Текст книги "Голая Экономика. Разоблачение унылой науки"

В этом, по сути, банальном гражданском споре есть одна загвоздка: иск был подан 39 лет назад и к моменту вынесения решения господин Вахид уже скончался, как и господин Нанхе. (Судебное дело унаследовали их родственники.) По одному из подсчетов, даже если бы за весь этот период в Индии не было заведено больше ни одного судебного дела, чтобы разобраться с уже поданными исками, потребовались бы 324 года. А ведь речь идет не только об относительно безобидных гражданских исках. В конце 1999 года семидесятипятилетнего мужчину выпустили из калькуттской тюрьмы; он ждал 37 лет, прежде чем предстал перед судом по обвинению в убийстве, и был тут же освобожден, потому что все свидетели и следователи, которые вели его дело, уже скончались. В 1963 году судья признал его невменяемым, но постановление затерялось. И имейте в виду, что, по стандартам развивающегося мира, в Индии сравнительно эффективные государственные институты. В Сомали, например, дела подобного рода в суде вовсе не рассматриваются.

Кроме того, государство обеспечивает соблюдение антитрестовского законодательства, запрещающего сговор, который сводит на нет все преимущества конкуренции. Тайный сговор трех авиакомпаний об установлении тарифов на авиаперевозки ничуть не лучше явной монополии. Наши государственные институты образуют своего рода колеи, по которым движется капитализм. Томас Фридман, обозреватель по иностранным делам New York Times, однажды написал об этом в своей колонке. «Знаете, сколько дал бы среднестатистический россиянин за то, чтобы [Департамент юстиции США] хотя бы на неделю занялся уничтожением олигархов и монополистов России?» – спрашивал он в своей статье[63]63
  Thomas L. Friedman, «I Love D.C.», New York Times, November 7, 2000, p. A29.


[Закрыть]. Томас указывал на то, что, по его наблюдениям, многие иностранцы, особенно из развивающихся стран, чьи экономики страдают от эндемической коррупции, завидуют нам из-за наших – крепче держите свой кофе! – вашингтонских бюрократов. «Они завидуют тому, что у нас есть наши институты, наши суды, наша бюрократия, наша армия и наши регулирующие органы: Комиссия по ценным бумагам, Федеральная резервная система, Федеральное управление гражданской авиации, Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов, ФБР, Федеральное агентство по защите окружающей среды, Налоговое управление, Служба иммиграции и натурализации, Патентное управление США и Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям».

Государство играет и еще одну важную роль: оно предоставляет широкий спектр так называемых общественных благ, повышающих наше благосостояние, которые, если бы этого не делало государство, не предоставлял бы населению частный сектор. Предположим, я решил купить противоракетный комплекс, чтобы защитить себя от ракет какой-нибудь особо агрессивной нации. (Этот комплекс похож на спутниковую антенну DirecTV, только стоит намного дороже.) Я спрашиваю своего соседа по имени Этьен, не хочет ли он войти со мной в долю; он отказывается, отлично понимая, что мой комплекс защитит и его дом от любых ракет, которые, скажем, Северная Корея может направить в нашу сторону. У Этьена, как и у большинства других моих соседей, есть мощный стимул воспользоваться моей системой бесплатно, так сказать, «проехать зайцем». Но ведь и я не хочу платить полную стоимость комплекса в одиночку. В итоге мы не покупаем противоракетную систему, хотя благодаря ей, возможно, наша жизнь стала бы более безопасной и, следовательно, повысился бы уровень нашего благосостояния.

Следует отметить, что общественные блага имеют две важные отличительные характеристики. Во-первых, затраты на предложение этих благ дополнительным пользователям – даже тысячам или миллионам людей – очень низкие, а порой даже нулевые. Подумайте о той же противоракетной системе: если бы я все-таки заплатил за комплекс, который в случае чего собьет ракеты террористов, миллионы людей, живущих в Чикаго относительно близко к моему дому, получили бы это благо совершенно бесплатно. То же самое относится и к радиосигналам, маякам или городским паркам; если они служат одному человеку, то могут послужить еще тысячам без каких-либо дополнительных затрат. Во-вторых, чрезвычайно трудно, а то и невозможно исключить из числа получателей таких благ тех, кто не заплатил за их использование. Как помешать капитану корабля пользоваться светом маяка? Заставить его закрыть глаза, когда его судно проходит мимо? «Эй, на Britannica ВМС США! Зажмуриться и не подглядывать!» Когда-то я знал одного профессора Принстонского университета, так вот он начинал свою лекцию об общественных благах такими словами: «Итак, кто же те лохи, которые финансируют общественное радио?»

Тут, следует признать, любители проехаться за чужой счет вполне могут испортить все дело. Писатель Стивен Кинг однажды попытался провести эксперимент, предложив свой новый роман читателям напрямую, через интернет. План состоял в том, что Кинг будет ежемесячно выкладывать в интернет очередную часть романа, для загрузки которой надо будет внести плату в размере одного доллара; все под честное слово. Писатель предупредил, что новые поступления прекратятся, как только добровольный платеж сделают менее 75 процентов читателей. «Если вы платите, продолжение романа появляется в сети; если нет, все прекращается», – написал он на сайте. Исход был печально предсказуем для экономистов, изучающих такие проблемы. Очень скоро все свернулось. За последнюю предложенную главу заплатили всего 46 процентов читателей; роман «Растение» так и остался неоконченным.

В этом и заключается основная сложность в тех случаях, когда предоставлением общественных благ занимаются частные предприятия. Компании не могут заставить потребителей платить за товары подобного рода, независимо от того, сколько полезности те могут из них извлечь или как часто они ими используются (вспомните тот же маяк). И любая система добровольных платежей рано или поздно становится жертвой безбилетников. Вот несколько примеров:

• Фундаментальные исследования. Мы уже обсуждали мощные стимулы, которые создает прибыль для фармацевтических компаний и им подобных. Но, как известно, не всем важным научным открытиям сразу находится коммерческое применение. Исследования Вселенной, определение механизма деления человеческих клеток или поиск элементарных частиц обычно проходят весьма долгий путь, прежде чем будет запущен спутник связи, разработан препарат для борьбы с раковыми клетками или изобретен экологически чистый источник энергии. Не менее важно и то, что для максимизации их ценности результатами и достижениями такого рода исследований необходимо сразу делиться с другими учеными, работающими в той же области знаний. Иными словами, производя знания, которые в один прекрасный день существенно улучшат жизнь всего человечества, разбогатеть – а в большинстве случаев даже покрыть расходы – не получится. Большинство фундаментальных исследований в США проводятся государством на базе, например, НАСА, Национальных институтов здравоохранения или научно-исследовательских университетов, то есть неприбыльных учреждений, получающих государственное финансирование.

• Правоохранительные органы. В частных охранных фирмах недостатка нет: копы по найму, как мы называли их в колледже, весьма усердно выискивают двадцатилетних ребят, распивающих пиво. Однако их действия существенно ограничены. Например, они защитят вашу собственность от попыток проникновения, но не станут активно искать преступников, которые, возможно, пытались проникнуть в ваш дом. Они не будут выслеживать мексиканских наркобаронов, преграждать преступникам путь в страну и решать многие другие проблемы преступности, предотвращая нападения на граждан. А ведь все это обеспечило бы вам и вашей собственности большую безопасность в долгосрочной перспективе; но здесь замешана проблема бесплатного пользования общественными благами. Если я оплачиваю такого рода безопасность, любой другой житель страны пользуется этими благами бесплатно. Неудивительно, что во всех странах мира большинство видов правоохранительной деятельности – это прерогатива государства.

• Парки и другие незастроенные территории. Прибрежная полоса озер Чикаго считается ценнейшим активом этого города. Почти на 50 километров вдоль озера Мичиган тянутся парки и пляжи, которые находятся в собственности города, и здесь запрещена частная застройка. Если это наилучшее использование земли, в чем я твердо убежден, почему бы частному землевладельцу не использовать ее для таких же целей? В конце концов, как мы недавно говорили, частная собственность на актив гарантирует его максимально результативное использование. Если мне принадлежат 50 километров прибрежной полосы озер, почему бы не взимать с велосипедистов, роллеров и любителей пикников некоторую плату, чтобы получить хорошую прибыль на свои инвестиции? Это невозможно сразу по двум причинам: во-первых, патрулирование такого огромного пространства и взимание платы с посетителей стало бы для меня настоящим логистическим кошмаром. Но самое важное – многие люди, которые любят и ценят эти места, фактически не используют данный ресурс. Они могут наслаждаться видом приозерной полосы из окна высотного здания или проезжая в машине по автостраде Лейк-Шор-Драйв. Частный застройщик не смог бы взять с них ни гроша и, следовательно, занизил бы стоимость этой территории. Это относится ко многим природным ресурсам США. Вы, скорее всего, никогда не бывали в проливе Принца Уильяма на Аляске и, возможно, никогда не побываете там. И все же вам наверняка небезразлично, что огромный нефтяной танкер Exxon Valdez сел неподалеку на мель и загрязнил всю округу. Так вот, государство может повысить уровень нашего общего благосостояния, охраняя и защищая эти ценные и необъятные ресурсы.

Очевидно, что не вся коллективная деятельность нуждается в участии государства. «Википедия» – весьма удобный ресурс, даже для тех, кто никогда не делает добровольных взносов для поддержания его работы. В каждой школе, церкви и местном сообществе найдется группа энтузиастов, которые делают для обеспечения важных общественных благ больше, чем положено, принося огромную выгоду гораздо большей группе тех, кто не ударил ради этого палец о палец. Несмотря на эти достойные всяческих похвал примеры, у нас, безусловно, имеются весьма веские основания полагать, что общество будет недостаточно инвестировать в то, что сделало бы нашу жизнь лучше, не используя при этом какого-либо механизма, вынуждающего нас внести свою лепту. Как бы мне ни нравился свободный дух «Википедии», я с большой охотой предоставляю борьбу с терроризмом ФБР – правительственному органу, который мы создали (и работу которого оплачиваем своими налогами) для того, чтобы он действовал от нашего имени.

И наконец, государство перераспределяет богатство. Мы собираем налоги с одних граждан и обеспечиваем благами других. Вопреки широко распространенному мнению большинство государственных льгот идут не бедным слоям населения, ими в виде программ медицинского и социального обеспечения больше всего пользуется средний класс. Тем не менее у государства есть законное право играть роль Робин Гуда; некоторые правительства мира, например в европейских странах, занимаются этим намного активнее, чем американское. И что же говорит нам по этому поводу экономическая наука? К сожалению, мало что. Важнейшие вопросы, связанные с распределением доходов, требуют не экономического, а философского или идеологического ответа. Например, какое государство было бы лучше – то, в котором каждый американец зарабатывает 25 тысяч долларов, то есть достаточно для удовлетворения насущных потребностей, или же в его нынешнем виде, в котором одни американцы сказочно богаты, другие влачат жалкое существование, а средний доход граждан составляет около 30 тысяч долларов? Второй вариант описывает больший экономический пирог, а первый – пирог меньшего размера, но разделенный поровну.

Экономика не снабжает нас инструментами для ответа на философские вопросы о справедливости распределения доходов. Экономисты не имеют возможности доказать, что, если силой забрать доллар у Стива Джобса и отдать его голодающему ребенку, то уровень благосостояния общества в целом повысится. Большинство людей полагают, что это так, однако теоретически возможно, что Стив Джобс лишился бы при этом большей полезности, чем получил бы голодающий ребенок. Впрочем, это крайний случай общей проблемы. Мы оцениваем свое благосостояние с точки зрения полезности, но это теоретическая идея, а не точный измерительный инструмент, способный выдать результаты, которые можно представить в числовом выражении, сравнить с показателями других людей или обобщить в целом по нации. Мы не можем сказать, что схема налогообложения, предложенная кандидатом А, принесет стране 120 единиц полезности, а схема кандидата Б – всего 111 единиц.

Рассмотрим следующую задачу, сформулированную индийским ученым Амартией Сеном, лауреатом Нобелевской премии по экономике 1998 года[64]64
  Amartya Sen, Development as Freedom (New York: Alfred A. Knopf, 1999).


[Закрыть]. Представьте, что к вам пришли наниматься на работу три человека. У вас есть только одно рабочее место, и работу нельзя разделить между всеми тремя кандидатами, а квалификация у них у всех одинаковая. Одна из ваших целей при принятии данного решения – хотя бы немного улучшить наш мир, наняв того, кто нуждается в работе больше других.

Первый кандидат самый бедный из трех. Если ваша основная цель заключается в повышении уровня благосостояния человечества, то, по всей вероятности, работу должен получить он. А может, и нет. Второй человек не самый бедный, но самый несчастный, потому что обеднел совсем недавно и совершенно не привык к лишениям. Предложив работу ему, вы обеспечите наибольший прирост уровня счастья. Третьего же нельзя назвать ни самым бедным, ни самым несчастным. Но у него есть проблемы со здоровьем, с которыми он стоически борется всю жизнь; больше того, благодаря заработной плате на новой работе он, возможно, сможет полностью излечиться. Иными словами, предоставив работу этому парню, вы окажете наибольшее влияние на качество его жизни. Так кого же взять на работу?

Как и следовало ожидать, лауреат Нобелевской премии Амартия Сен может рассказать об этом много интересного. Но главное – в этой задаче нет единственно правильного ответа. То же самое касается задач, связанных с перераспределением богатства в современной экономике, – вопреки тому, что говорят нам политики с обеих сторон политического спектра. Пойдет ли на благо стране повышение налогов в целях создания более совершенной системы социального страхования для бедных, но снижающее общие темпы экономического роста страны? Вопрос спорный. Ответ на него зависит от ваших убеждений, а не от экономического опыта и знаний. (Обратите внимание хотя бы на то, что каждой очередной администрации президента удается найти экономистов высочайшей квалификации, которые весьма убедительно поддерживают ее идеологические позиции.) Либералы (в американском смысле этого слова) часто игнорируют тот факт, что если пирог увеличивается, то даже при условии разделения не поровну самые маленькие его кусочки почти обязательно будут больше. Чтобы бедные стали жить лучше, развивающемуся миру необходим экономический рост – большой вклад в который делает международная торговля. И точка. Одна из безусловных исторических реальностей такова: государственная политика, явно ориентированная на служение бедным слоям населения, иногда приводит к нежелательным и даже разрушительным последствиям, если она снижает эффективность экономики.

Консерваторы со своей стороны зачастую оптимистично предлагают нам всем бежать на улицу и поддерживать любую политику ускорения роста экономики, пренебрегая тем, что существуют совершенно законные, рационально обоснованные причины для поддержания иных политических мер или курсов, таких как защита окружающей среды или перераспределение доходов, которые, скорее всего, приведут к сокращению общих размеров пирога. Действительно, некоторые данные четко свидетельствуют о том, что ощущение благосостояния как минимум в такой же мере определяется нашим относительным благосостоянием, как и его абсолютным уровнем. Иными словами, мы извлекаем полезность не только из обладания большим телевизором, но и из того, что наш телевизор не менее огромный, чем у соседей, или даже больше.

И тут встает один из самых спорных вопросов: а должно ли государство защищать людей от самих себя? Должно ли общество тратить ресурсы, чтобы помешать вам (или мне) делать глупости, которые не влияют на всех остальных? Или это целиком наше личное дело? Тут надо понять главное: ответ на этот вопрос лежит в области философии. Самое большее, что в данном случае может сделать экономика, – это установить рамки диапазона оправданных, аргументированных представлений. На одном конце этого континуума находится убеждение, что люди – существа рациональные (или по крайней мере они рациональнее, чем государство). А следовательно, каждый человек оценивает, что хорошо конкретно для него, правильнее, чем все остальные люди. Если, скажем, ты хочешь нанюхаться клея и скатиться по ступенькам подвала, переломав себе ребра, значит, это для тебя хорошо. Только убедись, что сам оплатишь все последующие расходы на лечение, да не садись за руль, пока дурь не выветрится.

Тех, кто находится на противоположном конце континуума, поддерживают многочисленные данные, собранные поведенческими экономистами. Разумные люди на этой стороне спектра утверждают, что общество может и должно запрещать нам делать то, что, скорее всего, нанесет нам ущерб. Сегодня имеются весьма убедительные доказательства того, что человеческие решения изначально содержат определенные ошибки, такие, например, как недооценка риска или плохое планирование будущего. И на практике эти ошибки часто сказываются не только на тех, кто принимает решения, но и на других людях, что нам весьма наглядно продемонстрировали коллапс в сфере недвижимости и хаос на рынке ипотек.

Между этими двумя крайними точками зрения есть целый ряд мнений – например, вам позволяется нюхать клей и катиться вниз по ступенькам, только если вы надели шлем. Интересный и практичный пример такой золотой середины – концепция либертарианского патернализма, сформулированная в весьма авторитетной книге Nudge («Толчок») Ричарда Талера, профессора, специалиста в области финансового и экономического поведения из Чикагского университета, и Касса Санстейна, профессора Юридической школы Гарвардского университета, работавшего в администрации президента Обамы. В основе концепции полезного патернализма лежит идея, что отдельные люди при вынесении суждений действительно систематически совершают ошибки, но общество не должно заставлять их изменять свое поведение (либертарианская часть), оно просто должно указать им правильное направление (патерналистская часть).

Согласно одной из ключевых идей Талера и Санстейна, наши решения часто принимаются по инерции. Например, если работодатель автоматически включает нас в какую-то программу страхования, мы останемся в ней, даже если нам предложат еще шесть разных вариантов. Если же это требует определенных проактивных действий с нашей стороны – прочесть буклет страховой фирмы, заполнить анкету, посетить дурацкий семинар отдела по персоналу или сделать что-нибудь еще, что требует времени и сил, – мы можем вообще не застраховаться. Так вот, господа Талер и Санстейн считают, что эту инерцию (и другие огрехи принятия решений) можно использовать с некоторой выгодой. Чтобы политиков перестало беспокоить поведение отдельных представителей общества, скажем недостаточность их пенсионных сбережений, либертарианский патернализм предлагает «опцию по умолчанию» – автоматическое отчисление на пенсионный счет приличной суммы с каждой зарплаты. Иными словами, их надо «подтолкнуть», именно так и называется книга Талера и Санстейна. Каждый из нас в любой момент может выбрать другой вариант, но на удивление много людей остается там, куда их определили изначально.

Следует отметить, что эта идея может привести к весьма значительным последствиям, например, если речь идет о чем-то вроде пожертвования органов. В Испании, Франции, Норвегии, Израиле и многих других странах донорство органов регламентируется так называемой презумпцией согласия, позволяющей с молчаливого в соответствии с забирать органы у скончавшихся людей. Вы являетесь донором органов, если не заявили о противном, что имеете полное право сделать. В отличие от США, где действует презумпция несогласия, в соответствии с которой вы не можете стать донором органов, если не подписали специальный документ о своем согласии на это. Так вот, инерция работает даже тогда, когда речь идет о таких серьезных вещах, как донорство человеческих органов. Экономисты установили, что законы, регламентирующие презумпцию согласия, оказывают на эту сферу весьма существенное положительное влияние с учетом соответствующих страновых характеристик, таких как религия и расходы на здравоохранение. В Испании, например, самый высокий уровень трупного донорства в мире – на 50 процентов выше, чем в США[65]65
  Giacomo Balbinotto Neto, Ana Katarina Campelo, and Everton Nunes da Silva, «The Impact of Presumed Consent Law on Organ Donation: An Empirical Analysis from Quantile Regression for Longitudinal Data», Berkeley Program in Law & Economics, Paper 050107–2 (2007).


[Закрыть]. Истинные либертарианцы, в отличие от патерналистских, отказываются от законов, устанавливающих презумпцию согласия, потому что это подразумевает, что пока вы не приложите определенных усилий к тому, чтобы считаться владельцем собственных внутренних органов, ими владеет государство.

Эффективное государство – это очень важно. Чем сложнее становится наша экономика, тем более сложными и мудрыми должны быть наши государственные институты. Прекрасным примером может служить интернет. Частный сектор – двигатель роста и развития сетевой экономики, но именно государство, которое борется с мошенничеством, обеспечивает обязательной юридической силой интернет-транзакции, устанавливает нормы права собственности (например, доменные имена), разрешает споры и занимается проблемами, о которых мы совсем недавно даже не подозревали.

Печальная ирония трагедии 11 сентября 2001 года, помимо всего прочего, заключалась в том, что она наглядно продемонстрировала лживость одного из легковесных убеждений государства: в частности, что «налогоплательщики лучше знают, что делать со своими деньгами». Налогоплательщики, отдельные люди, не могут собирать разведданные, разыскивать опасных беглецов в горах Афганистана, проводить исследования в области биотерроризма и обеспечивать защиту самолетов и аэропортов. Конечно, если государство берет деньги из моей зарплаты, оно должно обеспечивать мне за это полезность, которую я не могу получить больше нигде, – это чистая правда. Но правда и то, что хотя некоторые вещи улучшили бы мою жизнь, я не могу обеспечить ими себя сам. Я не могу построить систему противоракетной обороны, защитить находящиеся под угрозой исчезновения виды животных, остановить глобальное потепление, установить на дорогах светофоры; я не могу регулировать деятельность Нью-йоркской фондовой биржи или договариваться о снижении таможенных барьеров с Китаем. Возможность работать сообща ради выполнения всех этих задач нам обеспечивает государство.