Текст книги "Юг без признаков севера (сборник)"

Любовь за семнадцать пятьдесят

Первым желанием Роберта – когда он начал думать о подобных вещах – было пробраться как-нибудь ночью в Музей восковых фигур и заняться с восковыми дамочками любовью. Однако это казалось слишком опасным. Он ограничивался тем, что занимался любовью со статуями и манекенами в своих сексуальных фантазиях и жил в своем иллюзорном мире.

Однажды, остановившись на красный свет, он заглянул в дверь магазина. Это был один из тех магазинов, где продавалось все на свете – пластинки, диваны, книги, всякие мелочи, ненужный хлам. Он увидел, как она стоит там в длинном красном платье. Она носила очки без оправы и была хорошо сложена; горделива и привлекательна, как в старые добрые времена. Шикарная девчонка. Потом загорелся зеленый сигнал, и ему пришлось ехать дальше.

Роберт поставил машину в квартале оттуда и пешком вернулся к магазину. Он остановился на улице у газетного стенда и принялся ее разглядывать. Даже глаза были как настоящие, а рот – очень чувственный, со слегка надутыми губками.

Роберт вошел в магазин и взглянул на полку с пластинками. Потом он приблизился к ней и стал украдкой ее разглядывать. Нет, таких больше не делают. На ней были даже туфли на высоких каблуках.

Подошла продавщица:

– Чем могу помочь, сэр?

– Спасибо, мисс, я пока так посмотрю.

– Если вам что-то понадобится, дайте мне знать.

– Непременно.

Роберт подошел к манекену. Бирки с ценой не было. Интересно, подумал он, продается ли она. Он вернулся к полке с пластинками, взял дешевый альбом и заплатил продавщице.

Когда он в следующий раз пришел в магазин, манекен был на месте. Роберт походил немного, разглядывая товары, купил пепельницу в виде свернувшейся кольцом змеи, потом ушел.

В третий раз он спросил продавщицу:

– Этот манекен продается?

– Манекен?

– Да, манекен.

– Вы хотите его купить?

– Да, вы же здесь торгуете, верно? А манекен продается?

– Одну минутку, сэр.

Девушка скрылась в глубине магазина. Занавеска раздвинулась, и вышел старый еврей. На его рубашке не хватало двух нижних пуговиц, и был виден волосатый живот. Казалось, он настроен весьма дружелюбно.

– Вам нужен манекен, сэр?

– Да, она продается?

– Вообще-то нет. Видите ли, это нечто вроде выставочного экспоната, вроде как шутка.

– Я хочу ее купить.

– Ну что ж, посмотрим… – Старый еврей подошел к манекену и принялся его щупать – щупать платье, руки. – Посмотрим… Думаю, могу продать вам эту… вещицу… за семнадцать пятьдесят.

– Беру.

– Роберт вынул двадцатку. Хозяин отсчитал сдачу.

– Мне будет ее не хватать, – сказал он, – иногда она выглядит почти как настоящая. Вам завернуть?

– Не надо, я ее так заберу.

Роберт взял манекен и понес к автомобилю. Он положил ее на заднее сиденье. Потом сел в машину и поехал домой. Когда он подъехал, вокруг, к счастью, никого не оказалось, и он незаметно внес ее в дом. Он поставил ее посреди комнаты и смерил взглядом.

– Стелла, – сказал он, – Стелла, сука!

Он подошел к ней и влепил пощечину. Потом схватил ее за голову и поцеловал. Поцелуй удался на славу. Его пенис начал набухать, когда зазвонил телефон.

– Алло, – ответил он.

– Роберт?

– Ага. Я.

– Это Гарри.

– Как дела, Гарри?

– Нормально, чем занимаешься?

– Ничем.

– Я подумал, может, приехать. Принесу пару пива.

– Валяй.

Роберт повесил трубку, взял манекен и отнес в стенной шкаф. Он затолкал ее в угол шкафа и закрыл дверь.

Гарри было почти нечего сказать. Он сидел со своей банкой пива.

– Как Лора? – спросил он.

– А, – сказал Роберт, – между нами с Лорой все кончено.

– Что случилось?

– Вечный образ роковой женщины. Всегда как на сцене. Она меня довела. Всюду западала на мужиков – в магазине, на улице, в кафе, везде и на всех. Не важно на кого, лишь бы это был мужчина. Она запала даже на парня, который ошибся номером. Это было невыносимо.

– А сейчас ты один?

– Нет, у меня другая. Бренда. Ты с ней знаком.

– Ах да, Бренда. Хорошая девушка.

Гарри сидел и пил пиво. У Гарри никогда не было женщины, но он постоянно о них говорил. В Гарри было что-то отталкивающее. Роберт не стал поддерживать разговор, и вскоре Гарри ушел. Роберт подошел к стенному шкафу и извлек оттуда Стеллу.

– Шлюха проклятая! – сказал он. – Ты ведь изменяешь мне, правда?

Стелла не ответила. Она стояла и казалась невозмутимой и строгой. Он влепил ей славную оплеуху. Скорее солнце погаснет, чем какой-нибудь бабе сойдет с рук измена Бобу Уилкенсону. Он влепил ей еще одну славную оплеуху.

– Манда! Ты бы и с четырехлетним мальчишкой еблась, встань у него конец!

Он снова влепил ей пощечину, потом схватил ее и поцеловал. Он целовал ее без конца. Потом залез ей руками под платье. Она была хорошо сложена, очень хорошо. Стелла напоминала ему его школьную учительницу алгебры. Трусиков на Стелле не было.

– Шлюха, – сказал он, – у кого твои трусики? Потом его пенис начал давить на ее передок. Отверстия не было. Но Роберта охватила всепоглощающая страсть. Он вставил Стелле между верхними частями бедер. Там было гладко и тесно. Он принялся упорно трудиться. В какой-то миг он почувствовал себя крайне неловко, потом его страсть возобладала, и он, продолжая трудиться, начал осыпать поцелуями ее шею.

Роберт вымыл Стеллу посудной тряпкой, убрал в стенной шкаф за пальто, прикрыл дверь и еще успел посмотреть по телевизору заключительную четверть матча между «Детройтскими Львами» и «Лос-Анджелесскими Баранами».

Все складывалось для Роберта весьма неплохо. Он уладил некоторые вопросы. Купил Стелле несколько пар трусиков, пояс с резинками, длинные тонкие чулки, браслет на запястье.

Купил он ей и серьги и был потрясен, когда обнаружил, что у его любимой отсутствуют уши. Под всей этой копной волос недоставало ушей. Он все равно прикрепил серьги липкой лентой. Но были и свои преимущества – ему не надо было водить ее обедать, на вечеринки, на скучные фильмы; все эти светские удовольствия, которые так много значат для обыкновенной женщины, были ни к чему. И еще были ссоры. Без ссор никуда – хотя бы и с манекеном. Она не отличалась словоохотливостью, но он был уверен, что однажды она ему сказала: – Ты самый лучший любовник. Тот старый еврей никуда не годился. Ты любишь душой, Роберт.

Да, были и преимущества. Она не походила ни на одну из его знакомых женщин. Ей никогда не хотелось заняться любовью в неподходящий момент. Она умела выбирать для этого время. И еще у нее не бывало месячных. И он мог всегда ею овладеть. Он отрезал у нее с головы немного волос и приклеил их ей между бедрами.

Поначалу связь была чисто сексуальная, но мало-помалу он начал влюбляться в Стеллу, он чувствовал, как это происходит. Решил было обратиться к психиатру, но потом передумал. В конце концов, так ли уж необходимо любить живого человека? Такая любовь недолговечна. Между людьми возникает слишком много разногласий, и то, что начинается с любви, слишком часто кончается враждой.

Вдобавок, лежа со Стеллой в постели, ему не приходилось выслушивать россказни обо всех ее бывших любовниках. О том, какая у Карла большая штуковина, но как редко Карл пускал ее в ход. И как здорово танцевал Луи, Луи мог бы многого добиться в балете, а не торговать страховыми полисами. И как хорошо умел целоваться Марти. У него была манера сплетать языки. И так далее. И тому подобное. Правда, Стелла вспомнила старого еврея. Но только однажды.

Роберт уже недели две прожил со Стеллой, когда позвонила Бренда.

– Да, Бренда? – ответил он.

– Роберт, ты совсем перестал мне звонить.

– Я был ужасно занят, Бренда. Меня назначили управляющим, я теперь сбытом заведую, пришлось в конторе все перетряхивать.

– Это правда?

– Да.

– Роберт, что-то не так…

– В каком смысле?

– Я по голосу чувствую. Что-то происходит. Что, черт возьми, происходит, Роберт? Появилась другая женщина?

– Не совсем.

– То есть как это «не совсем»?

– О боже!

– В чем дело? В чем дело? Роберт, что-то происходит. Я сейчас приеду.

– Да ничего не происходит, Бренда.

– Ах ты сукин сын, ты от меня что-то скрываешь! Что-то происходит. Я приеду! Сейчас!

Бренда повесила трубку, а Роберт подошел к Стелле, взял ее и поставил в стенной шкаф, в самый дальний угол. Он снял с вешалки пальто и набросил на Стеллу. Потом вернулся в комнату, сел и стал ждать.

Дверь распахнулась, и в комнату вбежала Бренда.

– Так что же здесь, черт возьми, происходит? В чем дело?

– Слушай, малышка, – сказал он, – все нормально. Успокойся.

У Бренды были чудесные формы. Груди немного отвисли, зато у нее были превосходные ножки и красивая жопа. В глазах навсегда застыл безумный, растерянный взгляд. Избавиться от этого своего взгляда она никогда не могла. Порой, после любовных утех, глаза ее какое-то время лучились покоем, но это продолжалось недолго.

– Ты меня еще даже не поцеловал! Роберт встал с кресла и поцеловал Бренду.

– Господи, да разве это поцелуй! В чем дело? – спросила она. – Что происходит?

– Ничего, абсолютно ничего…

– Если не скажешь, я закричу!

– Говорю тебе, ничего.

Бренда закричала. Она подошла к окну и стала кричать. Ее крик слышала вся округа. Потом она умолкла.

– Боже, Бренда, больше не надо! Я прошу тебя!

– Нет, буду! Буду! Скажи мне, что происходит, Роберт, или я опять закричу!

– Хорошо, – сказал он, – подожди. Роберт подошел к стенному шкафу, снял со Стеллы пальто и вытащил ее.

Что это? – спросила Бренда. – Что это?

– Манекен.

– Манекен? Ты хочешь сказать?..

– Я хочу сказать, что влюблен в нее.

– О боже мой! В каком смысле? В эту штуковину? В эту штуковину?

– Да.

– Ты любишь эту штуковину больше, чем меня? Этот кусок целлулоида, или из какого там дерьма она сделана? Ты хочешь сказать, что любишь эту штуковину больше, чем меня?

– Может быть, ты берешь ее с собой в постель? Может быть, ты с ней… с этой штуковиной кое-чем занимаешься?

– Да. Ох…

И тут Бренда закричала по-настоящему. Принялась драть глотку, стоя как вкопанная. Роберт решил, что она никогда не замолкнет. Потом она бросилась на манекен и давай его царапать и колотить. Манекен упал и ударился о стену. Бренда выбежала из дома, вскочила в машину и отъехала на бешеной скорости. Она с грохотом врезалась в бок стоявшего у обочины автомобиля, вырулила и поехала дальше.

Роберт подошел к Стелле. Голова отломилась и закатилась под кресло. На полу возникли разводы белого вещества. Одна рука свободно болталась, сломанная, торчали две проволочки. Роберт сел в кресло. Посидел. Потом встал и вошел в ванную, постоял там минутку и снова вышел. Из коридора ему была видна голова под креслом. Он разрыдался. Это было ужасно. Он не знал, что делать. Он вспомнил, как похоронил мать и отца. Но это было совсем другое. Совсем другое. Он просто стоял в коридоре, плакал и ждал. Оба глаза Стеллы были открыты, холодны и прекрасны. Они неотрывно смотрели на него.

Два пропойцы

Мне было двадцать с небольшим, и, хотя я крепко пил и ничего не ел, силенок во мне еще не поубавилось. Я имею в виду физическую силу, а это большая удача, особенно когда почти все остальное идет наперекосяк. Рассудок мой бунтовал против моей участи и всей жизни, и утихомирить его можно было только выпивкой, выпивкой, выпивкой. Я шел по дороге, было пыльно, грязно и жарко, штат назывался, кажется, Калифорния, но сейчас я уже не уверен. Это была пустыня. Я шел по дороге, носки мои затвердели, расползлись и воняли, гвозди торчали сквозь стертые подметки башмаков и впивались мне в ноги, и приходилось подкладывать в башмаки картон – картон, газету, все, что под руку попадется. Гвозди сквозь все это пробивались, и надо было либо подкладывать еще что-нибудь, либо переворачивать эту дрянь вверх дном, либо придавать ей новую форму.

Рядом остановился грузовик. Я не обратил на него внимания и продолжал идти. Грузовик снова завелся, и мужик покатил рядом со мной.

– Малыш, – сказал мужик, – работа нужна?

– Кого надо убить? – спросил я.

– Никого, – сказал мужик, – давай залезай. Я стал обходить грузовик, а когда добрался до другой стороны, дверь была открыта. Я поднялся на подножку, скользнул в кабину, захлопнул дверь и откинулся на спинку кожаного сиденья. Я укрылся от солнца.

– Отсосешь у меня, – сказал мужик, – получишь пять зеленых.

Я крепко вмазал ему правой в живот, левой достал где-то между ухом и шеей, добавил правой в рот, и грузовик съехал с дороги. Я схватился за баранку и вырулил обратно на полосу. Потом выключил мотор и затормозил. Я вылез из машины и опять пошел по дороге. Минут через пять грузовик уже снова катил рядом со мной.

– Малыш, – сказал мужик, – извини. Я не это имел в виду. Я не хотел сказать, что ты гомик. Хотя от гомика в тебе что-то есть. А что, разве плохо гомиком быть?

– Сдается мне, если ты гомик, то нет.

– Давай, – сказал мужик, – садись. У меня есть для тебя настоящая честная работенка. Заработаешь деньжат, встанешь на ноги.

Я опять влез в кабину. Мы поехали.

– Извини, – сказал он, – физиономия у тебя и вправду бандитская, но посмотри на свои руки. У тебя же дамские руки.

– Насчет моих рук не волнуйся, – сказал я.

– Так ведь работенка не из легких. Шпалы грузить. Грузил когда-нибудь шпалы? Тяжелая работа.

– Я всю жизнь занимаюсь тяжелой работой.

– Ладно, – сказал мужик, – годится.

Мы поехали молча, грузовик трясло на ухабах. Кругом была только пыль, пыль да пустыня. Физиономия у мужика мало что выражала, в нем вообще было мало примечательного. Но порой всякая мелюзга, которая долго живет на одном месте, добивается кое-какого престижа и власти. Он имел грузовик и нанимал работяг. Порой приходится с этим мириться.

Мы ехали дальше, а по дороге шел старикашка. Ему было никак не меньше сорока пяти. Для дороги это уже старость. Мистер Бёркхарт – свое имя он мне назвал – сбавил скорость и спросил старикашку:

– Эй, дружище, хочешь заработать пару зеленых?

– Конечно, сэр! – сказал старикашка.

– Подвинься. Пусть сядет, – сказал мистер Бёркхарт.

Старикашка сел, а от него и вправду воняло – перегаром, потом, мукой смертной. Наконец мы подъехали к месту, где стояло несколько зданий. Вылезли вместе с Бёркхартом из машины и зашли в какой-то пакгауз. Там был парень в зеленом козырьке от солнца и с множеством резинок на левом запястье. Сам лысый, но руки заросли тошнотворно длинным светлым волосом.

– Здравствуйте, мистер Бёркхарт, – сказал он, – я гляжу, вы подыскали себе еще парочку пропойц.

– Вот список, Джесси, – сказал мистер Бёрк-харт, и Джесси принялся ходить и подбирать товары по списку.

На это ушло какое-то время. Потом он закончил.

– Что-нибудь еще, мистер Бёркхарт? Пару бутылок дешевого вина?

– Мне вина не надо, – сказал я.

– Ладно, – сказал старикашка, – я возьму обе бутылки.

– Это в счет заработка, – сказал старикашке Бёркхарт.

– Не имеет значения, – сказал старикашка, – вычитайте из заработка.

– Тебе точно не нужна бутылка? – спросил меня Бёркхарт.

– Ладно, – сказал я, – бутылку беру.

У нас была палатка, в ту ночь мы пили вино, а старикашка рассказывал мне о своих передрягах. Он лишился жены. Жену он все еще любил. Он все время думал только о ней. Прекрасная женщина. Раньше он преподавал математику. Но лишился жены. Второй такой женщины не сыщешь. Ну и так далее.

Господи, когда мы проснулись, старикашку мутило, да и мне было не намного лучше, солнце уже встало и светило вовсю, и мы отправились на работу – складывать железнодорожные шпалы. Их надо было складывать в штабеля. Начинать штабель было легко. Но когда мы добирались доверху, приходилось считать. «Раз, два, три», – считал я, и тогда мы бросали шпалу.

На голову старикашка повязал платок, спиртное лилось у него из головы и впитывалось в платок, и платок намок и потемнел. Время от времени сквозь гнилую перчатку мне в руку вонзалась заноза от одной из железнодорожных шпал. Обычно такая боль бывает нестерпимой, и я бы бросил работу, но усталость притупляла чувства, и вправду основательно притупляла. Когда это случалось, я попросту злился – мне даже хотелось кого-нибудь прикончить, но когда я озирался вокруг, там были только песок, да отвесные скалы, да сухое, как печь, ярко-желтое солнце, и некуда было податься.

Время от времени железнодорожная компания извлекала старые шпалы и заменяла их новыми. Старые оставались лежать рядом с путями. Ничего страшного со старыми шпалами не происходило, но компания бросала их там, а Бёркхарт нанимал ребят вроде нас складывать их в штабеля, которые увозил на своем грузовике и продавал. Сдается мне, им находили множество применений. На некоторых ранчо их втыкали в землю, протягивали между ними колючую проволоку, и получалась ограда. Думаю, применяли их и как-нибудь по-другому. Я не интересовался.

Это походило на любую другую невыполнимую работу – ты устаешь, хочешь все бросить, потом устаешь еще больше и забываешь все бросить, а минуты стоят на месте, в пределах одной минуты ты проживаешь целую вечность, ни надежды, ни выхода, в западне, отупение мешает все бросить, а если и бросишь, податься некуда.

– Малыш, я лишился жены. Какая это была чудесная женщина! Я только о ней и думаю. Нет ничего на свете лучше хорошей женщины.

– Ага.

– Эх, нам бы сейчас немного вина.

– Вина у нас нет. Придется обождать до вечера.

– Интересно, пропойц кто-нибудь понимает?

– Только другие пропойцы.

– Как по-твоему, эти занозы у нас в руках до сердца доползут?

– И не надейся. Нам всегда не везет. Появились двое индейцев и стали на нас смотреть. Они долго смотрели. Когда мы со старикашкой сели на шпалу перекурить, один из индейцев к нам подошел.

– Вы все делаете неправильно, – сказал он.

– В каком смысле? – спросил я.

– Вы работаете, когда в пустыне самая жара. А надо пораньше вставать и управляться с работой, пока еще прохладно.

– Ты прав, – сказал я, – спасибо.

Индеец был прав. Я решил, что мы должны пораньше вставать. Но нам это так и не удалось. Старикашку всегда слишком мутило после ночной попойки, и я ни разу не сумел поднять его вовремя.

– Еще пять минут, – говорил он, – всего пять минут.

Наконец в один прекрасный день силы покинули старика. Он не мог больше поднять ни одной шпалы. Он то и дело просил за это прощения.

– Все нормально, папаша.

Мы вернулись в палатку и стали ждать вечера. Папаша лежал и говорил. Говорил он только о своей бывшей жене. Я слушал истории о его бывшей жене весь день, до самого вечера. Потом заявился Бёркхарт.

– Боже мой, ребята, да вы сегодня почти ничего не сделали. Рассчитываете как сыр в масле кататься?

– Мы закончили, Бёркхарт, – сказал я, – ждем, когда нам заплатят.

– Я думаю, вам вовсе не стоит платить.

– Если ты вообще когда-нибудь думаешь, – сказал я, – ты заплатишь.

– Пожалуйста, мистер Бёркхарт, – сказал старикашка, – прошу вас, мы ведь чертовски упорно трудились, честное слово!

– Бёркхарт знает, как мы потрудились, – сказал я, – он считал штабеля, как и я.

– Семьдесят два штабеля, – сказал Бёркхарт.

– Девяносто штабелей, – сказал я.

– Семьдесят шесть, – сказал Бёркхарт.

– Девяносто, – сказал я.

– Восемьдесят, – сказал Бёркхарт.

– По рукам, – сказал я.

Бёркхарт достал карандаш и бумагу и вычел с нас за вино, питание, транспорт и жилье. Нам с папашей вышло по восемнадцать долларов за пять дней работы. Мы взяли деньги. И бесплатно доехали до города. Бесплатно? Бёркхарт во всех смыслах нас наебал. Но орать о нарушении закона мы не могли, ведь когда у вас нет денег, закон больше не действует.

– Ей-богу, – сказал старикашка, – сегодня я и вправду напьюсь. Сегодня я напьюсь вдрабадан. А ты, малыш?

– Не думаю.

Мы зашли в единственный бар в городе и сели. Папаша заказал вина, а я – пива. Старикашка опять пустился в россказни о своей бывшей жене, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась молодая мексиканка и села рядом со мной. Почему они всегда спускаются по лестнице именно так, как в кино? Я даже почувствовал себя персонажем фильма. Я угостил ее пивом. Она сказала: «Меня зовут Шерри», а я сказал: «Это не мексиканское имя», а она сказала: «А зачем обязательно мексиканское?», и я сказал: «Вообще-то не обязательно».

И наверху это обошлось мне в пять долларов, а сначала она меня как следует вымыла, вымыла и потом. Она мыла меня водой из белого тазика, на котором были нарисованы цыплята, гоняющиеся друг за другом. За десять минут она заработала столько денег, сколько я зарабатывал за сутки с несколькими часами в придачу. Яснее ясного, что в финансовом смысле куда выгоднее иметь манду, чем елду.

Когда я спустился в бар, старикашка уже сидел, уронив голову на стойку. Его пробрало. В тот день мы ничего не ели, и сопротивляемость организма отсутствовала. Возле его головы лежал доллар с мелочью. В какую-то минуту я решил было взять старикашку с собой, но я даже о себе не мог позаботиться. Я вышел на улицу. Было прохладно, и я пошел на север.

Мне было жаль оставлять папашу на растерзание тамошним стервятникам. Потом я подумал, вспоминает ли когда-нибудь о старикашке его жена. Я решил, что не вспоминает, а если и вспоминает, то вряд ли так же, как он вспоминает о ней. Вся земля кишит грустными страдальцами вроде него. Мне нужно было где-то переночевать. Кровать, в которой я лежал с мексиканкой, была первой моей кроватью за три недели.

Несколькими ночами раньше я обнаружил, что, когда холодает, занозы у меня в руке начинают пульсировать. Я чувствовал, где находится каждая из них. Начинало холодать. Не могу сказать, что я ненавидел мир мужчин и женщин, но я чувствовал некоторое отвращение, отделявшее меня от ремесленников и лавочников, любовников и лгунов, и ныне, спустя десятилетия, я чувствую то же самое отвращение. Конечно, это всего лишь история одного человека, взгляд одного человека на действительность. Если станете читать дальше, быть может, следующая история окажется повеселее. Надеюсь, что так и будет.