Текст книги "Мальчик и его собака перед концом света"

Глава 13
Башня

Шесть слов на песке доказывали, что Брэнд умел писать. Но вряд ли он прочитал те же книги, что и я. Иначе он бы ни за что не сжег чужую лодку.

Я думаю об этом теперь, после всего, что произошло. Тогда, сидя в вагонетке американских горок и наблюдая, как горит «Добрая надежда», я словно окаменел. Я чувствовал себя виноватым. И, конечно, испуганным. Я натворил глупостей, и вот чем все обернулось. Я не предвидел этого. Я сорвался в путь без подготовки, один, несмотря на то что папа пытался остановить меня. Но я не послушал его. Я слушал лишь свое сердце и гнев, но не голову. Это было самой большой глупостью. Теперь Бар, Фёрг и папа решат, что я погиб, потому что мне понадобится очень много времени, чтобы вернуться домой без лодки. Даже мама заметит, что меня нет рядом с ней вечерами. Я был уверен в этом. Она почувствует, что я исчез. Что, если семья начнет искать меня? Как они меня найдут? Как нам не упустить друг друга в этом огромном мире? Они могут пострадать из-за меня. Наша семья погибнет. И все по моей вине. Папа был прав, называя меня упрямым и самоуверенным. Брэнд просто украл собаку и немного рыбы. Он был как очередная неприятность вроде бури или болезни. Брэнд был чем-то, что делает тебя сильнее. Нельзя спорить с бурей или простудой. Она тебя не услышит. Проблема просто приходит и уходит.

Но я? Я считал себя умнее всех. И предал свою семью.

Если в жизни и выпадает возможность поплакать, это была одна из них. И мне очень хотелось. Я почувствовал, как к глазам подступили слезы. Горло сжало от сдавленных рыданий, желавших вырваться на свободу. Никто бы никогда не узнал об этом. Даже женщина на полу рядом со мной. Она бы ничего не услышала. Не увидела. Она превратилась в кости, ее глаза и уши давно исчезли. Но я не заплакал. Потому что об этом узнал бы я сам. Потому что папа был прав, и в моем упрямстве был смысл. Но самое главное – слезы ничем бы не помогли мне. Что сделано, то сделано.

Я спустился по ступенькам американских горок не так осторожно, как поднялся, но все равно не стал бежать и рисковать переломом. Ждавший меня Джип притворился, что его больше интересовал пойманный кролик, которого он теперь ел, но когда я взвалил на плечи рюкзак и взял в руки лук, он поднялся и побежал со мной к пристани. Наверное, мне следовало вести себя осторожнее. Брэнд мог устроить засаду и поймать меня. Но особенность всех «наверное» состоит в том, что в них легко застрять и сбиться с пути. А я должен был двигаться вперед.

Почему-то я знал, что Брэнд ушел. Если бы он устроил ловушку, ему бы не пришлось оставлять для меня послание. И все же я продолжил осматривать местность в поиске его рыжих волос, пока шел по плотной земле обратно к пристани. Брэнд давно ушел. Он оставил послание. Ему не нужно было оставаться, чтобы сообщить мне об этом лично.

А еще он оставил мой каяк.

Это удивило меня. Заставило остановиться. Почти заставило забыть все, о чем я только что думал, и расплакаться. Каяк был частичкой меня и моего дома, как «Добрая надежда». Он и починенное весло лежали на песке под оставленной Брэндом надписью.

Это было еще одним посланием. Брэнд сказал, что он не монстр. Для него это было важно. Возможно, он действительно верил в это. Наверное, никто в своих историях не считает себя монстром. Монстры – это лишь вопрос точки зрения.

«Добрая надежда» сгорела до ватерлинии, но по-прежнему извергала черный дым. Она все еще держалась на воде. Парусов не осталось, снасти упали. Ее было не спасти. Огонь уничтожил веревки, связывающие ее с пристанью, и поднялся до расплавленного колеса. Наверное, Брэнд поджег что-то в каюте, чтобы устроить пожар, и скрылся. Судя по запаху паленой резины и нескончаемому черному дыму, это была шина. Мы поджигали старые хрупкие шины, чтобы послать дымовые сигналы в чрезвычайных ситуациях. Эта мысль усилила тоску по дому.

Я долго смотрел на сгоревшую лодку. Не знаю, как долго. Я не помню, о чем думал. Но я помню свои чувства – ощущение пустоты и шаткости. Я чувствовал, что лучше просто сидеть и смотреть, иначе если я встану, ветер унесет меня прочь.

Джип смотрел на меня, все еще держа труп кролика в зубах. Он всегда любил носить пойманных кроликов, как трофеи. Он вылизывал их, будто расчесывал шерсть языком. Иногда это выглядело жутко.

Наконец он заскулил, пытаясь привлечь мое внимание. Шок ненадолго ошеломил и оглушил меня. Джип завилял хвостом и подтолкнул кролика носом в мою сторону.

«Хороший пес, – сказал я. – Теперь нам придется много охотиться».

Я не заметил, как пролетел тот день. Дождь так и не начался. Выглянувшее на небе солнце теперь садилось в новых, жутковатых на вид облаках на горизонте.

Все сушеное мясо, рыба и овсянка сгорели с останками лодки. У меня было достаточно еды на пару дней, и, конечно, у нас был заяц.

Вид Джипа с кроликом напомнил мне об этом и заставил подняться. Ноги больше не казались резиновыми, но теперь словно окаменели и не хотели двигаться после долгого бездействия. Я заставил себя подойти к одной из разрушенных машин и разложил на ее гладкой, как стол, крыше содержимое своего рюкзака, чтобы оценить запасы провизии и инструменты.

У меня была карта и блокнот – тот, в котором я сейчас пишу. И, конечно, твоя фотография. Еды оказалось больше, чем я думал: на дне рюкзака лежали забытые овсяные лепешки. Еще у меня был дождевик и складной нож, огниво, бинокль, запасные носки и свитер. Я не взял с собой спальный мешок и теперь жалел об этом. Основной компас остался на лодке, но к откидному верху моего рюкзака всегда был прикреплен маленький медный компас, поэтому я не расстроился. Север – это север, каким бы большим ни был твой компас. И еще у меня была аптечка. Итак, карта, компас, провизия, инструменты, сухая одежда, а вместе с тобой и Джипом – парочка дружелюбных лиц. Я заверил себя, что все могло сложиться гораздо хуже.

«Все могло быть хуже», – повторил я для Джипа. Он ударил хвостом о песок и продолжил вылизывать своего кролика.

Я огляделся. Новые дождевые облака. Ни одного признака Брэнда. Ни одного признака лодки с красными парусами. Я перевел взгляд на башню.

«Пойдем, малыш, – сказал я терьеру. – Сменим точку зрения».

Прежде чем мы отправились во дворец из красного кирпича и нашли проход в башню, я решил передвинуть каяк подальше от воды, чтобы прилив не унес его в море.

Именно тогда я и обнаружил спальный мешок. Брэнд потрудился сложить его в каяк, прежде чем поджечь «Добрую надежду». Я был рад находке, но меня разозлил тот факт, что Брэнд посчитал меня слишком слабым и неумелым. Словно я не смогу раздобыть материалы и сделать новый, если захочу.

Опекаемый. Вот подходящее слово для того, как я себя чувствовал. Словно я был досадной неприятностью, а не угрозой.

«Все еще монстр, – сказал я, передвигая каяк. – Все еще монстр».

Двери дворца заклинило, и они не открывались до тех пор, пока я не выплеснул накопившееся разочарование и не толкнул их ногой. Джип терпеливо наблюдал за мной и затем бросился внутрь вместе со своим другом-кроликом, не желая пропускать меня вперед.

Пол был усыпан обломками обрушившегося потолка, но место по-прежнему выглядело волшебным и просторным. Большой холл украшали колонны, и когда мы прошли в бальный зал, следуя выцветшему указателю, он оказался таким огромным, что я и представить себе не мог. По сторонам шли два уровня изогнутых балконов, никаких прямых линий, только волны и завитки. Некоторые фрагменты золотой краски по-прежнему выделяли детали, хотя все остальное стало серым. Пол был устлан покоробившимися досками. В местах, где они прогнили, росли молодые деревца, тонкие чахлые создания, тянувшиеся в полумраке к дыре в крыше, через которую проходил свет. Что-то упало на крышу, и я понял, что из-за непогоды зданию осталось жить совсем немного. Папа часто говорил, что стоит лишь пробить дыру размером с кулак в крыше старых домов на Уисте, и через два года они обрушатся.

Я впервые оказался в подобном месте, словно сошедшем со страниц детских сказок. В дальнем углу находилась сцена с высокими колоннами по бокам, которые поддерживали еще более изящный и изогнутый верх. Подойдя ближе и привыкнув к темноте, я увидел, что там стояла женщина. Она смотрела на меня.

Это была первая настоящая статуя в моей жизни, поэтому холодок, пробежавший по спине и заставивший меня остановиться, был понятен. Как только я увидел, что она была сделана из рассыпавшегося золотого гипса, что у нее не хватало части одной руки и что другой она держалась за чью-то еще сломанную руку – наверное, ее упавшей сестры, – я расслабился.

Но все равно поздоровался.

Это привлекло внимание Джипа, но не статуи. Он подошел ближе и обнюхал ее. Под статуей были выгравированы буквы, и я прочел их: Я ОЧАРОВЫВАЮ. На мгновенье женщина действительно очаровала меня, поэтому это было правдой. Я чувствовал ее взгляд на себе, пока пробирался к дверям через осколки стеклянной люстры, лежавшие вокруг деревьев и будто подложенные кем-то, чтобы защитить хрупкую зарождающуюся жизнь.

Я вернулся в холл и начал изучать указатели. Наконец, я нашел нужный, что вел к двери в башню. Понадобилось почти выйти на улицу, и мы с Джипом начали подниматься по лестнице, окруженной металлической решеткой.

Когда здесь все работало, специальная будка на тросах поднимала людей, но без электричества ты оказывался наверху или с болью в ногах, или никак. Когда я проделал половину пути, ноги добавили свои жалобы в список, в который уже входили глубокие порезы на руке (до сих пор не зажили), синяк на голове (из-за него у меня пульсировало в ухе) и сломанный зуб (все еще болел). Хотя башня была закрыта ржавыми решетками, я все равно не ощущал себя в безопасности. Чем выше мы поднимались, тем более ледяным становился бриз. Я остановился и прислушался к завываниям ветра через металл. До этого момента Джип поднимался вполне бодро, но когда я снова продолжил идти, он лег и начал вылизывать своего друга-кролика.

К тому моменту, как я добрался до двери наверху, я уже весь вспотел и задыхался. Табличка на стеклянном окне гласила, что это «глаз башни», и через него я видел большую комнату со стеклянными окнами вместо стен. Дверь была закрыта, щеколда проржавела и не двигалась. Тот день и так нельзя было назвать лучшим в моей жизни. Меньше всего мне хотелось, чтобы глупая дверь испортила его еще больше, особенно теперь, когда я прошел столько ступеней. Я прижался спиной к перилам лестницы и дернул за ручку, надеясь, что дверь откроется. Изо всех сил ударил ее ногой. А потом снова резко дернул.

Замок выстоял. Но не дверные петли. Дверь неуклюже выпала из рамы. Я успел заслониться рукой, но тяжелая конструкция оттолкнула меня к боковым перилам, ударила по голове и рухнула в лестничный пролет.

Я выкрикнул все плохие слова, которые знал. Но, осмотрев себя, обнаружил, что серьезных ран не получил. Удар по голове пришелся на другую сторону, и кровь на пальцах подсказывала мне, что теперь синяк под глазом дополнила ссадина. Но моя гордость снова пострадала сильнее, чем тело, и я мысленно отметил, что мне нужно быть более осторожным. Меня ждал долгий путь, и рядом не будет никого, кто остановил бы меня от глупостей.

Но в тот же момент я снова предал свой разум, миновав последние ступеньки и войдя в комнату, из окон которой открывался широкий вид. Если бы я уже видел мир с высоты птичьего полета, я бы уделил больше внимания полу.

Не успев ничего понять, я опустил взгляд и понял, что между мной и песком на берегу ничего нет, лишь пятьсот футов воздуха. Мой инстинкт выживания сработал немедленно. Ноги подкосились, и я рухнул на спину, закричав от ужаса. Я сильно ушиб копчик и начал ползти, пока не уперся спиной в дверную раму. Лишь тогда мой разум очнулся и попытался понять, как я мог оказаться в воздухе и не упасть.

Я подался вперед и посмотрел вниз. Полоса пола вдоль стены, как и окна в комнате, была сделана из стекла. Но если окна пережили десятилетия непогоды, не говоря уже о следах от помета чаек, пол, защищенный крышей и стенами, оставался сравнительно чистым. Я слегка постучал по нему. Стекло было толстым и прочным, как камень. Когда я посмотрел вниз, у меня впервые в жизни по-настоящему закружилась голова, гораздо сильнее, чем на вершине американских горок. Я решил не наступать на прозрачную часть. Хотя пол был явно создан для того, чтобы по нему ходили, я уже видел, какими опасными могли быть металлические конструкции и опоры, удерживающие его.

Я обошел комнату и обнаружил выход на другую часть смотровой площадки. Когда-то люди разбили здесь лагерь. Тут была куча одеял, пара стульев, даже стол с походной лампой и старый музыкальный проигрыватель с колонками. Вдоль стеклянной стены аккуратным рядом стояли бутылки из зеленого стекла. Лампа проржавела и стала бесполезной, но я заметил маленькую пластиковую коробку. Механизмы сломались, когда я открыл ее, потому что старый пластик быстро становился хрупким и ненадежным. Внутри лежало четыре свечи. Они и одеяла хорошо сохранились, потому что комната на вершине башни представляла собой запечатанную коробку из стекла и металла. Сюда не могли пробраться мыши и крысы. Свечи были огромной редкостью. Еще здесь была пара костылей, и это показалось мне странным. Лестница и без того была крутой. Наверное, люди действительно хотели насладиться видом на побережье. Как ни странно, меня обрадовал тот факт, что когда-то люди жили здесь, в небе, слушали музыку и пили вино. Это казалось чем-то жизнерадостным, учитывая тот факт, что мир вокруг умирал. Я убрал коробку со свечами в карман. Я надеялся, что эти люди наслаждались своей жизнью. Лишь гораздо позже я понял, что им не пришлось брать с собой костыли перед уходом, потому что, когда вино закончилось, а музыка перестала играть, они ушли гораздо более коротким путем.

Несколько ступеней вели к открытой смотровой площадке над комнатой. Дверь туда тоже была тяжелой, но я смог приоткрыть ее на достаточное расстояние и оказался на ветру. Когда-то здесь было высокое металлическое ограждение. Металлические прутья поднимались над моей головой и затем загибались обратно, но теперь почти вся сторона, выходящая на север, отсутствовала. Судя по виду оставшихся металлических конструкций, покрытых ржавчиной будто грибком, который отходил хлопьями, перила скорее всего сломались и рухнули в бальный зал внизу. Вот почему в крыше дворца образовалась дыра, и теперь там росли деревья.

Еще одна вещь вызвала у меня неменьшую грусть, чем кости в лохмотьях на американских горках. Лежавшая здесь стопка одежды не выглядела поношенной, а костей и вовсе не было. Одежда была аккуратно сложена под парой ботинок возле ограждения, рядом с открытой частью над далекой дырой в крыше. Это была всего лишь одежда и пара старых ботинок, но я тут же представил мужчину – судя по размеру ботинок и куртке с красным капюшоном, лежавшей под ними, их владельцем был мужчина. В моем воображении он разделся, как пловец, и стоял обнаженный на ветру, прежде чем сделать последний прыжок через крышу бального зала. Так работает мое воображение – оно придумывает истории из обрывков доказательств. Когда мы с Джой были маленькими, Бар читала нам сказку перед сном, а потом называла три вещи и предлагала придумать свои собственные истории. Она всегда выбирала что-то странное и нелогичное, например тюлень, горы и зонтик. Я начинал придумывать историю и быстро засыпал в хорошем настроении.

Что-то покачнулось на ветру на ограждении, в месте, где оно обломилось Там висела цепочка, состоявшая из множества маленьких стальных шариков и подвески. Цепочка извивалась на ветру и отражала свет, который привлек мое внимание. Я снял ее и рассмотрел подвеску, маленький прямоугольник с закругленными углами и короткую трубочку, висящую под ним. Трубочка была прочной, но в ней были углубления разного размера, напоминающие крошечные кратеры и ловившие свет. Должно быть, цепочка была сделана из нержавеющей стали, раз она сохранилась и даже не потемнела. Она выглядела странно, и хотя я немедленно добавил последнюю деталь в свою историю о воображаемом пловце – как он снимает ее и вешает на ограждение, – она не казалась чем-то грустным или плохим. На самом деле я посчитал находку хорошим знаком, потому что в центре прямоугольника было выгравировано мое удачное число – 8. Восьмерка была очерчена кругом, из которого выходили стрелки во все стороны света. Я тут же придумал историю о цепочке: она была символом удачи и предназначалась для меня, а мое любимое число и стрелки на подвеске означали, что я мог отправиться в любую точку мира. Я должен был обязательно взять ее и носить не снимая. Хотя бы потому, что если я собирался найти Брэнда и Джесс в этом огромном незнакомом мире, мне понадобится любая удача, какую только можно получить. Я взял цепочку, надел через голову и спрятал под рубашкой.

Конечно, я знаю, что быть суеверным – это очень глупо, и что в этом мире нужно усердно работать, чтобы выковать свое счастье, но в тот момент я чувствовал себя одиноким и подавленным. Мне не хватало чего-то, что укрепило бы мою храбрость. Даже когда я взял цепочку, разум сообщил мне, что я хватался за соломинку, но когда рискуешь утонуть, схватишься за все, лишь бы удержаться на плаву.

Когда-то за дворцом был город, но теперь оттуда доносился запах гари, весь день соперничавший с морским бризом. Раскиданные повсюду здания и растения, которыми поросли улицы, сгорели совсем недавно, потому что новой зелени в этом черно-сером месте не было. Иногда на островах молния попадала в вереск и поджигала его. Тогда ветер разносил пламя по склонам, оставляя темные раны, на которых весной и в последующие пару лет вырастала новая зелень. Местность становилась похожа на лоскутное одеяло, но со временем все выравнивалось и исчезало. Пожар в этом городе тоже прошелся местами и недавно, возможно, даже на этой неделе или в этом месяце. Пламя уничтожило зелень, скрывающую размытые границы уцелевших улиц на северо-востоке, а узор из старых дорог и зданий под обгоревшей травой напоминал скелет. Длинные ряды домов на холме тянулись вдаль от моря, следуя по волнам низких холмов и изгибаясь в долинах между ними. Вереница выгоревших зданий была слишком строгой и прямолинейной для природы. Казалось, они держались за руки в длинной цепочке. Обнимали землю ради утешения, словно это укрепляло их дружбу. Вот о чем я думал в тот момент. В конце концов, я только что ударился головой.

Улицы тоже сгорели. Огонь безжалостно уничтожил их. Прошлый и позапрошлый год выдались особенно засушливыми, хотя папа повторял, что с каждым годом в мире становится все жарче. Вот почему старые пристани на островах находились под водой, несмотря на отливы. Дожди случались все реже, зато шли все сильнее. С одной стороны, они становились беспощаднее, но, с другой стороны, каждый год на островах выпадало примерно одинаковое количество осадков. Ожоги заживали, зелень росла, и маленькие озера на островах никуда не исчезали. Хотя вереск и трава быстрее высыхали летом, острова были почти такими же водянистыми, как и море вокруг них.

Нехватка воды тоже не была неотложной проблемой на вершине башни, потому что пока я оглядывал городские ожоги, пытаясь сориентироваться на местности, темная туча скользнула над нами, и начался дождь.

Я поспешил в комнату и прислушался к ливню, бьющему в окна. На море появились длинные белые барашки. Я был рад крыше над головой. Мне хотелось увидеть отсюда весь проделанный маршрут, но это было невозможно: дом был слишком далеко, и форма берега и островов не совпадала с тем, что я помнил о них на уровне моря.

Резкий порыв ветра захлопнул дверь, и я вздрогнул от неожиданности. Но, сев на пол и почувствовав под собой стены и пол, я убедил себя в их прочности. Я подумал, могла ли обрушиться башня, оттого что спустя столько лет ржавчины и ветра кто-то поднялся по ней, но странным образом шторм успокоил меня. Смотровая площадка была защищена от влаги, и я не чувствовал ни одного признака дрожи в стенах. Если башня простояла все эти годы, то есть больше века, вероятность ее обрушения в ту ночь из всех тридцати шести с половиной тысяч ночей была такой крошечной, что об этом даже не стоило переживать.

Кстати, домики на деревьях. Я прочитал несколько книг, в которых дети играли в домиках на деревьях. Когда-то я мечтал спать на дереве, чтобы листья вокруг меня шуршали на ветру, словно волны. Но проблема всех островов в том, что на них не растут деревья. По крайней мере настоящие деревья. Ветер стирает все до высоты вереска, и лишь немногие деревья вырастают чуть выше человеческого роста. На них невозможно вскарабкаться, не говоря о том, чтобы построить дом. Смотровая площадка казалась лучшим домиком на дереве в мире.

Люди, оставившие свечи, веселились здесь, когда в мире, стареющем и умирающем, творились ужасные вещи. Теперь мне кажется немного безумным то, что я тоже собирался заняться чем-то веселым после всех тяжелых событий в моей жизни.

Снизу послышался лай Джипа. Я спустился, чтобы сказать ему, что со мной все в порядке и мы будем ночевать наверху. Одеял тут достаточно для нас обоих. Когда шторм стихнет, я собирался разложить карту Брэнда на полу и проверить, смогу ли я сопоставить пейзаж с очертаниями на бумаге. Поэтому я убедил себя, что у ночевки в небе был практичный и разумный смысл.

Поднимаясь на вершину башни, я оставил рюкзак на полпути внизу, не желая тащить его наверх. Теперь я спустился за ним и повел за собой сопротивляющегося Джипа.

Он тут же заметил стеклянный пол, и это ему не понравилось. Он улегся посередине, где пол был непрозрачным, и смотрел на меня так, словно я самый большой дурак в мире, что привел его сюда.

Шторм разыгрался не на шутку, и это выглядело невероятно. Небо потемнело, а потом помрачнело еще больше, когда воздух прорезали серые нити дождя. Я отчетливо видел, как они доходили до воды, украшенной белой пеной.

Жаль, я не родился в то время, когда люди летали на самолетах. Мне бы хотелось подняться выше облаков и посмотреть на них с высоты. Ты когда-нибудь летал на самолете? Видел, как выглядят облака сверху?

Я разложил одеяла и дождался, пока Джип уляжется рядом со мной, а потом укрыл нас еще двумя. Затем сел и начал разглядывать море и сверкавшие вдалеке молнии. Джип, никогда не любивший грозу, лаял в ответ на гром из-под одеял. В такие моменты он сильнее прижимался к моей ноге. Я положил руку ему на шею, на знакомую волнистую шерсть, и сказал, что к утру буря стихнет.

Это немного успокоило его, и лай превратился в ворчание. Мне самому хотелось верить в эти слова. Наверное, после перекуса мне стало бы легче, но усталость одержала верх, и я заснул.

Гром по-прежнему гремел, когда я проснулся, но дождь закончился, и раскаты доносились издалека. Паузы между молниями и громом были достаточно долгими, и я понял, что шторм бушевал в десяти-двенадцати милях от нас. Джип ворочался во сне. Я аккуратно отодвинулся, чтобы не разбудить его, и посмотрел на пристань.

Море было неспокойным, но облака слегка разошлись, и кусочек луны отбрасывал свет на поверхность воды. Мне показалось, что я увидел останки «Доброй надежды», все еще привязанной к большому расплавленному колесу, но скорее всего это оказалось лишь игрой воображения. Когда взошло солнце, ее там не было. Но к тому времени я принял решение, и вид сгоревшей лодки не разубедил бы меня. Море смыло предупреждение Брэнда, оставленное им на песке. Оно бы тоже ничего не изменило. Как я уже сказал, надпись лишь доказывала, что Брэнд умел писать. Но не читать хорошие книги и делать правильные выводы. Иначе он бы не сжег мою лодку и не велел мне возвращаться домой.

Ты сжигаешь лодки, чтобы твои солдаты не могли сбежать домой и остались сражаться. Так сделал Эней. Он привел в Италию тех, кто пережил падение Трои, и основал империю в Риме. А еще испанский мореплаватель, чье имя я забыл. Он прибыл в Южную Америку со своей армией. В итоге он завоевал целый континент, все золото и серебро, лишь с небольшой армией жестоких вооруженных мужчин, которые не могли вернуться домой. Я не жестокий, я не мужчина, и у меня нет оружия. Но Брэнд сжег мою лодку. И это позволило мне принять собственное решение, каким бы ни было его послание.

Я не собирался домой. Не теперь, после всего, что произошло. Но я собирался к нему домой. Я собирался забрать свою собаку. Забрать его лодку. Лишь тогда я смогу вернуться.

Я же сказал.

Я сильно ударился головой.