Текст книги "Ипатия – душа Александрии"

– Неужели ты считаешь, что, кроме тебя, никто не понимает греческого языка? Пусть они придут к нам. Дома мы можем продержаться целую неделю.

– Но как же нам договориться со стражей?

– Мы проберемся к ней на лодке. Впрочем, события скоро склонят ее на нашу сторону. Стража будет вынуждена сражаться рядом с нами и с благодарностью воспользуется нашей помощью. Если чернь взбунтуется, префект будет первой жертвой ее ярости.

– А потом… стоит только амалийцу стать во главе солдат, и они последуют за ним куда угодно.

– К нам примкнут готы, маркоманы, дакийцы или фракийцы, как их называют римляне. Но гуннам я не доверяю.

– А наш амалиец не будет против?

– Он жаждет боя, так как развязка близка. Я давно знал, что у него доброе сердце, но он никогда не был в состоянии думать о будущем. Даже и теперь он, пожалуй, бросит меч, если Пелагии удастся обворожить его своими чарами. И опять заснет как убитый!

– Ну, теперь ее нечего опасаться! Тут она ничего не сделает. Но посмотри, какая толпа перед нашими воротами! Нам нужно как-то пройти через калитку.

– Прошмыгнуть через канал, подобно крысам? Нет, я пойду своей дорогой. Иди со мной, старый кузнечный молот, или удирай!

– Удирать буду в другой раз!

И с мечами наголо готы прошли сквозь толпу, расступавшуюся перед ними, как стадо овец.

– Они признают в нас своих будущих пастухов, – смеясь заметил Смид.

Но когда толпа увидела, что они входят в дом, поднялись неистовые вопли.

– Готы! Язычники! Варвары!

Наиболее смелые из горожан напали на готов сзади.

– Ну, раз вы этого желаете, – получайте! – сказал Вульф, и два блестящих клинка сверкнули над головами врагов, все более и более краснея при каждом взмахе.

Старики двинулись вперед, не ускоряя своего твердого, спокойного шага; они постучали у ворот и вошли в дом, оставив несколько трупов перед входом.

– Мы сунули головню в стог, да еще и не одну, – произнес Смид и, остановившись во дворе, стал вытирать свой меч.

– Верно! Приготовь мне лодку с полдюжиной надежных молодцов. Я проеду по каналу ко дворцу и сразу договорюсь с гвардейцами.

– Почему ты не посоветуешь амалийцу, чтобы он сам предложил нашу помощь наместнику?

– Зачем? Ведь после этого ему невозможно будет выступить против этой собаки! Нет, ради нашей гордости и чести ему надо помолчать.

– Он и не прочь помолчать, могу тебя уверить! Да не забудь взять с собой мешок с деньгами. Он убедит стражу лучше самого красноречивого оратора, – заметил Смид, отправляясь снаряжать лодку.

Глава XXV
В поисках знамения

– Какой ответ дал он тебе, отец? – спросила Ипатия, когда Теон возвратился в комнату дочери, исполнив ее поручение и вручив Филимону злосчастное письмо.

– Невежа! Он разорвал твою записку на клочки и убежал, не говоря ни слова.

– Так… значит, он покинул нас в несчастии, вместе с остальными.

– Но у нас остались по крайней мере драгоценности.

– Пояс? Отошли его обратно. Мы не можем себя унизить настолько, чтобы принять вознаграждение за невыполненное дело.

– Но, дитя мое, нам предложили его добровольно. Он упрашивал меня сохранить эту драгоценность и… и, говоря по правде, я был вынужден взять эту вещь. Ты можешь быть уверена, что после сегодняшних событий все кредиторы потребуют оплаты.

– Так пусть они возьмут наш дом со всем, что в нем есть, пусть продадут нас в рабство. Пусть все пропадет, нам важно лишь сохранить добродетель.

– Продать нас в рабство? Ты с ума сошла!

– Не совсем еще, отец мой, – возразила Ипатия с грустной усмешкой. – Подумай, разве мы стали бы хуже, превратившись в рабов? Рафаэль Эбен-Эзра сказал мне, что следует моей теории, избирая долю бездомного нищего. И ты думаешь, что я не решусь на то же самое, когда наступит минута безысходной нужды? Пусть свершится то, что суждено быть… Ипатия не может более противостоять давлению христиан.

– Разве в тебе угасли уже все надежды, дочь моя? Я не думал, что ты так легко лишишься мужества. Могла ли эта ничтожная случайность разрушить твои могучие замыслы? Орест нам предан. Он приказал своей страже охранять наш дом, пока мы будем считать это необходимым.

– Так отошли солдат. Я ни в чем не виновата и не боюсь наказания.

– Ты не знаешь, каково безумие разнузданной черни. Уже и сейчас твое имя выкрикивают на улицах вместе с именем Пелагии.

Ипатия вздрогнула от негодования.

– Я это заслужила! Я продала себя и обрекла на ложь и позор. Я покорилась пошлому обманщику и унизилась до участия в его интригах! Отец, не упоминай больше его имени! Я жестоко наказана за то, что хотела соединить свою судьбу с нечистым, кровожадным человеком. Для Ипатии, отец мой, политики больше не существует. Я отказываюсь от поучений и лекций и не буду больше расточать перлы божественной мудрости перед свиньями. Я грешна в том, что раскрыла черни тайны бессмертных. Пусть люди толпы следуют своей природе. А я-то, безумная, воображала, что мои лекции, мои внушения вознесут их за пределы, назначенные им богами!

– Так ты прекращаешь лекции? Знаешь ли ты, что в таком случае мы окончательно разоримся?

– Это неизбежно. От Ореста нечего ждать помощи. Отец мой, я хорошо изучила этого человека и знаю, что он завтра же выдаст нас христианам с головой, если его жалкая жизнь или его положение подвергнутся опасности.

– Боюсь, что ты права! – произнес старик, в отчаянии ломая руки. – Что будет с нами, с тобой, дитя мое? Что случится со старым звездочетом – неважно. Ему все равно, когда умереть – сегодня или завтра. Но ты, ты! Убежим… Даже без их драгоценностей, от которых ты отказываешься, у нас хватит денег, чтобы добраться до Афин, а там, у Плутарха, мы будем в безопасности. Не только он, но и весь город с радостью встретит тебя, и ты станешь властвовать в Афинах, как ты властвовала в Александрии.

– Нет, отец. Свои познания я сохраню при себе. С сегодняшнего дня Ипатия останется наедине с бессмертными богами,

– Неужели ты хочешь меня покинуть? – закричал испуганно старик.

– Ни за что на свете! – ответила она, прижимаясь к его груди.

– Значит, ты согласна бежать?

– Только не сегодня. Пока опасность не миновала, спасаться нечестно! Мы должны оставаться на своем месте до последней минуты, даже в том случае, если не решимся умереть как герои. Завтра в последний раз я отправлюсь в аудиторию, в мой любимый музей, чтобы проститься с учениками. Я должна сказать им, что покидаю их из уважения к философии и к самой себе, так как они недостойны моей жертвы.

– Я пойду с тобой.

– Нет, я пойду одна. Ты можешь подвергнуться опасности там, где для меня ее не существует. Ведь я только женщина, и при всей своей дикости толпа не осмелится причинить мне зла!

Старик грустно покачал головой.

– Посмотри на меня, – с улыбкой проговорила Ипатия, положив ему руки на плечи и заглядывая в его глаза, – ты мне часто говорил, что я хороша, а ведь красота способна укротить даже льва. Неужели ты не веришь, что это лицо может обезоружить любого монаха?

Она засмеялась. Старик забыл свой страх, поцеловал дочь и поспешил распорядиться насчет еды для стражи, которую он решил держать в своем доме как можно дольше.

А затем заперся в библиотеке и попытался заглушить свою тревогу астрономической задачей, над решением которой он бился целый день.

Ипатия неподвижно сидела в своей комнате. Мучительная гнетущая боль переполняла ее существо, и слезы стояли в глазах. Улыбками она прогнала страхи отца, но со своей собственной тревогой не могла справиться.

С поразительной ясностью сознавала она, что в ее жизни наступил перелом. Мир может возродиться, но она не доживет до этого, и если культ богов будет когда-либо восстановлен, то уже не ею…

«Зевс, отец богов и людей» – эти слова звучали утешением и надеждой, но была ли в них правда? Не сотворили ли люди своих богов по собственному подобию, внушив человечеству благоговейное почитание выдуманных ими светлых призраков? Вероятно, так оно и было. Но если боги существуют, то познание их – наивысшее блаженство для людей. Не говорил ли Плотин о бесстрастном восторге, когда душа возносится над жизнью, мыслями и разумом, сливаясь с абсолютным Единым? Шесть раз в продолжение шестидесяти лет воспарил Плотин на высоты мистического единения и понял, что он – часть Божества; Порфирий тоже удостоился один раз этой неизреченной славы. Ипатии же, несмотря на многократные попытки, еще ни разу не удалось ясно увидеть высшее существо.

И вот теперь, в удручающем сознании своей немощи, девушка решила проникнуть в небесные сферы. Быть может, теперь, в эти скорбные минуты, какое-либо божество прольет на нее луч небесного света?.. Не сжалится ли Афина?.. А если не она, то какое-либо другое высшее существо – ангел или демон?..

Ипатия смиренно сняла все свои драгоценности и верхнее платье. Затем обнажила грудь и ноги, распустила золотистые волосы и прилегла на кушетку, скрестив руки и устремив к небу вдохновенный взор.

Так прошло несколько часов. Глаза Ипатии постепенно смыкались, но грудь стала подыматься быстрее и дыхание участилось.

Мгновениями девушке казалось, что она очутилась на дне пропасти, не ощущала собственных членов, не слышала собственного дыхания. Ее окружал светлый, мерцающий туман, бесконечная паутина, сплетенная из неисчислимых блестящих нитей, соединявшихся между собой, а затем разделявшихся и исчезавших. Она даже не знала, оставалась ли душа в ее теле или покинула его.

Паутина пропала, осталась только светлая бездна. Она упивалась светом и носилась в нем, как пылинка среди полуденных лучей. Но ее воля не ослабевала.

В бесконечной дали, среди беспредельного простора обозначилось темное пятнышко. Оно росло и приближалось. То был темный шар, опоясанный радужным кольцом. Что бы это могло быть? Она не дерзала надеяться. Все ближе, ближе… вот он коснулся ее. Центр его сверкнул, всколыхнулся и принял более определенные очертания… лица? Бога? Нет – Пелагии!

Она выглядела прекрасной и скорбной и внушала невольное благоговение. Ипатия была не в силах далее выносить такую пытку и вскочила с криком ужаса!

Так вот ответ богов! Призрак женщины, которую она презрела и оттолкнула.

– Нет, это не их ответ! Мне его подсказала собственная душа!

Ипатия горько улыбнулась и в полном изнеможении снова бросилась на ложе, охватив голову руками.

Наконец она приподнялась и, не заплетая распущенных волос, тихо заговорила, устремив неподвижный взгляд в одну точку:

– О, хотя бы какое-нибудь знамение! Нет, миновал золотой век, воспетый поэтами, когда боги братались с людьми и сражались рядом с ними. Я сойду с ума, если перестану верить в обитателей незримого мира. О, хотя бы знамение, одно только знамение!

Расстроенная и смущенная, прошла Ипатия в «комнату богов», где хранилась коллекция старинных изваяний, на которые она смотрела скорее как на памятники искусства, чем как на принадлежности культа. В одном углу комнаты стояла Паллада, в полном вооружении, с копьем и шлемом, – чудесный образец афинской скульптуры, который она приобрела у купцов после разграбления готами Афин.

Долго и страстно смотрела Ипатия на изображение своей излюбленной богини – идеала, которому она в течение многих лет стремилась подражать. И вдруг…

Что это, не мечта ли? Или просто игра света? Неужели богиня улыбнулась ей?

Нет, уста Паллады были по-прежнему плотно сжаты. Если чудо и свершилось, то оно миновало. Но вот опять…

Ипатии показалось, что змеи на голове Медузы[102]102
  Медуза (греч. мифология). Одно из мистических чудовищ. Голова Медузы была увенчана змеями, а глаза были настолько страшны, что люди при взгляде на них каменели. Медузу обезглавил герой Персей.


[Закрыть], изображенной на щите богини, извиваются и пожирают ее своими каменными глазами, желая поразить ее ужасом и превратить в камень.

Но нет, и это видение скрылось! Девушка снова посмотрела в лицо Паллады, но камень оставался холодным и безмолвным. Ипатия опустилась на колени, охватила руками мраморное изваяние богини и стала шептать в полубезумном отчаянии:

– Афина! Паллада! Боготворимая! Вечная девственница! Внемли мне, Афина! Сжалься надо мной! Заговори, хотя бы для того, чтобы проклясть меня! Я знаю, что ты вездесуща и пронизываешь все живое. Но мне известно, что ты полюбила этот образ, который воплощает твое дивное величие! Я знаю, что ты говорила тем, кто… Да разве я что-нибудь знаю? Ничего! Ничего! Ничего!

Ипатия встрепенулась, услыхав тихий шорох. Она обернулась и увидела позади себя старую Мириам.

– Взывай погромче! – сказала колдунья с угрюмой злобой. – Взывай погромче, – она ведь богиня! Наверное, теперь она беседует с кем-нибудь или терзает кого-нибудь, или пустилась странствовать. А может быть, она состарилась, – это ведь наша общая судьба, – и теперь, по лени или из упрямства, не хочет шевельнуть пальцем. Как? Твоя непослушная кукла не желает с тобой говорить, не открывает глаз, быть может, заржавели пружины? Ну хорошо, мы найдем тебе другую игрушку, если хочешь!

– Прочь! Как осмелилась ты войти сюда, колдунья? – закричала Ипатия, быстро приподнимаясь.

Но старуха спокойно продолжала:

– Почему ты не попытаешь счастья вон у того молодого красавца? – и она указала на статую Аполлона. – Как его зовут? Старые девы, взывающие к нему, всегда сварливы и завистливы. Он все с большей благосклонностью взглядывает на твое прелестное лицо. Попытай счастья с этим юношей! Может быть, ты робеешь? В таком случае тебе пригодится старая еврейка.

Последние слова были произнесены так многозначительно, что Ипатия при всем своем неприятии Мириам потребовала объяснений.

Старуха ответила не сразу. Она устремила на Ипатию пристальный взгляд, и девушка растерялась. В жгучих глазах старухи читались и сознание собственного могущества, и глубокое понимание, и злобное упорство. Наконец Мириам заговорила:

– Старая колдунья может вызвать для тебя прекрасного Аполлона[103]103
  Аполлон – один из главнейших и наиболее почитаемых богов греческой мифологии. Бог Солнца (Феб «сияющий»), бог поэзии, покровитель муз, сын Зевса, возвещающий его волю и вещавший свои прорицания в Дельфийском храме через особых жриц (пифий). Как носитель света и разума Аполлон в позднейшую эпоху (во II и I вв. до н. э. и в течение I и II вв. н. э.) противопоставлялся Дионису как олицетворение исступленного демонического экстаза. Культ Аполлона пользовался особым распространением в аристократической среде, культ Диониса – в народных массах.


[Закрыть] с юношеским пухом на подбородке. Он придет! Он придет! Я ручаюсь, что он явится и даже не заставит себя ждать, стоит только старой Мириам поманить его пальцем.

– Это тебе, еврейка, будет повиноваться Аполлон, бог света?

– Мне? – воскликнула старуха. – А кто ты, вопрошающая меня? Что такое ваши боги, герои и демоны? Вы новорожденные дети в сравнении с нами. Вы были толпой полунагих дикарей и спорили из-за обладания Троей, когда Соломон, окруженный великолепием, какого не видывал ни Рим, ни Константинополь, заклинал именем вездесущего демонов и духов, ангелов и архангелов и все силы, земные и небесные. Мы – родоначальники магии, мы владеем сокровенными тайнами вселенной. Подойди сюда, греческий ребенок, и помни: вы всегда останетесь детьми, которые хватаются за всякую новую игрушку, чтобы бросить ее на следующий день. Приблизься к источнику твоего жалкого знания. Назови, кого ты хочешь увидеть, и я исполню твое желание!

Старуха угадала произведенное на Ипатию впечатление и продолжала, не ожидая возражений:

– Какой же способ ты предпочитаешь? Вызвать его образ при помощи стекла, воды или лунного света на стене и решете? Не прибегнуть ли к Луне и звездам? А может быть, воспользоваться необъяснимым именем на печати Соломона, которым только мы одни из всех народов Земли владеем в совершенстве? Нет, мне жаль пускать в ход такую силу ради язычницы. Но это можно сделать и при помощи священных облаток. Взгляни! Вот они, волшебные средства! Не принимай сегодня никакой пищи и глотай по одной облатке каждые три часа, а ночью приходи ко мне, в дом твоего прислужника, Евдемона, и захвати с собой черный агат. Ты увидишь то, к чему стремишься, если только тебе не изменит мужество.

Ипатия нерешительно взяла облатки.

– Что это такое?

– И ты решилась толковать Гомера? Не ты ли еще недавно так красноречиво распространялась о непенте[104]104
  Непента – в греческих сказаниях (в частности, в «Одиссее») – волшебный напиток, отнимавший у людей память и навевавший на них необыкновенные сновидения.


[Закрыть], которой Елена угостила героев, чтобы они смелее предавались радостям любви? А вот это и есть непента. Возьми и попробуй: тогда ты убедишься, что можешь не только беседовать о Елене, но и подражать ей. Поверь, я лучше тебя понимаю Гомера.

– Я не могу тебе довериться. Докажи мне свое могущество на каком-нибудь примере.

– Примере? Стань на колени, обратив лицо к северу. Ты слишком высока для бедной сгорбленной старухи.

– Я? Я никогда не становилась на колени ни перед одним смертным существом!

– Ну, так вообрази, что склоняешься перед каким-нибудь прекрасным идолом, а на колени стать тебе необходимо!

Зачарованная жгучим взором старухи, Ипатия опустилась на колени.

– Есть ли в тебе вера и желание? Готова ли ты покориться и повиноваться? Своенравие и гордость ничего не понимают и не видят. Пока ты не отречешься от своего «я», к тебе не могут приблизиться ни Бог, ни дьявол! Подчиняешься ли ты?

– Да, подчиняюсь! – воскликнула Ипатия.

Постепенно глаза ее стали смыкаться под чарующим взором старухи, телом овладело изнеможение.

Еврейка достала кристалл, спрятанный на груди, и приложила его острие к груди Ипатии. Холодная дрожь пробежала по телу девушки. Колдунья стала совершать какие-то таинственные движения руками над головой Ипатии.

Потом костлявыми пальцами она коснулась ее лба, и веки Ипатии отяжелели; она пыталась приподнять их, но они мгновенно закрывались под упорно устремленными на нее жгучими взорами старухи. Наконец девушка лишилась сознания.

Очнувшись через несколько мгновений, Ипатия увидела, что она находится в противоположном конце комнаты и стоит на коленях с распущенными волосами. Платье ее в беспорядке, а руки сжимают какой-то холодный предмет. Что это? Ноги Аполлона… Колдунья стояла тут же рядом, весело усмехаясь.

– Как я сюда попала? Что я сделала?

– Ты наговорила столько прекрасных и лестных вещей пленительному юноше, что он не забудет их до своего сегодняшнего ночного визита. Ты пришла в восхитительный пророческий экстаз. Право, из тебя вышла бы отменная Кассандра[105]105
  Кассандра – дочь троянского царя Приама. Согласно легенде получила от Аполлона дар прорицания, после того как пообещала отдаться ему. Она не сдержала обещания, и Аполлон наказал ее тем, что предсказаниям ее не верили.


[Закрыть] или Клития…[106]106
  Клития – возлюбленная Аполлона. Покинутая им, она умерла, а по сказанию поэта Овидия, была превращена в цветок.


[Закрыть] Это всецело зависит от тебя, моя красавица. Довольна ли ты? Или тебе хочется еще знамений и чудес?

– О, я верю тебе, верю! – воскликнула измученная девушка. – Я приду, и все-таки…

– Ну, хорошо. Скажи заранее, в каком образе желаешь ты его видеть?

– В каком он хочет! Только пусть придет и докажет мне, что он – бог. Абамнон[107]107
  Абамнон – греческий философ, живший в IV веке, последователь школы неоплатоников (см. Неоплатонизм). Представитель мистического направления этой школы. Он занимался изысканиями о мистической природе чисел и на их основании разрабатывал учение о природе богов.


[Закрыть] говорит, что боги пребывают в лоне ясного, неподвижного, нестерпимого света, среди тех подчиненных божеств, архангелов и героев, которые получили от них жизнь.

– В таком случае Абамнон был старый дурак. Уж не думаешь ли ты, что юный Феб преследовал Дафну[108]108
  Дафна – по греческой мифологии – нимфа, дочь речного бога Ладона и Геи; спасаясь от преследований Аполлона, обратилась к матери Гее (богине земли), и та превратила ее в лавровое дерево.


[Закрыть] с целой свитой? Или Юпитер подплыл к Леде[109]109
  Леда – дочь этолийского царя Фестия. Согласно легенде от Зевса, явившегося ей в образе лебедя, Леда родила Елену Троянскую и близнецов Кастора и Полидевка (Поллукса).


[Закрыть] со стаей уток, куликов и водяных курочек? Нет, он придет к тебе один. И тогда можешь избрать себе роль Кассандры или Клитии… Прощай! Не забудь облатки и агат, да не говори ни с кем до заката солнца. А потом, моя красавица…

И старая колдунья выскользнула из комнаты.

Ипатия сидела на кушетке, дрожа от страха и стыда. Она, последовательница чисто духовного направления школы Порфирия, всегда смотрела бесчувственно и презрительно на те приемы магии, к которым прибегали Ямблихий, Абамнон и прочие поклонники древних жреческих обрядов Египта и Халдеи. В этих приемах она видела простые фокусы, поражающие лишь непросвещенную чернь. Теперь она начинала относиться к ним гораздо благосклоннее. Быть может, Абамнон был все-таки прав. Она не смеет считать его неправым; если ее обманет и эта последняя надежда, ничего более не останется, ибо завтра все равно смерть!

Глава XXVI
Затея Мириам

Кому случалось обожать женщину вопреки своей воле, тот знает, что кумир рушится только после ряда землетрясений и страшных бурь. То же самое испытывал и Филимон, когда поздно вечером стал перебирать в уме все события прошедшего дня. Несмотря на внушения совести и рассудка в душе его снова начала оживать привязанность к Ипатии.

Ипатия не находила слов утешения для Магдалины[110]110
  Магдалина – по Евангелию – грешница, ведшая развратный образ жизни и раскаявшаяся после встречи с Христом. После второго обращения вступила в число учеников Иисуса.


[Закрыть], потому что была язычницей. Следовательно, это вина язычества, а не проступок Ипатии. Не принадлежали ли ей лично совершенства и прекрасные качества и не объяснялись ли ее недостатки внешними условиями и обстоятельствами? Она приняла его ласково. Она учила и уважала его, всячески доказывая свое расположение.

Старая мечта обратить Ипатию в христианство снова вспыхнула в Филимоне еще сильнее прежнего.

Мысли юноши беспорядочно блуждали, когда на пороге комнаты раздался голос маленького носильщика, звавшего его ужинать. Филимон вспомнил, что не ел ничего весь день, и нехотя спустился к своим хозяевам.

Носильщик, жена его и молодой монах, молчаливые и грустные, сидели за столом, когда неожиданно вошла Мириам, находившаяся, по-видимому, в прекрасном настроении.

– А, вы ужинаете… Кушаете чечевицу и арбузы, а между тем Египет славился мясом уже две тысячи лет тому назад. Да, времена изменились! Вы, презренные язычники, пренебрегли советами древних евреев, и теперь вместо Иосифа[111]111
  Иосиф – по библейской легенде – любимый сын ветхозаветного патриарха Иакова и Рахили, отличавшийся необыкновенным целомудрием и красотой. Озлобленные братья хотели его убить, но в конце концов продали его проходящему каравану. Юноша был перепродан в Египет. Иосиф стал там первым министром фараона.


[Закрыть] вам достался Кесарь. Эй, вы, девки! – позвала она своих рабынь. – Принесите нам жареную курицу и бутылку лучшего вина… того, что с золотой печатью.

Сирийская невольница принесла требуемое.

– Ну, теперь закусим все вместе! Вино веселит сердце человека, юноша. Ты когда-то был монахом и, наверное, помнишь это изречение? Вино сладко, как мед, крепко, как огонь, и прозрачно, как янтарь. Пейте, дети геенны, и наслаждайтесь тем коротким сроком, который отделяет вас от неугасимого адского пламени.

Мириам выпила целый кубок вина и окинула многозначительным взором своих собеседников.

Маленький носильщик храбро последовал ее примеру. Филимон с тайным желанием смотрел на вино и, робко покраснев, наконец отведал его, стараясь убедить себя, что напиток ему не по вкусу. Однако он хлебнул еще раз. Негритянка робко отказалась под тем предлогом, что она дала обет не пить вина.

– Черт тебя побери вместе с твоим обетом, уголь из адского пекла! Уж не думаешь ли ты, что вино отравлено? Пей, или я сделаю так, что твоя черная кожа позеленеет вся с ног до головы!

Негритянка поднесла кубок к губам, но по каким-то соображениям незаметно выплюнула вино.

– Какую прекрасную лекцию прочла Ипатия на днях о непенте Елены, – заговорил маленький носильщик, начинавший философствовать по мере того как винные пары ударяли ему в голову. – Какая изумительная способность – извлекать холодную воду философии из бездонного озера древних мифов! А ты как полагаешь, мой милый Филимон?

– Полчаса назад я с ней беседовала по этому же вопросу, – проговорила Мириам.

– Ты ее видела? – спросил Филимон, и сердце его сильно забилось.

– Ты хочешь знать, спрашивала ли она о тебе? Сразу признаюсь, что да.

– Как? Что?

– Она говорила о юном Фебе Аполлоне, никого не называя по имени, и в ее рассудительных словах было столько чувства, что, признаюсь, я ничего мудрее не слышала от нее за последнее время.

Филимон вспыхнул.

«Она упоминала обо мне, несмотря на все происшедшее между нами в это утро», – подумал он.

– Но что это с нашим хозяином?

– Он последовал совету Соломона и забыл в вине свою скорбь.

Так оно и было. Евдемон сладко дремал с пьяной улыбкой на устах, негритянка, склонив голову на грудь, по-видимому, тоже крепко заснула.

– Посмотри, что с ними! – сказала Мириам и, взяв лампу, поднесла огонь к рукам спящих хозяев. Они не вздрогнули, не сделали ни малейшего движения.

– В твоем вине нет яда? – тревожно спросил Филимон.

– Не беспокойся. То, что превратило их в животных, нас вознесет к ангелам. Ты, кажется, еще достаточно оживлен, да и меня как будто не клонит ко сну.

– Но к вину что-то подмешано?

– Ну, что же? Тот, кто произвел вино, приготовил и маковый сок: как первое, так и второе способны осчастливить человечество. Пей, сын мой, пей! Я не хочу, чтобы ты сегодня заснул. Напротив, я хочу сделать из тебя героя, или, вернее, желаю убедиться, действительно ли ты принадлежишь к сильному полу.

Она вторично осушила кубок и продолжала, как бы про себя:

– Да, это отрава, точно так же, как и музыка. Женщина – ведь тоже яд, по новой вере христиан и язычников. Все заражены одною и тою же ложью, христиане и философы, Кирилл и Ипатия. Не прерывай меня. Лучше пей, юный безумец! Ха! Только еврей останется мужчиной и не стыдится быть тем, чем создал его Господь. Вы презираете нас, хотя причисляете к лику святых Авраама, Иакова, Моисея, Давида и Соломона! Вы забываете, презренные лицемеры, что они не отступали перед грехом, которого вы избегаете. Они имели жен и детей; они благодарили Бога за красивую женщину, как некогда благодарил его Адам! Наступит день, когда его примеру последуют будущие потомки, убедившись, что Бог, а не дьявол сотворил мир. Пей, говорю тебе!

Филимон слушал и был не в силах возражать. Мириам продолжала:

– Оставь в покое этих спящих скотов и доследуй за мной в мои комнаты. Ты жаждешь постичь мудрость Соломона, а потому допусти предварительную суету и безумие в свое сердце. Читал ли ты книгу Екклезиаста?[112]112
  Екклезиаст, или «проповедник». Название ветхозаветной библейской книги, автор неизвестен. Книга приписывается царю Соломону. Суть жизни Екклезиаст выражает словами: «суета сует, всяческая суета».


[Закрыть]

Филимон не владел более собой. Помимо воли подчинялся он красноречивым доводам, вину, взору и голосу старухи, все существо которой дышало непреодолимой властью. Словно во сне, проследовал он за ней наверх по лестнице.

– Сбрось нелепый, некрасивый, нескладный плащ философа! Так! Вижу с удовольствием, что на тебе белая туника, которую я дала. В ней ты все-таки похож на человеческое существо. Пей, говорю я! К чему одарила тебя природа таким лицом и станом? Принеси сюда зеркало, рабыня! Хорошо, теперь взгляни на себя и суди сам! Для чего созданы твои пышные губы? На что у тебя глаза, сладостные, как горный мед, и лучезарные, как самоцветные камни? Для чего существуют эти кудри, как не для того, чтобы нежные пальцы перебирали их и казались еще белее среди блестящих прядей черных волос? Суди сам! Спойте, девушки, хорошую песню этому бедному мальчику! Спойте ему песню и укажите – впервые во всей его жалкой, ничтожной, невежественной жизни – истинный, древний путь к вдохновению.

Одна из рабынь опустилась на диван, держа в руках двойную флейту, а другая осталась посреди комнаты и стала медленно танцевать в такт тихой мечтательной мелодии, с которой сливались бряцание серебряных запястий и дробь бубна, поднятого над головой плясуньи.

Филимон был готов сдаться. Но в самом яде заключалось и противоядие. Мгновенным усилием воли разрушил он чары вина и музыки и быстро вскочил.

– Никогда! Если любовь не имеет высшего назначения и удовлетворяет только чувственность, то мы становимся хуже животных, потому что следуем внушениям себялюбия и унижаем свои лучшие качества. Такой любви мне не надо.

Правда, и мне когда-то снился сон любви, но я грезил о женщине, которая была бы одновременно моей наставницей и ученицей, моей сестрой и царицей. Она опиралась бы на мою руку и в свою очередь поддерживала бы меня: она исправляла бы мои недостатки, сообща трудясь над великим делом и стремясь вместе со мной к совершенству. А это… это жалкое, низменное подобие любви. Никогда, никогда!

Затаенные мысли Филимона прорвались наружу в порыве страстного возбуждения. Старая Мириам вскочила со своего стула, не то действительно уловив какой-то шорох, не то делая вид, что слышит шаги на лестнице.

– Тише! Замолчите, девушки, Кто-то идет. Какое неразумное создание пробирается в такой поздний час к бедной, старой колдунье за любовным зельем? А может быть, христианские собаки разыскали логово старой львицы? Ну, мы увидим.

Она вытащила из-за пояса кинжал и смело направилась к двери. У выхода она остановилась и обратилась к Филимону:

– Так, мой достойный, юный Аполлон! Ты не прельщаешься обыкновенной женщиной? Тебе нужно нечто высшее, более мудрое и более блестящее? Желала бы я звать, захватила ли Ева свидетельство об успехах во всех семи науках, когда посетила Адама в райских садах? Хорошо, хорошо. Ты ищешь то, что тебе нужно. Посмотрим, – быть может, нам и в этом случае удастся угодить тебе. Уйдите, дочери моавитские![113]113
  Моавитяне – семитское племя, родственное евреям, образовавшее на восточном берегу Мертвого моря значительное государство. Со времени захвата Ханаана евреями последние вели непрерывную борьбу с моавитянами.


[Закрыть]

Девушки удалились, перешептываясь и смеясь. Ушла и еврейка. Филимон остался один. Последние слова Мириам его несколько успокоили, но все же он держался настороже. Он невольно оглянулся при мысли, что, может быть, какая-нибудь новая сирена появится в комнате.

На противоположном конце комнаты он заметил распахнутую дверь, затянутую прозрачным занавесом, из-за которого слышался чей-то тихий шепот. Страх Филимона, возраставший вместе с его возбуждением, перешел в негодование, когда он начал подозревать западню. Подобно дикому хищнику, готовящемуся к смертельному прыжку, юноша уставился на драпировку и поднял руки, чтобы обороняться против всяких злых духов как мужских, так и женских.

– Итак, он действительно появится? Как мне к нему обратиться? – произнес знакомый голос.

Что это? Не Ипатия ли тут?

Старуха отвечала с гортанным еврейским акцентом:

– Так, как ты с ним говорила сегодня утром.

– О, я ему все скажу, и он должен… Он обязан сжалиться надо мной. Но он? Такой величавый и лучезарный!..

Филимон не разобрал следующих слов старухи, и через несколько мгновений комната наполнилась сильным и сладким запахом наркотический смолы. Послышалось бормотание какого-то заклинания, затем вспыхнул яркий огонь, занавеска раздвинулась, и перед его изумленным взором, в ореоле мерцающего огня, предстала колдунья, наклонившаяся над треножником, между тем как Ипатия, в белоснежном одеянии, сверкая золотом и самоцветными камнями, опустилась на колени рядом с нею. В трепетном ожидании она раскрыла губы и, закинув голову, протянула руки.

Он не успел пошевельнуться, как девушка перескочила через треножник и упала к его ногам.

– Феб! Прекрасный, дивный, вечно юный! Внемли мне только один раз… Только на одно мгновение!

Ее платье вспыхнуло от пламени треножника, но она ничего не замечала. Филимон инстинктивно обнял девушку и потушил загоревшуюся ткань ее одежды.

– Сжалься надо мной! Поведай мне тайну! Тебе я готова повиноваться! Я отрешилась от самой себя. Я твоя рабыня. Убей меня, если пожелаешь, но говори!

Пламя треножника проливало мягкий желтый свет, и Филимон увидел у стены какую-то фигуру.

Негритянка, приложив палец к губам, протягивала к нему свое небольшое распятие и глядела на него молящим, полным отчаяния взглядом.

Юноша понял все. Оттолкнув бедную обманутую девушку, страстный экстаз которой, как он ясно понял, не имел никакого отношения лично к нему, Филимон бросился к выходу.

Ощупью в темноте нашел он дверь, но попал в другую комнату, с окном, и с высоты двадцати футов соскочил на улицу. Разбитый и окровавленный, поднялся он, как Антей[114]114
  Антей (греч. мифология). Великан, заставлявший каждого пришельца вступать с ним в единоборство и неизменно убивавший каждого противника, ибо, как только он падал на землю, мать его Гея (земля) возобновляла его силы и таким образом делала его непобедимым. Его победил Геракл, поднявший его на воздух и продержавший в этом положении до тех пор, пока он не задохнулся.


[Закрыть]. Силы его воскресли, и он стремглав бросился к дому архиепископа.

Бедная Ипатия лежала на полу в почти бессознательном состоянии, а старуха упивалась ее горькими слезами, вызванными не только разочарованием, но и жгучим стыдом. Когда Филимон бросился к выходу, она узнала хорошо знакомые черты. Пелена спала с ее глаз, и все надежды навеки умерли в душе дочери Теона.

Гнев ее был слишком силен, чтобы вылиться в упреки. Она медленно поднялась, прошла в смежную комнату, тщательно запахнула плащ и молча удалилась, бросив на еврейку взгляд, исполненный гнева и глубокого презрения.