Текст книги "Чаролом"

Бормоча под нос о том, что приходится выглядеть дураком перед смертью, Никодимус набрал в грудь воздуха и тоже поспешил через провал, оступившись только в самом конце «тропы», но Рори успел поймать его за рукав.

– Это было… – начал Рори, но Никодимус только рыкнул:

– Не надо комплиментов. И зачем было, ради небес, хватать меня за руку? Если бы ты только коснулся моей кожи, в твоей крови уже поселилось бы раковое проклятие.

Друид опустил глаза на свою ладонь, всё ещё сжимавшую запястье Никодимуса, и разжал пальцы.

Они пошли по настилу, по пути заглядывая в вырезанные в скале жилища. По большей части там обнаруживался всё тот же кошмар, что и на нижних уровнях: мёртвые обитатели, ограбленные дома… Некоторые, впрочем, остались нетронутыми. Эта бессмыслица беспокоила Никодимуса, но была тут ещё какая-то странность. Ощущение чего-то неправильного поразило его особенно сильно, когда он увидел детскую люльку без москитной сетки или хотя бы полога. Попытался припомнить, требовались ли москитные сетки в морских деревнях, но тут из соседней комнаты донёсся захлёбывающийся плач и такой сильный грохот, что в ушах у Никодимуса зазвенело.

Рори стремглав побежал туда, воздев свой посох. Никодимус последовал за ним. Глазам потребовалось некоторое время на то, чтобы привыкнуть к полумраку. Он успел подумать, что когда зрение восстановится, они окажутся лицом к лицу с лавовым неодемоном, уже накладывающим на них с Рори заклятие безумия.

Вместо этого, к своему полнейшему недоумению, увидел трёх юношей в серых ланготах, собравшихся над расстеленным полотнищем. Их руки бешено дёргались. Один край ткани был выпачкан запёкшейся кровью. Рядом лежало обгоревшее тело.

Над другой стороной полотнища склонилась молодая женщина. В левой руке она держала объёмистый том, а правой судорожно листала страницы.

В голове у Никодимуса щёлкнуло, всё встало на свои места.

– Назад, Рори! – крикнул он. – На остров напал вовсе не неодемон!

Рори непонимающе оглянулся на него, успел проговорить: «Не неодемон?», и тут полотнище взвилось вверх, а его острый, как бритва, край метнулся к горлу друида.

Глава 15

В Шандралу мерилом общественной значимости было поместье. Гильдии, храмы, влиятельные роды, купеческие картели, армия, флот, суд и вообще всякая организация, желающая быть узаконенной, должны были обзавестись поместьем, где заключались сделки и велись дела, а также селились те, кто способствовал успеху объединения. Лишь беднейшие семьи вели хозяйство поодиночке.

Сердцем любого поместья был павильон: круглое здание в самом центре с алтарём Тримурил. К нему примыкали дома поменьше, обычно – жилые.

Скромные поместья состояли из одноэтажного алтаря да одинокого домика. Более обширные включали в себя многоэтажные павильоны и целые лабиринты зданий, располагавшихся на нескольких террасах. Они могли похвастаться парками лилий, небольшими фруктовыми садами, собственными бассейнами для омовений, где голубела чистая вода из кратера. Самые же богатые обзаводились своими плотниками, кузнецами, ткачами, а то и небольшими базарчиками.

Святой Регент пожаловал Леандре небольшое поместье во внешнем Утранском квартале. К двухэтажному павильону примыкали жилые здания, расположенные на соседних террасах.

Продолжая недовольно ворчать, Леандра привела Дрюна и Холокаи к единственной сторожевой башне на проспекте Утрана. За железной решёткой сидел стражник. Прочие слуги звали его Старина Микос, хотя тому было только слегка за сорок, на голове сохранилась густая копна чёрных волос, а на руках бугрились мускулы – Микос в прошлом был борцом.

– Как ты тут без меня справлялся, Микос? – спросила Леандра, когда стражник открыл калитку.

Микос развёл руками в жесте облачного народа, выражавшем сокрушение несовершенством мира.

– Да что вам сказать, госпожа хранительница? Поместье буквально осаждают обезьяны. Бедному Старине Микосу приходится сражаться как демону, чтобы отогнать тварей. А если вы думаете, что другие стражники мне помогают… – он пожал плечами. – Что ж тут поделаешь-то?

Леандра, улыбаясь, прошла в сторожевую башню.

– И как же тебе удалось их отогнать?

– Я пригрозил им, что приведу с собой жену.

– Сурово.

– От ужаса десять обезьян упали замертво, – сказал Микос, топая позади. – Доложить о вашем прибытии Вивеку?

Вивек, церемонный старик из лотоссцев, заведовал повседневной жизнью поместья.

– Не надо Вивека, прошу тебя, Микос. Он тут же начнёт пичкать меня какими-нибудь изысканными кушаньями, – взмолилась Леандра. – Мы ненадолго. Кстати, Микос, мои родители не прибыли? Лорд Никодимус или леди Франческа?

– Не прибыли, – стражник приподнял кустистые брови. – Я не знал, что ожидается визит госпожи хранительницы Драла.

– Да, похоже, нам предстоит подобное счастье. Не знаешь, Рослин в поместье?

– Да, госпожа. Где ж ей ещё быть?

– Благодарю, Микос. Пожалуйста, не говори никому, что я дома, хорошо?

Стражник кивнул и вернулся на свой пост.

Павильон Леандры был хоть и не слишком обширен, зато удобен. Купол двадцати футов высотой через равные промежутки прорезали квадратные люки, и аккуратные световые столбы чередовались с деревянными опорами. Круглая галерея на втором этаже обеспечивала доступ к различным зданиям, примыкавшим к павильону. На первом этаже, в самом центре, находился небольшой поблёскивающий бассейн, рядом с которым располагалась ширма со стилизованным изображением алого лотоса под белым облаком, обрамлённом виньеткой из золотых листьев, – обязательный алтарь Тримурил, высшей божественной совокупности королевства Иксоса. Этого требовал Тройственный Рескрипт: старейший и наиболее важный закон архипелага, согласно которому все казённые учреждения и официальные резиденции должны были иметь символ – а в идеале и представителей – трёх культур.

По традиции, вернувшись из плавания, следовало помолиться Тримурил. Однако учтя недавнее недомогание, Леандра позволила себе пренебречь обычаем.

– Кай, можешь отправляться на кухню, только не обжирайся, – сказала она, поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей вдоль стены павильона на второй этаж.

Холокаи молча двинулся на кухню, на лице застыла болезненная сосредоточенность.

– И не досаждай поварам! – крикнула Леандра ему вслед.

– Можно мне сходить на арену? – спросил шедший рядом Дрюн.

– Разве что на полчаса, – ответила Леандра чуть резче, чем хотела бы.

Они достигли вершины лестницы и пошли по галерее, балки которой застонали под весом божественной совокупности. Дрюн не ответил, но Леандра могла бы прозакладывать последнюю рупию на то, что он досадливо усмехается то ли в покорном удовлетворении, то ли в обиженном осуждении.

– Жди здесь, – приказала она и поднялась ещё на один пролёт, ведший в здание на верхней террасе.

Глубоко вздохнув, Леандра стянула с головы платок, толкнула дверь и вошла в небольшую, но светлую комнатку. В одном углу стояла узкая кровать под балдахином, затянутая тонкой противомоскитной сеткой. На восток выходило широкое окно, в которое был виден сверкающий город, спускающийся к лазурной бухте. Ползшая по небу туча накрыла тенью Нижний Баньяновый квартал. На подоконник упали первые капли.

В кресле у окна, закутавшись, несмотря на тропическую жару, в шаль, сидела худенькая Рослин. Перед ней на столике стояла почти нетронутая тарелка с рисом и карри.

– Рози! – окликнула Леандра.

Рослин из Янтарного Леса всегда была невысокой, едва ли пяти футов ростом, и тонкой, как тростинка, женщиной. Годы же отняли у неё ещё несколько дюймов и фунтов, и так невеликих.

– Рози! – повторила Леандра уже громче.

Пожилая женщина заморгала, потом подняла глаза. С трудом верилось, что это похожее на череп лицо было лицом её няни, одарявшим прежде радостными улыбками или неодобрительно хмурившимся.

– Госпожа Франческа, – произнесла Рослин, – вы всё-таки нас навестили.

– Рози, это я, Леандра, а не Франческа! – ещё громче сказала Леандра.

– Что? – Водянистые голубые глаза шарили по её лицу.

– Да, это я, твоя маленькая Леа, – Леандра уже почти кричала. – Я сыграла с тобой злую шутку и выросла!

– Правда?

– А то! – Леандра уже отвыкла от разговоров на повышенных тонах.

– Почему… Ага, выросла, значит. Замечательно. И сколько тебе, лапочка?

– Тридцать три.

– Тридцать три! Святая Матерь Лесов! Это же просто чудесно! А говорили, ты и до пятнадцати не доживёшь.

– Я никогда не любила делать то, что мне говорили.

– Это верно. Помнишь, как я приказала тебе оставаться в комнате и читать, а ты удрала в окно, и твой отец нашёл тебя в компании с симпатичным купеческим сынком? Не забыла?

– Пытаюсь забыть.

– Что?

– Рози, тебе принесли обед, – Леандра пододвинула поближе тарелку с карри.

– О, я вовсе не голодна, – старая нянька с удивлением уставилась на еду.

– Но ты же съешь крошечку? – Леандра подцепила на вилку немного риса. – Ну же, пожалуйста, Рози, за меня.

– Может быть, попозже, – Рослин с сомнением посмотрела на рис. – А ты замужем, Леа?

– Сама же знаешь, мне не по душе идея мучить бедолагу, которому не повезёт угодить мне в мужья.

– Нет-нет, – усмехнулась Рослин, – ты просто ждёшь достойного тебя мужчину, но, охо-хо, моя дорогая, может пройти мно-ого долгих зим, прежде чем ты такого встретишь.

Когда Леандре было шестнадцать лет, матери удалось уговорить её поступить в академию Порта Милосердия, где она начала, было, учиться на целительницу. Если, конечно, постоянный пропуск лекций и уклонение от работы в лазарете можно считать обучением. Тем не менее за два года Леандра повидала достаточно маразматиков, чтобы узнать, что болезнь варьируется от спутанности сознания или безутешной тоски до исступлённой злобы. И пусть Леандра немного ненавидела себя за это, она была благодарна, что время собирается убить Рози, сделав её разум младенчески безмятежным, а не каким-либо иным, более жестоким образом.

Одному Создателю известно, во что превратит болезнь Леандры её собственную смерть. Наверняка она будет куда страшнее, чем та, которая сидела сейчас у залитого солнцем окна, моргая слезящимися глазами.

В любом случае, Леандра пришла к выводу: нет никакой причины, по которой ей может потребоваться убить эту старуху, чей разум и дух давно уже покинули дольний мир.

– Я люблю тебя, Рози, – сказала она нормальным голосом, зная, что пожилая женщина её не услышит.

Трусливый поступок. Ей следовало бы прокричать это в голос. Леандра же просто поцеловала старую няньку в щёку и попрощалась.

Глава 16

– Назад, Рори! – взревел Никодимус.

Друид продолжал стоять столбом, в то время как полотнище летело к его горлу. Руки юношей выписывали сложные пассы.

Внезапно до Никодимуса дошло, что было не так в разрушенных домах Гребня. Во всей деревне не осталось ни клочка ткани, а ведь иерофанты писали свои заклинания именно на тканях. Резаные раны на телах жителей острова были нанесены не сталью, а тканью, затвердевшей от заклинаний. Никакой неодемон на деревню не нападал, на них напали…

– Ветряные маги! – завопил Никодимус.

Рори отскочил назад, воздев свой посох. Друидское дерево встретилось с иерофантской тканью, полыхнул белый свет. Лицо Никодимуса обдало жаром, ткань обмякла. Ещё две затвердевшие полосы взвились и полетели к друиду.

Никодимус прыгнул вперёд, схватил одно из заговорённых полотнищ и послал разряд какографии, ломая иерофантский текст. Юноши взвизгнули. Молодая женщина продолжала отчаянно листать страницы.

В голове у Никодимуса замелькали вопросы. Иерофанты были чарословами из Остроземья. Они создавали для Империи воздушные суда, оснащая их парусами, которые могли творить собственный ветер. Немало иерофантов прибывало на Иксос вместе с имперскими купцами. Но зачем им грабить и уничтожать бедную рыбацкую деревушку? Бессмыслица какая-то.

Белая лента метнулась по комнате, целя заострённым краем в левый бок Никодимусу. Он почувствовал удар, что-то прорезало кожу жилета и вонзилось в его собственную плоть. Вскрикнув, оступился, заваливаясь вперёд, и схватил похожую на угря полосу, рассеивая заклинание. Однако иерофанты быстро учились: эта лента не была связана с основным полотнищем, так Никодимус не смог больше ломать их тексты.

Рори издал боевой клич. Его посох вытянулся и оброс гладкими деревянными лезвиями. Действуя с отменной ловкостью, друид крутанул посохом, разрезая полосы волшебной ткани, змеившиеся вокруг. Лакированная броня ожила, покрыв каждый дюйм его тела. Наплечники приподнялись и сложились у головы, образовав подобие оленьих рогов. Друид бросился на неприятелей, прорубаясь сквозь их ткань.

– Рори, охолони! Дождёмся остальных! – закричал Никодимус, отступая к дверному проёму, и тут вспомнил, что далеко не все деревенские жители были зарезаны, многие были обожжены.

Он посмотрел на женщину с книгой. Если юноши – имперские иерофанты, то она, должно быть…

– Пиромантка! – завопил Никодимус.

И в этот миг женщина, долистав до какой-то страницы, выбросила дугу ослепительно белого света.

Никодимус бросился вон, успев заметить, что Рори переписывает свою броню в жидкое дерево, образующее щит. Выскочив на дощатый настил, он упал ничком и схватился за доску. Как раз вовремя: его настигла ударная волна. По телу прокатилась дрожь, от которой зашумело в голове. Голые руки опалил жар.

Никодимус открыл глаза, внутренне приготовившись к тому, что удар сбросил его с настила, и теперь он летит вниз, прямо на острые камни. Но, хвала Создателю, его пальцы продолжали цепляться за доску. Справа от него чернела выжженная полоса, на дереве плясали крохотные язычки пламени.

– Рори! – закричал Никодимус, перевернулся на спину и попытался встать, к своему облегчению увидев стоящих над ним Дорию и сэра Клода, запыхавшихся от быстрого бега.

– Имперцы! – хрипло пояснил он. – Три иерофанта и пиромантка. Я не знаю, сколько текста у них осталось. Рори там.

Сэр Клод шагнул к дверному проёму и окликнул:

– Рори!

Но Дория схватила его за плечо.

– Стоять! – рявкнула она непререкаемым тоном, сорвала с плеча бурдюк и бросила прямо в дверной проём, откуда вырывалось пламя.

Раздался громкий хлопок, из комнаты повалил негустой пар. В его капельках содержалось множество мощных гидромантских контрзаклятий. Минуту спустя пар рассеялся.

– Вот теперь идите, сэр Клод! – сказала Дория и подтолкнула рыцаря.

В каждой руке кузнеца возникло по мечу из текучего металла, он шагнул внутрь.

– Они нужны нам живыми, – бросил ему вслед Никодимус. – По крайней мере, один, для допроса.

Дория вытащила из своего бандольера склянку с ржаво-красной жидкостью и тоже двинулась к проёму. Послышался ещё один взрыв, затем – крики. Никодимус поднялся на ноги и осторожно заглянул в комнату. Рори, вполне живой, пытался встать с колен. Рядом лежал один из иерофантов, пронзённый, судя по всему, друидским посохом, превратившимся в копьё.

Сэр Клод рубил змеящуюся ленту. Ткань, изогнувшись, ударила его в грудь, но лишь гулко стукнулась о доспехи.

Дория пинком выбила из рук пиромантки книгу и швырнула склянку под ноги девушке. Пиромантка попятилась. Другой флакон, с бесцветной жидкостью, магистра выплеснула ей в лицо.

Внезапный порыв ветра разметал длинные волосы Никодимуса. Широкое полотнище метнулось к двери. За ним волочились верёвки, готовые образовать несущую снасть для одного из иерофантов.

– Он собирается бежать на воздушном змее! – крикнул Никодимус, и тут шквал сбил его с ног.

Сэр Клод прыгнул вперёд, пытаясь ударить слева, но промахнулся, и иерофант ускользнул. Воздушный змей глухо ударился о косяк, уши у Никодимуса заложило. В следующий миг змей уже вырвался на свободу и, подхваченный волшебным ветром, взлетел к небесам. Сэр Клод метнул что-то металлическое, сверкнувшее на солнце, прежде чем вонзиться в голень ветряного мага. Но иерофант взлетал ещё выше и выше.

Никодимус вскочил и бросился к двери. Иерофант летел над бухтой, постепенно набирая высоту. Он направлялся на север. Через несколько минут змей перевалил через соседний остров и окончательно скрылся из виду.

– Пылающие небеса! – выругался Никодимус. – Теперь те, кто послал сюда иерофантов, узнают, что мы вышли на их след.

Он обернулся. Рори, стоя на коленях, держался за голову. Его деревянная броня осыпалась. Дория и сэр Клод стояли перед пироманткой, та прижималась спиной к стене, пошатываясь, будто пьяная. Из её ладоней вырвалось несколько язычков пламени, когда она задействовала текст, написанный на огненном языке пиромантов.

Сэр Клод наставил на неё оба своих меча, но Дория подняла вверх пустые руки.

– Угомонись, магистра, – сказала она. – Угомонись. Ты ничего теперь не сможешь сделать, только навредишь самой себе. Плеснув тебе в лицо водой из фиала, я наложила на тебя гидромантское заклинание. Сейчас ты должна чувствовать себя немного странно, а вскоре вообще уснёшь.

Никодимус впервые смог как следует разглядеть пиромантку. Тёмно-оливковая кожа, длинные чёрные волосы. Карие глаза переполняла ненависть, губы поджались в усмешке. Она покачнулась и схватилась за стену. Повела из стороны в сторону головой, пытаясь сфокусировать взгляд на Никодимусе. Глаза сузились: она его узнала. Никодимус тоже поднял руки, показывая, что безоружен.

– Угомонись, магистра, – повторила Дория. – Всё кончено.

Завизжав, молодая пиромантка кинулась на Никодимуса. Он машинально преградил ей дорогу, но тут же сообразил, что стоит ему дотронуться до её кожи, и раковое проклятие убьёт женщину через несколько часов. Плакал тогда их допрос. Никодимус неуклюже отпрыгнул, споткнулся и повалился на спину.

В следующий миг она уже сидела на нём. Крошечные язычки пламени вспыхнули на костяшках пальцев, когда пиромантка отвесила ему пощёчину. Закованные в металл руки подняли женщину и отшвырнули в сторону.

– Её ладонь! – крикнул он. – Дория, она ударила меня. Раковое проклятие!

Поднявшись, он увидел, что сэр Клод уже придавил пиромантку к земле. Её веки затрепетали, она явно слабела от заклинания, брошенного в неё Дорией. Тем временем целительница осматривала руку женщины. На костяшках уже чернели три опухоли. Тёмная паутина ползла по пальцам и тыльной стороне руки.

– Руку надо немедленно ампутировать, – скомандовала Дория. – Рори, держи её. Сэр Клод, рубите.

Друид занял место рыцаря, прижав женщину к полу. Кузнец поспешно встал рядом с Дорией.

– Ещё чуть-чуть, и раковые клетки распространятся по кровеносной системе. Тогда ей конец, – гидромантка вытянула пленнице руку, крепко держа за указательный палец и мизинец. – Заклинание, что я на неё наложила, подействует как анестезия, в той мере, в какой я решилась применить силу. Кроме того, она ничего не запомнит. Оно и к лучшему, боль будет адской. Я хочу, чтобы ваш меч был настолько острым и горячим, насколько это возможно. Нам нужно прижечь рану, чтобы не допустить кровотечения. Сможете это сделать? – она подняла взгляд на рыцаря.

Забрало шлема сэра Клода было поднято, открывая крайне мрачную физиономию. Никодимус его прекрасно понимал. Одно дело – убивать жестокого врага, и другое – рубить руку пленнице. Но рыцарь, не дрогнув, свёл вместе оба своих меча. Они вновь сделались жидкими и задвигались вверх-вниз, притираясь друг к другу. Раздался отвратительный скрежещущий звук. После нескольких мгновений подобного трения и наложенных рыцарем заклинаний металл оранжево засветился.

Дория покрепче взялась за пальцы пиромантки, вытягивая ей руку.

– Руби вдоль ладони. Постарайся сохранить большой палец.

Она отклонилась назад. Сэр Клод поднял меч. Никодимус с трудом подавил желание отвернуться. Рыцарь, крякнув, опустил клинок. Лезвие вонзилось в доски, Дория, потеряв равновесие, с размаху уселась на пол. У неё на коленях лежали, слегка дымясь, четыре пальца пиромантки.

Повисла звенящая тишина.

– Создатель, будь милосерден, – прошептал Никодимус.

И тогда пиромантка начала вопить.

Глава 17

– Самоненависть обычно недооценивается, – сказала Франческа, когда они с Эллен и близнецами поднимались по Жакарандовой Лестнице.

Возвращение в Шандралу вызывало у Франчески странные чувства. В своё время при её написании была использована память целительницы, проходившей практику в местной лечебнице три столетия назад. Столкновение фантомных воспоминаний с реальностью настроило Франческу на слезливо-философский лад. Не очень хорошая комбинация для любой женщины, что уж говорить о полудраконице, у которой подобное смешение эмоций могло вызвать не только приступ пессимизма, но и телесные трансформации, сопровождаемые воплями, скрежетом зубов в фут длиной и всеобщим хаосом среди населения, перепуганного драконом.

Они высадились на берег всего полчаса назад. Их встретил младший волшебник с местной почтовой колаборис-станции, принесший Франческе зашифрованное сообщение от Совета Звездопада. Она в нетерпении вытащила из конверта несколько светящихся параграфов на нуминусе. Однако расшифрованный текст не обнадёживал.

В послании говорилось, что Совет не может сообщить ничего нового «относительно её недавнего открытия», ради которого она и прибыла в Шандралу, чтобы рассказать о нём Никодимусу. В сообщении также разъяснялось, что Совет пытался установить дипломатическую связь с двором императрицы, но потерпел неудачу.

Разочарованная и испуганная, Франческа принялась размышлять о том, как ей следовало поступить, чтобы избежать нынешней политической ситуации. Это и стало причиной её философического и опасно самокритичного настроения.

– Никто не сумеет возненавидеть тебя так, как ты сам, поскольку никто не знает тебя лучше, чем ты, – продолжила она. – Кстати, наша неприязнь к сходству тоже в целом недооценивается. Подумайте, сколько внимания мы уделяем различиям. Мы действуем так, словно все предрассудки, несправедливости и войны вызваны ненавистью к людям, отличающимся от нас. Я ненавижу эту женщину, потому что она рядится в странные одежды. Или: мы затеяли эту войну потому, что они поклоняются иным богам. Мы вечно даём такие объяснения. И притворяемся, что достигнем золотого века, когда научимся доверять чужакам и их обычаям.

Близнецы как всегда промолчали, а Эллен спросила:

– Разве нет?

– Нет. Недоверие к различиям – это далеко не всё, – сказала Франческа, проникаясь собственными аргументами. – Кто раздражает больше, чем тот, кто похож на тебя?

– Вы, магистра, раздражаете меня постоянно.

– Вот именно. Я выбрала тебя в ученицы потому, что ты напоминала мне меня саму в молодости.

– Я нахожу это ужасно раздражающим.

– Вот видишь! – воскликнула Франческа нарочито страстным голосом, так контрастировавшим с ровным голосом Эллен.

– Магистра, я прямо-таки сражена вашей риторикой.

– Что может быть сильнее ненависти к самому себе?

– Ненависть к менструальным болям?

– Ошибаюсь, или это изюминка одной из моих шуток?

– Потому-то я и решила, что она вас рассмешит. Впрочем, судя по вашему сегодняшнему спичу, могла бы и догадаться, что собственные изюминки вам неприятны больше, чем чьи бы то ни было.

– Во всяком случае, разве это не одна из форм самоненависти? Разве ты в такие моменты не ненавидишь собственное чрево?

– Ну, надо же, какие страсти! – воскликнула Эллен тоном, в котором ясно читалось: «Ты превратила мою попытку пошутить в предмет спора».

– А в медицине, Эллен, в медицине? Что может быть хуже для тела, чем болезнь, сотворённая им самим? Ты только вдумайся: воспалительная реакция на инфекцию способна вызвать септический шок. Или твои собственные ткани обращаются против тебя же и становятся смертельной опухолью.

– Да, магистра, – ответила Эллен неожиданно мягким голосом. – А ещё есть недуг, которым страдает ваша дочь, когда разнородные аспекты её натуры яростно атакуют друг друга.

Франческа искоса взглянула на молодую женщину, поражённая её откровенностью и проницательностью. Эллен же похлопала Франческу по плечу. Естественный жест, в первом приближении – утешительный, а затем уже причиняющий душевную боль: Франческа вдруг поняла, что Леандра никогда такого не делала. И её гнев трансформировался в горе и чувство вины.

– Ты права, – согласилась она, сама недоумевая, где же умудрилась так знатно наломать дров, что ученица стала ей ближе собственной дочери.

Они продолжали подниматься по Жакарандовой Лестнице. На обочинах сидели нищие, клянча монетки, если были людьми, или молитвы, если – богами. При одном взгляде на них раздражение Франчески пробудилось вновь. Очень полезное чувство. Оно помогало ей не думать о дочери.

– Ещё один аргумент в мою пользу, – сказала Франческа, возвращаясь к прежнему пылкому тону. – В былые времена на Жакарандовой Лестнице не сидело столько бедняков. Любой, кто мог работать, имел еду, а о сирых и убогих заботилось регентство. Однако за последние тридцать лет в каждом королевстве развелось множество нищих, и их количество растёт день ото дня. Из-за увеличения сонмища богов выживает больше младенцев, старики тоже живут дольше, а мы пока не знаем, как позаботиться о них. Богачи богатеют, бедняки нищают. И всё это во имя поддержания равновесия между нами и Империей.

– Магистра! – вдруг позвал Тэм.

Франческа и Эллен оглянулись на друидов.

Близнецы были неразлучны с самого рождения. Ещё подростками в одном и том же возрасте они проявили способность к магии. Тэм и Кенна, как нередко случается с близнецами, придумало свой собственный, уникальный диалект. Но если обычные близнецы просто говорят на понятном им одним языке, то Тэм и Кенна выработали собственный друидский магический язык. Это даровало им особые способности, а кроме того, делало необычайно сдержанными.

В сущности, Тэм и Кенна так редко открывали рты, что окружающие принимали близнецов за немых или вообще забывали об их присутствии.

Тэм хмурил брови. По крайней мере, Франческе так показалось. Близнецы имели до того светлые волосы и кожу, что обнаружить эти самые брови было непросто.

– Я не понял, какое отношение бедность имеет к поднятому вами вопросу о ненависти и похожести.

– А! – кивнула Франческа. – Мир изменился, небывалое процветание наших королевств было вызвано такими существами, как я, – она ткнула себя пальцем в грудь. – Именно смесь божественного и человеческого языков создала сонмище богов, а выгоды, которые это принесло, способствуют росту населения, о котором мы не умеем позаботиться. А ведь есть ещё и неодемоны, немногим отличающиеся от меня, обижающие горемык и оделяющие милостями нечестивцев. И зачем нам всё это? Почему мы продолжаем преумножать число богов на наших землях? Просто для того, чтобы уравнять наши силы с силами Империи. Если бы мы хоть половину нашей энергии уделяли собственным проблемам, на этих ступенях не сидело бы столько нищих.

Тэм кивнул и посмотрел на Кенну. Лица близнецов остались деревянными. Друиды шли рядом, нога в ногу.

Франческа и Эллен тоже возобновили путь. Косматая туча заслонила солнце, полил лёгкий дождик. Торговцы попрятались в свои лавочки, нищие прижались к жакарандовым деревьям и друг к другу.

– Ты знала, что прежде аллея Плюмерий располагалась у верхних городских стен? А там, где теперь находятся Верхний Баньяновый квартал и квартал Плюмерий, простирались рисовые поля? – спросила Франческа, когда они шли по проспекту Утрана.

Достаточно было свернуть направо, и они пришли бы в их семейное поместье. Леандра наверняка сейчас там. Но Франческе хотелось сначала кое в чём разобраться, так что она продолжила подъём.

– Нет, магистра, я ничего этого не знала, – ответила Эллен.

– Конечно, это было три столетия назад, но без сомнения, сейчас город растёт слишком быстро, – проворчала Франциска. – Взгляни только на всю эту бедноту! Быстро, слишком быстро! Настолько, что женщина может сойти с ума.

– Вы правы, магистра, – отозвалась Эллен.

– Я похожа на брюзгливую старуху, да?

– Ни в малейшей мере, магистра.

– Эллен, меня всегда восхищала твоя способность врать.

– Взаимно, магистра.

Против своей воли Франческа усмехнулась. Дальше они поднимались в молчании, всё вверх и вверх. По пути толпы нищих редели. Мимо протопал слон, несущий товары на припортовый рынок. Его огромные уши были украшены стилизованными цветами лотоса, намалёванными красным и белым мелом, вскоре их должен был смыть начавшийся дождь. Махаут, сидевший на спине животного, заунывно выкрикивал предупреждения встречным.

Франческа свернула налево, к аллее Плюмерий, пересекавшей восемь городских террас. Эта аллея была единственной широкой и хорошо вымощенной улицей, соединявшей все четыре главных лестницы. Она была вечно запружена пешеходами, паланкинами, тачками и слонами. И всё это пёстрое, многоцветное, со всеми оттенками, от кричащей роскоши до оборванной нищеты.

Морось разогнала какую-то часть пешеходов, но движение оставалось по-прежнему напряжённым, Франческе и её спутникам приходилось проталкиваться сквозь толпу.

Они с Эллен были в лёгких чёрных мантиях – признаке волшебников, и красных столах поверх них, что означало принадлежность к сословию клириков-целителей. Позади шли Тэм и Кенна в строгих белых одеяниях друидов, в руках – деревянные посохи. Некоторые, узнав их по одеждам, оглядывались. Остальные – наибольшие проблемы представлял огромный слонище – либо не признали в них чарословов, либо им было наплевать.

– Магистра, мы можем нанять для вас паланкин, – предложила Эллен.

– Не смеши.

После стольких дней, проведённых в корабельной тесноте, Франческа ни за что не позволила бы засунуть себя в деревянный ящик.

– У паланкина куда меньше шансов быть раздавленным в лепёшку очередным слоном.

– Если ты сама не держишься на ногах, Эллен, могу понести тебя на закорках.

– Мне бы это понравилось, магистра.

По мере приближения к площади Святого Регента толпа ещё уплотнилась. Площадь представляла собой широкий квадрат голой тёмно-красной земли, в центре которой рос Вековечный Баньян.

Первый ствол этого древесного долгожителя вырос здесь задолго до того, как предтеча Франчески появилась в Шандралу. Баньян являлся своеобразным сердцем города. На протяжении веков дерево разрослось, раскинув изогнутые ветви во все стороны. С них свисали примечательные воздушные корни, со временем столь утолщившиеся, что сами стали новыми стволами-опорами.

В памяти, доставшейся Франческе от предтечи, Вековечный Баньян уже был лесом-из-одного-дерева, пусть и небольшим. Теперь, через триста лет, древний центральный ствол рассыпался прахом. Образовалось кольцо стволов, похожее на круги фей, которые Франческа видела в краснодеревных лесах Рыжих холмов в окрестностях Авила.

В центре круга находился небольшой бассейн с солоноватой водой. Посреди заводи стоял массивный камень, на котором золотой и серебряной краской нарисованы были символические изображения лотоса и облаков. Это был один из множества городских ковчегов, превращавших молитвы в божественный язык. Когда Никодимус накладывал своё метазаклинание, новые каменные ковчеги возникали везде, где было достаточно верующих.