Текст книги "Озомена"

Глава 4

Озомена: день сегодняшний

БЧ Удегбулам не из тех, кто хочет побыстрей от вас отвязаться. Он все нам подробно рассказывает. Что преподает в школе английский. И что Озомена будет учиться в его классе. Медленным шагом он ведет Озомену и Приску в сторону длинного бунгало и приглашает внутрь. Первая комната – его кабинет, а дальше – классные комнаты для девочек.

– Да, у нас учатся и мальчики, и девочки, но мы их не смешиваем. При посещениях вы сами в этом убедитесь, – объясняет директор, роясь в ящиках стола. Приска слушает и уважительно кивает. Наконец БЧ вынимает тонкую папку «Экзаменационные вопросы» с зелеными разделителями. Озомена сидит напротив на стуле с обивкой из искусственной кожи и чувствует, как часто пульсируют жилки на ее запястьях. Она бесцельно смотрит на свои руки, а потом на белые гольфы, их резинка больно впилась в ее коричневые икры. Вентилятор под потолком не работает – сегодня в школе отключено электричество. Слева стоит скамейка, а за ней на бледно-голубой стене виднеются грязные продолговатые следы, оставленные потными спинами учеников. За директором – дверь с табличкой «Доктор Винсент С. Удегбулам», а чуть ниже «Директор», сам же БЧ сидит лицом к арке, через которую они сюда вошли.

Директор куда-то отлучается, прихватив папку, и Приска тихо говорит дочери:

– Надеюсь, это настоящая полноценная школа, а не какой-то там семейный бизнес. Подобные заведения требуют огромных вложений. – Приска задумчиво кусает губы. – Во-первых, на входе нет ворот, во-вторых, Угдебулам совмещает директорскую должность с преподавательской. У него вообще есть квалификация или он сам себя назначает?

Но Озомене тут нравится. Она даже ведет себя так, словно ее уже приняли, от чего становится страшно и одновременно радостно. Мама хочет, чтобы она училась в средней школе, значит, Озомена просто обязана пройти экзамен. Она сжимает в руках картонную папку с математическими задачками, она все выучила назубок. Девочка поправляет папку, подушечки ее пальцев оставили на ней влажные следы.

Наконец возвращается БЧ с пачкой писчей бумаги.

– Пойдем, – говорит он Озомене.

– С Богом! – кричит Приска дочери вслед.

При ходьбе у Озомены хрустят коленные суставы, словно она просидела на одном месте сто лет. Вместе с директором они пересекают песчаную площадку – БЧ ведет ее к тому самому розовому зданию, возле которого припаркована их «Хонда». Тень от здания уже переместилась, и водительское кресло снова жарится на солнце. Озомена поднимается за директором по ступенькам, ботинки БЧ издают глухой стук подобно скорлупе расколотого кокоса, и этот звук эхом разносится вдоль школьной веранды.

– Вот здесь у нас компьютерная лаборатория, – объясняет директор, понижая голос.

Озомена вежливо кивает, уже представляя себя в идеально чистой комнате со светлыми стенами – в точности как в отцовской операционной.

– Дальше у нас кабинеты физики и химии, а вон там – спортивный зал. Все ученики с первого же года изучают все базовые науки, включая экономику, сельское хозяйство и основы технологий. Вот такая у нас школа «Новус», учиться всему надо смолоду.

БЧ говорит как по писаному, но Озомену не нужно ни в чем убеждать. Ей нравится хотя бы то, что школа находится далеко от дома, подальше от Приски и Мбу, которые постоянно ее третируют. Пусть здесь будет ее собственный маленький мир, без необходимости дружить с младшими братьями и сестрами подружек Мбу. Тут никто не будет полоскать их семейную историю, намекать на мнимую ущербность Озомены.

БЧ идет вдоль веранды, толкает дверь в химическую лабораторию. Озомена делает первый шаг и замирает: после слепящего света веранды глазам нужно немного привыкнуть, чтобы увидеть хоть что-то. По легкому шороху она понимает, что в классе они не одни. БЧ идет по проходу между партами, потом вдруг останавливается, чем-то озадаченный.

– Так, – говорит он, глядя на запястье – наверное, чтобы узнать время. Но Озомена точно помнит, как он расстегивал свои массивные часы на толстом кожаном ремешке, чтобы вытереть носовым платком вспотевшее запястье. – Ах да, – бормочет директор, разворачивается и глядит на стену.

– Эти часы не работают, – говорит девочка за партой, оторвавшись от своей писанины. Она смотрит на свои наручные часы. – У нас остался один час и пять минут, сэр.

– Прекрасно, прекрасно, – говорит БЧ. – Нвокеке, садись-ка вон там. – Директор показывает Озомене ее место. Вторая девочка пока молчит и грызет колпачок своей шариковой ручки, словно это лакомство какое-то.

Озомена отодвигает стул и присаживается, боязливо поглядывая на заставленные лабораторным оборудованием столы: тут и шланги для бунзеновских горелок, и мензурки, и пробирки, и пипетки в сетчатых подставках. Она не знает, как все это называется, но догадывается, что оборудование привезено из-за границы и стоит больших денег. БЧ кладет перед девочкой чистые листы бумаги и благоговейно вытаскивает из папки экзаменационные вопросы.

– Разговаривать во время экзамена запрещается. Мы ожидаем от вас соответствующего поведения как потенциальных учениц нашей школы. Никаких обсуждений и подсказок. Сейчас у нас… – Он опять пытается взглянуть на наручные часы и сердито бурчит, вспомнив, что оставил их в офисе.

– Сейчас без пятнадцати час, сэр, – говорит все та же услужливая девочка. Она постарше Озомены, примерно ровесница Мбу. У нее темная кожа и упругие локоны с высветленными кончиками, словно обсыпанными песком – рука так и тянется стряхнуть его с волос.

– У тебя два с половиной часа, чтобы ответить на вопросы по английскому, математике и общему кругозору, – говорит директор. – Можешь приступать.

Озомена сразу же сосредотачивается и забывает про директора. Она даже не слышит, как он смешно следует к двери на цыпочках и тихонько прикрывает ее за собой.

Озомена начала с любимого английского. Просмотрев вопросы, она берется за дело. Далее – вопросы на общий кругозор. Озомена не спешит, давая себе подумать, как советовали учителя.

«Назовите самую высокую гору в Африке».

Девочка пишет ответ: «Килиманджаро».

«Имя первой женщины – лауреата Нобелевской премии».

«Мария Кюри».

«За достижения в какой области была получена премия?»

«Химия», – пишет Озомена, но затем исправляет на «физика».

«Имя Генерального секретаря ООН».

«Бутрос Бутрос-Гали».

Озомена мысленно благодарит отца – именно одна из его шуток и помогла ей дать сейчас правильный ответ. Девочка отвлекается на грустные воспоминания об отце, а когда глядит на часы, перешедшие ей от Мбу, то понимает, что потеряла на переживания целых десять минут.

«Столица штата Гонгола».

Это вопрос с подковыркой, но Озомена довольно улыбается. Вопросы подобного рода – отличный повод продемонстрировать свою эрудицию. Недаром после молитвы на школьной линейке ученики каждый день перечисляли вслух названия всех тридцати штатов и их столиц. Поэтому Озомена знает, что штат Гонгола перестал существовать в прошлом году[39]39
  Штат Гонгола просуществовал с 1976 по 1991 г.


[Закрыть]. Дрожащей от волнения рукой она записывает ответ: «Штата Гонгола более не существует на политической карте Нигерии». Она специально употребляет такую цветистую фразу, чтобы показать свое умение красиво излагать мысль.

Вопросы по математике заставляют ее сконцентрироваться в полную силу. Первые две задачки простые, а на следующих она застряла. Озомена задумчиво щелкает костяшками пальцев, варианты решений роятся в голове, как всполошенные мухи. Девочка отрывает голову от работы и осматривается. Вот складная грифельная доска, рядом – периодическая таблица Менделеева, на длинной подставке сбоку стоит какой-то лабораторный аппарат. По стенам развешаны химические формулы и правила, в которых она пока не разбирается. В полумраке комнаты окна сияют белыми яркими квадратами. Озомена осиливает еще пару задачек, медленно выводя решение.

Она шевелит носом, почувствовав рядом запах вареных яиц, и прямо над головой раздается голос:

– Ты так лихо писала, что остановилась-то? – Озомена поворачивает голову. Это та самая девочка, что грызла колпачок ручки. У нее короткие волосы, уложенные розовым маслом и зачесанные назад. Рубашка оверсайз и джинсы. Девочка тыкает обгрызенным ногтем в исписанную страницу и авторитетно заявляет:

– Вот тут у тебя неправильно.

Закрыв лист рукой и стараясь подражать своей строгой маме, Озомена отвечает:

– Нельзя вставать со своего места и разговаривать.

– И тут тоже неправильно, и тут, – продолжает девочка, вытягивая шею и вчитываясь в писанину Озомены. – Ты что, не сечешь в математике? Могу помочь.

– Нет уж, спасибо. – Озомена опасливо глядит на дверь и сопит, опасаясь неприятностей. – Не мешай, мне нужно закончить работу.

Девочка молча пожимает плечами, но не уходит.

– А я уже закончила.

Сзади гремит по бетонному полу отодвигаемый стул, Озомена оборачивается. Неужели эта девчонка с часами сейчас наябедничает на нее? Она вытирает пот под носом, твердо вознамерившись игнорировать назойливую «помощницу». Выпрямившись, как и положено старательной ученице, она продолжает решать пример, пытаясь вспомнить формулы, но от сомнений почерк становится неуверенным.

– А меня Обиагели зовут, – говорит девочка в клетчатой рубашке. – Я слышала, как учитель назвал твою фамилию – Нвокеке. А как твое имя?

Озомена сердито откашливается. Ей так и хочется сказать: «Отвали и сядь на свое место», – но она молча наклоняется над партой, загораживая свою работу.

– Это у тебя ответы неправильные, Обиагели, – слышится за спиной мягкий голос.

Обиагели возмущенно возвращается на место и начинает спорить со второй девочкой. Озомена нервно поводит плечами, наконец не выдерживает и поворачивается к девочкам.

– Вообще-то у нас тут экзамен! – шипит она. – Вы что, неприятностей захотели? – Ее просто возмущает такое наплевательское отношение. Озомена очень правильная и считает, что все это непозволительно.

Девочка смотрит на часы и говорит Озомене:

– У тебя еще есть время, расслабься.

– Да, но я еще не все доделала, – огрызается Озомена.

– Меня зовут Ифенкили Персифона Озонду, или просто Нкили, – говорит девочка. Подойдя к Озомене, она всматривается в ее каракули. – Обиагели права, этот пример ты решила неправильно.

С левой стороны снова возникает Обиагели.

– Можете представить себе такое имечко? – говорит она. – Персефона – это же как телефон. И почему Ифенкили? Можно подумать, что ты красавица.

– Конечно, красавица, – говорит Нкили, берет у Озомены ручку и начинает вписывать решение прямо в ее работе. – Вот так нужно, чтобы сошлись обе части уравнения. – Озомена и глазом не успела моргнуть, как Нкили все переделала своим почерком. Озомена с сомнением глядит на решение.

– Нет, нас не так учили, – с отчаяньем в голосе произносит она, но Нкили не обращает на нее внимания: высунув язычок, она продолжает вписывать свой ход решения. У нее длинный прямой носик, и от ее дыхания край страницы трепещет, словно крыло бабочки.

– Нет, погоди, стоп. – Озомена пытается отобрать ручку.

– Не веришь – посмотри у меня, а я пока закончу у тебя, – говорит Нкили и кидает перед Озоменой свою сделанную работу.

– Но ведь все сразу поймут, что это не я писала! – возражает Озомена. Она уже злится и сопит как паровоз. – Не трогай мою работу. – А потом взгляд ее падает на страницы Нкили, и она понимает, что из двадцати упражнений по английскому у нее правильно сделаны только шесть.

– У тебя в английском куча ошибок.

– Ну так исправь, пока я тебе помогаю, – говорит Нкили, не отрываясь от своего занятия.

– А что там с общими вопросами? – спрашивает Обиагели. – Эй, дай-ка глянуть, что она там написала. По ним она вроде не сомневалась.

– Я могу тебе продиктовать, – предлагает Озомена, уже смирившись с ситуацией. Сердце бухает в груди – вдруг их застукают за списыванием?

Заметив волнение Озомены, Нкили говорит:

– Ладно, все, давайте по местам.

– Но я оттуда не услышу, – ноет Обиагели.

– Ну все, хватит. – Озомена забирает свои странички, прижав их к столу ладошкой. Вздохнув, она исправляет ошибки в ответах Нкили, возвращает ей ее работу, та бегло просматривает правки.

– Интересно, я наберу достаточное количество баллов? – спрашивает она.

Обиагели отрывает руку Озомены, чтобы подглядеть какое-то упражнение, бормочет под нос «ой, точно» и что-то исправляет у себя.

Озомена убирает в папку математические упражнения, наводит порядок на парте и встает. У нее еще есть время, чтобы все переписать начисто, перечеркивания чужим почерком приводят ее в ужас. Что же она натворила? Но если попросить чистую бумагу, возникнут вопросы, а она не может выдавать девочек. И потом, Нкили вроде не сомневается в своих правках. Так стоит ли рисковать, если хочешь попасть в эту школу-пансион? Во всяком случае, упражнения по английскому и вопросы на общий кругозор она написала сама. Пока Озомена стоит, преисполненная сомнений, дверь открывается, впустив в комнату поток жаркого воздуха.

– Так, время истекло, – говорит БЧ. – Нвокеке, ты все успела?

– Дда, сэр, – заикаясь, отвечает Озомена, подходит к директору и сдает свою работу. Следом за ней это делают Обиагели и Нкили. Девочки выходят на улицу, пока директор запирает дверь. На солнце темная кожа Нкили разительно контрастирует с ее золотистым мелированием, выдавая в ней мулатку. На пальчиках ее рук и ног – бледно-розовый перламутровой маникюр, одета она в узорчатые легинсы (серебристый плющ, обвивающий пурпурные цветы) и короткую льняную сорочку с вырезом, приспущенным на плечи. Часы у Нкили – марки Casio, с мини-калькулятором, хотя на экзаменах им запрещено пользоваться. Неужели Нкили нарушила правила? Озомена понуро опускает плечи.

Видя, какой у нее побитый вид, Обиагели хлопает Озомену по плечу:

– Да не бойся ты. У меня тут братья учатся, и они сказали, что экзамены не имеют особого значения. Главное, чтобы у родителей были деньги за оплату обучения. У твоих родителей есть деньги?

– Ну ты даешь, Обиагели, – говорит Нкили, считая, что может позволить себе такую фамильярность с соучастницей. – Прикуси язык и думай, что говоришь!

Озомена скидывает с плеча руку Обиагели.

– Провалить экзамены может только последний тупица, – не унимается Обиагели. Она оценивающе глядит на Озомену. – Надеюсь, ты не тупица. Я же у тебя списывала.

Несмотря на стресс и чувство вины, Озомену разбирает смех.

– И вообще я не тупица, а Озомена. Ты сама тупица.

– Если ты задружилась с тупицей, то есть со мной, тогда ты вообще тупица в квадрате.

– Обиагели! – с упреком вскрикивает Нкили, но и сама уже начинает смешливо похрюкивать. БЧ обходит смеющихся в голос девочек. Озомена набирается храбрости и спрашивает:

– Сэр, а когда будут известны результаты? – Ой, что-то стало страшно.

– Через несколько минут и узнаете, – отвечает БЧ. Вот странно: даже когда он молчит, то все равно продолжает шевелить челюстью. – Я отдам работы на проверку профильным учителям, они уже на месте и ждут. Ну а сам я, разумеется, проверю упражнения по английскому.

Девочки стоят на тротуаре и болтают, но тут Озомена вспоминает про маму. Приска точно видела, что директор вернулся в здание, и гадает, куда подевалась ее дочь.

– Пошли в нашу машину, – с улыбкой предлагает Нкили. Улыбка у нее получается странная – верхняя губа заходит на нижнюю. – У меня есть чем перекусить, есть сок и минералка. Наш шофер припарковался с той стороны здания. – Она указывает в сторону школы, и Озомена понимает, что не посмеет внаглую пройти мимо собственной мамы.

– Ну? – спрашивает Обиагели.

Озомена мотает головой.

– Нет, меня мама покормит.

Она знает, как Приска воспримет девочек. Она посчитает их слишком развязными и наверняка скажет, что родители плохо ими занимаются. Но Озомена уже на стороне новых подружек, даже если им больше не доведется быть вместе.

Озомена сидит на заднем сиденье и уминает сэндвич с сардинами, Приска примостилась на переднем пассажирском, в тени. Обернувшись к дочери, она говорит:

– Нас зовет директор, поторопись.

Озомена быстро дожевывает сэндвич, стараясь не набивать щеки как хомяк. Подбородок измазан в растаявшем маргарине, Озомена спешит, спотыкаясь, за мамой, на ходу вытирая лицо носовым платком. Две ее новые подружки уже в кабинете директора, рядом с Обиагели сидит скучающий мальчик постарше.

– Вы все зачислены, – объявляет БЧ. – Вот список всего необходимого для проживания в пансионе и для обучения как такового. Вот расписание на четверть и наши расценки. – Директор отдает распечатки Приске, брату Обиагели и Нкили, потому что она тут сама по себе. Нкили молча поднимает вверх два больших пальца, но Озомена делает вид, что не заметила, и утыкается в мамину бумажку с эскизами школьной формы и внеклассной одежды. Сердце, только что готовое остановиться от волнения, начинает радостно биться, комок в горле из-за наспех съеденного сэндвича исчезает.

– Поздравляю вас, и до встречи в сентябре.

По дороге домой Озомена впадает в полудрему, но Приска вдруг говорит:

– Только я не поняла, почему он не сказал, кто из вас набрал большее количество баллов?

Глава 5

Трежа: ранее

На следующее утро я нахожу возле наших дверей пакет с угили. Страх пробирает меня от пяток до макушки, и начинает дергаться левый глаз, а это плохая примета. Поэтому я хватаю себя за ресницы, чтобы тик прекратился.

Я вспоминаю, как он ел сырую требуху, и рот наполняется слюной. Я бежала от него со всех ног, забыв обо всем и бросив пакет с угили. Я бежала, сердце в груди стучало как сумасшедшее, неслась до горечи во рту. И что толку? Он все равно отыскал меня. Я беру пакет и выкидываю его в мусорный бак. Я усаживаюсь на лавочку во дворе и смотрю, как местные дети уходят в школу – я бы тоже так хотела. Ночью сон мой чуток, я просыпаюсь от малейшего шороха. Под ухом пищат комары, и когда я хлопаю их, то на какое-то время глохну. Мама все время разговаривает во сне, но все равно не просыпается. Спячка продолжается вот уже много месяцев. Иногда она не просыпается неделю, две, три, четыре недели, а иногда спит совсем немного. Например, в прошлый раз она проспала всего три дня, но даже и в бодрствующем состоянии была как лунатик, разговаривала с кем-то несуществующим. И хотя глаза ее были открыты – не поймешь, спит она или нет.

У меня так громко урчит в животе, что даже крысы пугаются – перестают грызть дощечку у нас под дверью и убегают.

А потом на следующее утро я обнаруживаю возле задней двери коробку, заклеенную скотчем. Я даже к ней не прикасаюсь и не принюхиваюсь, а пытаюсь разбудить маму. Но это почти невозможно, если только она сама не проснется. С ней справлялась только тетушка Оджиуго, но и ей приходилось постараться. Но я все равно тормошу маму: ведь происходящее мне не осилить в одиночку, мне так нужна моя мамочка.

– Мама, мама, проснись.

Мама зовет во сне отца, переворачивается на другой бок и продолжает спать.

С улицы слышится голос хозяйки, что сдает тут всем комнаты. Она сидит на лавочке перед своим домом и покрикивает на всех. Она горластая, да, но голос ее звучит глухо, словно из-под маскарадной маски. Или у нее что-то лежит во рту, мешая потоку воздуха в гортани. Под скамейкой сидит ее пес Капитан и грызет свой хвост, потому что его донимают мухи – но больше всего они доставучи до его ушей. И тут вдруг я замечаю, что коробка пропала и через двор прочь от наших дверей спешит хозяйкин внук Ифеаний, уносит мою коробку.

– А ну отдай! – кричу я и пытаюсь догнать его. Ифеаний быстро подбегает к своей бабушке и присаживается рядом с ней на лавочку. Я запыхалась от бега, стою возле них и сама не понимаю, зачем мне эта коробка с неизвестным содержимым. Просто меня бесит сам Ифеаний – он вечно у всех все отнимает, а мы все тут должны заткнуться и терпеть его свинство.

Я здороваюсь с хозяйкой, но она даже не смотрит на меня, кричит что-то через весь двор своей невестке Омаличе, которую она терпеть не может, потому что та умеет делать деньги из воздуха, но не способна родить ребеночка Чаксу, единственному сыну хозяйки. Прямо на моих глазах внаглую Ифеаний открывает коробку, и чего там только нет! Ломоть хлеба с маслом, банка шоколадного порошка, печенье, сухое молоко и пачка сахара. А еще несколько манго – парочка из них уже совсем спелые.

Я всем сердцем хочу заполучить эту коробку.

Ифеаний берет сочное манго и надкусывает его, оставляя на нем следы свои грязных кривых зубов, покрытых белым налетом. Я морщусь от отвращения. И тут хозяйка поворачивается ко мне и спрашивает:

– Где мои деньги, Трежа? – В голосе ее звучит тихая угроза, которая не сулит ничего хорошего.

– Хозяюшка…

– Ну? Опять будешь рассказывать небылицы?

– Пожалуйста, прошу вас. В эту пятницу, нет, в следующую пятницу вернется тетушка и расплатится с вами.

– То эта пятница, то не эта. – Хозяйка отхаркивается и сплевывает на землю. Встрепенувшись, Капитан слизывает мокроту с земли. – А почему бы вам не переехать к тетушке? Ведь она родня тебе. Поезжайте к ней, я сдам комнату другим и не стану тратить на вас свое время без толку. Ты девочка крепкая, устроишься где-нибудь прислугой.

Я стою, уставившись в землю, и наблюдаю, как стайка муравьев заползает в трещину асфальта.

Я знаю, что хозяйка ни за что не выгонит нас. Она получит свои деньги, и кроме этого, ей интересна молва, что ходит о нашей семье. Ведь мы с мамой – родственники «того самого человека». По вечерам народ заходит в хозяйкину пивнушку, и она рассказывает им всякие небылицы. Все пьют пиво, едят и сплетничают о нас. Поэтому вечерами я предпочитаю сидеть дома. Однажды я вышла во двор, чтобы выбросить мусор, а когда шла обратно, все мужчины из пивнушки глазели на меня и переговаривались. А один спросил хозяйку, мол, почему она не торгует таким хорошим товаром? И указал на мою грудь. С тех пор я ложусь спать, оставив мусор внутри дома, и до самого утра возле наших дверей шуршат крысы.

Ифеаний жрет мое манго, он даже умудрился разгрызть косточку. В уголках его рта собрались сок и слюна.

А я возьми и скажи, что у него зубы как мотыга.

Хозяйка разглядывает содержимое коробки.

– Надо же, денег нет, говоришь, а ухажеры твоей мамочки такое ей приносят. Или это твои ухажеры? – Она окидывает меня взглядом, словно прицениваясь. – Ладно, иди. Считай, что коробка с едой теперь моя, как компенсация за долги. Времени тебе даю до понедельника, поняла? Иначе придется вам спать на автобусной остановке. И даже не спорь.

Когда хозяйка злится и хочет показать серьезность своих намерений, то переходит на игбо.

Ифеаний уже добела обсосал косточку манго. Облизав пальцы, он берет следующий плод и прокусывает оранжевую корочку до самой красновато-зеленой мякоти. Такой хруст стоит, словно он жрет грудинку. Сок стекает до самых его локтей. Хозяйка вытирает ему лицо и снова заправляет тряпку за пояс халата. Ифеаний мой ровесник, его мама, хозяйкина дочь, умерла, и старуха носится с ним как курица с яйцом.

Зной обостряет чувство голода. Наша речушка здорово обмелела, да у меня и сил нет идти до нее. Богачи, что живут вдоль больших трасс, бурят для себя скважины, и некоторые устанавливают за заборами колонки, чтобы люди победнее не мотались на реку. Но я боюсь туда идти. Уж лучше б дождь пошел – тогда я бы поставила ведро под крышей.

У меня не хватает смелости, чтобы отправиться на Эке Ока и купить что-то из еды. А вдруг я снова натолкнусь там на духа? Мне страшно увидеть его тонкое лицо – тонкое и плоское, как на детском рисунке. Как я вообще могла принять его за человека? Ведь каждый знает, что на рынке кроме людей полно всяких духов, ангелов и других существ. Определить духа не трудно. Они не любят, если ты смотришь на их ноги. Столько таких случаев было, когда взрослый или ребенок посмотрел на ноги духа и получал по голове, после чего умирал. Может, потому он и нашел мой дом, что я посмотрела на его ноги? Что ж, мне здорово повезло, что осталась живой, но лучше не рисковать и не ходить на рынок.

Я ложусь, чтобы немного поспать. Днем я замачиваю муку из гарри и бужу маму, ну сколько можно спать. Она съедает всего три ложки каши и снова засыпает, а я доедаю остатки. Муки осталось на дне мешка вперемешку с песком, и когда я жую, он хрустит у меня на зубах. Я так вспотела от жары, что все платье мокрое. Каменный пол дарит прохладу, но занавески плотно не закрываются: я отодвигаюсь в сторону, чтобы солнце не попадало на меня, и снова засыпаю.

Сны мне снятся такие яркие, хотя я понимаю, что сплю. Мне снится отец, будто он ждет меня возле ворот нашего старого дома. На нем рубашка с короткими рукавами и черные брюки со стрелочками, которые хрустят, если провести по ним пальцем. У меня красивый папа, на шее у него золотая цепь, что сверкает как киликили[40]40
  Киликили – звездочка, звездочки.


[Закрыть]. Я бегу к нему, и он подхватывает меня на руки и крутит, как маленькую. Когда папа опускает меня на землю, у меня аж щеки болят, так сильно я улыбаюсь. В глазах моих пляшет солнце, а от кружения кожа еще ощущает дуновение ветерка. Я крепко беру папу за левую руку, чувствуя прохладу его обручального кольца. Я даже помню его на вкус, потому что маленькой его всегда облизывала. Вкус обручального кольца – он соленый, металлический.

– Что-то ты припозднилась, – говорит папа, но вовсе не сердито. – Пойдем скорей, а то еда остынет.

Еда? Странно. В предыдущих снах мы просто сидели и разговаривали, никакой еды не было. При упоминании еды у меня аж слюнки текут. Папа смеется и поторапливает меня, чтобы мы поскорей зашли в дом.

Стол накрыт как положено по воскресеньям. Мама вытащила вазу фирмы Pyrex и уложила в нее фрукты и овощи. Я вижу распаренный белый рис в плошках, кроваво-красную кашу и куриные ножки. Все так заставлено едой, что не особо помахаешь ложкой.

– Это индейка, – говорит отец. – На Рождество мы всегда едим индейку, не забыла?

Я вроде молчу, но понимаю: точно, это не куриные ножки, а индейка. Горловина платья жесткая и натирает шею. Это такое розовое платье из шифона с серебристыми штучками, которые называются пайетками. Нижняя юбка из плотной сетчатой ткани, чтобы фалды платья красиво ниспадали от линии пояса, прямо как у королевы. И еще на мне белые гольфы с бантиками на боках, а в серединки бантиков вшиты перламутровые пуговички. Я начинаю кружиться, и мои белые туфли с пряжками весело скрипят, и папа хлопает в ладоши.

– Ах ты, моя маленькая Сакхара, – говорит он. – Моя прекрасная девочка.

Я сейчас похожа на Анну из фильма «Принц и я». Мы с папой вместе смотрели его, когда я была маленькая. Это мое любимое кино. Там у всех такие красивые платья, и они в них кружатся, кружатся…

– Нгва, садись уже, – говорит папа. Он начинает раскладывает еду по тарелкам. – Кушай, пока все горячее. – Он кладет мне на белую тарелку рис, два больших куска индейки, кашу, а потом тянется к огромному салатнику. Определенно, это рождественский салат. С зеленым и репчатым луком, помидорами, кукурузой, огурцами, с сардинами и печеными бобами. С сервировочной тарелки я беру пару ложек жареных бананов, а потом говорю:

– Погоди, а почему к нам не присоединилась мама? И где Мерси?

– У мамы разболелась голова, но она скоро подойдет. Хочешь курицу карри?

Вроде ее не было на столе, но как по мановению волшебной палочки появляется блюдо с курицей карри – такая желтая маслянистая вкуснятина с гарниром из картошки с овощами, все как готовит мама. И это единственное блюдо, которое именно так и готовит моя мама. В желудке урчит – мол, давай, корми меня скорей, но я не обращаю на него внимания.

– Ты не мой папа, – вдруг заявляю я.

– Да что ты такое говоришь, моя милая Сакхара? – Папа смотрит на меня, разговаривает со мной, но руки его вроде как двигаются сами по себе, словно он их не контролирует: одна рука держит тарелку, а другая накладывает в нее еду. – Ты, наверное, хочешь пить, давай я принесу тебе сок Tree Top. Ты сиди, сиди, а то Мерси рассердится, если ты ничего не поешь. – И тут появляется бутылка с концентрированным соком Tree Top, сама переливается в кувшин, потом в него сама добавляется вода, и получается осветленный апельсиновый сок.

– Хватит уже притворяться, – говорю я.

Отец смеется.

– Какая ж ты у меня упрямая, золотце мое. Я очень горжусь тобой. Кстати, ты не устала? Давай папочка поухаживает за тобой.

– Ты не мой папа! – Я даже не повышаю голоса, но вся комната сотрясается, словно и она, и мы вместе с нею находимся в картонной коробке, которую кто-то куда-то несет.

– Не надо кричать, солнышко, ведь у твоей мамы голова болит, хоть ее пожалей.

– Мой папа не скажет «у твоей мамы». Он просто называет ее «мамой», как и я.

Псевдопапа замирает на секунду, вдруг меняется в лице и берет стакан с налитым для меня соком.

– Ведь все это для тебя, а ты отказываешься. Неудивительно, что ты ходишь по рынку и попрошайничаешь, чтобы тебе дали хотя бы десять найр. – Он отпивает немного моего сока, и цвет у него стал какой-то странный – такой нормальные люди не пьют.

И тут я открываю рот и кричу. Платье само собой слетает с меня и рвется на куски. У стола, что ломился от множества блюд, подламываются ножки, и вся еда разлетается по комнате – жареные бананы, салат, минеральная вода, сок. Потолок весь забрызган кашей, словно кровью. Рис вываливается на пол, часть рисинок попадают мне на кожу, в волосы, и мне становится щекотно. Но это оказывается не рис, а личинки. Я опять кричу, пытаясь стряхнуть с себя эту гадость. Некоторые лопаются, измазав мои руки слизью. А псевдопапа все подбрасывает и подбрасывает рис в воздух, и этот рис расползается по комнате.

Я просыпаюсь, уткнувшись носом в бетонный пол. Слюна во рту липкая и тягучая, как суп из окры, который растягивали на много дней, несколько раз подогревая на огне. Я прислушиваюсь к звукам улицы. Из-под двери пробивается тусклая полоска света. Должно быть, сейчас вечер. И как я могла так долго проспать? В комнате жарко, тут надышали два человека – я и мама. Моя нижняя губа разбита. И я вся чувствую себя разбитой.