Текст книги "Чаролом"

Глава 2

Пробудившись от ночного кошмара, Никодимус растерянно моргнул, глядя на самого себя. Вернее, на своего двойника.

Двойник, такой же заспанный, таращился на него.

Они лежали в тёмной палатке. Вокруг была влажная ночь. Снаружи гудели тропические насекомые и журчала река.

Никодимус не мог понять, где он и что с ним. Мужчина напротив был им самим: длинные вороные волосы, оливковая кожа, грудь и руки, покрытые индиговыми татуировками, одет в такой же белый лангот. От Никодимуса его отличала только бледная серебристая аура.

Когда иксонские божества разжигали свои ауры, их нельзя было ни притушить, ни изменить; этому препятствовала сама структура богозаклинания. Ауру разжигали не все боги. Но если уж они на это решались, она однозначно указывала на их божественную суть. Очень полезно на архипелаге, кишащем божками и самозванцами. Аура обычно сияла соразмерно силе божества. Судя по тусклому свету от никодимусова двойника, этот божок был на грани распада.

Может, Никодимус ещё не проснулся? Ему снился кошмар… Но что именно? Тесная тюрьма, слепящий свет. Младенец с лицом взрослой женщины, цепи, вода, подбирающаяся к коленям. У него выпал зуб. И… и… было ещё что-то, пугающее и сладостное, с привкусом неумолимости. Никодимус ушёл в воспоминания…

– Ты не сможешь, – произнёс низкий голос, его собственный голос. – Тебе снилась смерть. Дальше тебе не проникнуть.

– Что-что? – хрипло спросил Никодимус.

– Ты не сможешь вспомнить свой сон, – пояснил двойник.

Жужжание насекомых сделалось громче, отчётливее. Вот завела свою скрипучую песенку лягушка.

– Сны погружают нас в сонную амнезию, заставляющую забывать самих себя и наш мир, – рассеянно и монотонно зашептал двойник. – Они снимают нас с якоря, и мы уплываем прочь, навстречу чудесам, навстречу ужасам. Когда мы просыпаемся, амнезия истаивает, забирая сон с собой. И мы забываем его, точно так же, как перед тем забывали себя. Можно броситься вдогонку, пытаясь поймать свой сон, но тот безбрежен и текуч. На нашу долю остаются лишь крохи, подобные ракушкам и колючим морским созданиям, остающимся на берегу после отлива. Но нам не ускользнуть ото сна. Безбрежному океану не уместиться в морском ложе. Мы просыпаемся самими собой в сухом доке, привязанные к конечному миру.

Никодимус сел, чувствуя себя пьяным.

– Это уже случалось прежде, – продолжил двойник. – Мы расщепляемся во сне, но потом ты всё забываешь.

Никодимусу оставалось только глупо моргать.

– Здесь, – двойник положил ладонь на его плечо.

Прикосновение, лёгкое точно зола, вызвало вспышку воспоминаний. И Никодимус попытался постичь себя.

Кажется, он… незаконнорождённое дитя мелкого остроземского аристократа. Его способность к чарословию была похищена демоном Тайфоном и помещена в Изумруд Арахеста… Нет-нет…

Он – юный ученик волшебника в Звёздной академии, страдающий недугом, именуемым какографией, и портящий каждое заклинание, которого касается. Ещё там было чудовище, убивающее мальчиков, поражённых подобной же болезнью. А может, он был Альционом, героем пророчества, призванным отразить Разобщение. И… Нет, это всё в невозвратном прошлом.

Наверное, он – беглый чарослов, скрывающийся в Авиле и с помощью накожной магии ведущий партизанскую войну с демоном Тайфоном. И, скорее всего, не он, а его сводная сестра, Вивиан, является Альционом. А он же – Буревестник, сторонник демонов. Но… теперь-то он куда старше. Теперь уже никому не известно, кто из них Альцион, Никодимус или Вивиан. По крайней мере, доподлинно…

И тут Никодимус вспомнил, что ему за шестьдесят – средний возраст для чарослова. Его жену зовут Франческой, а дочь – Леандрой.

Тридцать лет назад он с Франческой одолел Тайфона, но дракон, Саванный Скиталец, успел перебраться за океан. Они ждали начала войны Разобщения, но десятилетие шло за десятилетием, а демоны так и не объявились. Интересно, почему?

Вивиан объединила Триллинон, Вердант и Остроземье, создав Вторую Новосолнечную Империю. С помощью изумруда Арахеста она сотворила метазаклинания, делающие магический язык более последовательным и логичным. В итоге имперские чарословы стали сильнее, а имперские божества ослабели. Расцвет изобретательства и промышленности с пугающей быстротой увеличивал мощь Империи. Но метазаклинания Вивиан, препятствующие появлению ошибок в праязыке, уменьшили видовое разнообразие животных и растений, что вылилось в неурожаи и недороды.

Драл, Лорн и Иксос объединились в Лигу Звездопада, Никодимус стал их предводителем, их собственным Альционом. Какография мешала ему писать заклинания, зато улучшила способность составлять и использовать метазаклинания, которые, по существу, были метапроклятиями: под их действием магический язык делался творчески беспорядочным, хаотичным, интуитивным. Так что божества на землях Лиги благоденствовали, и их сила уравнивала мощь Лиги с мощью Империи. Но чем больше богов, тем больше и неодемонов. Потому-то семье Никодимуса пришлось стать хранителями Лиги, охотясь, перевербовывая или уничтожая зловредных тварей.

От попытки разобраться в происходящем у Никодимуса разболелась голова.

– По-моему, – произнёс он, – я прибыл в Шандралу двадцать дней назад. Тогда-то я и использовал метазаклинание, да?

Двойник кивнул.

– И с тех пор веду охотничью партию вдоль реки Матрунда по следам неодемона, ускользнувшего от Леандры?

Ещё один кивок.

– Вы преследуете неодемона по прозвищу Речной Вор. Отсюда всё это, – двойник обвёл рукой палатку.

До Никодимуса начало доходить. Где бы он не применил своё метазаклинание, новые божества тотчас воплощались, откликаясь на молитвы.

– То есть после того метазаклинания кто-то из иксонцев тайком принялся мне молиться?

– Вообще-то, не тебе, а мне, – поправил двойник, разглядывая свои руки. – Требовалось достаточное количество иксонцев, чтобы их молитв хватило для моего воплощения в виде того, кто может тебя оберечь и тебе помочь. Молящиеся обращались в мыслях к тебе, вот ты и стал моим прототипом. Поэтому я…

– Бог какографии, если ты взял мой отличительный признак, – закончил за двойника Никодимус. – То есть ты покровительствуешь ошибкам правописания?

– Посмотри мне в глаза, – двойник положил руку на плечо Никодимуса.

Бог откинул покрывало со своих ног. Тусклый малиновый свет, словно от угасающих углей, заполнил палатку. Там, где должны были находиться ступни, клубились алые письмена. Недужные предложения корчились, свивались кольцами, выпирая на коже бога уродливыми волдырями. Дефективный язык полз вверх, к коленям.

– Я – текст какографа. Я – воплощение собственного распада.

За последние тридцать лет жизни самого Никодимуса и его жены с дочерью часто зависели от способности быстрого понимания новых божеств: кто они, что собой представляют и чему покровительствуют. Никодимус сделался большим знатоком божественной таксономии. Вот и теперь он сразу распознал в двойнике одну из редчайших разновидностей. Самую бесполезную и жалкую. В сердце Никодимуса разлилась пустота.

– Сколько тебе осталось?

Умирающий бог отвернулся.

– Может, мы сумеем спасти тебя, включив в божественную совокупность? Например, подсадим к богу целительства?

– У нас взаимоисключающие потребности, – покачал головой двойник. – Конфликт между ними разрушит наши воплощения.

– Когда ты воплощался последний раз?

– Полтора года назад, в Нагорье, сразу после того, как вы с Франческой прибили ликантропского неодемона. После моего распада твои воспоминания станут чётче, – двойник грустно улыбнулся. – Это было… незабываемое событие.

Никодимус коснулся собственного бедра, и в памяти что-то зашевелилось.

– Сейчас я даже не могу вспомнить, что было хуже, когти волчьего божка, которого я обманом заставил себя атаковать, или выволочка, которую мне потом устроила Фран.

– Выволочка. Куда там тем когтям. Я слышал только половину её тирад, и то задавался вопросом, не разрыдаешься ли ты. И как только ты живёшь такой?

Никодимус хмыкнул.

– Ну, на мой взгляд, твоя жизнь вызывает уныние куда больше моей.

– Я, может, и умирающий бог, вечно обречённый на циклическую реинкарнацию и агонию смерти, но и то сомневаюсь, что вынес бы муку, которую вы считаете естественным состоянием.

– Ты говоришь о человеческом осознании своей смертности?

– Я говорю о семейных отношениях.

Никодимус фыркнул, и его двойник лукаво улыбнулся.

– Неужели издёвки над смертными делают твою собственную участь терпимее?

– Слегка, – улыбка двойника поблёкла. – Особенно после долгой тренировки в подобного рода глупостях.

Келоидный рубец на спине начал зудеть. Никодимус попытался дотянуться и почесать. Рубец появился в тот день, когда Тайфон, использовав изумруд Арахеста, украл его способность к чарописи. Шрам и изумруд сохранили связь. Сейчас изумрудом владела Вивиан, и Никодимусу пришлось вытатуировать вокруг шрама сеть заклинаний, чтобы пресечь эту связь. Он совершенно не помнил, зачем отдал изумруд сестре.

Никодимус подумал о своих метазаклинаниях, о государствах Лиги, богатых на божества и культы. Оставь он самоцвет себе, его магическая грамматика была бы безупречной, избавляя его от ошибок, а следовательно, и от творчества, потребного для составления метазаклинаний.

Эта мысль всколыхнула память о последней встрече с сестрой в Авиле и об их холодном прощании.

Умирающий бог вздрогнул. Никодимус вернулся в настоящее и увидел, как его двойник вытаскивает изо рта выпавший коренной зуб, тут же превратившийся в обрывки предложений. Аура бога тускнела, он сказал:

– Я реинкарнировал через день, после того как ты произнёс метазаклинание. Пока мы делили одно тело, наши мысли были общими. Но когда ты спал, у меня родилось несколько собственных идей. Я пришёл к выводу, что божества – это сны смертных. За миг до пробуждения трудно понять, кто более реален, сон или сновидец. Зато после… – он умолк, поднял руку и поморщился, когда кожа двух пальцев истаяла в корявых малиновых строчках.

– Чем были бы смертные без снов?

– Хороший вопрос, – одобрил умирающий бог. – Вскоре одна империя может получить на него ответ. Впрочем, сейчас не время рассуждать о политике. Я не планировал распадаться этой ночью, надеялся протянуть ещё несколько дней, однако я сделал два открытия, о которых ты должен знать. Первое касается Речного Вора, неодемона, за которым вы охотитесь. Пока мы тут беседуем, демонопоклонники грабят вашу вторую лодку.

Ругнувшись, Никодимус кинулся к выходу из палатки.

– Погоди, – окликнул его умирающий бог, чьи руки уже исчезли. – Поскольку я твой покровитель, то обязан сообщить тебе… С Леандрой что-то не так.

– Что именно? – Сердце Никодимуса ёкнуло.

– Она изменилась. Вроде бы вошла в контакт с божеством… его истинная природа мне неизвестна, но когда я пробую разведать больше, наталкиваюсь на одну-единственную её мысль, вернее сказать, могучую веру.

– И?

– Тебе это не понравится.

– Мне уже не нравится.

Двойник медленно лёг на спину. Его талия расплылась в колышущуюся красную опухоль.

– Меньше часа назад Леандра была совершенно убеждена, что… – Лицо бога перекосилось от боли, блёклая серебряная аура мигнула.

Никодимус понял, что происходит. Новые божества воплощались тогда, когда появлялось достаточное количество людей, молящихся о решении какой-либо проблемы. Ответом на их чаяния являлось то, что называлось ипостасью божества. Её реализация позволяла магическому тексту молитвы стекать по каменному ковчегу к божеству.

Одним из атрибутов умирающего бога была помощь Никодимусу. Рассказав о Леандре, он помог ему, тем самым его тело получило молитвенный текст из ковчегов, разбросанных по всему архипелагу. В то же время другим атрибутом бога было стремление к преумножению количества ошибок в магических текстах. Всплеск текстовой мощи принуждал его какографировать самого себя.

– Так что случилось с Леандрой? – спросил Никодимус.

– Леандра верит… – бог дышал тяжело и прерывисто, – верит, что завтра… завтра она попытается… убить свою мать.

Проговорив это, бог расползся лужей тьмы.

– Проклятье! – зарычал Никодимус. – Опять!

Глава 3

Как можно расследовать ещё не совершённое убийство? И что делать следователю, который вот-вот станет убийцей? Эти вопросы мучили Леандру всю дорогу до острова, прозванного Скважиной.

Плавание по восточным водам залива Стоячих островов требовало недюжинного мастерства. Высокие, тесно стоящие острова затмевали горизонт, скрывали путеводные звёзды. Только местные могли без опаски плавать по этому каменному лабиринту, а дорогу к Скважине Леандра доверяла лишь лучшим своим капитанам.

Теперь, на участке открытой воды в милю длиной, катамаран мог развить приличную скорость, но вскоре матросам придётся зарифить паруса и взяться за вёсла.

Со своего обычного места на центральной палубе Леандра наблюдала за лунной дорожкой, плескавшейся внизу. Из глубокой задумчивости её то и дело вырывал очередной приступ болезни, которую она пробудила, взламывая богозаклинание контрабандиста. Началось с тупой боли в животе. Затем заломило пальцы и запястья. Это ей ещё повезло, что обошлось без сыпи и частых позывов к мочеиспусканию, иначе не избежать бы приёма гидромантского гормона стресса, который не позволял телу покушаться на текстуальные аспекты её существа.

А самое главное, что божественные стороны разума не расширили её восприятие. Это грозило не только потерей рассудка, но и утратой способности дышать. Леандра умоляла своё тело о незаслуженном милосердии. Если божественная и человеческая части её натуры ещё чуть-чуть воздержатся от поединка, можно будет считать, что она легко отделалась.

Затем Леандра поняла, что с богозаклинанием на голове, заранее знала, какими озабоченными, больными, усталыми и раздражёнными будут большинство её «я» через час. «Гори оно всё синим пламенем», – буркнула она себе под нос и глубоко задумалась о пророчестве.

Сомнений, как и прежде, не было. Попытка сбежать грозила скорой смертью всем её близким. В противном случае у Леандры появлялся выбор между собственной смертью и убийством. Вновь заглянуть в отдалённое будущее, взломав богозаклинание, нельзя: множество вероятных собственных «я» неминуемо сведёт её с ума.

Оставалось только расследовать убийство. Итак, кого и почему она могла бы убить? Леандра погладила тонкий кожаный кошель, подвешенный к талии. Иголок и яда, хранившихся в нём, было довольно, чтобы убить кого угодно без шума и грязи.

Всё же когда придёт время, убьёт ли она близкого человека или себя? Трудно сказать. На кону окажется слишком многое, а твёрдости ей было не занимать. В конце концов, её тело пытается убить Леандру уже тридцать три года. Может статься, она решит его опередить. Просто из вредности. Она усмехнулась.

Леандра поймала себя на том, что впадает в мелодраматизм. Дурная привычка. А ведь она не позволяет себе дурных привычек, лишь страсти, поэтому… пора сосредоточиться на расследовании.

Но, ради Бога Богов, как, как?

Будучи хранительницей Иксоса, Леандра расследовала десятки убийств, предположительно совершённых неодемонами и их приспешниками. Своего рода семейное ремесло, которому её в своё время обучили родители.

В большинстве расследований Леандра находила виновное божество, перевербовывала его или уничтожала. Некоторые убийства остались нераскрытыми. Она умела осматривать трупы, находить улики, допрашивать свидетелей. Сейчас трупа пока не было, а свидетелей и улик вообще не будет, уж об этом-то она позаботится.

Однако в сравнении с предыдущими расследованиями напрашивалась одна аналогия. Вместо того, чтобы искать подозреваемых, надлежало искать жертву. И Леандра, продолжая разглядывать лунную дорожку, убегающую под центральную палубу катамарана, начала составлять список тех, кого любила.

Много времени это не заняло.

Во-первых, следовало принимать во внимание только тех, чьё убийство способно вызвать у неё крайнее сожаление, которое она почувствовала с помощью пророческого заклинания. Во-вторых, особенной любовью к людям она не отличалась.

Осознание этого заставило Леандру ухмыльнуться тёмной воде и, раз уж на то пошло, вселенскому идиотизму.

Итак, список любимых. Первым, разумеется, шёл её прославленный папочка, лорд Никодимус Марка, Хранитель Лорна и, в зависимости от того, кого бы вы об этом спросили, – истинный Альцион или бесноватый Буревестник. Предположим, он обнаруживает то, что она скрывает, вот вам и мотив для убийства. С другой стороны, Леандра была уверена, что все её секреты останутся при ней. А если даже Никодимус и проведает о них, вряд ли его реакция потребует столь жестокого ответа.

Второй была её мать-драконица, магистра Франческа де Вега, Целительница ордена клириков и Хранительница Драла. И, если то, что сокрыто в сердце Леандры, когда-нибудь вскроется, мать – одна из наиболее вероятных жертв.

Леандра погрузилась в неприятные воспоминания о событиях четырнадцатилетней давности. Война Золотого Меча поставила Империю и Лигу на грань полномасштабного истребления. В те времена Леандра с матерью жили в Порте Милосердия. А потом… смотреть на то, во что превращаются зубы твоей матери… Лишь по чистой случайности мать с дочерью не укокошили тогда друг друга. Леандра думала о материнских зубах, безуспешно пытаясь отгородиться от этого зрелища.

И с несказанным облегчением вспомнила, что мать находится на юге. Два месяца назад Леандре пришло сообщение из Драла, что Франческа и её соратники отправились в Варт. Пожалуй, далековато для убийства.

Странно. Час назад она через богозаклинание ощутила, что некоторые из её будущих «я» испытывают облегчение. Чувствовать эмоции прежде, чем их переживать, было всё равно что слышать эхо прежде крика.

Леандра посмотрела на острова. Выступавший над водой известняк выветрился в столбы, на которых балансировали скалистые монолиты. На вершине самого крупного виднелись поросшие тропической растительностью развалины, так, стены да кучи камней. Всё, что осталось от древнего лотосского города Сукрапора, разрушенного в давней войне с божествами морского народа.

Мысли Леандры вернулись к потенциальным жертвам. Можно было бы добавить в список ещё несколько человек, но, положа руку на сердце, ни один из них, что называется, не тянул. Скажем, её бывшая старушка-нянька. Или Таддеус, адепт Облачного культа и её прошлый любовник. От тех чувств мало что осталось. Напротив, Леандра наскоро помолилась о том, что если уж убийства не избежать, пусть это будет именно Таддеус.

Она вновь ухмыльнулась тёмной воде и, раз уж на то пошло, вселенскому идиотизму.

В голову ей пришла новая мысль. Она перебирает тех, кто находится в Шандралу, но ведь каждую ночь в порту бросают якорь корабли из всех шести человеческих государств.

– Позовите сюда капитана Холокаи, – приказала она.

Лейтенант Пелеки, стоявший у мачты, передал её слова матросам, а те, по цепочке, дальше. Минуту спустя появился Холокаи.

Капитан имел добрых шесть с половиной футов роста, приятные, чуть угловатые черты, чисто выбритые лицо и череп. Прежде всего в глаза бросалась светлая кожа лица и груди, совершенно не тронутых загаром, тогда как конечности и спина были тёмными, почти серыми.

Одет Холокаи был в ярко-красный лангот с узором в виде белого папоротника, повязанный на манер морского народа. В правой руке он держал леймако – традиционное весло, край которого был утыкан зубами акулы мако. Морской народ доверял его только великим воинам и вождям. В руках же Холокои леймако обретал весьма необычные свойства.

Холокаи приветствовал Леандру непринуждённой улыбкой, однако тёмные глаза выдавали его тревогу. Он знал, что на встрече с контрабандистом произошло что-то странное.

Леандра почувствовала, что в присутствии капитана кулак эмоций, пророчески посетивших её час назад, разжимается. Опять это эмоциональное эхо-прежде-крика.

Глядя на Холокаи, Леандра поняла, что если быть до конца честной, надо бы добавить в список потенциальных жертв ещё одно имя.

– Капитан, я должна задать тебе необычный вопрос. Подойди поближе.

Тот нахмурился, но просьбу исполнил. На катамаране трудно было уединиться. Чуткие уши матросов улавливали едва ли не каждое слово. И просьба подойти поближе обязательно вызовет шепотки среди команды. Паршиво, конечно, но ничего не попишешь.

– Мой старый друг… – начала, было, Леандра и осеклась.

О чём следует спрашивать у того, кого вскоре можешь убить?

– Да пошло оно всё, – пробормотала она себе под нос и продолжила. – Можешь ли ты придумать причину, по которой я убью тебя завтра на рассвете?

Холокаи фыркнул.

– Ну ты даёшь, Леа, – сказал он с рокочущим акцентом жителя Внутренних островов. – Может, лучше подумаешь о причине, по которой тебе не захочется меня убивать? Скажем, если нынешней ночью…

– Кай, я серьёзно. Из пророческого заклинания того контрабандиста я узнала, что завтра утром буду поставлена перед выбором: убить кого-то, кому я доверяю… – она решила не употреблять слово «люблю» в его присутствии, – или умереть самой. Так почему бы я могла решить убить тебя завтра утром?

– То есть ты не шутишь, – улыбка Холокаи увяла.

– Нет.

– А если тебе убежать…

– Не получится. Ни одного обходного манёвра. Если его можно было обойти, просто упившись в дымину, это было бы дерьмовое пророчество. И, предвосхищая твой следующий вопрос, я больше не могу заглянуть в будущее дальше чем на час, иначе тут же свихнусь. Послушай, Кай, – Леандра попыталась по возможности смягчить тон, – грядёт какое-то потрясение. Прошу, ответь, зачем мне тебя убивать?

Холокаи нервно оглянулся, проверяя, не подслушивает ли лейтенант.

– Незачем совершенно, Леа. Если только ты не передумаешь насчёт… – он слегка покраснел. – Ну, ты знаешь моё обязательство дать сына народу острова.

– Нет, не передумаю. Нам обоим прекрасно известно, что моя болезнь не позволяет тебе помочь. Наш уговор остаётся в силе. А что, есть причина, по которой я могу передумать?

– Увы, Леа, – его взгляд скользил по её лицу. – Увы.

Она нахмурилась. Кажется, капитана одолело чувство вины? Или любой на его месте занервничал бы, услышав подобный вопрос?

– Кай, так ты ничего не хочешь мне сказать?

– Нет… Леа.

Она выжидательно молчала. По её опыту, это был лучший способ добиться признания. Капитан какое-то время продолжал таращиться на неё, на его белых щеках разгорался румянец.

– Я тебя чем-нибудь обидела? – спокойно поинтересовалась она.

– Нет! Нет-нет, – быстро проговорил он.

Будь сейчас день, его физиономия походила бы на алые цветы гибискуса. И Леандра сжалилась. Громко, чтобы услышал отирающийся поблизости лейтенант, она спросила:

– Сколько времени тебе понадобится, чтобы разыскать все корабли, пришедшие в залив? Включая те, которые прибудут к нам завтра утром? Мне нужно знать, стоит ли ожидать чужаков в Шандралу.

– Для полной уверенности надо бы покрыть миль сто или около того. В принципе, хватит и шестидесяти. В последнее время мои силы возросли, так что… – его взгляд затуманился, капитан принялся в уме прикидывать ветра и приливы. – В общем, с учётом всех обстоятельств, мы получим довольно точное представление о том, кто завтра бросит якорь в порту. Дай мне часов пять-шесть, и всё будет сделано.

– Твоя быстрота, как всегда, впечатляет.

– Может быть, немного позже мне удастся впечатлить тебя чем-то иным, нежели быстротой, а? – заговорщицки проговорил он.

Леандра прищурилась.

– Ты сперва с делом закончи.

– Леа, слушай, кое-что не даёт мне покоя.

– Что именно?

– Я не собирался ничего тебе говорить, но раз уж у нас выдалась ночь откровений, то, возможно, найдётся место и этой странности.

Леандра постучала указательными пальцами друг о друга. Жест, означавший у морского народа: «Давай, не тяни».

– Мне показалось, я видел, как что-то пролетело между островами.

– Пролетело?

– Звучит дико, да? – он поскрёб подбородок. – Я предположил, что это пеликан, но для пеликана летун был великоват и слишком быстр. Впрочем, я вообще не уверен, что что-то видел. Может, нервишки пошаливают? Ну, ты меня понимаешь.

Помрачнев, Леандра взглянула на острова, торчавшие прямо по курсу. Скалы при луне, буйная растительность, и ничего больше.

– Уверен, что по пути к Скважине нас не преследовал чей-то корабль? Сейчас это было бы на редкость некстати.

– Уверен.

– Хорошо. Прежде чем займёшься прибывающими кораблями, убедись, что за нами никто не следит.

Капитан потупился.

– Леа, ты не втянула нас в неприятности?

– Нет.

– И насколько всё плохо?

– Я же сказала, нет никаких неприятностей.

– Так же паршиво, как было в тот раз, когда слоновий бог наёмников превратился в неодемона?

– Да разве то была неприятность?

– Мы ушли из лагеря живыми только потому, что его лейтенант свихнулся, но потом они всё-таки подкараулили меня на берегу.

– Ты оправился от ушиба копчика на следующий же день, – Леандра возвела очи горе.

– Значит, на нас надвигается гроза? И насколько черны тучи? Всё будет как с медузой-неодемоном или тем комариным божком?

Леандра подавила дрожь.

– Мы вышли из всех передряг живыми, – сказала она, не став упоминать о том, что кое-кому из их отряда повезло меньше. – Не дёргайся, Кай. Давай я сама со всем разберусь, а? У нас нет никаких проблем и не будет, если ты продолжишь исполнять мои приказы.

Он впился взглядом ей в лицо и вдруг отвернулся.

– Эй, Пелеки! Веди катамаран на Скважину, там мы и встретимся. Лови!

Холокаи перебросил лейтенанту свой леймако. Тот поймал зазубренное весло и кивнул:

– Есть, капитан.

Холокаи послал Леандре белозубую улыбку и спрыгнул с палубы, без единого всплеска войдя в тёмную воду.

Леандра смотрела вслед другу, прижимая ладонь к животу. Боль усилилась. Случалось, недуг так обострялся, что раздутыми вдвое суставами и распухшим лицом она напоминала лезущую из кадки квашню. Тогда приходилось принимать мерзкое на вкус снадобье, которое гидроманты творили с помощью водных рун. В результате соматическая часть её организма прекращала атаки на текстуальную, но побочные эффекты были ужасны. Леандра ненавидела своё тело, продолжающее бесконечную гражданскую войну.

Интересно, не прибьёт ли она когда-нибудь сама собственную человеческую половину? А что, вполне тянет на убийство любимого. К тому же её текстуальная половина при этом может и выжить. Улыбка сползла с лица. Леандре до судорог не хотелось становиться похожей на мать. Да и, во всяком случае, убить одну только человеческую половину вряд ли получится.

Мысли Леандры обратились к людям, которых она могла бы убить. Холокаи отправился на поиски прибывающих кораблей, а ей самой следует перебрать тех, кто только начал завоёвывать её сердце.

– Оп-па! – удивлённо воскликнула она, добавив в список ещё одно имя. – Лейтенант, вызовите ко мне Дрюна.

Лейтенант Пелеки передал приказ по эстафете, Леандра же принялась рассматривать белый полумесяц и его отражение в воде среди темных островов.

Когда ей исполнилось шесть, отец впервые привёз её из Лорна на Иксос. Первую ночь они провели в Шандралу. Глядя в небо над Плавучим Городом, маленькая Леандра спросила, как это вышло, что все три луны переплыли вместе с ними океан. Отец рассмеялся и объяснил, что луны находятся очень-очень высоко, поэтому их можно видеть отовсюду. Леандра ему не поверила.

– Моя госпожа, – послышался голос из-за спины.

Оказалось, Дрюн сменил личину, представ в виде светлокожей высокой мускулистой женщины. Воплощение богини победы Облачного культа. Прежде чем слиться с Дрюном, лотосским неодемоном рукопашной борьбы, и его аватарой Дрюнарсоном, победителем прошлогоднего турнира, она была известна под именем Ники. Троица взяла себе имя сильнейшего из них, хотя в этом воплощении появлялась нечасто.

В виде Ники Дрюн оставался в чёрном ланготе и чешуйчатой броне, в каких был на берегу. Однако это облачение облегало теперь стройные бёдра и маленькие грудки. Рук было четыре, но они стали определённо женскими. Большие глаза оттеняли длинные тёмные ресницы.

Формируя свою совокупность, Дрюн решил не возжигать ауру, выдававшую его божественное происхождение. Для идентификации четырёх рук вполне хватало, а аура могла выдать, когда требовалось действовать скрытно.

По обычаю облачнников, Дрюн стояла, склонив голову и прижав ладонь к сердцу. Леандра рассеянно подумала, что матросы Холокаи, а все они были из морского народа, должны считать Дрюн удобной спутницей: воплощая сразу три культуры, она тем самым помогала кораблю исполнять Тройственный Рескрипт, предписывавший, чтобы на всех официальных иксонских мероприятиях присутствовал хотя бы один представитель от всех трёх народов архипелага.

– Друг мой, – произнесла Леандра, тоже прижимая ладонь к сердцу, – не подойдёшь ли поближе?

Дрюн подошла, на её лице светилось искреннее любопытство.

– Сколько ты мне уже служишь? Год? – спросила Леандра.

– Чуть поменьше.

– И как тебе служба?

– Подходит.

– И тебя ничто не удручает?

Улыбка Дрюн не дрогнула.

– Мне бы хотелось чаще выходить на арену. Богине тоже нравится поклонение. В твоих глазах я – вторая после Холокаи. А хотелось бы стать первой. Принимая во внимание мои ипостаси, я склонна к соперничеству.

– Я ведь уже предупреждала тебя, чтобы ты не поддевала на крючок Холокаи.

– А я считала, тебе не по душе родительские каламбуры, – Дрюн продолжала улыбаться.

– Каламбуры?

– Поддевать Холокаи, учитывая… ну, то, другое его воплощение. Мне показалось, ты играешь словами.

– О, Создатель! Даже в мыслях не держала. Я всего лишь имела в виду, что не могу позволить соперничество между тобой и Холокаи.

– Тогда к чему все эти вопросы о службе?

– Ты – единственный известный мне неодемон, который обратился сам, – Леандра изучающе смотрела в лицо богине.

– А, ты про моё обращение! – просветлела та. – Да, нелегко было вламываться к тебе в спальню в таком виде. Ну, ты понимаешь.

– Полагаю, если бы это было легко, ты бы этого не сделала.

– Не сделала бы, – безмятежно согласилась богиня, подходя вплотную к Леандре.

Нижней рукой она взяла её за локоть и повела на левую сторону катамарана, откуда лучше было видно отражение белой луны. Колени Леандры сразу заныли от ходьбы, но стоять бок о бок с Дрюн было приятно. Как будто две старинных подруги.

Вдруг Леандра поняла, что её будущие «я» либо вообще ничего не чувствуют, либо испытывают какой-то эмоциональный сумбур. Она напряглась, раздумывая о том, что такого ужасного может случиться через час. Магическое нападение? Очередной приступ болезни, сопровождающийся расширением сознания до уровня сумасшествия? Или… Она расхохоталась.

– В чём дело, госпожа? – спросила Дрюн.

– Через час я буду спать и видеть сны. Я это чувствую. Странное ощущение.

Богиня нахмурилась, и Леандра продолжила уже серьёзнее: