Текст книги "Юг без признаков севера (сборник)"

Маджа Туруп

Эта история широко освещалась прессой и телевидением, а сама леди должна была написать книгу. Леди звали Эстер Адамс, дважды разведена, двое детей. Ей уже стукнуло тридцать пять, и можно было предположить, что увлечение это станет последним. Уже появились морщины, обвисла грудь, делались толще лодыжки и икры, возникли первые признаки живота. Америке издавна внушали, что красота свойственна только молодости, и особенно это касается лиц женского пола. Но Эстер Адамс была наделена печальной красотой безысходности и грядущей гибели. Ощущением грядущей гибели от нее веяло за версту, и это придавало ей некую сексуальную притягательность – так привлекает к себе доведенная до отчаяния увядающая женщина в баре, битком набитом мужчинами. Эстер хорошенько осмотрелась, поняла, что от американских мужиков проку мало, и села в самолет, направлявшийся в Южную Америку. В джунгли она вошла с фотокамерой, портативной пишущей машинкой, утолщающимися лодыжками и белой кожей – и отхватила себе людоеда, чернокожего людоеда: Маджу Турупа. У Маджи Турупа было чудесное выражение лица. Казалось, на его лице отразились ровно тысяча похмелий и ровно тысяча трагедий. И это чистая правда – он пережил ровно тысячу похмелий, а источником всех трагедий было одно: орудие Маджи Турупа, его огромное орудие. Ему отказывали все девушки селения. Двух девушек он разорвал своим орудием насмерть. В одну он проник с фронта, в другую – с тыла. Не важно.

Маджа был одиноким мужчиной, он пил и предавался раздумьям о своем одиночестве, пока не появилась Эстер Адамс с проводником, белой кожей и фотокамерой. После официальных представлений и нескольких стаканчиков у костра Эстер вошла в хижину Маджи, выдержала все, на что Маджа Туруп был способен, и попросила еще. Это было чудо для них обоих, и их сочетали браком на трехдневной племенной церемонии, во время которой средь танцев, колдовских заклинаний и хмельного угара были зажарены и съедены взятые в плен представители враждебного племени. А после церемонии, после того как рассеялись все похмелья, начались неприятности. Шаман, обративший внимание на то, что Эстер так и не отведала мяса жареных членов враждебного племени (гарнированного ананасом, маслинами и орехами), объявил во всеуслышание, что она вовсе не белая богиня, а одна из дочерей злого бога Ритикана. (Много веков назад Ритикана изгнали из племенного рая за отказ употреблять в пищу что бы то ни было, кроме фруктов, овощей и орехов.) Это заявление привело к расколу в племени, и двоих друзей Маджи Турупа немедленно умертвили за разговоры о том, что способность Эстер управляться с орудием Маджи – уже само по себе чудо, а тот факт, что человеческое мясо в ином виде она в рот не берет, ей можно простить, по крайней мере временно.

Эстер и Маджа сбежали в Америку, точнее в Северный Голливуд, где Эстер принялась хлопотать о предоставлении Мадже Турупу американского гражданства. Как бывшая школьная учительница, Эстер начала учить Маджу пользоваться одеждой, английским языком, калифорнийскими винами и пивом, телевизором и едой, купленной в соседнем магазине самообслуживания. Телевизор Маджа не только смотрел, он выступил по нему вместе с Эстер, и они публично объяснились в любви. После чего они вернулись в свою квартиру в Северном Голливуде и предались любовным утехам. Потом Маджа сидел посреди ковра со своими учебниками английской грамматики, пил пиво с вином, играл на бонгах и тянул на одной ноте родные напевы. Эстер трудилась над книгой о Мадже и Эстер. Книгу ждали в крупном издательстве. Эстер оставалось лишь все записать.

Как-то утром, часов в восемь до полудня, я лежал в постели. Накануне я проиграл сорок долларов на ипподроме «Санта-Анита», мои сбережения в Калифорнийском федеральном банке катастрофически таяли, и за целый месяц я не написал ни одной приличной статьи. Зазвонил телефон. Я проснулся, подавил рвотный позыв, прокашлялся, поднял трубку.

– Чинаски?

– Да?

– Это Дэн Хадсон.

Дэн выпускал в Чикаго журнал «Пламя». Платил он неплохо. Он был и редактором, и издателем.

– Привет, Дэн, мать твою.

– Слушай, есть работенка – аккурат по твоей части.

– Отлично, Дэн. А о чем речь?

– Я хочу, чтобы ты взял интервью у той суки, что вышла замуж за людоеда. ПОБОЛЬШЕ секса. Перемешай любовь с ужасами, понял?

– Понял. Я этим всю жизнь занимаюсь.

– Если успеешь до двадцать седьмого марта, считай, что пятьсот долларов у тебя в кармане.

– Дэн, да за пятьсот долларов я из Берта Рейнольдса лесбиянку сделаю.

Дэн дал мне адрес и номер телефона. Я встал, ополоснул лицо, принял две таблетки алказельцера, откупорил бутылку пива и позвонил Эстер Адамс. Я сказал, что хочу осветить в печати ее отношения с Маджой Турупом как одну из величайших любовных историй двадцатого столетия. Для читателей журнала «Пламя». Я заверил ее, что это поможет Мадже получить американское гражданство. Она дала согласие на интервью в час пополудни.

Это была квартира на третьем этаже, в доме без лифта. Дверь открыла она. Маджа сидел на полу со своими бонгами и пил из горлышка недорогой портвейн. Он был босиком, в облегающих джинсах и белой футболке в черную полоску. Эстер оделась точно так же. Она принесла мне бутылку пива, я взял из пачки на столике сигарету и приступил к интервью.

– Когда вы с Маджой познакомились? Эстер назвала дату. Кроме того, она точно назвала время и место.

– Когда вы впервые почувствовали любовное влечение к Мадже? Какие обстоятельства этому сопутствовали?

– Ну что ж, – сказала Эстер, – это было…

– Она любить меня, когда я давать ей штуковину, – сообщил Маджа с ковра.

– Он довольно быстро выучил английский, не правда ли?

– Да, у него блестящие способности. Маджа взял свою бутылку и сделал изрядный глоток.

– Я втыкать в нее эту штуковину, она говорить: «О боже мой, боже мой, боже мой!» Ха-ха-ха!

– У Маджи изумительное телосложение, – сказала она.

– Она также глотать, – сказал Маджа, – хорошо глотать. Глубокая глотка, ха-ха-ха!

– Я сразу полюбила Маджу, – сказала Эстер, – меня сразило выражение глаз, лица… столь трагическое. И походка. Он ходит, да-да, он ходит почти как тигр.

– Ебля, – сказал Маджа, – мы ебать еблю, ебливую еблю. Я уставать.

Маджа выпил еще. Он посмотрел на меня:

– Ты ебать ее. Я устал. Она большой ненасытный туннель.

– Маджа обладает подлинным чувством юмора, – сказала Эстер, – это меня тоже в нем привлекает.

– Во мне тебя влекает одно, – сказал Маджа, – мой мочезарядный телеграфный столб.

– Маджа пьет с самого утра, – сказала Эстер, – вы должны его извинить.

– Может, я приду потом, когда он будет себя получше чувствовать?

– Да, наверное, это разумно.

Эстер назначила мне встречу на следующий день, в два часа пополудни.

Это ровным счетом ничего не меняло. Все равно мне были нужны фотографии. У меня был один знакомый спившийся фотограф, некто Сэм Джейкоби, который хорошо знал свое дело и взял бы за работу по-божески. Я привел его с собой. День выдался солнечный, слой смога был очень тонкий. Мы подошли к двери, и я позвонил. Ответа не последовало. Я позвонил еще раз. Дверь открыл Маджа.

– Эстер не дома, – сказал он, – она в магазин. – Мы условились встретиться ровно в два. Я хотел бы войти и подождать.

Мы вошли и сели.

– Я играть вам на барабанах, – сказал Маджа. Он сыграл на барабанах и спел несколько протяжных песен, рожденных в джунглях. У него получалось весьма неплохо. На нем были те же джинсы и полосатая футболка.

– Ебля, ебля, ебля, – сказал он, – это все, чего она хотеть. Она делать меня сумасшедший.

– Скучаешь по джунглям, Маджа?

– Главное – не срать против течения, папаша.

– Но она любит тебя, Маджа.

– Ха-ха-ха!

Маджа сыграл нам еще одно соло на барабанах. Даже пьяный он делал это неплохо.

Когда Маджа закончил, Сэм сказал мне: – Как по-твоему, у нее в холодильнике может быть пиво?

– Вполне.

У меня что-то нервишки пошаливают. Мне нужно пиво.

– Сходи посмотри. Возьми парочку. Я ей потом куплю. Надо было с собой взять.

Сэм встал и ушел на кухню. Я услышал, как открывается дверца холодильника.

– Я пишу о вас с Эстер статью, – сказал я Мадже.

– Не женщина, а большая яма. Никогда не заткнуть. Как вулкан.

Я услышал, как Сэм на кухне блюет. Он был запойным пьяницей. Я знал, что он пришел с похмелья. И тем не менее он был одним из лучших фотографов. Потом стало тихо. Сэм вышел. Он сел. Пива он не принес.

– Я снова играть на барабанах, – сказал Маджа.

Он снова сыграл на барабанах. У него все еще получалось неплохо. Хотя и похуже, чем в прошлый раз. Вино возымело действие.

– Идем отсюда, – сказал мне Сэм.

– Надо дождаться Эстер, – сказал я.

– Идем, старина, – сказал Сэм.

– Ребята, хотеть немного вина? – спросил Маджа.

Я встал и пошел на кухню за пивом. Сэм увязался за мной. Я направился к холодильнику.

– Прошу тебя, не открывай! – сказал он.

Сэм подошел к раковине и вновь принялся блевать. Я посмотрел на холодильник. Открывать не стал. Когда Сэм проблевался, я сказал:

– Ладно, идем.

Мы вышли в переднюю комнату, где все еще сидел подле своих бонгов Маджа.

– Я играть барабан еще раз, – сказал он.

– Спасибо, Маджа, не надо.

Мы вышли, спустились по лестнице и оказались на улице. Сели в мою машину. Я отъехал. Что сказать, я не знал. Сэм не сказал ни слова. Мы находились в деловом районе. Я подъехал к бензоколонке и велел служителю залить полный бак обычного. Сэм вышел из машины и направился к телефонной будке звонить в полицию. Я увидел, как Сэм выходит из будки. Заплатил за бензин. Интервью я не получил. И недосчитался пятисот долларов. Я ждал, когда Сэм дойдет до машины.

Убийцы

Гарри только что слез с товарняка и шел теперь по Аламеда в бар Педро – выпить кофе за пятак. Было раннее утро, но он помнил, что открывают в пять. У Педро можно было за пятак сидеть часа два. Сидеть и думать. Вспоминать, в какие моменты все в жизни шло гладко, а в какие – наперекосяк.

Они уже открылись. Молодая мексиканка, подававшая кофе, посмотрела на него как на человека. Бедняки знают жизнь. Хорошая девчонка. Ну, неплохая. Они приносят горе. Все приносит горе. Он вспомнил где-то услышанное: «Жизнь – горе по определению».

Гарри уселся за дряхлый столик. Кофе подали хороший. Ему тридцать восемь, а он уже конченый. Он попивал кофе и вспоминал, когда у него все шло гладко, а когда – наперекосяк. Ему все надоело – фокусы со страховкой, малюсенькие конторы, высокие стеклянные перегородки, клиенты; ему надоело болтать с женой, щупать секретарш в лифтах и коридорах, надоели встречи Рождества и Нового года, дни рождения, взносы за автомобиль и за мебель, свет, газ, вода – весь этот чертов комплект бытовых потребностей.

Он устал и бросил все, вот. Вслед за тем развелся с женой, вслед за тем запил – и выпал из жизни. У него ничего не было, и он вдруг осознал, что ничего не иметь тоже непросто. Это тоже своего рода бремя. Найти компромиссный путь – и будет полегче. Но мужчине, похоже, особо выбирать не приходится – либо лезешь вон из кожи, либо оказываешься на дне.

Гарри поднял глаза и увидел напротив мужчину, который тоже пил кофе за пятак. Ему было лет сорок. В таких же лохмотьях, как и Гарри. Он скрутил папиросу и, закуривая, посмотрел на Гарри.

– Как дела?

– Вопрос что надо, – сказал Гарри.

– Ага, догадываюсь. Они пили кофе.

– Удивительно, как можно так низко пасть.

– Ага, – сказал Гарри.

– Кстати, если интересно, меня зовут Уильям.

– А меня Гарри.

– Можешь звать меня Биллом.

– Спасибо.

– У тебя вид человека, зашедшего в какой-то тупик.

– Я просто устал шататься, до смерти устал.

– Хочешь обратно в общество, Гарри?

– Нет, дело не в этом. Но завязать хочу.

– Существует самоубийство.

– Знаю.

– Слушай, – сказал Билл. – Можно перехватить немного деньжат, а там будет видно.

– Это да, но как?

– Ну, есть одна работенка. Правда, рискованная.

– И какая же?

– Я одно время грабил дома. Дело стоящее. Мне не повредит хороший напарник.

– Ладно. Я уже готов на все. Меня тошнит от водянистых бобов, залежалых пончиков, миссионеров, проповедников, храпа…

– Главное – найти место, – сказал Билл.

– У меня два бакса.

– Ладно, встретимся около полуночи. Карандаш есть?

– Нет.

– Погоди. Сейчас принесу.

Билл вернулся с огрызком карандаша. Он взял салфетку и что-то на ней написал.

– Садишься на автобус до Беверли-Хиллз и просишь водителя остановить вот тут. Проходишь два квартала на север. Там я буду тебя ждать. Доберешься?

– Приеду.

– Жена-то есть, дети? – спросил Билл.

– Были, – ответил Гарри.

Ночью было холодно. Гарри вылез из автобуса и прошел два квартала на север. Было очень, очень темно. Билл стоял и курил самокрутку. Не на виду стоял, а в сторонке, возле больших кустов.

– Привет, Билл.

– Привет, Гарри. Ну как, готов освоить доходную специальность?

– Готов.

– Хорошо. Я тут все обшарил. И кажется, нашел то, что надо. На отшибе. Деньгами прямо воняет. Испугался?

– Не испугался.

– Отлично. Иди за мной и не дергайся. Гарри шел за Биллом полтора квартала по тротуару, потом Билл шмыгнул в заросли и выбрался на большую лужайку. Они вошли во двор дома. Большой двухэтажный особняк. Билл остановился у окна. Разрезал ножом сетку, замер, прислушался. Тихо, как на кладбище. Билл отцепил сетку и сдернул ее. Взялся за окно. Окно не поддавалось. «Боже, – подумал Гарри. – Это не профессионал. Это какой-то придурок». Наконец окно открылось, и Билл полез вовнутрь. Гарри увидел, как тот вихляет задом. Вот умора, подумал он. Не по-мужски как-то.

– Залезай, – тихо сказал изнутри Билл. Гарри залез. И впрямь воняло деньгами – и мебельной политурой.

– Господи, Билл. Я боюсь. Это бесполезно.

– Говори тише. Ты же не хочешь больше жрать свои водянистые бобы, так?

– Нет.

– Так будь мужчиной.

Гарри стоял, а Билл не торопясь открывал ящики и рассовывал вещи по карманам. Они, похоже, оказались в столовой. Билл набивал карманы ложками, ножами и вилками.

«И что мы на этом выручим?» – подумал Гарри.

Билл засовывал серебро в карманы пальто. Вдруг он выронил нож. Пол был жесткий, без ковра, и раздался грохот.

– Кто здесь?

Билл и Гарри молчали.

– Кто здесь, я спрашиваю?

– Что случилось, Сеймур? – послышался женский голос.

– Мне послышался какой-то шум. Меня что-то разбудило.

– Ой, спи.

– Нет. Я слышал какой-то шум.

Гарри услышал скрип кровати и шаги. Дверь открылась, и в столовую вошел человек. Он был в пижаме, парень лет двадцати шести – двадцати семи, с козлиной бородкой и длинными волосами.

– Эй, уроды, что вы делаете в моем доме? Билл обернулся к Гарри:

– Иди в спальню. Там должен быть телефон. Не давай ей звонить. С этим я разберусь.

Гарри направился в спальню, отыскал вход, вошел и увидел блондинку лет двадцати трех, с длинными волосами, в чудесной пижаме, с грудями наружу. У ночного столика стоял телефон, но она его не трогала. Она прижала ладонь к губам. Она сидела на кровати.

– Молчи, – сказал Гарри, – а то убью.

Он стоял, смотрел на нее. Он вспомнил жену. Такая ему и не снилась. Гарри прошиб пот, у него закружилась голова. Они смотрели друг на друга.

Гарри сел на кровать.

– Не трогай мою жену, убью! – закричал парень.

Билл ввел его в спальню. Он накрепко стиснул ему руки и тыкал в спину ножом.

– Никто не трогает твою жену, старик. Скажи, где ты хранишь свои вонючие деньги, и мы уйдем.

– Я же сказал, все мои деньги в бумажнике. Билл еще крепче стиснул ему руки и сильнее ткнул ножом. Парень вздрогнул.

– Драгоценности, – сказал Билл. – Где драгоценности?

– Наверху.

– Давай веди меня!

Гарри увидел, как Билл выводит парня из комнаты. Он по-прежнему смотрел на девушку, а она на него. Голубые глаза, расширенные от страха зрачки.

– Не смей кричать, – сказал он, – а то убью. Ей-богу, убью.

У нее задрожали губы. Они были розовые, бледные-бледные, и он полез ее целовать. Он был весь заросший и отвратительный, от него воняло, а она была белая, нежно-белая, дрожащая, беззащитная.

Он схватил ее за голову. Потом отстранился и посмотрел ей в глаза.

– Ты шлюха, – сказал он, – шлюха чертова. Он снова поцеловал ее, еще свирепее. Они упали на кровать. Не отпуская ее, он стягивал башмаки. Потом ковырялся с брюками, наконец снял их, не отпуская ее, не прекращая целовать…

– Шлюха, чертова шлюха.

– Нет! Господи, нет. Только не это, подонки! Гарри не слышал, как они вошли. Парень закричал. Гарри услышал, как что-то булькнуло. Он обернулся. Парень лежал на полу с перерезанным горлом; его кровь мерно стекала на пол.

– Ты убил его! – сказал Гарри.

– Он орал.

– Не надо было его убивать.

– Не надо было его жену насиловать.

– Я не изнасиловал ее, а ты его убил.

Тут заорала она. Гарри закрыл ей рот рукой.

– Что будем делать? – спросил он.

– Надо и ее убить. Свидетель же.

– Я не могу убивать ее.

– Я ее убью.

– Но не просто же так убивать ее.

– Ну, давай поимей ее.

– Засунь ей что-нибудь в рот.

– Сейчас устрою, – сказал Билл. Он вытащил из комода шарф и засунул ей в рот. Потом разорвал наволочку на лоскуты и завязал рот.

– Давай, – сказал Билл.

Девушка не сопротивлялась. Ее, похоже, парализовало от страха.

Гарри кончил, и за нее взялся Билл. Гарри смотрел. Вот оно. Так происходит везде. Завоевателям достаются женщины. Они были завоевателями.

Билл слез.

– Мать честная, как хорошо.

– Слушай, Билл, давай не будем убивать ее.

– Она выдаст. Свидетель же.

– Если мы сохраним ей жизнь, она не выдаст. Будет радоваться, что жива осталась.

– Выдаст. Что я, людей не знаю? После выдаст.

– А почему бы ей и не выдать нас, за то, что мы сделали?

– Вот и я говорю, – сказал Билл. – Зачем же ей позволять?

– Давай у нее спросим. Давай поговорим с ней. Давай спросим, что она думает.

– Я знаю, что она думает. Я убью ее.

– Пожалуйста, не надо, Билл. Давай вести себя по-людски.

– Вести себя по-людски? Теперь уже поздно. Если бы ты был мужчиной и держал свой дурацкий хрен при себе…

– Не убивай ее, Билл, я… не вынесу…

– Отвернись.

– Билл, пожалуйста…

– Отвернись, я сказал, мать твою!

Гарри отвернулся. Он не услышал ни звука. Время шло.

– Билл, ну как?

– Все в порядке. Повернись и посмотри.

– Не хочу. Пошли. Уходим отсюда.

Они вылезли через то же самое окно. Была на редкость холодная ночь. Они спустились по темной стороне дома и выбрались через изгородь на улицу.

– Билл…

– Да?

– Мне так спокойно, будто ничего и не произошло.

– Произошло.

Они пошли к остановке. Ночью автобусы ходят редко, можно было прождать целый час. Они стояли на остановке, искали друг на друге пятна крови, но почему-то не могли найти. Потом скрутили по папиросе и закурили.

Вдруг Билл выплюнул папиросу.

– Черт побери! О, черт побери!

– В чем дело, Билл?

– Мы забыли бумажник!

– Тьфу, блядь, – сказал Гарри.

Мужчина

Джордж лежал в фургоне, растянувшись на спине, и смотрел маленький переносной телевизор. Он не помыл посуду после обеда, он не помыл посуду после завтрака, он был небрит, пепел от его самокрутки сыпался ему на майку. Еще горячий. Иногда горячий пепел попадал не на майку, а на тело – тогда он стряхивал его, ругаясь.

В дверь фургона постучали. Он медленно поднялся и открыл дверь. Пришла Констанция. У нее в сумке – непочатая поллитровка виски.

– Джордж, я ушла от этого сукина сына, я больше не могу с ним.

– Сядь.

Джордж открыл поллитровку, достал два стакана, в каждый налил треть виски, две трети воды. Сел рядом с Констанцией на кровать. Она достала из сумки сигарету и закурила. Она была пьяна, и у нее дрожали руки.

– Я и деньги его чертовы взяла. Пока он был на работе, я взяла его чертовы деньги и ушла. Ты не представляешь, как я измучилась с этим сукиным сыном.

– Дай курнуть, – сказал Джордж.

Она протянула сигарету и придвинулась к нему. Джордж обнял ее, прижал к себе и поцеловал.

– Сукин сын, – сказала она, – я соскучилась по тебе.

– Я соскучился по твоим ножкам, Конни. Как же я соскучился по твоим ножкам.

– Они все еще нравятся тебе?

– Да я от одного взгляда возбуждаюсь.

– Я вообще не могу со студентами, – сказала Конни. – Они такие изнеженные, сосунки. У него дома порядок был. Все равно что горничную держать, Джордж. Он все сам делал. Ни единого пятнышка. Он стерильный был, вот что.

– Выпей. Лучше станет.

– И любовью не умел заниматься.

– У него что, не стоял?

– Да нет, стоял. У него всегда стоял. Но он не знал, как сделать женщину счастливой, понимаешь? Он не знал, что нужно делать. Со своими деньгами и образованием – он был ни на что не годен.

– Хотел бы я университетское образование получить.

– Тебе это не нужно. У тебя есть все, что надо, Джордж.

– Да я шестерка просто. Говночист.

– Я же говорю, у тебя есть все, что надо, Джордж. Ты знаешь, как сделать женщину счастливой.

– Да?

– Да. И знаешь еще что? Приходила его мамаша. Мамаша! Два или три раза в неделю. Сидела и смотрела на меня, делая вид, что симпатизирует мне, а обращалась со мной так, как будто я шлюха. Большая гадкая шлюха, которая украла у нее сыночка! Ее драгоценного Уолтера. Боже! Кошмар какой-то!

– Выпей еще, Конни.

Джордж уже допил. Он подождал, пока Конни выпьет, взял у нее стакан и налил обоим.

– Он клялся, что любит меня. А я говорила: «Посмотри на мою пипку, Уолтер». А он не смотрел. «Я не могу смотреть на это», – говорил он. «Это» – вот как он ее называл. Ты же не боишься моей пипки, Джордж?

– Ну, она же не кусала меня пока.

– Зато ты ее кусал, зубками теребил, да, Джордж?

– Вроде да.

– Ты ведь лизал ее, посасывал, да?

– Вроде бы.

– Ты хорошо помнишь, черт побери, Джордж, что ты делал.

– Сколько у тебя денег?

– Шестьсот долларов.

– Мне не нравятся люди, которые грабят друг друга, Конни.

– Поэтому ты и судомой хренов. Ты честный. Но он ведь такой говнюк, Джордж. Он умеет добывать деньги, и я заслуживала все это… его, и его мамашу, и его любовь, любовь его мамаши, его чистенькие тазики, и туалетные столики, и хозяйственные сумки, и новые машины, и кремы после бритья, и его слабенькие эрекции, и его расчудесную любовь. Все для себя, понимаешь, все для себя! Ты знаешь, чего хочет женщина, Джордж.

– Спасибо за виски, Конни. Дай еще сигарету. Джордж вновь наполнил стаканы.

– Я соскучился по твоим ножкам, Конни. Я очень соскучился по твоим ножкам. Мне нравится, что ты носишь каблуки. Я по ним с ума схожу. Эти современные женщины не понимают, чего лишают себя. Каблук придает форму икрам, бедру, заднице, он придает ритм твоему движению. Я страшно завожусь на каблук!

– Ты говоришь как поэт, Джордж. Ты иногда говоришь как поэт. Но все равно ты, черт возьми, судомой.

– Знаешь, чего мне очень хочется?

– Чего?

– Мне очень хочется постегать тебя ремнем по ногам, по заднице и по ляжкам. Я хочу, чтобы ты тряслась и плакала, а когда ты начнешь трястись и плакать, я залью в тебя свою чистую любовь.

– Я не хочу так, Джордж. Ты никогда так раньше не говорил. Ты себя со мной хорошо вел.

– Подними платье.

– Что?

– Подними платье, я хочу увидеть твои ноги целиком.

– Тебе ведь нравятся мои ноги, а, Джордж?

– Встань на свет! Констанция подняла платье.

– Господи, усраться, – сказал Джордж.

– Тебе нравятся мои ноги?

– Я люблю твои ноги!

Джордж придвинулся к Констанции и отвесил ей затрещину. Сигарета выпала у нее изо рта.

– Зачем ты это сделал?

– Ты еблась с Уолтером! Еблась с Уолтером!

– Что за черт?

– Так задери платье! – Нет!

– Делай, что я говорю!

Джордж ударил ее еще раз, сильнее. Констанция подняла юбку.

– Только до трусов! – кричал Джордж. – Не хочу я смотреть на твои трусы.

– Господи, Джордж, что с тобой?

– Ты еблась с Уолтером!

– Джордж, ты, ей-богу, спятил. Я уйду. Дай мне выйти, Джордж!

– Не двигайся, а то убью!

– Ты убьешь меня?

– Клянусь.

Джордж вскочил, налил себе целый стакан чистого виски, выпил и сел рядом с Констанцией. Он взял сигарету и ткнул ей в бедро. Она закричала. Он подержал немного, потом убрал.

– Я мужчина, детка, понимаешь?

– Я знаю, что ты мужчина, Джордж.

– Вот, посмотри на мои бицепсы! – Джордж встал и напряг мышцы. – Красиво, да, детка? Посмотри на мой мускул! Потрогай! Потрогай!

Констанция потрогала его руку. Потом другую.

– Да, у тебя красивое тело, Джордж.

– Я мужчина. Я судомой, но я мужчина, настоящий.

– Я знаю, Джордж.

– Мне не нравится этот сопляк, от которого ты ушла.

– Я знаю.

– Я тоже умею петь. Ты должна послушать, какой у меня голос.

Констанция села. Джордж запел. Спел «Древнюю реку». Потом запел «Никто не знает, сколько горя я пережил». Спел «Сент-Луис блюз». Спел «Боже, благослови Америку», иногда останавливаясь и хохоча. Потом сел рядом с Констанцией. Сказал: «Конни, у тебя красивые ноги». Попросил еще сигарету. Выкурил ее, выпил еще два стакана, потом опустил голову на колени Констанции, прямо на чулки, и сказал: «Конни, я, наверно, ужасный, я сумасшедший, прости, что я ударил тебя, прости, что я прижег тебя сигаретой».

Констанция не поднималась. Она погладила его по волосам, приласкала его и утешила. Вскоре он уснул. Она посидела еще, потом подняла его голову и положила на подушку, взяла его ноги и положила на кровать. Встала, подошла к поллитровке, налила в стакан виски, добавила немного воды и выпила залпом. Подошла к дверце фургона, открыла ее, вышла, потом закрыла. Прошла по двору, открыла ворота и прошла по тропинке под светом полуночной луны. Небо было безоблачно. Как всегда, усыпанное звездами небо над головой. Она вышла на бульвар, пошла на восток и добралась до «Синего зеркала». Вошла внутрь, огляделась и в углу бара увидела пьяного Уолтера. Она подошла и села рядом.

– Соскучился, деточка? – спросила она.

Уолтер поднял глаза. Он узнал ее. Но не ответил. Он посмотрел на бармена, и бармен подошел к нему. Все они были знакомы.