Текст книги "Смерть под парусом"

Глава десятая
НОЧНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ

– Иен! – жалобно вскрикнула она и как тень двинулась мне навстречу. Она была в широкой пижаме, босиком. Я не мог отвести глаз от измученного, трагического лица Эвис. Страх сковал мне сердце, и я пробормотал бессмысленно, с трудом выдавливая из себя слова:

– А мы только что приехали…

Услышав наши приглушённые голоса, в комнату вошёл Финбоу. Я поставил свечу на стол и с беспокойством наблюдал, как Эвис пытается изобразить на лице подобие улыбки.

– Хелло! – сказала она. – Я умираю от жажды и встала, чтобы напиться.

– Вот как, – посочувствовал Финбоу. – Боюсь, что у вас начинается простуда. Вчера вечером вас бил озноб, а сейчас, среди ночи, мучает жажда. Смотрите не расхворайтесь.

Эвис уставилась на него остекленевшими глазами.

– Постараюсь, – уронила она.

– Вот и чудно, – сказал Финбоу. – А теперь пойдёмте в гостиную: нельзя стоять босиком на голом полу.

Я внёс свечу в гостиную и поставил её на ломберный столик. Эвис забралась с ногами на диван, закутавшись в плед, она бросала насторожённые взгляды то на меня, то на Финбоу. А тот сел рядом и с наигранной небрежностью героя современной комедии закурил сигарету. Я придвинул своё кресло ближе к свету и тут с болью в душе увидел, как побледнела и осунулась Эвис, казалось, она на грани нервного истощения. Если Финбоу решил ей что-то сказать, пусть говорит уж скорей и дело с концом, подумал я про себя, а вслух промямлил:

– А не лучше ли нам пойти спать? Эвис, как видно, устала. Да и у нас с тобой, Финбоу, был нелёгкий денёк.

Финбоу, живо улыбнувшись, ответил:

– Спать? Сейчас? Да у меня сна ни в одном глазу! Когда же и разговаривать по душам, как не ночью?! Днём разговаривают по обязанности, а вот если в два часа ночи – это уже потребность… и удовольствие…

Эвис нервно рассмеялась и заметила:

– Надо отдать вам должное, мистер Финбоу, эту обязанность вы исполняете с отменным усердием.

Я уловил в её тоне лёгкую иронию и, взглянув на взволнованное лицо девушки, в котором не было ни кровинки, не мог не оценить её мужества. Какая-то тревога, хотя я понятия не имел, какая именно, подтачивала её силы и не давала ни минуты покоя. Даже я при всем доброжелательном отношении к ней не мог поверить выдумке о том, что она встала ночью, чтобы утолить жажду. Но она нашла в себе мужество отвечать на шутки Финбоу так, как будто он зашёл к ней в гости на чашку чая.

– Знали бы вы, чего мне порой стоит произнести даже одно слово… – сказал Финбоу.

– Оно и видно: поистине великий молчальник! – вставила она.

Финбоу не остался в долгу:

– Я сразу понял, что найду в вашей тонкой душе полное понимание.

Щеки мои пылали как в огне, мне хотелось услышать хоть какую-нибудь реплику Эвис, которая раскрыла бы истинную цель её ночного путешествия. А вместо этого я вынужден был сидеть и слушать их дурацкую пикировку. Эвис сидела, закутавшись в пушистый плед, и с капризной гримаской слушала дерзости Финбоу. Я понял, что этому разговору не будет конца, и чем больше я напрягал внимание, силясь уловить цель, которую преследует в этой словесной дуэли Финбоу, тем больше мне становилось не по себе и тем сильнее слипались у меня глаза. Сквозь дремоту я слышал плавно льющуюся речь друга и думал, что он выбрал удивительно неподходящее время, чтобы блеснуть своим красноречием. Я знал, что он преследует какую-то определённую цель, и тем не менее не мог без раздражения слышать этот хорошо поставленный голос и эти пространные рассуждения о драматургии. Каким-то одному ему известным образом Финбоу удалось перевести разговор с нашей поездки в Лондон на драму. Эвис призналась, что, как это ни нелепо, ей все-таки нравятся некоторые сентиментальные пьесы.

На что Финбоу с улыбкой заметил:

– Одна из трагедий нашей жизни состоит в том, что нам, как правило, нравятся именно те вещи, за симпатии к которым мы себя презираем. То же самое и в любви. Почти на каждом шагу можно встретить влюблённого, который прекрасно отдаёт себе отчёт, что предмет его любви или глуп, или скучен, или вообще доброго слова не стоит, а он, несмотря ни на что, все-таки продолжает любить этого человека. Литературная критика не что иное, как борьба между тем, что диктуют нам наши чувства, и тем, что с точки зрения общепринятых понятий о хорошем художественном вкусе принято считать достойным осмеяния. Обычно верх берут эмоции… причём не только у неискушённой публики, но и у эстетов. Боюсь, что моя мысль покажется вам еретической, но мне думается, что сходить с ума по «Гамлету» так же бессмысленно, как и по «Питеру Пену». Я хочу сказать, что не делаю между ними большой разницы.

Я с нетерпением ждал, когда остановится этот поток. Однажды я уже имел счастье слышать, как он полемизировал по поводу драмы в Гонконге, и не забыл, какими извилистыми путями пришлось ему пробираться, чтобы прийти к своему литературному кредо в его теперешнем виде.

Мне очень хотелось спать и было совсем не до споров; я все ещё не догадывался, к чему он ведёт. Эвис попробовала робко возразить, но Финбоу уже нельзя было остановить:

– Все мы, однако, одним миром мазаны, и вкус у нас безнадёжно испорчен. Последние двадцать лет, куда бы меня ни забросила судьба, если у меня нет более интересного занятия, я иду в театр. И я совершенно определённо могу сказать, каким пьесам отдаю предпочтение. Что может быть совершеннее «Вишнёвого сада»? Ничего, и это моё твёрдое убеждение. А хотите знать, какая пьеса оставила у меня самые яркие воспоминания? «Дама с камелиями». Ведь общеизвестно, что это одна из бездарнейших пьес. И тем не менее именно она произвела на меня самое сильное впечатление, чем все, что я видел до сих пор. Маргариту играла Дузе. Это было в Риме, давным-давно. В общем-то, я не считаю Дузе великой актрисой, хотя и допускаю, что её можно считать великой в своём роде; сама манера её игры противоречила жизненной правде. И все-таки я был в восторге от спектакля и вряд ли ещё когда-нибудь испытаю подобное наслаждение. Я был влюблён, и в театре мы были вдвоём… это, конечно, сыграло свою роль.

Я заметил, как у Эвис дрогнули уже почти слипшиеся веки. Последняя фраза привлекла её внимание. Она тихо сказала:

– Можно подумать, что любовь заставляет иначе смотреть на вещи.

– Да-а, – подтвердил Финбоу. – Любовь преображает все: от хорошей пьесы получаешь удовольствие потому, что она хороша, а от плохой – потому, что плоха.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Эвис. Теперь она смотрела на Финбоу широко открытыми глазами. – Что влюблённым все на свете интересно: что бы ни делать, куда бы ни идти – лишь бы вместе, ведь так? Как бы я хотела влюбиться! Молодые люди стали приглашать меня в театр с семнадцати лет, но хоть бы один из них своим присутствием заставил меня глубже прочувствовать ту или иную пьесу. С любимым человеком я бы, наверное, даже на галёрке чувствовала себя счастливой.

– Вряд ли, – резюмировал Финбоу. – Вот в этом я сомневаюсь.

Эвис приподнялась и оживлённо продолжала:

– А ещё я бы хотела иметь свою ложу в каком-нибудь захудалом театрике на весь сезон… о, я бы полжизни отдала за это, только бы не прозябать, как сейчас! Я ещё не встречала человека, с которым могла бы поделиться своими сокровенными мыслями. Никого, кто бы меня по-настоящему заинтересовал. Роджер частенько водил меня в театр, но лучше бы он этого не делал…

– Да, можно испортить себе всякое удовольствие, если пойти в театр с человеком, не способным ценить искусство, – посочувствовал Финбоу.

– Удовольствие?! Это была пытка. – Эвис всем телом подалась вперёд, и тёмная прядь упала на лоб. – Мужчинам не понять, насколько может осточертеть однообразная жизнь. Так порой хочется, чтобы хоть что-нибудь произошло! Я не приспособлена к жизни… не научили. Средств к существованию тоже нет. Я похожа на викторианскую барышню, только чуточку образованнее. Любовь может оказаться самым значительным событием в моей жизни. Это, собственно, единственное, на что я могу надеяться. А она, как нарочно, обходит меня стороной, – голос её зазвенел, – и боюсь, что это уже навсегда. Кристофер – самый приятный из моих поклонников, он нравится мне. Молю бога, чтобы я со временем могла полюбить его по-настоящему.

– Сердцу не прикажешь, – уронил Финбоу. Только Эвис начала снова что-то говорить, как вдруг за нашими спинами раздалось:

– Ну хватит, с меня довольно! Мы увидели в дверях миссис Тафтс.

Лишь на миг презрительная гримаса мелькнула на непроницаемом лице Финбоу, но тут же её как рукой сняло, и он обернулся к нашей экономке.

– Не хотите ли присесть, миссис Тафтс? – сказал он.

– Я не могу этого допустить, не хочу этого допустить и не допущу, – выпалила миссис Тафтс.

На ней было чёрное пальто, из-под которого виднелись ночная сорочка и шлёпанцы из красной фланели. На голове торчали папильотки, и это придавало ей ещё более воинственный вид.

– Я этого не потерплю, – продолжала она. – Слыханное ли дело поднимать человека среди ночи! Стыд и срам! Молодая девица, нет бы блюсти себя, она расселась в гостиной ночью с двумя мужчинами, которые годятся ей в отцы. Мне стыдно, мистер Финбоу, никак не ожидала этого от вас. А вы, – и она пригвоздила меня к месту свирепым взглядом, – я знала, что вы ещё и не такое способны выкинуть, с первого взгляда видно, – тараторила она без передышки. – Сброд да и только, никаких понятий о чести. Тоже мне хороши, наверное, считают себя джентльменами… или молодые девицы вроде этой… воображают себя леди… да какие же вы леди и джентльмены, когда ведёте себя хуже, чем… Джентльмены только тогда джентльмены, когда они ведут себя по-джентльменски, вот что я вам скажу!

Она замолкла, чтобы перевести дыхание, а Финбоу, воспользовавшись паузой, вставил:

– Миссис Тафтс, а не пойти ли вам поспать?

Но разъярённая фурия затараторила с новой силой. Она, очевидно, только сейчас заметила, что на Эвис под пледом нет ничего, кроме пижамы, и набросилась на неё:

– Как вы смеете появляться на людях в таком непристойном виде? Ни одна порядочная женщина не дойдёт до такого бесстыдства, чтобы ложиться в постель в эдаком одеянии. А вы вертитесь в одном исподнем да ещё с голыми пятками перед этими индюками и рады. – Она снова ткнула пальцем в мою сторону. В её глазах я становился воплощением всех людских пороков… хотя сам я не знал за собой ничего подобного. Миссис Тафтс тряслась от гнева. – Сейчас я схожу в вашу комнату, голубушка, и принесу вам оттуда халат и домашние туфли и буду стоять у вас над душой, пока вы не оденетесь и не отправитесь, как положено приличной девушке, в постель. Я глаз не сомкну, так и знайте, пока не буду уверена, что в этом доме соблюдаются приличия.

– В нашу комнату нельзя. Вы разбудите мисс Гилмор, – сказала Эвис, прикусив губу и стараясь сдержать то ли раздражение, то ли смех, не знаю. Наверное, все-таки она боялась вспышки раздражения, так как брань и оскорбления всегда задевают нас больнее, чем хотелось бы.

– Пусть хоть весь дом на ноги поднимется, а вы у меня наденете халат и выйдете отсюда в приличном виде, – заявила миссис Тафтс и решительным шагом направилась к дверям девичьей спальни.

Финбоу с усмешкой заметил ей вслед:

– Просто удивительно, какое влияние оказал язык молитвенника на речь миссис Тафтс. Человечество многим обязано этому произведению…

Вопль миссис Тафтс прервал его на полуслове.

– Куда запропастилась другая девица? Что происходит в этом доме?

Мы с Финбоу кинулись к спальне девушек и заглянули в дверь. Миссис Тафтс зажгла свечу, стоявшую на туалете, и замерла посреди комнаты, остолбенело глядя на две пустые разобранные постели. Эвис, которая проскользнула вслед за нами и уже успела накинуть халат и сунуть ноги в домашние туфли, констатировала:

– Её здесь нет.

– Скажите мне на милость, – произнесла миссис Тафтс, снова обретая дар речи, – что творится сегодня в этом доме? Это же форменный вертеп. Куда девалась та, рыжая, сбежала… или ещё что-нибудь почище? – Она выпятила нижнюю губу и стояла, приземистая и тучная, уничтожающе глядя на Финбоу.

– Далеко уйти она не могла, – рассудительно заметила Эвис. – Ведь она не одета. Все её вещи на месте.

– Если она в доме, она от меня не скроется – все равно найду, – буркнула миссис Тафтс. – А если её нет, то она останется на улице на всю ночь. Здесь две двери, и обе будут заперты, уж я позабочусь об этом.

Щёлкнули шпингалеты на дверях гостиной, опустился засов на входных дверях в холле, и миссис Тафтс, вернувшись к нам, заявила:

– Так вот, в кухне её нет. Когда вы разбудили меня своим шумом, я подумала, что это на кухне. Я заглянула туда, но там никого не было. Посмотрим теперь спальни. Мистер Финбоу, постучитесь-ка в дверь к тому молодчику.

Финбоу выслушал тираду экономки с невозмутимым спокойствием. Он громко постучал в дверь Филиппа. В ответ – ни звука. Он постучался ещё раз, вошёл в комнату и чиркнул спичкой. На кровати Филиппа царил беспорядок, и она была пуста.

– Так, – пробормотал Финбоу.

Со свечой в руке в спальню вошла миссис Тафтс, а вслед за ней и мы с Эвис. Мы представляли препотешную группу… четверо взрослых людей, тупо уставившихся на пустую постель: высокий, элегантный, благодушно улыбающийся Финбоу; миссис Тафтс в пальто и торчащей из-под него ночной сорочке – сама оскорблённая добродетель; изящная, как китайская статуэтка, Эвис – бледная, усталая, но с искрящимися от смеха глазами; и, Наконец, я сам, с блуждающим взглядом, старательно обходящим миссис Тафтс, немолодой, солидный джентльмен в выходном костюме.

– Они убежали вдвоём, и один бог знает, чем все это может кончиться! Только он! – взорвалась миссис Тафтс. – Если их нет и в соседней комнате, то они останутся на улице, клянусь!

Я собрался возразить ей, но Финбоу остановил меня.

– Правильно, миссис Тафтс. Оставьте их за дверью, если они действительно ушли из дому.

Мы вернулись в гостиную, и Финбоу тихонько постучал в дверь комнаты Уильяма и Кристофера. Спустя минуту оттуда послышалось невнятное бормотание, и Финбоу сунул в дверь голову.

– К вам случайно не забрели Филипп и Тони, а?

– Что вы, конечно, нет, – ответил хриплым со сна голосом Уильям. – С какой стати?

– Я и сам думаю, что им здесь делать нечего, – ответил Финбоу.

– А зачем они вам понадобились? – Сон постепенно улетучивался, и Уильям начинал проявлять недовольство.

– Мне они, собственно, не нужны, – отозвался Финбоу. – Это миссис Тафтс хочет их видеть.

– Передайте ей, пусть она катится ко всем чертям! – сказал Уильям. – Спокойной ночи.

Финбоу прикрыл дверь и обернулся с улыбкой к миссис Тафтс, которая была вне себя от злости. Но прежде чем она двинулась с новыми силами на поиски, он сказал:

– Итак, миссис Тафтс, теперь все ясно. Они, должно быть, на улице и попадут в дом только утром. Обещайте мне, что вы ни словом не обмолвитесь о наших ночных похождениях, когда встретитесь с ними за завтраком.

– Ничего я не обещаю… – начала было миссис Тафтс.

– Сержант Беррелл вам за это спасибо не скажет, – тихо заметил Финбоу.

– А это ещё почему? – воскликнула в ярости миссис Тафтс, но, подумав, добавила: – Ну ладно, так и быть, буду молчать, пока сама не увижу сержанта Беррелла, но учтите, я иду против своей совести.

– Вот и хорошо, – ответил Финбоу. – А теперь – все спать.

Через несколько минут мы уже были в нашей комнате. Финбоу снимал воротничок, а я наблюдал за ним.

– Может, поговорим? – предложил я.

– Ну что ж, поговорим, – откликнулся он. – Перед отъездом в Лондон я проверял нашу комнату. Она единственная в доме, где можно разговаривать, не боясь быть услышанным. Стены между нею и другими комнатами ни такие тонкие, как везде.

– Значит, наша лодочная прогулка вчера ночью не была вызвана никакой необходимостью, – начал я брюзжать.

– Никакой, – рассмеялся Финбоу. – Но тогда я не знал этого. Кроме того, благодаря прогулке мы оба окунулись в атмосферу таинственности.

– Подумаешь! – воскликнул я. Он задумчиво продолжал:

– Весёленькая ночка, ничего не скажешь.

– Весёленькая?! – повторил я возмущённо.

Я мечтал поскорее добраться до постели, но знал, что не смогу заснуть, пока не выясню, что нужно было Финбоу узнать от Эвис.

– Зачем ты мучил Эвис своими бесконечными рассуждениями? Ты же видел, что она еле держится на ногах.

– Именно поэтому я и затеял этот разговор, – ответил Финбоу.

– Не очень достойный приём, – заметил я, – пользоваться слабостью другого.

– Дорогой Иен, – мягко ответил Финбоу. – Такие развлечения не в моем духе. Я затеял разговор с Эвис, потому что хотел узнать кое-что о ней самой… ну и, разумеется, потому, что это гораздо легче сделать в беседе с человеком уставшим. Ты, наверно, знаешь, что чаще всего у людей развязываются языки тогда, когда они валятся с ног от усталости или когда пьяны. Это свойство весьма полезно использовать, если интересуешься процессами человеческого мышления, но, к сожалению, его не всегда по достоинству оценивают. У выпившего человека уже после нескольких рюмок развязывается язык, потому что у него притупляется чувство самоконтроля. Предрассветные часы оказывают на психику человека такое же действие, что и алкоголь. Вспомни только, сколько сокровенных тайн поверяли тебе после полуночи! Вспомни, сколько секретов ты сам рассказал! И как стыдно обычно бывает на следующее утро, когда трезвый рассудок заставляет критически оценить свои поступки! Финбоу продолжал:

– К сожалению, мы редко отдаём себе отчёт в том, каким образом протекает последовательность наших умонастроений на протяжении одних суток. По-моему, это происходит потому, что большинство людей плохо разбирается в психологии и просто не способно заметить колебаний собственных умонастроений. Я в своей жизни встретил единственного человека, который умел тонко использовать способность человеческого мышления к трансформации. Это один мой знакомый писатель. Он всегда садится за работу поздно вечером, когда в психике господствует подсознательное «я». А утром, когда пробуждается способность критически мыслить, он правит написанное накануне. По его словам, он каждый раз делает тройную работу. Правда, это ему не помогает – он все равно пишет из рук вон плохо.

Тут моё терпение лопнуло, и я взмолился:

– Ради всего святого, будь другом, прекрати свои туманные словоизлияния. Скажи мне толком, зачем тебе понадобился этот разговор с Эвис? Что ты из него вынес? Неужели ты не видишь, что я извёлся вконец от этой неизвестности?! Что она искала в доме, когда мы неожиданно вошли? Что все это, в конце концов, значит?

– Прости меня, Иен, – сказал Финбоу, присаживаясь на край моей кровати. – Я вижу, как ты нервничаешь. Но ты должен набраться терпения ещё на пару деньков. Кто совершил преступление, я до сих пор» ещё не знаю. И не знаю, почему Эвис бродила ночью по дому. Могу только предположить, что она хотела что-то сжечь… Вспомни, как она настаивала, чтобы разожгли камин вчера вечером.

Я сразу насторожился:

– Ты думаешь, это значит… Финбоу оборвал меня:

– Это может означать все, что угодно, и ровным счётом ничего. Не забывай, что в этой милой компаньице полно всевозможных душевных драм, однако совсем не обязательно все они должны иметь отношение к убийству. Преступницей может оказаться и Эвис и Тони, но не обе. Однако и та и другая ведут себя так, будто им есть что скрывать – и немало. Вот я и пытаюсь разобраться во всех этих хитросплетениях. Поэтому я и беседовал с Эвис сегодня ночью. А ловко я расставил ей сети! Впрочем, ты этого оценить не способен. Начал исподволь – с театра, по опыту знаю, что любая девушка типа Эвис в какой-то период своей жизни втайне мечтает о сцене. Затем потихоньку подвёл её к любовной мелодраме, что, с моей точки зрения, должно было ей импонировать, как это импонирует почти всем в её возрасте. Если бы я знал, что она увлекается музыкой, я бы завёл речь об опере. Мне хотелось создать атмосферу романтики, любви… я прозрачно намекнул на лично пережитое… после этого оставалось лишь сидеть и слушать историю жизни Эвис из её собственных уст, помнишь, как она рассказывала о своих поклонниках, о том, как она ни в одного из них так и не смогла влюбиться!

Я не мог не восхищаться ловкостью Финбоу, хотя все моё существо и восставало против его методов.

– Ты чертовски умен, Финбоу, – сказал я.

– И падок на лесть, – улыбнулся он, – так что благодарю за комплимент. Подобно всем закоренелым льстецам, я и сам не безразличен к лести. Но на этот раз похвала вполне заслуженна. Я бы вытянул из Эвис все, что угодно, если бы не вторжение этой миссис Тафтс, чтоб ей неладно было. Она испортила все дело. Придётся мне завтра ещё раз побеседовать с Эвис. Но все-таки мне удалось узнать кое-что. Правда, мне не известно, насколько достоверно то, что я узнал. Во всяком случае, похоже на то, что Эвис действительно не любила Роджера…

– Это для меня не новость, – отрезал я.

– А вот мне иногда приходила мысль, что она могла любить и ненавидеть его в одно и то же время. Вызывать противоречивые чувства – свойство таких натур, как Роджер. Но в данном случае я ошибся, – произнёс Финбоу. – Однако гораздо важнее другое: она не любит и Кристофера. Я должен хорошенько сосредоточиться и обдумать, какие последствия вытекают из этого. Бог мой, какой же запутанный клубок личных взаимоотношений в твоей милой компании: Роджер влюблён в Эвис; Эвис обручена с Кристофером, но не любит его; Филипп и Тони влюблены друг в друга, но у Тони есть от него какая-то тайна, это несомненно; Уильям ненавидит Роджера. Теперь мне остаётся выяснить отношение самого Кристофера к его помолвке с Эвис.

– Он, мне кажется, без ума от девушки, – заметил я. – В противном же случае, – тут у меня мелькнула ещё одна догадка, – в противном же случае он хочет жениться на ней из-за денег. Послушай, Финбоу, а ведь это именно он мог пойти на преступление и убить Роджера, чтобы удвоить приданое своей невесты.

– Гениально, Иен, – заметил Финбоу. – Не исключено, что так оно и было. Но наверняка пока ничего нельзя сказать. Давай-ка лучше спать. – Он взглянул на часы. – Без малого половина пятого.

Я уже улёгся и вдруг вспомнил;

– Финбоу, – спросил я, – а как быть с Филиппом и Тони? Не можем же мы позволить, чтобы они остались на улице на всю ночь?!

– Не можем, – ответил Финбоу, укладываясь. – Они там и не останутся.

– Как? – спросил я в недоумении. – Кто же им откроет?

– Никто, – ответил друг. – Им это и не понадобится. Они прячутся где-то в доме.

– Откуда ты это знаешь? Ты их видел?

– Нет, – ответил он. – Просто надо быть совсем без головы, чтобы выйти из дому в одной пижаме в такую сырую ночь. А они хоть и влюблены друг в друга, но рассудок ещё не потеряли!

– Тогда где же они прячутся? Ведь мы обшарили все углы.

Меня охватил какой-то необъяснимый страх, когда я представил, что где-то по тёмному дому бродят, как призраки, Филипп и Тони.

– Их нет на улице, они, очевидно, где-то внутри, – зевнул Финбоу. – Иен, неужели ты в самом деле хочешь, чтобы я сейчас поднялся с постели и пошёл их искать? Для этого мне придётся чертить план дома, а это дьявольски нудное занятие. Обещаю тебе, что за завтраком ты увидишь Филиппа и Тони живыми и невредимыми.

– С ними что угодно могло случиться, ведь мы же не знаем… Не хватает нам ещё одного… – Я запнулся.

Финбоу снисходительно улыбнулся.

– Тьфу ты! Придётся, видно, все-таки искать их.

Он приподнялся в кровати, достал из пиджака карандаш и бумагу и начал что-то чертить. Закончив, он принялся сосредоточенно рассматривать нарисованный им план дома. Я лежал на боку и видел, как он нетерпеливо постукивал карандашом по колену. Внезапно он рассмеялся.

– Все в порядке. А то я уж тоже начал сомневаться, не остались ли они и в самом деле на улице. Слава богу, нет. Я снимаю шляпу перед мисс Тони: это умнейшая женщина, нам с ней не тягаться.

– Так где же они? – допытывался я.

– Кажется, я догадываюсь, где они могут быть, но они явно не желают, чтобы их беспокоили.

Но я все ещё не мог отделаться от страха.

– Лучше помешать им теперь, чем потом обнаружить Филиппа в таком же виде, что и Роджера, – заметил я.

– Не говори чепухи, – оборвал меня Финбоу. – У Тони рука не дрогнет убить любого, но она скорее сама на себя руки наложит, чем убьёт Филиппа. Слушай, Иен, будет ли для тебя достаточно убедительно, если я пойду сейчас в комнату девушек и задам Эвис всего один вопрос: «Ходила ли Тони купаться сегодня вечером»? Если она ответит утвердительно, это значит, что оба, Филипп и Тони, находятся сейчас в доме, и ты даёшь мне слово, что будешь спать спокойно.

Возможность купания в холодной ночной реке казалась мне настолько маловероятной, что я согласился. Финбоу ушёл, прихватив с собой свечу, и я остался один.

Я лежал, уставившись в чёрную пустоту. Я так устал за день, что даже не пытался найти ответы на мучившие меня вопросы. Что делала в потёмках Эвис? Где сейчас Тони? Неужели нам предстоит стать свидетелями ещё более мрачной драмы? Глаза понемногу привыкали к темноте, и скоро я уже различил окно, мутным серым пятном выделявшееся на фоне стены. Эта туманная мгла действовала мне на нервы, внезапно, под влиянием какого-то импульса, я вскочил и сел в постели, вцепившись в подушку и прислушиваясь к каждому шороху.

Мне послышались приглушённые голоса… но я силился убедить себя, что это разговаривают Финбоу и Эвис. Я уже начал успокаиваться, как вдруг до моего слуха донёсся стон. И как высокий тон скрипки рвёт тонкое стекло, так подействовал на мои взвинченные нервы этот стон. Я содрогнулся всем телом. Но уже через мгновение я не мог бы с уверенностью сказать, слышал я этот звук или мне только показалось. Ибо он длился такой краткий миг, что я стал себя убеждать, будто это плод моего расстроенного воображения, вызванного нервным состоянием и безмолвной тишиной дома. Я лежал в холодном поту.

Но тут Финбоу открыл дверь, и я с облегчением увидел в свете свечи знакомую ироническую улыбку.

– Ты слышал? – спросил я с тревогой.

– Что?

– Не то стон, – ответил я, не то сдавленный крик.

– Мой приятель улыбнулся.

– Нет, – сказал он. – Такого я не слышал. Но я бы не стал беспокоиться, если бы и услышал.

Я не уловил смысла его слов, но постарался уговорить себя, что могу положиться на Финбоу.

– Что сказала Эвис? – спросил я.

– Я спросил её, ходила ли Тони купаться вечером, – ответил Финбоу.

– И что же она ответила? – нетерпеливо переспросил я.

– Она сказала, что Тони действительно ходила окунуться незадолго до сна, – ответил Финбоу с самодовольной улыбкой.

– И ты полагаешь, что все в порядке? – Я был поражён, что его предсказание сбылось.

– Вполне, – заверил он меня.

– А как ты догадался, что она ходила купаться? – спросил я, почти засыпая.

Я чувствовал себя таким уставшим, что, какие бы загадочные события ни происходили вокруг меня, меня это уже не волновало. У меня было единственное желание – спать.

– По одному очень простому признаку, – ответил Финбоу. – Ведь Тони – светская молодая особа.