья, которая, несмотря на все противоречия и развод, поддерживала его. Не было никаких сигналов опасности, никаких стрессов. Артур находился в обычном для него состоянии хронического синдрома психической боли (psychache) Э. Шнейдмана.