Текст книги "Истории для детей от Чарльза Диккенса в пересказе его внучки"

Истории для детей от Чарльза Диккенса
в пересказе его внучки

© Перевод. А. Николаевская, 2019

© Агентство ФТМ, Лтд., 2019

Трухти Вэк и его дочь Мэг

Трухти – вообще-то странное имя для старика, но так уж прозвали Тоби Вэка, потому что он всегда бегал трусцой, торопясь выполнить свои задания. Он был рассыльным; в его конторе занимались доставкой писем и пакетов для тех, кто очень спешил и не мог отправлять их по почте. В те времена почта была не такой дешевой и быстрой, как нынче. Зарабатывал он немного, в любую погоду с утра до ночи бегал по городу. Но Тоби был веселым человеком, во всем видел только хорошее и благодарил судьбу, когда она ему улыбалась; словом, чувствовал себя гораздо счастливее, чем те, кто даже не знал, что такое голод и нужда. А самой большой радостью для него была его драгоценная, добрая, красивая дочка Мэг, которая очень его любила.

Однажды морозным днем, в конце года, Трухти бегал, как обычно, на своем пятачке возле церкви взад-вперед – слишком долго его никуда не посылали – пытался разогреться; тут как раз колокола пробили двенадцать часов, и Тоби вспомнил об обеде.

– Нет на свете, – заметил он, оглядываясь внимательно вокруг, чтобы убедиться, что к нему никто не бежит, – ничего столь постоянного, как время обеда, и нет ничего на свете столь непостоянного, как обед. Большущая разница между тем и другим.

Так он рассуждал сам с собой, продолжая трусить на пятачке, и не заметил, что к нему кто-то идет.

– Отец! Да отец же! – послышался приятный голос, Тоби повернулся и увидел совсем рядом с собой ясные, красивые глаза своей дочки.

– Что, малыш? – спросил он и расцеловал ее, зажав в ладонях румяное личико. – Что случилось? Я не ждал тебя сегодня, Мэг.

– Я и не собиралась к тебе, – ответила Мэг, улыбаясь отцу и кивая в знак согласия. – Но видишь, пришла! И кое-что с собой прихватила!

– Хочешь сказать, что ты… – заметил Тоби, с любопытством поглядывая на закрытую крышкой корзинку, которую она принесла, – что ты…

– Понюхай, папочка, – предложила Мэг, – только понюхай и угадай, что там.

Тоби быстро втянул воздух, наклонясь к корзинке.

– Ба, да там что-то горяченькое, – сказал он.

Но, к величайшей радости Мэг, он не смог угадать, что же такое пахнет столь восхитительно.

– Уж не кровяная ли колбаса? Свиные ножки? Ливер? Паштет? Сосиски? – перебирал он. И, наконец, с восторгом воскликнул:

– Господи, о чем это я! Это ведь рубец, да?!

И точно, это был рубец.

– Угадал, – сказала Мэг. – Я сейчас постелю холстинку, папочка; я ведь принесла рубец в миске, а миску завернула в платок; и уж коли я решила раз в жизни гордиться собой, расстелить этот платок вместо скатерти и назвать его скатертью никто мне не помешает. Верно, отец?

– Да уж и не знаю, кто бы мог помешать тебе, – сказал Тоби.

Только Тоби собрался было приступить к трапезе, усевшись на ступени большого дома, стоявшего поблизости, как снова зазвучали колокола; Тоби снял шапку и сказал:

– Аминь!

– Ты говоришь «Аминь» колоколам, папочка?

– Они звучат, как молитва, дорогая моя, – отвечал Тоби, – и несут благую весть тому, кому это дано понять, я уверен в этом. Мне они много хорошего говорят. Знаешь, сколько раз я слышал, как колокола говорят мне: «Тоби Вэк, Тоби Вэк, пусть сердце твое будет добрым, Тоби!» Миллион раз? Нет, больше!

– А я никогда не слышала! – воскликнула Мэг.

– А когда дела совсем плохи, они говорят мне: «Тоби Вэк, Тоби Вэк, скоро у тебя будет работа, Тоби!»

– И в конце концов у тебя появляется работа, – сказала Мэг с грустью.

– Всегда, – ответил Тоби. – Никогда они меня не обманывали.

Пока Тоби жадно ел свой обед, столь неожиданно появившийся у него, Мэг рассказывала, как ее жених Ричард, молодой кузнец, принес ей свой обед, чтобы с ней вместе поесть, и попросил ее стать его женой, предложил венчаться в первый день нового года, «самый счастливый день года». На ближайшее время у него есть постоянная работа, и хотя они будут жить бедно, они все равно будут счастливы, веселы и станут поддерживать друг друга.

– Так что, – продолжала Мэг, – я хочу, чтобы этот день стал для тебя праздником, как и для меня – самым дорогим и счастливым днем в жизни, отец. Я приготовила тебе немного поесть, решила сделать сюрприз, порадовать тебя.

Тут и сам Ричард подошел и стал уговаривать Тоби согласиться с их планом, но почти сразу же из дома вышел лакей и прогнал их с крыльца. А потом появились какие-то джентльмены, они позвали Трухти, засыпали его вопросами и начали распекать Ричарда за то, что он, болван, собрался жениться. Тоби стало совсем грустно на душе, а Ричард очень на них рассердился. И жених с невестой уныло побрели прочь, Ричард был мрачным и подавленным, а Мэг – вся в слезах. Тоби велели отнести письмо, дали ему за его труд шестипенсовик, и он, совсем расстроенный, затрусил по направлению к большому – богатому дому, там он должен был вручить письмо одному господину. Пока он ждал ответа, письмо стали читать вслух. Оно было от олдермена[1]1
  Олдермен – старший советник муниципалитета.


[Закрыть] Кьюта сэру Джозефу Баули; в нем сообщалось, что один из его сограждан, по имени Уилл Ферн, приехавший в Лондон в поисках работы, был доставлен к олдермену Кьюту по обвинению в том, что он ночует в сарае. Олдермен интересовался, хочет ли сэр Джозеф, чтобы к Ферну проявили снисхождение, или нет. К величайшему разочарованию Тоби, ответ был таков: Уилла Ферна отправить в тюрьму, чтобы другим был урок, хотя единственной провинностью Уилла было то, что он – бедняк. А ведь сэр Джозеф любил разглагольствовать о том, что он друг всех бедняков. Тоби побрел домой, надвинув шапку низко на глаза и печально размышляя о произошедшем. Случайно он наткнулся на мужчину, – судя по одежде, деревенского жителя, – со светловолосой девочкой на руках. Тоби с тревогой спросил, не ушиб ли он его. Мужчина успокоил его и, увидев доброе лицо Тоби, спросил, как пройти к дому олдермена Кьюта.

– Невероятно, – воскликнул Тоби, – а вас случаем не Уиллом Ферном звать?

– Да, это мое имя.

Тогда Тоби рассказал ему, что он только что услышал, и добавил:

– Не ходите туда.

Бедняга Уилл поведал ему, как он бедовал в деревне и в конце концов решился ехать в Лондон с сиротой-племянницей искать работу, пожелал Тоби счастливого Нового года и собрался было идти дальше, но Тоби схватил его за руку со словами:

– Постойте! Новый год не будет для меня счастливым, раз я встретил вас с ребенком на руках и узнал, что у вас нет крыши над головой. Пойдемте ко мне. Я бедняк и живу скромно, но на одну ночь я могу приютить вас и никогда не стану жалеть об этом.

Он взял на руки малышку и затрусил к своему дому, без умолку что-то бормоча, потому что терпеть не мог, когда его благодарят. Он влетел к себе домой и опустил девочку на пол перед Мэг. Малышка взглянула на милое личико Мэг и бросилась к ней в объятия, а Трухти принялся бегать по комнате, приговаривая:

– Вот мы и дома, вот и добрались. Эй, дядюшка Уилл, садись к очагу. Мэг, дочка моя драгоценная, где чайник? Да вот же он, в минуту закипит!

– Папочка! – сказала Мэг, встав на колени перед малышкой и снимая с нее мокрые башмачки. – Что с тобой сегодня, ты прямо не в себе. Не знаю, что сказали бы тебе про это твои колокола. Бедные ножки, как же они замерзли!

– Нет, теперь им теплее! – воскликнуло дитя. – Совсем тепло!

– Нет, нет, нет! – сказала Мэг. – Надо их как следует вытереть. Нам еще предстоит потрудиться. Вытрем ножки, расчешем мокрые волосы, а потом личико помоем чистой водичкой, чтобы бледные щечки разрумянились, а когда все это сделаем, нам будет совсем хорошо и весело!

Малышка, всхлипывая, обвила шею Мэг ручонками, причитая:

– Мэг, о, Мэг дорогая!

– Господи боже мой! – воскликнула Мэг. – Отец точно умом тронулся! Положил чепчик малышки на чайник, а крышку повесил за дверь!

Трухти быстро исправил свою оплошность и вышел за чаем и за грудинкой, сказав, что «видел их где-то на крыльце».

Вскоре он вернулся, заварил чай, и все стали наслаждаться трапезой. Трухти и Мэг взяли по маленькому ломтику – за компанию, им доставляло радость наблюдать, как едят их гости; они были счастливы, хотя Трухти заметил, когда они вошли в дом, что Мэг сидела у очага вся в слезах, и испугался, что ее свадьба расстроилась.

После чая Мэг уложила Лилиан спать, а Тоби отвел Уилла Ферна к его постели. Проходя мимо дверей Мэг, он услышал, как малышка молится Богу и просит Его милости к Мэг и к нему. Потом он снова сел у очага и стал читать газету; так, сидя у огня, он заснул и увидел странный сон, такой страшный и мрачный, что пробуждение принесло ему облегчение – он увидел рядом с собой Мэг. Дочка пришивала ленты к своему простому платью – готовилась к свадьбе, она была такой счастливой, юной и цветущей, что он вскочил со стула и заключил ее в свои объятия.

Но кто-то встал между ними с криком:

– Нет! И даже вам нельзя! Первый поцелуй в новом году – мой! Мэг, мой дар драгоценный, с Новым годом! Счастливых долгих лет желаю тебе, моя бесценная жена!

Потом вошли Лилиан и Уилл Ферн, а потом музыканты с соседями заполонили комнату, восклицая: «С Новым годом! Поздравляем со свадьбой!» Вперед вышел человек по кличке Барабан и сказал:

– Трухти Вэк, похоже, твоя дочь завтра выходит замуж. И не найдется человека, который, зная тебя, не пожелал бы тебе счастья в новом году. Мы все собрались здесь, чтобы отметить с вами этот праздник.

И тут появилась миссис Чикенстокер (добродушная, приветливая женщина, которая, ко всеобщей радости, оказалась подругой матушки Лилианы – ее-то Уилл Ферн и пытался разыскать), в руках у нее был кувшин, полный флипа[2]2
  Флип – горячий напиток из подслащенного пива со спиртом, яйцом и специями (Здесь и далее прим. перев.).


[Закрыть], она пришла пожелать Мэг счастья. А потом загремела музыка, и Трухти пригласил миссис Чикенстокер на танец, а за ними пошли в круг Мэг и Ричард. Трухти танцевал, выделывая невиданные пируэты, ведь он всегда как-то по-особенному припрыгивал и бегал трусцой.

Малютка Тим

Вас всех, конечно, очень удивит, когда вы узнаете, что жил на свете человек, который не любил Рождество. На самом деле несколько раз люди слышали, как он говорил слово «чепуха» о нем. Звали этого человека Скруджем, он был суровым, мрачным деловым господином, которого волновало в жизни только одно – как сэкономить и как заработать, ни об одной живой душе он не заботился. Клерку, что гнул на него спину в его конторе, он платил нищенскую зарплату – ровно столько, чтобы тот исполнял свои обязанности, и на себя тратил тоже минимум, жил один в двух унылых комнатах. Он никогда не бывал в хорошем расположении духа, счастливым или просто довольным, не выносил, когда другие веселились, вот поэтому-то он ненавидел святки – ведь на святки люди непременно бывают счастливы, вы же сами знаете, всё стараются для этого сделать и хотят, чтобы у них хотя бы несколько монеток в кошельке звенело, чтобы они могли другим доставить какую-нибудь радость.

Словом, наступил сочельник. Он выдался очень холодным и туманным, и мистер Скрудж, скрепя сердце, разрешил своему бедняге клерку остаться на Рождество дома, запер контору и отправился домой в очень плохом настроении. К тому же его мучил насморк. Поев жидкой овсяной каши возле очага в своей жалкой берлоге, он отправился спать, и приснился ему кошмарный сон – впрочем, мы оставим его досматривать этот сон, а сами поглядим, как Малютка Тим, сын бедного клерка, провел сочельник.

Звали этого клерка Боб Крэтчит. У него были жена и, кроме Тима, еще пятеро детей. Тим был слабеньким, тихим, увечным мальчиком, поэтому отец и все члены семьи его очень любили; ведь он был милым маленьким мальчиком, добрым, терпеливым и преданным, с таким прекрасным личиком, что невозможно было не любоваться им.

Как только у мистера Крэтчита появлялась свободная минутка, он сажал себе на плечи мальчика, и они шли гулять, поглазеть на людей и витрины магазинов. А сегодня, первый раз в жизни, он ходил с ним в церковь.

– И куда это запропастился ваш бесценный папенька, а с ним ваш братик, Малютка Тим?! – восклицала миссис Крэтчит. – Обед готов. Раньше он никогда на Рождество так не задерживался.

– Да вот он, мама! – закричала Белинда, и все ребятишки подхватили: – Вот он!

А мистер Крэтчит переступил порог дома, из-под его потрепанного сюртука свисал чуть ли не на три фута шерстяной шарф – на улице был дикий мороз, а у бедолаги-клерка не было теплого пальто. На плече отца сидел Малютка Тим, держа в руке свой костыль.

– Как Тим себя вел? – спросила миссис Крэтчит.

– Это не ребенок, а чистое золото. Чистое золото, – ответил отец. – Сдается мне, жена, что мальчик, сидя подолгу дома, стал мудрее. Когда мы возвращались домой, он сказал мне: хорошо, что прихожане, увидев в церкви на Рождество хромого, вспомнят, кто заставил хромых ходить.

– Господь дал ему доброе сердце! – сказала матушка, и голос у нее дрогнул, и у отца тоже дрогнул, когда он произнес:

– Малютка Тим становится, наконец, сильным, и сердце у него доброе.

Обед был готов. Миссис Крэтчит с гордостью поставила на стол гуся. Белинда принесла яблочную подливку, а Питер – картофельное пюре; другие дети расставили стулья; стул Тима, как обычно, был подле отцовского. Тим пребывал в таком приподнятом настроении, что стал стучать ножом по столу и кричать: «Ура!». После гуся подали пудинг, от него шел пар, как во время стирки, потому что его взяли с пылу с жару из котла, а сверху прикрыли мокрой салфеткой; он вплыл в столовую, охваченный пламенем от горящего рома и украшенный рождественской веткой остролиста, воткнутой в самую середину. Его мгновенно съели до последнего кусочка; потом на столе появились яблоки и апельсины, а на огонь в камине высыпали полный совок каштанов. Все сели кружком возле камина, миссис Крэтчит разлила им из кувшина сладкий напиток и сказала:

– Счастливого Рождества, дорогие мои, благослови вас Господь!

– Благослови нас Господь, – эхом повторил Тим, и домочадцы выпили за здоровье своих близких и за здоровье мистера Скруджа, потом они стали рассказывать разные святочные рассказы и петь песни. У Тима был прекрасный, хоть и не сильный, голос, он замечательно спел песенку о ребенке, заблудившемся в метель на Рождество.

Я говорил вам, что мистеру Скруджу приснились неприятные, странные сны в сочельник. В одном сне ему приснился Святочный Дух, который отвел его в дом его клерка; Скрудж увидел, как они собрались возле камина, и услышал, что они пьют и за его здоровье, а еще услышал, как пел Малютка Тим. Тим особенно врезался ему в память.

Мы не знаем, что мистер Скрудж делал на святки. Может, с постели весь день не вставал, потому что простудился, но в рождественскую ночь ему снова приснились разные сны, и снова Дух отвел его в дом клерка. Матушка шила, сидя у стола, на шитье капали ее слезы, она жаловалась, что от этой тяжелой работы у нее болят глаза. Детишки сидели подле нее, притихшие и грустные, только Малютки Тима с ними не было. А отец сидел наверху, обхватив голову руками, возле маленькой кроватки, на которой лежала крошечная фигурка с белым, недвижным лицом.

– Мое дитя, мое дорогое дитя, – приговаривал он сквозь рыдания, и слезы ручьями лились меж пальцами на пол.

– Малютка Тим умер, потому что отец его слишком беден и не смог обеспечить ему нужный уход, чтобы мальчик выздоровел; это ты обрек его отца на нищету, – сказал Дух Скруджу.

Отец поцеловал холодное личико мальчика и спустился вниз, в их убогую столовую, в которой еще стояли веточки остролиста. Он схватил шапку, посмотрел на костыль, стоявший в углу, и вышел, захлопнув за собой дверь. Скрудж видел все происходящее и многое другое, столь же печальное и неизвестное ему до того – Дух позаботился об этом. Но как ни странно это прозвучит, он проснулся на следующее утро другим человеком – таким он никогда раньше не был.

– Мне так легко, словно я пушинка, так радостно, словно я ангел, так весело, словно я школьник, – сказал он сам себе, отправившись в другую комнату завтракать; он бросил весь уголь в камин и положил два куска сахара в чай. – Надеюсь, у всех было замечательное Рождество, а теперь еще их ждет прекрасный Новый год.

Бедняга Боб Крэтчит опоздал в контору на несколько минут и ждал взбучки от хозяина, но ничего подобного не произошло – хозяин сидел у стола, поворотясь спиной к камину, в котором полыхал огонь, и улыбался. Он обменялся со своим подчиненным рукопожатием и сообщил, что намерен прибавить ему жалованье, совершенно искренне поинтересовавшись, как здоровье Малютки Тима.

– И разведите пожарче огонь в своей комнате перед тем, как сядете работать, Боб, – сказал он и закрыл дверь к себе в кабинет.

Боб не верил своим ушам и глазам, но это произошло на самом деле. Они никогда в жизни не получали таких милостей от хозяина, как в тот новогодний день, никогда у них не было такой вкусной индюшки за праздничным столом, какую им прислал Скрудж. Малютке Тиму тоже достался лакомый кусок – ведь он не умер, даже и не собирался. Скрудж стал для него вторым отцом с того самого дня, он теперь ни в чем не нуждался, рос сильным и добрым мальчиком. Скрудж полюбил его, да это и понятно – разве не Малютка Тим, сам того не подозревая, с помощью Святочного Духа растопил его черствое сердце, помог ему стать добрым, счастливым человеком?!

Маленький Домби

Маленький Домби был сыном богатого городского купца. Мистер Домби с первого дня своей женитьбы, а случилось это за десять лет до того, как произошли события, о которых мы поведем речь, мечтал о сыне. Он был хладнокровным, суровым, напыщенным господином, чьи жизненные интересы целиком были поглощены его бизнесом, который он считал самым важным на свете. И сына он ждал, не потому что хотел любить его всем сердцем и быть любимым, он мечтал, чтобы его торговый дом «Домби и Сын» снова стал отвечать своему названию. Так что долгожданный малыш был для него необычайно дорог, он стал его любимцем. У мистера Домби была еще славная шестилетняя дочка, но отец не замечал ее; не исключено, что, повстречайся они на улице, он бы даже не узнал ее. Да и какая польза от девчонки для торгового дома «Домби и Сын»?! Она же не могла заниматься бизнесом.

Матушка маленького Домби умерла во время родов, но это нисколько не печалило мистера Домби; раз на свет появился мальчик, стоит ли тревожиться, что его маленькая Флоренс страдает, что смерть разлучила ее с мамой, которая так любила ее и пеклась о ней?!

Малыш Домби рос и вскорости стал различать людей, окружавших его, и всем сердцем полюбил свою сестричку Флоренс. Стоило ей появиться возле него, как малыш начинал смеяться и протягивать к ней ручки; любовь младшего брата приносила утешение этой одинокой девочке, она обожала с ним нянчиться и играть.

Когда наступило время, малыша отнесли в церковь и окрестили, дав ему имя Поль (так и отца его звали). Крещение было торжественным и праздничным, а потом последовал такой же торжественный, праздничный обед; и маленьким Полем все гости дружно восхищались, когда его принесли в столовую, а крестная мать сказала, что он «сущий ангел и вылитая копия своего отца».

Простудился ли Поль во время крестин или нет – никто не мог сказать со всей определенностью; но с того дня он стал болеть и чахнуть. Кончилось его здоровое, цветущее младенчество, на него накинулись разные хвори.

– Все напасти на бедного ребенка! – причитала его няня.

Каждый прорезавшийся зубик доставлял ему страдания, а уж ветрянка, коклюш и корь, так те, как сговорились, все по очереди на него накидывались, и, по словам няни Ричардс, они «терзали его, словно тигры»; так что к пяти годам он превратился в мальчика с прелестным личиком, которое не покидало покорное, задумчивое выражение, а сам он стал худеньким, крошечным и слабеньким. Поль бывал веселым и жизнерадостным, когда играл с Флоренс в детской, но очень скоро уставал, а манера говорить и вести себя была у него такая старомодная, что Ричардс только печально головой качала, наблюдая за ним.

Когда он сидел в своем маленьком кресле подле отца во время обеда – надо сказать, мистер Домби ежедневно разделял с ним дневную трапезу, – они составляли странную пару: такие похожие друг на друга и такие непохожие.

– А что такое деньги, папа? – спросил однажды Поль во время обеда, скрестив на груди ручонки, потому что отец сидел в такой позе.

– Золото, серебро, медь; ты же понимаешь, что это драгоценный металл, Поль, – ответил отец.

– Понимаю. Я хочу спросить, что могут деньги?

– Что угодно, все – почти все, – ответил Домби, взяв тонкую ручонку сына и легонько похлопывая ею по своей.

Поль осторожно отдернул руку.

– Но они не спасли мою маму и не могут сделать меня большим и сильным, – сказал он.

– Отчего же, ты и так большой и сильный для своего возраста, – возразил Домби.

– Нет, – вздохнул Поль. – Когда Флоренс было столько же лет, сколько мне сейчас, она была сильной и высокой и не уставала во время игры, как я. Я иногда ужасно устаю, папа.

Мистер Домби разволновался и отправил слуг за своей сестрой, миссис Чик, посоветоваться по поводу мальчика, а также послал за доктором, чтобы тот посмотрел его.

– Ребенок очень истощен, – сказал доктор, – к тому же его ум не по годам развит, он слишком много размышляет. Отвезите его к морю, морской воздух творит с детьми чудеса.

И тогда Флоренс, Поля и няню отправили в Брайтон, где они остановились в доме леди по имени миссис Пипчин, у которой был закрытый пансион для детей, куда допускались лишь избранные, – ее уход, как говорили в хорошем обществе, был поистине чудодейственным. Мистер Домби приезжал в Брайтон каждую неделю, забирал к себе в гостиницу детей, где они проводили вместе выходные дни, так что он самолично мог судить, насколько улучшается здоровье его сына и наследника.

Не оставляло сомнений, что маленький Поль был так дорог Домби не только потому, что от него зависела судьба дома «Домби и Сын». Мальчик растопил его черствое сердце, но к своей дочери Домби относился еще суровее, чем прежде, – причиной тому была неосознанная ревность, вызванная горячей любовью к ней Поля, тогда как отец не мог завоевать привязанности сына.

Миссис Пипчин была страшно некрасивой старой дамой с крючковатым носом и суровыми, холодными глазами. Под ее опекой в ту пору жили два ребенка – маленькая девочка с кроткими голубыми глазами, мисс Пэнки, и мастер Байтерстоун, мрачный мальчик, чьи родители уехали в Индию. Грустным голосом он попросил Флоренс посоветовать ему, не вернуться ли ему в Бенгалию.

– Ну что ж, мастер Поль, как, по-вашему, я понравлюсь вам и вы полюбите меня? – сказала миссис Пипчин, заметив, что мальчик пристально смотрит на нее.

– Боюсь, что вы ни капли мне не понравитесь, – отвечал Поль, качая головой. – Я хочу уехать отсюда. Мне здесь не нравится.

Полю пришлась не по душе миссис Пипчин, но он садился в свое креслице и смотрел на нее – точно так же, как он дома смотрел на своего отца. Ее уродливость притягивала его.

Шли недели, и малыш Поль стал на вид здоровее, но сил у него не прибавилось, и бегать на открытом воздухе он не мог. Поэтому ему достали маленькую инвалидную коляску, в ней он спускался к морскому берегу и проводил там большую часть дня. Ему очень понравился пропахший водорослями старик со странным лицом, напоминающим краба. Старик возил его коляску и вел с ним долгие беседы; но только с Флоренс он любил делить компанию, а за остальными детьми наблюдал издалека. Полю доставляло радость сидеть с Флоренс, слушать, как она ему читает, или болтать с ней, пока соленый ветерок обвевал его и барашки волн кружили под колесами его коляски.

– Я люблю тебя, Флой, – сказал он однажды. – Если ты уедешь в Индию, как сестра того мальчика, я умру.

Флоренс положила голову к нему на подушку и прошептала, что он очень окреп и вырос.

– Я знаю, я стал крепче, – сказал Поль, – гораздо крепче. Послушай, Флой, о чем это волны все время говорят?

– Ни о чем. Просто ты слышишь шум набегающих волн.

– Да, но они постоянно что-то говорят, постоянно одно и то же. А что там, за горизонтом, Флой?

Она объяснила ему, что там другая страна, а Поль сказал, что он не о том ее спрашивал, он хочет знать, что находится там, далеко-далеко, но в разгар беседы он то и дело замолкал, прислушиваясь к шуму волны и всматриваясь вдаль, в те края, что были «далеко-далеко».

Поль прожил в Брайтоне год, окреп, но по-прежнему был худым и хрупким. В один из своих еженедельных приездов мистер Домби торжественно и надменно сказал миссис Пипчин:

– Здоровье моего сына стало лучше. Ему сейчас шесть лет и может исполниться шестнадцать, пока мы спохватимся, что потеряли время. – И он пустился в объяснения, что именно подразумевает под этими словами – из-за слабого здоровья Поль не занимается, что прескверно, ибо мальчику уготовано великое будущее наследника дома «Домби и Сын». А посему он предпринял необходимые шаги и определил мальчика в учебное заведение доктора Блимбера, что находится неподалеку. Флоренс остается у миссис Пипчин и будет каждую неделю навещать брата.

Школа доктора Блимбера была чем-то вроде оранжереи, где созревал интеллект мальчиков – каким бы невежественным ни попадал сюда ученик, доктор Блимбер непременно заставлял его развиваться и учиться, и очень быстро из него получался настоящий мужчина; поэтому доктор Блимбер незамедлительно пообещал сделать из Поля истинного джентльмена.

– Ты хочешь стать мужчиной, сын мой? – вопрошал мистер Домби.

– Лучше бы я остался ребенком, но не разлучался с Флой, – отвечал Поль.

Так началась у Поля новая жизнь.

Мисс Блимбер, дочь доктора, образованная леди в очках, стала его воспитательницей, с утра до позднего вечера его бедную голову мучили, забивали в нее всякую всячину, пока она не становилась тяжелой и не начинала болеть. А ножки Поля снова стали слабеть – каждый день он становился худее и бледнее, снова стал напоминать «старичка», ему и кличку дали – «старичок». Он был дружелюбен и вежлив со всеми, постоянно стремился оказать каждому какую-нибудь услугу, сделать что-нибудь приятное. Все полюбили «малыша Домби», но буквально все, даже слуга, говорили с мягкой улыбкой, что этот мальчик очень напоминает старичка.

– Очень странный мальчик, такой старообразный, я впервые в жизни с таким сталкиваюсь, – говорил, бывало, доктор Блимбер своей дочери, – но занимайся с ним, Корнелия, развивай его.

И Корнелия продолжала свои занятия, а Флоренс, встречаясь с ним по субботам и видя, какой он бледный и как он постоянно волнуется из-за своих уроков, решила помогать ему готовить их. Но однажды, после уроков, где-то за две недели до каникул, Поль положил свою измученную голову на колени школьного друга, к которому был очень привязан, и забылся. А когда открыл глаза, то увидел, что окно распахнуто, понял, что лицо и волосы у него – влажные, а над ним склонились доктор Блимбер и учитель.

– Наконец-то, – произнес доктор Блимбер, когда Поль открыл глаза, – как чувствует себя мой маленький друг?

– Все хорошо, сэр, спасибо, – ответил Поль, но когда поднялся, ему показалось, что пол и стены заплясали вокруг него, а голова доктора Блимбера стала в два раза больше. Тутс, его школьный друг, на чьих коленях он заснул, взял его на руки и отнес в постель, к нему вызвали доктора, и тот осмотрел его. Доктор запретил ему заниматься.

Через несколько дней Поль начал вставать и с трудом передвигаться по дому. Он удивлялся, почему все смотрят на него и разговаривают с ним очень ласково, и старался каждому сделать приятное. Даже старый, лохматый пес Диоген, который жил на школьном дворе, приходил к нему приласкаться.

Перед началом каникул, когда мальчики все должны были разъехаться по домам, доктор Блимбер устроил праздничный вечер, и Поль захотел принять в нем участие: ведь за ним придет Флоренс, пусть она посмотрит, как его в школе любят. А после праздника они уедут. Весь вечер он просидел на краю софы, все были с ним чрезвычайно добры, чересчур добры, думал он и был счастлив. Он любовался красотой Флоренс, радовался, что все хотят танцевать с ней, восхищаются ею. Когда пришло время им уезжать, все выбежали на крыльцо попрощаться с маленьким Домби и его сестрой. Тутс даже открыл дверцу кареты, чтобы попрощаться еще раз. Отдохнув ночь в доме миссис Пипчин, маленький Поль отправился домой. Дома его сразу же отнесли наверх в его спальню и положили в постель.

– Флой, дорогая, – сказал он сестре, когда он устроился поудобнее в своей постели. – Папа был в холле, когда меня внесли?

– Да, дорогой, – ответила Флоренс.

– Ведь он не заплакал, Флой, увидев меня, и не ушел к себе, да?

Флоренс покачала головой и прижалась губами к его щеке.

– Не могу себе представить папу плачущим, – прошептал Поль и заснул.

Поль больше не вставал со своей постельки. Он лежал очень спокойно и был счастлив – ведь рядом сидела Флоренс, и он мог разговаривать с ней. Он рассказывал ей свои сны, в которых солнечные лучики играют в бегущей речной воде, речка быстро-быстро катит свои воды; порой ему казалось, что он плывет в маленькой лодочке, ее мерное покачивание на воде убаюкивает его; еще ему казалось, что он скоро уплывет прочь, к дальним берегам, которые пока не видны ему. Однажды он сказал Флоренс, что река сегодня катит свои воды быстрее, она сверкает ярче обычного, но больше он ничего не видит.

– Родной мой! Разве ты не узнаешь меня? – спросил мистер Домби, наклонясь над кроваткой.

– Узнаю, отец. Не горюйте обо мне! Право же, мне совсем хорошо! Прощайте, отец! – Потом он снова открыл глаза и сказал: – Флой, мама на тебя похожа. Я вижу ее. Подойди поближе ко мне, Флой, и скажи им, что лик Христа на картине, что висит на лестнице в школе, не такой Божественный. Но свет, струящийся от него, освещает меня, и от реки исходит свет, и воды ее мчат быстро-быстро.

Комнату залил вечерний свет, а душа Поля плыла вместе с бегущей волной реки, и Божественный Лик сиял с дальнего берега.