Текст книги "Город и город"
Автор книги: Чайна Мьевиль
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 6
– Махалия Джири.
За столом (антикварным, если это кого-то интересует) собрались сорок два человека и я. Сорок два сидели напротив лежащих перед ними папок. Я стоял. В углах комнаты два секретаря вели стенограмму заседания. На столе стояли микрофоны, а рядом с ним сидели переводчики.
– Махалия Джири. Двадцать четыре года. Американка. Всю эту работу, дамы и господа, проделала мой констебль, констебль Корви, эту информацию собрала она. Все сведения, которые содержатся в полученных вами документах.
Не все они их читали. Некоторые даже не раскрыли свои папки, лежавшие на столе.
– Американка? – спросил кто-то.
Всех двадцать одного представителя Беша я не знал. Часть знал, но не всех. Женщина средних лет с полосатыми, как шкура скунса, волосами, похожая на ученого-киноведа, – Шура Катриния, министр без портфеля. Ее уважали, но ее карьера уже клонилась к закату. Михель Бурич, социал-демократ из официальной оппозиции, – молодой, способный, достаточно амбициозный, чтобы работать в нескольких комитетах (по безопасности, по торговым делам, по искусству). Мэр Йордж Седр, лидер правого Национального блока, с которым премьер-министр Гаярдич образовал коалицию (что вызвало скандал) – несмотря на то что у Седра была репутация не просто задиры, а задиры не очень-то компетентного. Явид Нисему, заместитель Гаярдича по культуре и председатель комитета. Другие лица были мне знакомы, и, если приложить, усилия, я мог бы вспомнить их имена. Их коллег из Уль-Комы я не знал. Я не очень пристально следил за внешней политикой.
Большинство улькомцев листали подготовленные мною документы. На троих были наушники, но остальные знали бешельский достаточно хорошо, чтобы меня понять. Я чувствовал себя странно оттого, что мне не нужно не-видеть этих людей в официальной улькомской одежде – мужчин в рубашках без воротников и темных пиджаках без лацканов, немногочисленных женщин в платках, окрашенных в запрещенные в Бешеле цвета. Но, с другой стороны, сейчас я находился не в Бешеле.
Надзорный комитет заседает в огромном барочном, частично отремонтированном колизее, расположенном в центре Старого города Бешеля и Старого города Уль-Комы. Это одно из немногих мест, которые называются одинаково в обоих городах – «Копула-Холл». Все потому, что он – не пересеченное здание, не одно из тех, где сплошная земля сменяется иной, один этаж или зал в Бешеле, следующий – в Уль-Коме. Нет, внешне оно находится в обоих городах, а внутренне по большей части или в обоих, или ни в одном из них. Все мы – по двадцати одному законодателю из каждого государства, их помощники и я – встретились на стыке, в промежутке, на своего рода границе, построенной над другой границей.
Я чувствовал здесь еще чье-то присутствие – присутствие тех, из-за которых мы здесь собрались. Возможно, нескольким из нас сейчас казалось, будто за нами наблюдают.
Пока они листали бумаги, я еще раз поблагодарил их за приглашение. Немного лести в политике не помешает. Заседания Надзорного комитета проходили регулярно, но мне пришлось ждать несколько дней. Несмотря на предупреждение Таскин, я попытался собрать чрезвычайное совещание, чтобы как можно быстрее передать ответственность за Махалию Джири. (Кто же хочет, чтобы ее убийца гулял на свободе? Это же идеальная возможность все исправить.) Но такое совещание, похоже, можно было организовать только по случаю эпохального кризиса, гражданской войны или катастрофы.
А может, созвать собрание в неполном составе? Нехватка нескольких людей, разумеется, не… Но нет – мне быстро сообщили, что это абсолютно неприемлемо. Таскин оказалась права. Я с каждым днем терял терпение, и тогда она вывела меня на своего лучшего агента – доверенного секретаря одного из министров, входивших в комитет. Тот объяснил, что Бешельская торговая палата в данный момент проводит одну из многочисленных торговых ярмарок с участием иностранных компаний и поэтому можно не рассчитывать на присутствие Бурича, который с успехом организует подобные мероприятия, Нисему и даже Седра. Что Катриния встречается с дипломатами. Что Хуриан, директор улькомской биржи, назначил встречу с министром здравоохранения Уль-Комы, которую нельзя перенести, и так далее. Поэтому чрезвычайного заседания не будет. Расследование убийства молодой женщины откладывается еще на несколько дней, вплоть до заседания, на котором, в промежутке между рассмотрением вопросов о диссенсе, об управлении общими ресурсами – крупными линиями энергопередач и системами канализации, а также самых запутанных случаев пересечений в зданиях, – мне дадут двадцать минут для доклада.
Возможно, кто-то и знал, как работает Надзорный комитет, но меня его махинации никогда не интересовали. Давным-давно я уже два раза представлял перед ним свои дела. Тогда, конечно, состав комитета был другим. В обоих случаях представители Бешеля и Уль-Комы едва не приходили в ярость при виде друг друга: в то время отношения между нами были хуже, чем теперь. Даже когда жители обоих городов выполняли небоевые задачи, служа противоборствующим сторонам вооруженных конфликтов – например, Второй мировой (не самый славный эпизод в летописи Уль-Комы), Надзорный комитет все равно заседал. Однако, насколько я помнил школьные уроки истории, комитет не собирался во время двух коротких и имевших катастрофические последствия войн между двумя городами. Как бы то ни было, теперь наши государства, хотя и довольно сдержанно, пытались восстанавливать какое-то подобие дружественных отношений.
Из всех моих дел, требовавших вмешательства Пролома, это оказалось самым срочным. Первое дело, как и большинство рассматриваемых, было связано с действиями контрабандистов: одна банда из западной части Бешеля начала продавать наркотики, выделенные из улькомских лекарств. Контрабандисты подбирали коробки рядом с пригородами, там, где заканчивается ведущая с запада на восток железнодорожная ветка – одна из двух, которые делят Уль-Кому на четыре сектора. Их контакт в Уль-Коме сбрасывал коробки с поездов. На севере Бешеля есть небольшой участок, где сами железнодорожные пути пересечены и служат путями также и в Уль-Коме. Длинные участки путей, идущих на север из обоих городов-государств, тоже общие – они связывают нас с северными соседями, ведут через горное ущелье к нашим границам, где становятся единой линией не только в экзистенциальной легальности, но и простым фактом, куском металла. Вплоть до национальных границ эти рельсы представляют собой две отдельные железные дороги, у каждой из которых своя юрисдикция. В некоторых случаях коробки с медикаментами были выброшены в Уль-Коме и остались лежать там, у заброшенных путей, среди кустов. Но в Бешеле их подбирали, и это был пролом.
Мы ни разу не видели, как преступники брали коробки с лекарствами, но когда мы представили наши доказательства, комитет согласился с нами и обратился с прошением к Пролому. После этого торговля наркотиками прекратилась: поставщики исчезли с улиц.
Во втором случае человек убил свою жену, а когда мы вышли на его след, он в тупом ужасе совершил пролом – зашел в бешельский магазин, переоделся и вышел в Уль-Коме. Из-за этого перехода ни мы, ни наши улькомские коллеги не могли его тронуть, хотя нам с ними было известно, что он прячется в одном из жилых домов в Уль-Коме. Пролом забрал его, и он тоже исчез.
Я впервые за долгое время снова предстал перед комитетом. Я предъявил доказательства. Я обратился – вежливо – и к членам комитета из Уль-Комы, и к бешельцам, и к невидимой силе, которая, несомненно, наблюдала за нами.
– Она жительница Уль-Комы, не Бешеля. Мы нашли ее, как только это узнали. То есть Корви ее нашла. Она была там более двух лет. Она аспирантка.
– Что она изучала? – спросил Бурич.
– Археологию. Древнюю историю. Она работала на раскопках. Все это указано в представленных вам документах. – Члены комитета зашуршали бумагами. – Именно так она и попала сюда, несмотря на блокаду.
В законах были лазейки и исключения, связанные с образованием и культурными связями.
В Уль-Коме постоянно идут раскопки, исследовательские проекты; ее почва гораздо более богата на невероятные артефакты, созданные еще до Раскола. Авторы книг и докладчики на конференциях спорят о том, является ли это превосходство совпадением или доказательством какого-то особого качества Уль-Комы (улькомские националисты, разумеется, настаивают на втором варианте). Махалия Джири участвовала в раскопках в Бол-Йе-ане в западной части Уль-Комы: это место так же важно, как Теночтитлан и Саттон-Ху, и работы там ведутся уже почти сто лет, с момента его обнаружения.
Моим соотечественникам-историкам было бы приятно, если бы в этом месте оказалось пересечение, но, хотя парк рядом с раскопками действительно был пересеченным, и пересечение подходило довольно близко к участку тщательно вспаханной земли, полной сокровищ, и тонкая полоска бешельской тверди даже разделяла части Уль-Комы в пределах этого района, в самом месте раскопок пересечений не было. Кое-кто в Бешеле утверждает, что перекос – это хорошо, что будь у нас хотя бы половина такой богатой историческими обломками жилы, как в Уль-Коме – столько же артефактов (которые, по слухам, вели себя очень странно и обладали неправдоподобными эффектами) – частей заводных механизмов, фрагментов мозаики, древних топоров и таинственных обрывков пергамента, – то мы бы просто все это продали. Уль-Кома, по крайней мере, со своим приторным ханжеством по отношению к истории (очевидная компенсация за недавние стремительные перемены, за грубую энергию недавнего развития), со своими государственными архивистами и ограничениями на экспорт, хотя бы отчасти защищала свое прошлое.
– В Бол-Йе-ане работают археологи из канадского Университета Принца Уэльского, именно там училась Джири. Ее научный руководитель Изабель Нэнси в течение многих лет неоднократно приезжала в Уль-Кому и, как и многие из них, жила там. Время от времени они устраивают конференции, иногда даже в Бешеле. – (Да уж, утешительный приз за землю, лишенную исторических артефактов.) – Последняя крупная была недавно, когда нашли тот тайник с артефактами. Наверняка вы ее помните.
О той конференции писали даже зарубежные газеты. Найденной коллекции быстро присвоили какое-то название, но я его забыл. В ней была астролябия и какая-то очень сложная, безумно специфичная штука с шестеренками, столь же вневременная, как и Антикитерский механизм[4]4
Антикитерский механизм – бронзовый механизм, датируемый сотым годом до н. э. Найден возле острова Антикитерос. Использовался для расчета движения небесных тел. (Здесь и далее – прим. ред.)
[Закрыть]. Многие пытались разгадать ее предназначение, но тщетно.
– Так что за история с этой девушкой? – спросил один из улькомцев, толстый мужчина лет пятидесяти в рубашке таких цветов, из-за которых, вполне возможно, в Бешеле она была бы объявлена вне закона.
– Несколько месяцев она провела в Уль-Коме, занималась исследованиями, – ответил я. – Но до того, года три назад, она приехала в Бешель на конференцию. Возможно, вы помните – там была большая выставка артефактов и прочего добра, одолженного у Уль-Комы, неделю-две шли заседания и все такое. На конферецию люди приезжали отовсюду – ученые из Европы, Северной Америки, из Уль-Комы и прочих мест.
– Помним, разумеется, – сказал Нисему. – Там были стенды у государственных комитетов и неправительственных организаций; выставку посетили члены правительства и министры оппозиции. Весь проект открыл премьер-министр, а выставку в музее – Нисему, и каждый серьезный политик должен был там присутствовать.
– Ну вот, и она ее посетила. Возможно, вы даже ее заметили – она, похоже, устроила там небольшой скандальчик – произнесла какую-то ужасную речь про Орсини. Ее обвинили в Неуважении и едва не выставили оттуда.
Мне показалось, что кое-кто – Бурич и Катриния точно, Нисему – возможно – что-то вспомнил. И по крайней мере один человек из представителей Уль-Комы – тоже.
– В общем, после этого она, судя по всему, успокоилась. Получила диплом, поступила в аспирантуру, приехала в Уль-Кому – на этот раз для того, чтобы участвовать в раскопках, заниматься исследованиями. После того вмешательства ее вряд ли бы впустили сюда, и если честно, то я удивлен, что она попала в Уль-Кому. Там она была все время, только иногда уезжала на праздники. Рядом с местом раскопок есть общежитие для студентов. Пару недель назад она исчезла, после чего появилась в Бешеле – в «Деревне Покост», в жилом комплексе, который, как вы помните, сплошной в Бешеле и поэтому иной для Уль-Комы. И она была мертва. Все это в вашей папке, конгрессмен.
– По-моему, вы не доказали факт пролома. – Йордж Седр говорил тише, чем можно было ожидать от военного. Услышав его слова, сидевшие напротив него улькомские парламентарии зашептались между собой на иллитанском. Я посмотрел на него. Сидевший рядом Бурич закатил глаза, потом заметил, что я это увидел.
– Прошу прощения, советник, – сказал я наконец, – но я даже не знаю, что на это ответить. Эта молодая женщина жила в Уль-Коме. То есть официально – у нас есть документальные свидетельства. Она исчезла. Ее труп нашли в Бешеле. – Я нахмурился. – Я не очень понимаю… А какие еще, по-вашему, нужны доказательства?
– Но все ваши доказательства косвенные. Вы обращались с запросом в министерство иностранных дел? Не узнавали – не уезжала ли госпожа Джири из Уль-Комы на какое-нибудь мероприятие в Будапешт, например, или еще куда-нибудь? У вас выпадают почти две недели, инспектор Борлу.
Я уставился на него.
– Я же говорю – после того шоу, которое она устроила, ее бы не пустили в Бешель…
Он почти с сочувствием посмотрел на меня и не дал мне договорить.
– Пролом – это… чужеродная сила.
Похоже, что нескольких членов комитета – как из Бешеля, так и из Уль-Комы – его слова потрясли. – Мы все это знаем, – добавил Седр, – вне зависимости от того, вежливо ли признавать данный факт или нет. Повторяю, Пролом – это чужеродная сила, и мы передаем ему наш суверенитет на свой страх и риск. В любой сложной ситуации мы просто умываем руки и передаем дело… прошу прощения, если я кого-то оскорбил, но… передаем дело тени, которую мы никак не контролируем. Просто для того, чтобы облегчить себе жизнь.
– Советник, вы шутите? – спросил кто-то.
– С меня довольно, – сказал Бурич.
– Не все из нас спелись с врагами, – отрезал Седр.
– Председатель! – крикнул Бурич. – Неужели вы допустите распространение подобной клеветы? Это возмутительно…
Я с интересом наблюдал за этим проявлением нового духа межпартийного единства, о котором читал в газетах.
– Если вмешательство необходимо, то я, конечно, целиком и полностью за ходатайство, – сказал Седр. – Но моя партия уже давно заявляет о том, что мы не должны… бездумно передавать значительную власть Пролому. Какой объем исследований вы провели на самом деле, инспектор? Общались ли вы с ее родителями? С ее друзьями? Что мы на самом деле знаем об этой бедной молодой женщине?
Мне нужно было лучше готовиться. Такого я не ожидал.
Я уже видел Пролом, хотя и совсем недолго. А кто его не видел? Я видел, как он берет контроль на себя. Подавляющее большинство проломов – резкие и незамедлительные. Пролом вмешивается. Я не привык получать разрешения, обращаться с ходатайствами, не привык ко всей этой таинственности. Верь в Пролом, учили нас, не-смотри и не упоминай про работающих улькомских карманников или грабителей, даже если ты их заметил, находясь в Бешеле, потому что пролом – более тяжелый проступок, чем их преступления.
Я впервые увидел Пролом в четырнадцать лет. Причина была самой распространенной – дорожное происшествие. Угловатый улькомский фургончик – это произошло более тридцати лет назад, когда машины на улицах Уль-Комы производили гораздо менее яркое впечатление, чем сейчас, – занесло. Он ехал по дороге со множеством пересечений, и добрая треть машин в районе была из Бешеля.
Если бы фургон вернулся на прежний курс, водители-бешельцы отреагировали бы на него так же, как и на другие вторгающиеся в твою жизнь чужеземные препятствия, как на одну из неизбежных сложностей, возникающих в ходе жизни в пересеченных городах. Если улькомец натыкается на бешельца и каждый из них – в своем городе; если пес улькомца подбегает к прохожему-бешельцу и обнюхивает его; если стекло из окна, разбитого в Уль-Коме, оказывается на пути у бешельцев – то в каждом случае бешельцы (или улькомцы в таких же ситуациях) уклоняются от возникшей проблемы, насколько это возможно, не признавая ее существование. Они могут коснуться препятствия, если нужно, хотя предпочтут этого не делать. Подобное вежливое, стоическое отключение органов чувств – способ разбираться с «протубами» – так бешельцы называют эти протуберанцы из другого города. В иллитанском тоже есть соответствующий термин, но я его не знаю. (Исключением из правила является только мусор, если он уже достаточно старый. Если он лежит на пересекающейся мостовой или если порыв ветра занес его в район иного города, то поначалу он представляет собой протуберанец. Но позднее он слабеет, а надписи на иллитанском или бешельском выцветают и покрываются грязью, и тогда мусор сливается с другим мусором, в том числе из другого города. Это просто мусор, и он пересекает границы, словно туман, дождь и дым.)
Водителю не удалось взять фургон под контроль. Он проскользил наискось по проезжей части – название улицы в Уль-Коме я не знаю, а в Бешеле это Кюниг-штрас – и врезался в стену бешельского бутика и пешехода, который разглядывал витрины. Бешелец погиб, а водитель-улькомец получил тяжелые ранения. Люди в обоих городах закричали. Я не заметил столкновения, а вот моя мать его увидела – и стиснула мою ладонь с такой силой, что я заорал от боли еще до того, как услышал шум.
В Бешеле (и предположительно в Уль-Коме) ребенок в первые годы жизни интенсивно учится распознавать сигналы. Мы очень быстро начинаем различать стили одежды, разрешенные цвета, походку и поведение. Уже годам к восьми большинству детей можно доверять, что они не опозорят родных (и при этом нарушат закон), создав пролом. Но если дети находятся на улице, то им, конечно, делают поблажку.
Мне было больше восьми лет, когда я увидел кровавый исход того случая с проломом. Я уже тогда помнил все эти запутанные правила и считал их ерундой собачьей. В тот момент моя мать, я и все остальные не могли не видеть ту аварию с участием улькомца, наша тщательно натренированная способность развидеть была отброшена.
Через несколько секунд на место прибыл Пролом. Силуэты, фигуры – часть из них, вероятно, уже были там, но, тем не менее, казалось, что они появились из воздуха. Они двигались так быстро, что их нельзя было четко разглядеть. Они действовали с такой абсолютной властностью и силой, что за несколько секунд они уже оцепили и взяли под контроль зону проникновения. Стоявшие по периметру кризисной зоны бешельцы и я по-прежнему не могли не видеть полицию Уль-Комы, которая отталкивала прочь зевак в своем собственном городе, натягивала по периметру ленту, выпроваживала чужаков, запечатывала зону, внутри которой все еще действовал Пролом – организовывал, прижигал раны, восстанавливал. Я все еще видел их, хотя мне и было страшно это видеть.
Во время таких редких ситуаций можно было увидеть Пролом за работой. Несчастные случаи и катастрофы по обе стороны границы. Землетрясение 1926 года, крупномасштабный пожар. (Однажды рядом с моим домом начался пожар. Огню не дали перекинуться на соседние здания, но горевший дом находился не в Бешеле, и поэтому я его развидел. Поэтому я смотрел по телевизору видеоматериалы о пожаре, которые транслировались из Уль-Комы, а окна моей гостиной тем временем были освещены его красным заревом.) Смерть улькомца от случайной пули во время ограбления в Бешеле. Мне было сложно ассоциировать те кризисы с этой бюрократией.
Я переступил с ноги на ногу и обвел комнату невидящим взором. Пролом должен был отчитываться за свои действия перед специалистами, которые обратились к нему с прошением, но многим из нас это не казалось особенным ограничением.
– Вы общались с ее коллегами? – спросил Седр. – Насколько далеко вы продвинулись?
– Нет, не общался. Мой констебль с ними разговаривал, конечно, чтобы подтвердить имеющиеся у нас сведения.
– Вы поговорили с ее родителями? Кажется, вам очень хочется скинуть это расследование на кого-нибудь другого.
Я подождал еще несколько секунд, а затем заговорил, заглушая бормотания с обеих сторон стола:
– Корви их известила. Они прилетят сюда. Майор, я не уверен, что вы понимаете ситуацию, в которой мы оказались. Да, мне действительно этого хочется. А вы разве не хотите, чтобы убийцу Махалии Джири нашли?
– Ладно, хватит, – сказал Явид Нисему и пробежался пальцами по столу. – Инспектор, вам не стоит говорить в таком тоне. У наших представителей имеется вполне обоснованное и постоянно усиливающееся опасение, что мы слишком быстро уступаем Пролому в ситуациях, когда нам, возможно, не следовало бы так делать. Многие полагают, что это опасно. Кое-кто считает, что это даже предательство. – Он сделал паузу, и в конце концов я, чтобы выполнить его требование, издал звук, который можно было бы принять за извинение. – Однако, майор, – продолжил он, – возможно, вам стоит подумать о том, чтобы меньше спорить и вести себя нелепо. Боже мой, молодая женщина исчезает в Уль-Коме, и ее труп обнаруживают в Бешеле. Я едва ли мог бы придумать более очевидную ситуацию. Мы, разумеется, поддержим передачу этого дела Пролому. – Седр начал было жаловаться, но Нисему рубанул по воздуху руками.
Катриния кивнула.
– Голос разума, – сказал Бурич.
Улькомцы, несомненно, и раньше видели эти склоки, нашу демократию во всем ее блеске. Наверняка они и сами ссорились.
– Пожалуй, это все, инспектор, – сказал он, заглушая громкий голос майора. – Ваши материалы мы получили. Спасибо. Распорядитель проводит вас к выходу. Скоро мы известим вас о нашем решении.
* * *
Коридоры Копула-Холла построены в особом стиле, который, должно быть, эволюционировал за многие века, пока это здание существовало и являлось центром жизни и политики Бешеля и Уль-Комы. Они старинные и элегантные, но какие-то расплывчатые, не поддающиеся определению. Картины на стенах написаны мастерски, но словно лишены связи с прошлым, они бескровные, ничем не примечательные. По этим коридорам ходит персонал – бешельцы и улькомцы. В зале ощущается не дух содружества, а пустота.
Немногочисленные артефакты Предшественников, расставленные под стеклянными колпаками у стен, – совсем другие. Они конкретные, но в них сложно разобраться. По дороге к выходу я взглянул на некоторые из них: на вислогрудую Венеру с бороздкой там, где могли располагаться шестеренки или рычаг; на грубо сделанную металлическую осу, обесцветившуюся за долгие века, на игральную кость из базальта. Под каждым из них располагался текст, в котором выдвигались догадки об их предназначении.
Вмешательство Седра меня не убедило: у меня сложилось впечатление, что он заранее решил дать бой при рассмотрении следующей петиции, которая к ним поступит. Ему не повезло – петиция оказалась моей: спорить в данном случае было сложно, и поэтому мотивы Седра выглядели сомнительно. Будь я политиком, ни при каких обстоятельствах не поддержал бы его. Однако у его сдержанности были свои причины.
Силы Пролома почти беспредельны. Они пугают. Они действительно ограничены – но только тем, что их можно применить лишь в скрупулезно выбранных обстоятельствах. И требование о том, чтобы эти обстоятельства неукоснительно соблюдались, является необходимой мерой предосторожности.
Вот почему между Бешелем, Уль-Комой и Проломом существует замысловатая система сдержек и противовесов. В случаях, которые не являлись опасными и неоспоримыми случаями проломов – преступлением, несчастным случаем или катастрофой (утечкой химикатов, взрывом газа, нападением психически нездорового человека), все прошения рассматривал комитет – ведь во всех этих случаях Бешель и Уль-Кома полностью лишались всякой власти.
И даже после серьезных происшествий, тяжесть которых не стал бы оспаривать ни один разумный человек, представители двух городов в составе комитета внимательно изучали ex post facto причины, которыми они оправдали вмешательство Пролома. Формально они могли поставить под сомнение любую из них: это был бы абсурд, но комитет не собирался подрывать свой авторитет, отказываясь от важных процедурных действий.
Города нуждались в Проломе. А что бы стало с Проломом без целостности городов?
Корви ждала меня.
– Ну что? – Она протянула мне стаканчик с кофе. – Что они сказали?
– Дело передадут. Но они заставили меня поплясать перед ними.
Мы пошли к полицейской машине. Все улицы в окрестностях Копула-Холла были в пересечениях, поэтому мы пробрались туда, где припарковалась Корви, не-видя компанию друзей-улькомцев.
– Ты Седра знаешь?
– Этого козла, фашиста? Еще бы.
– Он делал вид, будто собирается заблокировать нашу петицию. Это очень странно.
– Он же из Нацблока, а они вроде ненавидят Пролом, да?
– Странно, что они его ненавидят. С тем же успехом они могли бы ненавидеть воздух. Он ведь нацик, а если нет Пролома, то нет и Бешеля. Нет родины.
– У них все сложно, – сказала Корви. – Они думают, что мы нуждаемся в Проломе, но это – признак зависимости. Да и вообще нацики расколоты – у них есть сторонники баланса сил, а есть триумфалы. Может, он из триумфалов. Они считают, что только Пролом не дает Бешелю захватить Уль-Кому.
– Они хотят ее захватить? Если им кажется, что в этой войне победит Бешель, значит, они живут в мире грез. – Корви бросила взгляд на меня. Мы оба знали, что это правда. – Ну, не важно. Думаю, он просто играл на публику.
– Да он просто идиот. Ну, то есть, не только фашист, но еще и не очень умный. А когда мы получим добро?
– Через пару дней они должны проголосовать за все прошения, представленные им сегодня, – ответил я, хотя на самом деле не знал, как организована работа комитета.
– А пока что? – Корви была немногословна.
– Ну, насколько я понимаю, у тебя еще куча всего, так? Это же не единственное твое дело. – Я посмотрел на нее.
Мы проехали мимо Копула-Холла. Вход в него напоминал огромную искусственную пещеру. Это здание гораздо больше собора, больше римского цирка. Оно открыто с восточной и западной стороны. На уровне земли и метров на пятнадцать вверх оно представляет собой полузакрытую крупную улицу – с колоннами, стенами и КПП, разделяющими потоки машин.
Пешеходы и машины то появлялись из Копула-Холла, то исчезали в нем. Седаны и фургоны останавливались у его восточной точки; там, после проверки паспортов и других документов, водителям разрешали – а иногда и отказывали – покинуть Бешель. Машины ехали непрерывным потоком. Через несколько метров – внутренний контрольно-пропускной пункт под аркой, еще одна пауза у западных ворот перед тем, как попасть в Уль-Кому. В других рядах процесс шел в обратном направлении.
Машины, получившие печать на разрешении пересечь границу, выезжали из противоположного конца здания в город другой страны. Часто при этом они возвращались на улицы Старого города – или другого Старого города – на то же самое место, которое занимали несколько минут назад, но уже в новой юрисдикции.
Иногда дом, физически расположенный по соседству от твоего, находится на другой улице другого города, во враждебном государстве. Иностранцы редко это понимают. Житель Бешеля не может сделать несколько шагов и зайти в соседний дом в другом мире, не создав пролом.
Но если он пройдет через Копула-Холл, то сможет покинуть Бешель и вернуться в то же самое место (в материальном мире), где он только что был – но уже в другой стране. И теперь он станет туристом, гостем, любующимся достопримечательностями – на улице, у которой та же долгота и широта, что и у его собственного дома, на улице, на которой он никогда не бывал, архитектуру которой он всегда не-видел, к улькомскому дому, который стоит рядом с их собственным. А его собственный дом теперь станет для него невидимым до тех пор, пока он не пройдет через Пролом и не вернется домой.
Копула-Холл – словно «талия» песочных часов, точка входа и выхода, пуповина, связывающая города. Все это здание – это воронка, позволяющая гостям попасть из одного города в другой.
Существуют и места, где нет пересечений, но где Бешель рассекает тонкая полоска Уль-Комы. В детстве наши родители и учителя без устали тренировали нас не-видеть Уль-Кому (мы и наши сверстники из Уль-Комы с удивительной нарочитостью не-замечали друг друга, если оказывались рядом). Мы бросали камни через иную реальность, затем делали большой крюк по Бешелю, подбирали их и спорили о том, провинились ли мы. Пролом, конечно, себя не проявлял. То же самое мы проделывали с местными ящерицами. Когда мы снова подбирали их, они всегда уже были дохлыми, и мы утверждали, что их убивает короткий полет по Уль-Коме – хотя вполне вероятно, что они погибали от удара при падении.
– Скоро это уже будет не наша проблема, – сказал я, наблюдая за тем, как несколько улькомских туристов появляются в Бешеле. – Я про Махалию. Белу. Фулану Дитейл.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?