Текст книги "На затравку. Моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось"

Устанавливаем авторитет

«Установи авторитет – и делай что хочешь», – учил Том Спэнбауэр. Мы, его ученики, сделали себе значок с этим изречением и носили его так, как верующие носят кресты и прочую религиозную атрибутику. Это был наш символ веры. Одна из Десяти Заповедей Минимализма: «Не злоупотребляй латинизмами. Не используй абстрактные образы. Избегай штампов… А когда установишь авторитет – делай что хочешь».

Здесь уместно вспомнить совет Тома Джонса: «Как ни крути, экшен – это сила». Если писать глаголами действия, простыми и понятными – персонажи что-то делают, взаимодействуют с предметами, – разум читателя будет неотрывно следить за происходящим, как собака следит за белкой.

Своего ученика я попросил бы рассмотреть следующие способы установления писательского авторитета. Читатель должен вам поверить. Пусть невозможное покажется ему неизбежным.

АВТОРИТЕТ: АВТОРИТЕТНАЯ РЕЧЬ

В кино такие авторитетные речи не редкость. Например, в «Моем кузене Винни» Мариса Томей в конце судебного слушания, воспользовавшись моментом, читает присяжным пылкую лекцию о своем «шевроле бел-эйре» 1955 года выпуска с двигателем объемом 327 кубических дюймов и четырехкамерным карбюратором.

В «Дьявол носит Прада» это длинная тирада о небесно-голубом цвете, которую произносит героиня Мерил Стрип, подбирая наряд для модели.

В фильме «Блондинка в законе» сразу две такие речи. Первую Риз Уизерспун произносит в магазине одежды на Родео-драйв, когда вываливает продавщице целый вагон фактов и выставляет ее лгуньей. Вторая речь звучит в суде: героиня Уизерспун читает лекцию о перманентной завивке и тем самым опровергает показания свидетеля со стороны обвинения.

Есть несколько приемов, чтобы быстро установить авторитет персонажа, и не последний из них – нагромождение фактов, демонстрирующих неожиданно глубокое знание героиней какой-то сложной темы. В современной политике этот прием успешно используют женщины, но с мужчинами такое не прокатит. Во-первых, публика изначально должна быть невысокого мнения об умственных способностях персонажа. Неожиданная грамотность безмозглой на первый взгляд девицы застает нас врасплох. Вспомните сцену из фильма «Роми и Мишель на встрече выпускников», где Лиза Кудроу подробно описывает технологию производства клея. Увы, так уж повелось: недалекие персонажи обычно женского пола.

Если сегодня подобную речь произнесет мужчина, это в лучшем случае будет выглядеть как унылое потрясание мудями. В худшем – как синдром Аспергера. Однако подобные примеры существуют: вспомним «Умницу Уилла Хантинга» и сцены, где Мэтт Деймон блещет эрудицией в университетских барах, разнося в пух и прах будущих гениев.

Еще одно отступление: Уэс, незримый редактор этой книги, – он всегда рядом, хотя никто его не видит, – убежден, что персонажи, которые произносят авторитетные речи, более «приятны» читателю. Мне же концепция «приятности» претит. Мы еще к этому вернемся, но лично я предпочитаю уважать персонажа. Если уж совсем начистоту, приятные люди мне неприятны.

Поэтому своему ученику для установления авторитета персонажа, – а заодно и собственного писательского авторитета, – я посоветовал бы сперва выставить этого персонажа недалеким, а затем дать ему отвести душу: пусть с ходу выложит пяток неочевидных, сложных фактов и тем самым шокирует аудиторию.

АВТОРИТЕТ: ПОКОЙНЫЙ ПАПА

Если поскрести поверхность любой комедии, под верхним слоем непременно обнаружится покойник, обычно мать или отец. За остроумием и сумасбродными выходками всегда стоит непроходящая, хроническая боль.

Даже в драмах фоновая трагедия помогает легче справиться с основным несчастьем, которое на первом плане.

Мертвые родственники повсюду.

В телесериале Эрла Хэмнера «Уолтоны» это погибший на войне старший брат Джона Уолтона – незримый призрак, в честь которого назвали юного Бена. В «Большой долине» это покойный патриарх Том Баркли (после его смерти ранчо переходит к главной героине – Барбаре Стэнуик). В «Бонанце» умерла мать семейства. В «Джулии», где главную роль играет Дайан Кэрролл, отец семейства погиб во Вьетнаме. В «Невесте для отца Эдди» у Эдди умерла мама. В «Призраке и миссис Мьюр» – отец. В «Няне и профессоре» – мать. В «Эллери Куин» – снова мать.

Количество покойников в комедиях просто зашкаливает. «Шоу Энди Гриффита», «Деревенщины из Беверли-Хиллз», «Три моих сына» – покойная мать. «Живем сегодняшним днем», «Элис», «Филлис», «Семья Партридж» – покойный отец. «Дела семейные» – умерли оба родителя. «Нас пятеро» – снова оба родителя.

Своего ученика я спросил бы: «Почему такое количество популярных сюжетов основаны на утрате родственника?»

Причина проста: по большей части все мы – особенно в молодости – очень боимся потерять родителей. Это наш главный страх. Создавая мир, в котором умер один или оба родителя, вы рисуете персонажей, уже переживших самое ужасное. Читатель начнет уважать их с порога. Даже если они еще дети или подростки, подразумеваемая душевная боль и горе утраты делают их взрослыми и сильными в наших глазах.

Кроме того, с первой страницы читателю будет казаться, что все можно преодолеть. Смерть родителей сплачивает оставшихся в живых членов семьи, и именно такой сплоченности в собственной семье хочет читатель.

Если вы затеяли историю, главного героя которой никто не посмеет критиковать, убейте его мать или отца еще до начала повествования.

АВТОРИТЕТ: НЕ ЗАБИВАЙТЕ НА МЕЛОЧИ

Кто-то однажды раскрыл мне тайну церковных витражей. Изображенные на цветных стеклах библейские сюжеты могли понять даже неграмотные. То были киноэпопеи Сесила Демилля своего времени, этакие летние блокбастеры: в блистательной вышине парили сцены с Ионой в чреве кита и Вознесения Господня.

Чтобы сделать чудо правдоподобным, наши предки придумали такой фокус: поместить нужную сцену как можно выше, подальше от недостойных зрителей. Вся по-настоящему тонкая работа шла по нижнему краю окна, который первым бросался в глаза публике.

Когда подробности на уровне глаз внушают доверие – растения, сандалии, складки одеяний, – зритель охотно верит и в то чудо, которое изображено наверху: манна действительно падает с небес, над головами святых сияют нимбы, а в облаках парят ангелы.

Когда снимали «Бойцовский клуб», я спросил режиссера Дэвида Финчера, сможет ли зритель принять тот факт, что персонаж Брэда Питта – вымышленный. Финчер ответил: «Если до сих пор они верили всему, что видели, то и последний сюжетный поворот не вызовет вопросов».

Своего ученика я попросил бы, имея это в виду, раскладывать жесты и действия персонажей на мельчайшие подробности; описывать их так, чтобы читателю невольно захотелось их повторить. Конечно, разбивать на атомы нужно не все подряд, а лишь ключевые предметы и действия. Обратите внимание, как в рассказе «Лотерея» Ширли Джексон подробно описывает черный ящик, из которого достают билетики. Мы узнаем, где его хранят, как его изготовили и что было до него. Благодаря тому что ящику уделено такое немыслимое количество внимания, читатель охотнее принимает и то, для чего он нужен. Если мы поверили в лотерейный ящик, то поверим и в ритуальное убийство, для совершения которого он предусмотрен.

Допустите малейший промах в описании незначительных подробностей – и пеняйте на себя. Во время промотура, посвященного книге «До самых кончиков», я познакомился с молодой читательницей, которая заявила, что главная героиня у меня получилась неправдоподобная. Я попросил привести хотя бы один пример – что именно показалось ей неправдоподобным в Пенни Харриган (девушке из Небраски, которая мастурбирует при помощи мумифицированного пальца покойной наставницы и терпит эротические пытки от крошечных роботов, имплантированных в ее тело самым богатым человеком на свете, пытающимся генетически воспроизвести свою давно умершую жену).

– Что самое неправдоподобное в Пенни? – переспросила читательница.

Да, мне хотелось знать, что же резануло ей глаз.

Она подумала с минуту, а потом сказала:

– Элементарно! Вы написали, будто она любит мороженое со вкусом сливочной ириски.

– А какое мороженое должна, по вашему мнению, любить Пенни Харриган? – спросил я.

– Шоколадное, – ответила девушка. – Любое с шоколадом.

Такие дела. Промахнетесь даже в самой малости – и ваш персонаж лишится всякого правдоподобия.

АВТОРИТЕТ: СИЛА ТРЮИЗМОВ

Задача творческой личности – подмечать и описывать что-то за других. Не всем удается в полной мере осознать собственные чувства. Другие не могут адекватно выразить свои чувства или идею. А кому-то просто не хватает на это смелости.

В любом случае читатель сразу узнает правду в лицо, когда видит. Великие писатели как будто читают наши мысли и метко описывают то, что нам самим не удавалось облечь в слова.

В романе «Оскомина» Нора Эфрон писала: «Одиночки общаются с другими одиночками, а пары – с другими парами». Лично мне хватило одного этого предложения, чтобы заранее поверить всему написанному далее.

То же самое относится к словам Эми Хемпель: «У собак одна мечта – чтобы никто никуда не уходил».

Фрэн Лебовиц однажды написала: «Действие, обратное говорению, – не слушание, а ожидание».

Армистед Мопин придумал «закон Моны», суть которого сводится к следующему. Каждому человеку хочется иметь превосходного любовника/любовницу, превосходную работу и превосходную квартиру. Но в действительности у вас может быть только одно благо из перечисленных, в лучшем случае – два из трех. Все три не получить никому.

Холли Голайтли говорила: «Всегда можно сказать, что думает о тебе мужчина, по тем серьгам, которые он тебе дарит». Прекрасно сформулированный афоризм под стать Конфуцию или Оскару Уайльду. Мудрая, интуитивно понятная любому человеку фраза таит в себе больше силы, чем все факты Википедии, вместе взятые.

АВТОРИТЕТ: ВАЖНОСТЬ КОНТЕКСТА

В нашем мире фейковых новостей, где благодаря интернету никакая информация не может считаться надежной, людям важно не только услышать саму историю, но и знать ее контекст. Сейчас источник информации и контекст важны как никогда.

Эми Хемпель

Своего ученика я спросил бы: «Кто это рассказывает? Где? Зачем и почему?»

Оглянитесь по сторонам. Мир полон форумов, на которых люди делятся своими историями. Вот где настоящая золотая жила для писателей! И там же можно найти прекрасные декорации, место действия. Собирая материал для книг «Удушье» и «Невидимки», я частенько баловался сексом по телефону. Десятки каналов, и на каждом люди рассказывают байки из жизни. Одна надоест – переключаешься на другую. Даже если сюжет был не слишком интересный, я записывал в блокнот языковые особенности и слова-паразиты, усиливающие драматический эффект. Дождливыми вечерами я сидел у телефона с прижатой к уху трубкой и делал заметки. Эти устные рассказы были чудесны и самобытны: я подбирал несколько на одну тему и складывал из них готовый сюжет. Как знать, возможно, когда-нибудь я напишу роман, действие которого будет разворачиваться на такой «горячей» линии. Особенно проникновенно звучала бы из трубки человеческая драма, история личной трагедии. А еще лучше – история возмездия.

Интересным контекстом можно разжиться на сеансах групповой терапии для жертв различных зависимостей. В наши дни такие группы действительно стали для многих церковью, куда можно прийти и исповедаться в самых страшных грехах, выставить себя с худшей стороны – и знать, что тебя все равно примут. Даже если сами истории не впечатляют, их рассказывают люди, у которых за плечами годы тяжелого опыта. Сказительство как жанр почти отсутствует в современной Америке и сохранился разве что в выступлениях стендап-комиков. Зато он процветает в группах психологической поддержки. Стоящие комики против сидящих трагиков. Разумеется, все услышанное на таких собраниях строго конфиденциально, однако там вы можете поучиться эффективным нарративным приемам и получить больше полезных навыков, чем на лекциях в университете. А как насчет такого сюжета: герой в самом деле украл историю, подслушанную на встрече бывших алкоголиков, и снял на ее основе кино, которое моментально стало популярным?.. Представьте себе, сколько гнева, зависти, злобы обрушится на его голову, при этом читатель все равно будет сочувствовать герою.

Еще один прекрасный контекст – ночные радиошоу. Всякая болтовня про Бигфута, черные вертолеты, неупокоенные души, марсиан… для взрослых это что-то вроде сказки на ночь. Как и сказка, странное и непостижимое проникает вглубь нашего подсознания. Голос ночного диджея навевает причудливые образы, которые увлекают нас прямиком в ночной кошмар. Слушатели звонят в эфир и рассказывают собственные истории по теме вечера, совсем как Шахерезада с ее бесконечными сказками «Тысячи и одной ночи».

Также заслуживает внимания контекст (пусть и неправдоподобный) кабельных телемагазинов. Подойдет любой товар, но я отдал бы предпочтение каналам, торгующим ювелирной продукцией, где всякие придурковатые типы с деревенским говорком впаривают вам жемчужные ожерелья, вешая лапшу на уши про восхищение и зависть, в которые повергнет друзей и близких ваша покупка. Эти речи похожи на медитацию с личным тренером: «Только представьте, как вы придете в церковь с этим изумрудным колечком на пальце – да все охнут! Вы моментально окажетесь в центре внимания! Подруги позеленеют от зависти!» А если статус вам не нужен, они сыграют на родственных чувствах: «Любимая внученька будет трепетно беречь кольцо и всякий раз, надевая его, вспоминать вас добрым словом…»

Своему ученику я посоветовал бы написать рассказ про человека, который звонит на такой канал и рассказывает ведущему историю о недавней покупке.

Есть одно большое преимущество в использовании существующих контекстов: структура повествования уже готова. Даже переходы придумывать не надо. Секс по телефону подразумевает, что над героем висит дамоклов меч поминутной оплаты. Радиошоу прерывается рекламой. Все рамки заданы – бери и пользуйся.

В качестве последнего примера приведу свой любимый контекст. Почему-то самые суровые мужики из всех, кого я знаю, – бывшие пожарные, военные и т. п. – обожают телешоу про оценку антиквариата. Например, есть такая передача: «Оценщики на колесах» («Antiques Roadshow»). Эксперты приезжают в какой-нибудь город, и местные несут им свои фамильные ценности, рассказывая истории о том, как они появились в семье, а эксперт после осмотра предмета либо подтверждает, либо опровергает услышанное. Часто выходит так, что владелец приходит в ужас, узнав, что его покойные родственники были либо дураки, либо лжецы: фамильная ценность не представляет никакой ценности. А иногда вещь действительно стоит целое состояние.

Короткое публичное действо являет нам целую семейную сагу, душещипательные события которой развивались вокруг означенного предмета. А в следующее мгновение миф развенчивают. Самоидентификация семьи терпит серьезный удар, и все это – на глазах у телезрителей. Потому суровые мужики и любят шоу, ведь персонажи постоянно находятся под угрозой унижения. Те, кто наверху, будут низвергнуты. Гордые – опозорены.

Даже если окажется, что фамильная ценность действительно стоит больших денег, это все равно утрата. Сияющий ореол семейных преданий о благородном дедушке Таком-то, бросавшемся в бой с мечом наголо, все это волшебство можно измерить в долларах и центах. Сила, которой была наделена вещь, низведена до ее рыночной стоимости.

Вот такая диккенсовская «Лавка древностей» на новый лад.

Своему ученику я посоветовал бы сочинить рассказ о пресыщенном и утомленном оценщике антиквариата, которого в прямом эфире просят оценить проклятую обезьянью лапку… мумифицированную голову… святой Грааль.

АВТОРИТЕТ: ЗАИМСТВУЕМ ДОСТОВЕРНОСТЬ У НЕХУДОЖЕСТВЕННЫХ ФОРМ

Один из простейших способов установить писательский авторитет – это украсть его. Вспомним радиопостановку Орсона Уэллса по роману Герберта Уэллса «Война миров». Преподнеся бредовую историю в виде настоящего новостного репортажа, Уэллс сумел вогнать в панику миллионы людей.

Или взять кино «Ведьма из Блэр». Попросту сказав, что фильм основан на документальном материале, отснятом пропавшими студентами-кинематографистами, создатели сумели отвлечь внимание зрителей от многочисленных изъянов картины и хорошенько их напугать. Точно так же и фильм «Фарго» мог стать просто очередным криминальным фарсом в духе «Воспитывая Аризону», не додумайся братья Коэн поместить в начале ленты предупреждение: белым по черному зрителю сообщалось, что история основана на реальных событиях (конечно, это не так).

«Гражданин Кейн» начинается с киновыпуска новостей, кратко пересказывающего события фильма, а последующие сцены представляют собой расследование группы журналистов. Интервью с участниками событий используются для переключения между различными точками зрения и периодами жизни Кейна. Тот факт, что это «журналистское расследование», придал мелодраматичной истории вес и достоверность, обеспечившие фильму грандиозный успех.

Нехудожественные формы оказывали влияние на творчество многих великих писателей. Хемингуэй начинал свой путь в газете «Канзас-сити стар», где работал репортером криминальной хроники. Он принял близко к сердцу требования внутренней памятки для журналистов – писать короткими рублеными предложениями с обилием активных глаголов – и с тех пор всю жизнь так и писал: лаконично, максимально просто для восприятия. Фицджеральд начинал копирайтером в рекламном агентстве, и его проза наполнена рекламными образами, названиями марок и манящим лиризмом, который по сей день привлекает читателей.

Своему ученику я сказал бы, что с помощью документальных, нехудожественных приемов можно сделать вполне правдоподобным даже самый фантастический, сентиментальный или глупый сюжет.

Я и сам нередко прибегаю к нехудожественным формам. В «Удушье» это записи четвертой ступени 12-ступенчатой реабилитационной программы для бывших наркоманов – короткое письменное описание своей жизни. В «Биографии Бастера Кейси» это устные интервью – многочисленные вставки с рассказами об отсутствующем человеке. За образец я брал, в числе прочих, книгу Джин Стайн «Эди: американская биография», повествующую о жизни Эди Седжвик. Хаотичную структуру романа «Невидимки» я позаимствовал у модных журналов, которые я разглядывал в прачечной, куда приходил раз в неделю стирать одежду.

Нехудожественные формы не только дарят произведению убедительность, но и диктуют определенную структуру, подсказывают способы перехода от сцены к сцене. В модных журналах, к примеру, статья может запросто оборваться и продолжиться на указанной странице. В устных интервью повествование от лица персонажа следует после его имени и двоеточия.

Мой «Пигмей» оформлен в виде ряда «донесений», которые шпион в ходе секретной миссии отсылает руководству. Челси Кейн, посещавшая курсы писательского мастерства вместе со мной, однажды предложила использовать в тексте черные прямоугольники, чтобы вымарать часть деталей и придать тексту вид цензурированного «документа». Прием произвел такой эффект, что я решил поместить «настоящие» лепестки роз и таблетки на страницы «Бойцовского клуба 2» – спрятать за ними лица некоторых персонажей и, таким образом, заставить читателя усомниться в правдивости их слов. Или же скрыть часть реплик и тем самым их дискредитировать. Спасибо, Челси.

Любые изъяны, присущие нехудожественным формам, – трясущаяся камера в «Монстро» и переигрывание актеров, – пойдут на пользу вашему произведению. Зернистость картинки с черно-белых камер скрытого наблюдения, к примеру, добавит новую текстуру и свежий ракурс фильму, снятому в традиционном ключе. Режиссер «Бойцовского клуба» Дэвид Финчер использует этот прием, чтобы показать «со стороны», как главный герой дерется с самим собой.

Итак, своему ученику я посоветовал бы изучить особенности и несовершенства различных нехудожественных форм и жанров, а затем использовать их в своем произведении, чтобы снять с него ненужный лоск, чтобы придать ему объем и достоверность.

АВТОРИТЕТ: НЕ ПЫТАЙТЕСЬ НРАВИТЬСЯ

Добро пожаловать в Америку, где каждый волей-неволей принимает участие в бесконечном состязании на популярность. В капиталистический мир, где умение нравиться – превыше всего.

Своему ученику я посоветовал бы даже не пытаться нравиться читателю. Вкусы со временем меняются – причем как вкусы публики, так и наши личные предпочтения. Возможно, сейчас люди не примут ваше творчество, но, если оно западет кому-то в душу, есть вероятность, что со временем вас все-таки оценят. Когда я впервые читал книги, которые нам задавали в универе, – «Джейн Эйр», «Пролетая над гнездом кукушки», «Кавказский меловой круг», – они мне совершенно не понравились. А позже я к ним вернулся, и они вошли в число моих любимых произведений.

Давайте вспомним фильмы, плохо встреченные критиками. «Ночь живых мертвецов», «Гарольд и Мод», «Бегущий по лезвию бритвы». Они нашли место в памяти людей и со временем перешли в разряд классики. Поэтому не пишите так, чтобы нравиться людям. Пишите так, чтобы вас запомнили.

АВТОРИТЕТ: ОПИСЫВАЙТЕ МИР ГЛАЗАМИ ПЕРСОНАЖА

Вполне возможно, что именно это умение освоить будет тяжелее всего. Но стоит приноровиться, как писать сразу станет намного проще и увлекательнее.

Не надо писать про персонажа, пишите изнутри него.

Это означает, что все способы, какими персонаж описывает мир, должны свидетельствовать о его жизненном опыте. Мы с вами никогда не войдем в одну комнату, ибо каждый воспримет ее через призму собственной жизни. Сантехник увидит ее совсем не так, как художник.

Стало быть, нельзя использовать абстрактные меры. Больше никаких мужчин ростом шесть футов. Вместо этого следует описать человека так, как его воспринимает персонаж. Скажем, для вашей героини мужчина ростом семьдесят два дюйма будет «высоченный, попробуй дотянись и поцелуй». А коротышка – «ростом с отца, когда тот преклоняет колени в церкви». Не нужно писать, что температура воздуха была сто градусов по Фаренгейту или что дорога была длиной в пятьдесят миль – стандартизированные системы измерения мешают вам описать мир глазами персонажа.

Так что никаких больше пятилетних девочек, хорошо? И семи часов вечера не надо. Двухтонных грузовиков тоже избегайте.

Да, анализировать каждую подробность и описывать все так, как видел бы ваш герой, – мучительно. Однако трудно будет лишь поначалу. Это дело практики. Когда научитесь вживаться в персонажей, описания начнут возникать в голове сами собой.

Рано или поздно станет весело.

Жить внутри своих героев – это возможность хоть ненадолго отдохнуть от самих себя. Однако будем смотреть правде в лицо: от себя не убежишь. Какой бы мир мы ни создали, в нем все равно придется иметь дело с собственным дерьмом. Дерьмо то же, маска другая. Тех или иных персонажей мы выбираем не просто так, они приходят нам на ум по какой-то причине. Не надо думать, что, ведя повествование от лица другого человека, вы совершаете побег из реальности. Этот фокус лишь дает вам больше свободы и смелости в изучении тех закоулков собственного «я», куда раньше вы боялись заглянуть.

Еще одно важное требование: если вы описываете мир глазами персонажа, то и язык должны использовать соответствующий. Мы все говорим по-разному. У каждого – свой багаж фразочек и сленга. И ошибки в речи мы допускаем разные. Например, я заметил, что люди, выросшие в больших семьях, часто предваряют свои слова вводными конструкциями, привлекая таким образом внимание собеседника.

Они говорят: «Нет, ты подумай! Сегодня опять холодина».

Короткое отступление: собирая материал для «Биографии Бастера Кейси», я посетил семинар для продавцов подержанных автомобилей. Преподаватель объяснил, что покупатели обычно делятся на три категории: визуалы, аудиалы, кинестестики. Визуалы предваряют свою речь словечками, имеющими отношение к видению: «смотрите-ка», «глянь» и т. п. Аудиалы используют слова про слушание – «слушай», «я тебя услышал». Кинестетики чаще пользуются глаголами активного действия: «сечешь?», «заруби себе на носу» и т. п. Даже если это чушь собачья, для начала будет полезно ответить себе на вопрос: кто ваш персонаж?

И еще важнее: какие ошибки он допускает в речи?

Том Спэнбауэр рассказывал, что его учитель Гордон Лиш называл сознательные неправильности в речи персонажа «обожженным языком». Он утверждал, что повествование не должно быть оформлено идеально и по всем канонам, словно его ведет сам писатель. Вам поверят куда охотней, если вы будете писать с экспрессией (а следовательно, и речевыми изъянами) живого человека, который излагает некую правдивую, глубоко волнующую его историю.

Поэтому, когда пишете изнутри персонажа, «обжигайте» язык. Адаптируйте его под говорящего. Даже когда пишете от третьего лица. Язык должен отражать жизненный опыт и взгляды героя.

К этим советам Спэнбауэра и Лиша я могу добавить лишь вот что: пусть язык станет вашей «шестеркой». Эксплуатируйте его без всякой жалости.

Можно придумать какой-нибудь ломаный язык-гибрид. Смотрите, как здорово этот прием работает в сборнике Дэвида Седариса «Однажды я говорить красиво» («Me Talk Pretty One Day»). Или в моем романе «Пигмей» и рассказе «Элеанор». Не говоря уже о «На игле» Ирвина Уэлша. У читателей есть множество способов извлечь смысл из предложения. Они опираются не только на слова, но и на контекст. Отличный способ немного их встряхнуть – это написать длинный элегантный пассаж, а в самом конце ввернуть совершенно неуместное, неправильное словцо.

На заре моей писательской карьеры один редактор поведал мне, что самые успешные редакторы – это те, у кого английский неродной. Они полжизни скрупулезно учили то, что американцы освоили кое-как. В результате они лучше знают, где ставить запятые и двоеточия, зато грешат гладкописью: вымарывают из текста все шероховатости, которые придают ему свежее и аутентичное звучание.

Персонажа-дурака слушать интереснее, потому что он измывается над языком как хочет. То же самое делает ребенок или персонаж, который говорит на неродном языке. В романе «Цвет лиловый» Элис Уокер мы с первых слов понимаем, что рассказчик – невинное дитя. А значит, с первых слов симпатизируем персонажу и волнуемся за него.

Кроме того, помните: никаких стандартных единиц измерения (дюймы, мили, минуты, дни, децибелы, тонны, люмены – все долой!), потому как любое ваше описание должно в первую очередь описывать самого персонажа. Если, конечно, вы описываете не ученого-аутиста.

Забудьте о прилизанном, идеально правильном языке: история не должна звучать так, будто ее написал писатель.

Наконец, избегайте того, что Спэнбауэр и Лиш называли «общепринятым текстом» – то есть никаких штампов.

АВТОРИТЕТ: ИСПОЛЬЗУЙТЕ ПРЕИМУЩЕСТВА ВЫБРАННОГО СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ

Преимущества:

Писать книжки ничего не стоит. Они не потребуют от вас финансовых вложений, нужно только время. Печатать и продавать их тоже недорого, особенно по сравнению с фильмами, успех которых зависит от множества переменных. Книги читает человек с определенным уровнем интеллекта, поэтому они с меньшей вероятностью попадут не в те руки – руки ребенка, например. А значит, в книгах можно поднимать вопросы, о которых детям думать еще рано (фильмы же легко потребляются и усваиваются, поэтому их создатели вынуждены постоянно заниматься самоцензурой).

Кроме того, книги можно потреблять в одиночестве. В большинстве случаев это означает, что один человек прикладывает продолжительное усилие для чтения вашей книги, то есть заведомо дает согласие на получение информации, которую вы хотите сообщить. Совсем иначе обстоит дело с фильмами, которые показывают в самолете всем подряд, согласным и несогласным. Производство фильмов стоит целое состояние, а значит, они должны быть рассчитаны на широкую телеаудиторию, чтобы приносить прибыль. Комиксы… комиксы и графические романы почти так же зрелищны, как кино, разве что музыки в них нет. Но поскольку их тоже легко потреблять, без самоцензуры не обойтись.

Недостатки:

На потребление книги уходит уйма времени и сил (по сравнению с теми же фильмами). Проза не настолько зрелищна. Очень трудно сделать так, чтобы человек с головой ушел в повествование – книги, безусловно, воздействуют на разум и эмоции, но редко вызывают физиологическую реакцию. По сравнению с видеоиграми текст не дает возможности контролировать происходящее. Зато видеоигры с меньшей вероятностью охватывают весь спектр эмоций – а значит, и сердце разбить не могут.

Отступление: кинематограф позволяет передавать движение, и это, несомненно, плюс. Активное действие имеет огромный вес. Вспомните, к примеру, какое количество зрелищных танцевальных сцен в кино: «Наполеон Динамит», «Большое приключение Пи-Ви» (танец на барной стойке), «Роми и Мишель на встрече выпускников», «Танец-вспышка», «Свободные», «Лихорадка субботнего вечера»… А много ли подобных эффектных сцен вы знаете в литературе?

Поэтому, обдумывая какую-либо идею, убедитесь, что наиболее выигрышно она будет смотреться именно в книге. Если же она годится скорее для фильма, комикса или видеоигры, зачем вы вообще затеяли книгу?

Своему ученику я посоветовал бы не бояться самых абсурдных, тяжелых, провокационных историй. Литература дает нам почти безграничную свободу. Пренебречь этой свободой – значит не воспользоваться одним из главных преимуществ выбранного вами средства выражения.

АВТОРИТЕТ: ПОДВОДИМ ЧИТАТЕЛЯ К НЕВОЗМОЖНОМУ

Как заставить читателя поверить в то, с чем он никогда не сталкивался?

Начать нужно с того, что ему уже знакомо и понятно. А затем крошечными шажками пробираться дальше. Один из моих любимых примеров – роман Крэга Клевенджера «Человек-змея». Позволю себе пересказать своими словами один пассаж: автор предлагает читателю представить утро понедельника. Вы в ужасе просыпаетесь, сознавая, что впереди целая неделя опустошительных будней. Придется ходить на работу и делать то, что никогда не входило в ваши планы на оставшуюся жизнь. Вы стареете, тратите дни впустую, вашим мечтам не суждено сбыться. А потом до вас вдруг доходит, что сегодня не понедельник, а воскресенье. Какое облегчение… вас наполняют радость и счастье бытия, тело будто покачивается на волнах эйфории. Помножьте это чувство на десять… Именно так действует на человека викодин.

Браво, Клевенджер. Он взял за основу чувство, знакомое всем нам, и с его помощью протянул мостик к тому, что читатель, возможно, никогда не испытывал: наглядно описал, как действует обезболивающее.

Это я называю «культурным прецедентом» – способом постепенно подготовить читателя, обладающего ограниченным опытом, к тому немыслимому, чего он никогда не принял бы, столкнись он с этим в самом начале.