Текст книги "Озомена"
Автор книги: Чикодили Эмелумаду
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 11
Трежа
Дух стоит передо мной в своей шапочке а-ля Ннамди Азикиве и лыбится, словно старый друг после долгой разлуки.
– Моя женушка, – протяжно говорит он.
Мне совсем не нравится, что он называет меня своей женой. Не дай бог, мама посчитает меня испорченной девочкой, ведущей беседы с посторонним мужчиной, пусть даже и духом.
– Что такое? Разве ты не хочешь обнять меня, женушка? – спрашивает он.
Мама быстро вскакивает с кровати, резко открывает дверь и тыкает пальцем в лицо духу.
– Эй, хватит чепуху молоть, – говорит она, нервно теребя узел палантина. – Стой и не двигайся, понял? Трежа, зажги-ка свечу.
– Не стоит, – подает голос дух. Он вовсе не сердится. Откуда-то изнутри него исходит синий свет – как от газовой горелки, на которой готовила Мерси. Свет этот был тихим, чистым и не дымил желтым дымом, как наша теперешняя керосиновая горелка. К тому же керосин быстро кончался. В дождливую погоду я втирала его в бетонный пол, чтобы отбиться от комаров. И вообще, я благодарна Мерси, которая научила меня многим таким премудростям.
Сияние, исходящее от духа, начинает равномерно усиливаться – начиная от ботинок, едва касающихся земли, и заканчивая шапочкой. Даже странно, что когда-то я могла принять его за живого человека – впрочем, возможно, виной была игра солнечного света. Но мама смотрит на него как на крысу, выползшую из мусорной кучи, и шипит:
– И вот оно решило, будто может жениться на моей дочери? – Она театрально смеется и хлопает в ладоши. Это она в кино подглядела: именно так ведут себя героини, желая унизить мужчину или своих обидчиц. От такого обращения дух начинает раздуваться до размеров мешка с распаренным гарри, заслоняя собой весь дверной проем.
– Это ты со мной так разговариваешь? Ты хоть понимаешь, что я могу сделать с тобой или твоей дочерью? – По мере того, как он раздувается, синее пламя внутри него гаснет, словно от подувшего ветерка. Мама стоит, сплетя руки, и насмешливо смотрит на него. Никогда в жизни я не видела ее такой сердитой.
– Regardez![76]76
Regardez (франц.) – Посмотрите!
[Закрыть] – выкрикивает она, тыча пятерней в духа. Она снова хлопает и презрительно кривит губы. Мама что-то еще прибавляет по-французски, но слов я не могу понять. Мама знает французский и даже работала секретарем в одной французской компании, но вот не удосужилась поучить этому языку меня.
Дух все расширяется и расширяется, и сквозь его тело уже можно увидеть дверь и порожек, обгрызенный крысами (кстати, они отстали от нас, когда хозяйка завела Капитана).
– Да я вообще могу сделать так, что вам не будет покоя ни на этом свете, ни на том, – говорит дух таким зычным голосом, что я закрываю уши ладонями. Дверь начинает трястись, как будто дух всасывает весь воздух в себя.
– Ага, тоже мне, штаны на вешалке! – говорит мама. Глаза ее полуприкрыты, но я знаю, что сейчас она не сонная, а просто притворяется, чтобы сбить духа с толку.
И тут он начинает уменьшаться до своих прежних размеров, снова став длинным и тощим. Синий огонь внутри его ослабевает, и… в нем вдруг появляется какая-то детская робость.
– Что ты хочешь, женщина? Что я сделал тебе плохого? Разве я не постарался, чтобы ты проснулась, чтобы снова была со своей дочерью?
– Хватит воображать, да ты вообще ни на что не способен. И посмотри, как ты одет. Нынче такое уже не носят. Ни за что не поверю, что при жизни ты хоть что-то представлял из себя, как и после смерти тоже. Ишь ты, вздумал жениться на моей дочке, дочке Икебе Акуабата! – Она стучит себя по груди, словно ее распирает от смеха. – Я не для того ее растила, чтобы отдать какой-то свинье.
Это оскорбление почему-то больно отдается во мне самой – а что, если мы опоздали и я намертво привязана обязательствами к этому духу?
– Простите, мадам, но я не позволю вам так оскорблять меня. Я – дух, а вы – просто человек. Я могу такое с вами сделать…
– Да неужели? Но наконец-то вы обратились ко мне как положено, – говорит мама, гордо расправляя плечи. Из-за худобы ее шея кажется слишком длинной и изогнутой, как банан, но это все равно моя мама. И я знаю, какой она может быть. Она говорит тихо, но твердо, и главная тут она, а не дух. Я придвигаюсь к ней ближе и глажу пальцем ее платье. Дух не отводит от меня глаз. Я вижу, что ему все это неприятно: ведь он сделал для меня доброе дело, разбудив маму, приносил мне всякие полезные вещи. Может, я поступаю нехорошо, но все равно не хочу быть его женой. Нетушки.
– Мама, успокойся, он сожалеет о содеянном, – говорю я.
Мама серьезно смотрит на меня, а потом обращается к духу:
– Скажи спасибо, что моя дочь заступилась за тебя. У нее доброе сердце, вот ты и надул ее, отдав какую-то там окпу за пять найр.
– Но я присматривал за ней! Если б не я, она умерла бы с голоду.
– Еще чего! Я воспитала свою дочь как надо, и мы прекрасно обходились без тебя.
Я молчу, мне стыдно. Ясно же, что на самом деле мне приходилось выживать в одиночку.
– Она сама взяла у меня окпу, никто ее не заставлял. Она пришла на рынок и заговорила со мной. Поэтому теперь принадлежит мне.
– Но ты-то сам, ты от кого зависишь? Тащи сюда своих ога[77]77
Ога – начальство, старшие.
[Закрыть] или отведи нас к ним. Мы будем разговаривать только с твоим начальством. – Возникает неловкая пауза, и мама прибавляет: – Да по тебе сразу видно, что ты у кого-то на побегушках. Ты не можешь быть главным.
Сердце стучит в ушах, в горле, везде. Я не думала, что дело примет такой оборот. Вроде бы мама собиралась заступиться за меня, чтобы дух убрался отсюда и больше никогда не возвращался. И вдруг она намерена познакомиться с главным среди духов? Но зачем? Может, у духов вообще нет начальников. И вообще, мне не нравится, что мама торгуется.
Я поднимаю глаза на духа, чувствую, что он внимательно смотрит на меня, хотя глаз его не видно. По его телу разливается синий свет, словно в нем живет электрическое замыкание, которое может убить.
– Ты обманула меня, – говорит мне дух. – Мы же договорились. Ты обещала помочь мне родиться заново.
– Но я не… – пытаюсь сказать я, но меня обрывает мама.
– Ты, кажется, не понял? – говорит она. – А ну прочь отсюда! Убирайся.
И он уходит.
Мама кладет руку мне на плечо. Она так бодро разговаривала с духом, а сейчас силы покинули ее. Вон какая худая, все косточки торчат, острые, словно барабанные палочки. Я помогаю ей прилечь.
– Поняла, как надо разговаривать с подчиненными? – говорит мама. – Теперь он точно принесет нам что-нибудь стоящее или отведет к своим ога. Только сдается мне, что он действует без их ведома… Кто бы они ни были… – Она вдруг затихает и проваливается в сон.
Глава 12
Озомена: день сегодняшний
После выполнения домашки, во время которой девочки больше болтают, чем занимаются, все возвращаются в общежитие. Озомена берет свой скрученный матрас и срезает с него синюю нейлоновую веревку. На матрас натянут ситцевый чехол, поверх которого в нескольких местах фломастером нанесены инициалы Мбу. Озомена быстро стелет поверх матраса шершавую простыню сливового цвета, натягивает на подушку такую же наволочку. Подушка совсем новая, не примятая: в углу наволочки красными толстыми нитками вышиты ее собственные инициалы. Сверху девочка расстилает большое покрывало, одеяло и отгибает верхний край, как это делают остальные девочки. Без шкафчика с продуктами, который еще не приехал, ее закуток пока остается пустым. Озомена задвигает под кровать два ведерка и канистру с водой, пристегнув ее цепочкой к ножкам кровати – этот способ она подглядела у Нкили.
– Хорошо, что у тебя есть домашняя вода, а то здесь раз плюнуть подхватить тиф, – говорит Нкили. – Видела бы ты их бак с водой – ужас просто! Его вообще не моют изнутри.
– Их воду можно спокойно пить, мыться ею и стирать одежду, – вставляет Обиагели.
Озомена брезгливо морщится. Пить такую воду? Да ведь она не кипяченая.
– Но вот же, у меня есть питьевая вода, – говорит она, указывая на канистру.
– Ее бы лучше спрятать в шкафчик, – подсказывает Нкили. Понимая, что шкафчика еще нет, она прибавляет: – Но пока можешь запереть ее в моем. Пойдем, я тебе покажу.
Озомена идет за новыми подружками, стесняясь и своей новой стрижки, и неправильно пошитой одежды. Нкили с Обиагели знакомят ее с другими школьницами, а потом ее подзывают старшеклассницы, чтобы понять, стоит ли брать ее в подопечные. Как зовут ее отца? Чем он занимается? А мама кто? Сколько у нее старших братьев? Вообще ни одного? Как такое возможно? Была ли она за границей? Озомена понимает, что она не вписывается в привычные рамки. Да, она недолго жила за границей, и у нее остался небольшой акцент. Ее папа хоть и хирург, но, в отличие от некоторых школьниц, чьи отцы работают в дипломатическом ведомстве, у него нет связей в правительственных кругах. И еще – где она им возьмет братьев, если у нее только сестры? Девочки с сомнением хмыкают, но оставляют Озомену в покое, когда Нкили заявляет, что Озомену уже взяла под крыло префект Нвакаего.
Потом подружки продолжают экскурсию по «Новусу».
Общежитие разделено на два крыла. В торце – комната привратника, двери комнат с первой по восьмую располагаются в правом крыле, а с девятой по шестнадцатую – в левом. Комнату номер один занимает смотрительница, проживающая с молодой помощницей лет двадцати, и торговля продуктами проходит из ее окна, выходящего на передний двор.
– Этот ее чин-чин…[78]78
Чин-чин – жареная африканская закуска с добавлением мускатного ореха. Иногда добавляют в выпечку, похожую на пончик.
[Закрыть] – Нкили пытается подобрать правильное слово. – Он какой-то не такой.
– В смысле – невкусный? Затхлый? – спрашивает Озомена. Нкили с сомнением смотрит на нее. – Столетней давности?
– Точно, – говорит Нкили, несколько раз пробормотав себе под нос непонятное слово «затхлый».
Обиагели презрительно морщится:
– У нас на центральном рынке за такое могут разгромить прилавок, а всю продукцию – втоптать в грязь.
– Ты живешь в Ониче?[79]79
Онича – город в Нигерии, штат Анамбра.
[Закрыть] – спрашивает Озомена.
– Да, а ты?
– Я живу в Ока, столице штата, – говорит Озомена, гордо выпятив грудь. Поймав на себе заинтересованный взгляд Нкили, она говорит: – Что такое?
– Наш водитель оттуда родом, – весело заявляет Нкили. – Он будет рад узнать, что у него тут есть землячка.
– Настоящая столица штата все равно Онича, все это знают, – замечает Обиагели.
– Погоди, дай договорить. – Нкили хлопает Обиагели по спине, прося ее помолчать. – Я вот что хотела сказать, Озомена. Смотрительница сейчас не на месте, но потом советую тебе подмаслить ее чем-нибудь. Подари ей баночку Bournvita[80]80
Bournvita – смесь для приготовления шоколадно-солодового напитка.
[Закрыть], или пачку сухого молока, или булочку.
– Ладно, – кивает Озомена, хотя на самом деле не собирается расставаться с драгоценной провизией, которая дает ей некоторое чувство независимости.
– Ох, она нас так объедает, – тихо жалуется Обиагели. – И не только девочек. Мой брат сказал, что она вообще здорово на нас наживается, особенно под конец четверти, когда наши собственные продукты на исходе. – Обиагели говорит и одновременно ковыряет в носу.
– Прекрати, – в ужасе говорит Озомена.
– А что такого? – удивляется Обиагели. – В носу есть специальные волоски, которые задерживают всякую гадость, вот и надо от нее избавиться.
– Но не руками же, – говорит Нкили и всучивает подруге пачку бумажных салфеток. Та засовывает ее в карман, предпочитая салфеткам палец.
– Ты вот так запросто отдала ей целую пачку? – ахает Озомена.
Лично для нее это невообразимое богатство. Ведь бумажные салфетки, туалетная или писчая бумага – все это делается из древесины, и такую ценность не тратят на детей, разве что самую малость. Продавцы на рынке заворачивают продукты в газеты или постеры, в туалетах тоже пользуются макулатурой. Дедушкин дом в Обе – не исключение. На гвозде, вбитом в стену, конечно, висит рулон туалетной бумаги, но люди все равно отрывают кусочки газет, нанизанных на свисающую с потолка веревку. Потому что никто не привык к подобным роскошествам. А тут Нкили разбрасывается бумажными салфетками налево и направо.
– Если не прекратишь ковырять в носу, я тебя прогоню, – предупреждает Нкили.
– Ну и ладно, пока. – Обиагели щелчком пальца сбрасывает козявку на землю и уходит. На полпути ее останавливает старшеклассница и дает подзатыльник. Отсюда не слышно, что именно она говорит, но по тому, как она тычет в Обиагели пальцем, и так все ясно.
– Пойдем покажу тебе свой шкафчик, – говорит Нкили и ведет подругу в комнату номер шесть, как раз рядом со столовой. Две соседки Нкили валяются на своих кроватях, и еще две дурачатся в проходе.
– Вот мой шкафчик, – показывает Нкили. – Очень удобно, что мы именно в комнате шесть, потому что в столовку все ходят со своей посудой. Вот это принадлежит Обиагели. – Нкили показывает две желтые эмалированные тарелки, глубокую и мелкую. На обратной стороне каждой тарелки красным лаком для ногтей проставлены инициалы. – Когда твой желудок приноровится в местной пище, тащи и ты свою посуду, мы ее подпишем.
– Спасибо, – говорит Озомена, принюхиваясь к запаху жареных бананов на кухне. Ради такой вкуснятины она готова рискнуть, пусть даже потом заболит живот.
У Нкили в закутке идеальная чистота и самый аккуратный шкафчик. Секция с продуктами и личными вещами закрыта на белый навесной замок. Нкили кивает в сторону своей кровати, застеленной цветастыми простынями, без единой морщинки. Пол возле кровати также блестит чистотой.
– Не хочешь перекусить? – предлагает Нкили. – Может, печенье? – Она стоит, сжимая ключ в руке, и Озомена чувствует, как притихли остальные девочки. Она и не собирается никого объедать, а напряженное внимание соседок Нкили окончательно ее в этом убеждает.
– Нет, спасибо, – говорит Озомена.
– Да перестань, мне вовсе не жалко. – Нкили щелкает ключиком, открывает дверцу, и на пол вываливается толстенный толковый словарь, едва не ударив Озомену по ноге.
– Ой, прости. – Озомена наклоняется, чтобы поднять книгу, но Нкили ее опережает. Замерев над полом, она находит зубочистку и вставляет ее обратно в словарь.
– Это у меня вместо закладки, – поясняет она. Вернув на полку словарь, она достает раскрытую пачку круглого печенья и протягивает Озомене. – Угощайся давай.
– Ладно. – Озомена берет всего одно печенье и откусывает маленький кусочек. – Спасибо.
Отчего-то смутившись, Нкили говорит:
– Ладно, пойдем искать Обиагели.
Повесив на место замок и взяв Озомену за руку, она уводит ее на улицу. В другом конце двора, как раз напротив комнаты привратника, впритык стоят две бетонных будки с вкраплениями гальки. Это душевые: одна для старших девочек, другая – для младших. Крыши тут никакой нет, так что душевые открыты и солнцу, и дождю, и ветру. В стене между душевыми на уровне пола пробито круглое отверстие для перелива воды, сам же пол по кругу имеет уклон к центру.
– Утром главное – не тупить, – объясняет Нкили. – Надо успеть помыться раньше старшеклассниц, потому что вся их грязная вода перетекает к нам. – Нкили брезгливо морщит носик.
– А во сколько ж мы просыпаемся?
– Как прозвенит сигнал, так и просыпаемся. Я встаю раньше всех. Но если меня засекут старшеклассницы… – Нкили многозначительно умолкает. Озомене хочется спросить – зачем нарушать правила? Мысль о том, что ее новая подружка тайком моется в чужой душевой, тревожит ее, но Нкили продолжает свою экскурсию.
– За душевыми у нас – туалеты, где, конечно же, нет никакого слива. Вот туда точно не ходи, если тебе жизнь дорога.
Даже отсюда Озомена чувствует тяжелый дух испражнений, слышит гудение отъевшихся мух, где их никто не беспокоит.
Девочки заглядывают в комнату девять, это что-то вроде кладовки, где держат швабры, щетки и ведра с тряпками, что быстро высыхают на бьющем сквозь окно солнце.
Наконец они идут в десятую комнату, где живет Обиагели.
– О, привет, присоединяйтесь к трапезе. – Обиагели сидит на кровати и уминает кашу гарри с земляными орехами, залив ее водой и добавив немного сухого молока. – Скажите, тут самая лучшая комната? Пусть даже и на стороне Б.
Сейчас солнце стоит над другой стороной общежития, где как раз и поселилась Озомена. Она пробыла тут всего несколько часов, но уже стала патриоткой своей комнаты с идеально ровным бетонным полом. В крыле, где живет Обиагели, сейчас прохладно, но пол из-за близости к душу уже уходит в землю. Стяжка настолько тонкая, что во время дождей здесь наверняка стоит вода.
– Почему так важно, в каком крыле жить? – интересуется Озомена. Кровать Обиагели неопрятно заправлена, но она все равно соглашается присесть.
– Разница большая, – поясняет Нкили. – За крылом Б полно кустов, и их превратили в отходное место. Так что нам повезло, что мы живем в крыле А.
Озомена оглядывает комнату. Личные зоны девочек отгорожены разномастными шкафчиками, на металлических спинках кроватей висят стираные носки, нижнее белье и мочалки. Над кроватями никаких постеров, ибо они позволены только старшеклассницам.
Втроем девочки выходят на улицу.
– И что же мне делать, если я захочу по-большому? – спрашивает Озомена.
– Днем советую ходить как все. Если старшие подловят тебя в кустах, то накажут.
Озомена вспоминает ужасную вонь, жужжание мух и решает, что уж лучше потерпеть до вечера.
– Решила потерпеть? – догадывается Обиагели. – Тогда у тебя скоро белки глаз пожелтеют, а изо рта начнет вонять.
Озомена запрокидывает голову, чтобы расхохотаться, чувствуя, как в мозгу нарастает крик. Девочка задерживает дыхание, рот ее заполняется слюной, и в ногтях такое противное ощущение, какое бывает, когда кто-то скребет ножом по стеклу.
Господи, только не сейчас, – мысленно взмаливается она.
Во рту столько слюны, что у нее надуваются щеки. Она всем своим нутром ощущает это гадостное зловоние, когда на закате отливающие фиолетовым перламутром мухи ползают по крышкам мусорных баков, чувствует пышущее жаром розовое солнце, как будто кто-то сдвинул крышку с кипящей кастрюли. Озомена больно впивается ногтями в ладони.
Остановись, – мысленно просит она саму себя. – Только не уходи.
Начинает бить колокол, сначала тихо, потом все громче, громче, пронзительно прорывая все шлюзы слуха. И все краски вокруг гаснут, становятся более приглушенными по сравнению с тем, какой реальность воспринималась Озоменой еще секунду назад.
На плечо ее ложится рука, и Озомена поднимает глаза на Нкили. Ее темные, лохматые, как гусеницы, брови тревожно шевелятся. Вокруг словно муравьи-солдаты суетятся школьницы.
– Что с тобой? – ласково спрашивает Нкили. Озомена вздрагивает, удивляясь, что Нкили догадалась, возможно, даже прочитала на ее лице нечто странное, ужасающее, после чего дружба прекратится, едва начавшись. Озомене очень хочется открыться Нкили. Ведь она, совершенно посторонний человек, беспокоится о ней, тогда как родной сестре наплевать. И все же Озомена сдерживает свой порыв. Ее пугает, что такого разглядела в ней Нкили, перевешивает страх потерять друга, открыться слишком рано и, возможно, не тому человеку.
Слюна во рту холодная как лед, и Озомена даже боится сглотнуть. Забыв о приличиях, она сплевывает на землю, но выходит сплошной конфуз: слюна попала ей на ноги, а с подбородка свешивается тягучая бяка.
– Мне почудился какой-то неприятный запах, – лукавит она, пытаясь оправдаться перед Нкили.
– Ааа, – с облегчением произносит Нкили, глаза ее полны сочувствия. – Ты не беспокойся, через несколько дней со всем свыкнешься.
Колокол продолжает звучать, созывая девочек на обед. Хотя на самом деле это даже не колокол – просто мальчик-префект бьет железякой по металлической опоре террасы возле столовой.
К Озомене подходит старшеклассница и дает ей затрещину. Озомена приседает, закрыв голову руками. Она скрипит зубами, по лицу текут слезы.
– Ты чего это плюешься? – говорит старшеклассница.
– Прости ее, она новенькая и еще не знакома с правилами, – вступается за подругу Нкили.
– И что? – возражает девочка. – Вот ты и должна была ей объяснить, как тут положено себя вести.
Нкили молчит, прикусив язык.
Обиагели уже направилась к столовой, крикнув на ходу:
– Вы идете или нет?
За что и она получает затрещину.
– Ты тут не на рынке, чтобы перекрикиваться, – говорит старшеклассница. – Вы трое, после домашки подойдете ко мне.
Девочки уходят хмурые.
– Как будто школа – их личная собственность, – ворчит Нкили.
Озомена молча кивает. Да уж, эти старшеклассницы действительно доставляют много неприятностей.
Глава 13
Трежа
Мама будит меня, трясет, а я не в силах открыть глаза. Ох, чует мое сердце, что сегодня будет плохой день.
– Поднимайся скорей, Трежа, – говорит мама. Голос ее возбужденный и радостный – так бывало, когда папа приносил ей какой-нибудь подарок. Я лежу и притворяюсь, но мама так меня трясет, что скоро голова отвалится. И мне приходится сесть.
– Иди посмотри, – говорит мама. – Я же говорила, что просто надо уметь торговаться.
Я делаю глубокий вдох и выдох, чувствуя непривычный привкус во рту.
И тут понимаю почему: вся комната завалена коробками, часть из них мама уже распаковала. Пакеты с разной крупой, листовой чай, банки с сухим молоком и кофе. Стиральный порошок Omo, крем для тела…
– Гляди, мыло «Клеопатра», целая коробка! – восклицает мама, разрывая упаковку, и комнату заполняет этот знакомый прекрасный аромат. Мама такая счастливая, а я радуюсь и печалюсь одновременно.
– Мам, значит, теперь я должна последовать за духом?
Мама бросает мыло обратно в коробку. Сейчас она очень похожа на себя в счастливые времена, хоть и худая, как рыба бонга[81]81
Бонго (bongo) – рыба шад с плоскими боками.
[Закрыть].
– Последовать за духом? Да ничего подобного! Ты ведь не давала ему никаких обещаний? А если кому-то охота тратить на тебя деньги, то и пусть себе. Отказываться не надо, но при этом ни в чем не клянись. Да ты посмотри, какая ты у меня хорошенькая. Локоны такие, что и никакого перманента не надо, зубки ровные и белые, как у меня. И грамоте ты обучена. Так с какой стати тебе выходить замуж за духа? Пусть он будет у тебя на побегушках и приносит что ни захочешь. А ты этого заслужила по праву. Поняла меня?
– Да, мамочка.
В голове моей звучит папин голос: «Ты моя маленькая Сакхара, счастье мое, ты заслужила, чтобы весь мир был у твоих ног». Он всегда так говорил. Его завидущие братья косились на него, но папа все равно покупал мне что ни захочу: туфельки и платья из Китая, а еще индийскую юбку с колокольчиками на завязках и кассетный магнитофон, на который я записывала свое пение.
Мама кидает в рот жевательную резинку и раскрывает коробки одну за другой, радостно ахая. А потом вышла на улицу, да как закричит. Я в страхе выбегаю, а там, а там…
Во дворе я вижу целую гору клубней ямса, словно нам тут свалили кучу человеческих туловищ. Есть тут и молодой ямс – нежный, с нитками корней, с которых осыпается сухая глина. Еще тут связки угу и шпината и мешок с семенами эгуси – часть высыпалась на землю, потому что веревка развязалась. На мамины ахи и охи прибегает хозяйка, бормочет под нос, пересчитывая все это богатство. Глаза у нее лезут на лоб от удивления, и подбородок пошел складками, как у индюка.
– Надо же, я даже не слышала, чтобы кто-то приехал и выгрузил все это, – говорит она. – Может, заодно вам передали деньги за аренду?
Я ухожу обратно в комнату, а мама начинает одаривать хозяйку всем на свете, как какую-то бедную родственницу.
– Вот, возьмите это, я же знаю, что вы любите крупный ямс, да и семья у вас большая. Берите, берите, мы столько все равно не съедим.
У меня жжет в груди, на душе неспокойно. И тогда я отправляюсь на рынок в надежде отыскать там духа.
Я уже три раза обошла то место, где мы повстречались в первый раз. Солнце скоро войдет в зенит и сильно напекает голову. Я пытаюсь укрыться под навесом, но у меня такой нищенский вид, что никто не хочет меня пускать. Я уж подумываю вернуться домой, но тут кто-то зовет меня громким шепотом:
– Эй, Трежа!
Дух стоит под ничейным сломанным навесом и угощается жареными земляными орехами в газетном кульке. Судя по запаху, орехи жарили в песке вместе с кожицей. Дух даже их не чистит, бросает в рот целиком и с хрустом жует с остатками песка.
– Присоединяйся, – предлагает он.
Мне очень хочется есть, но я мотаю головой:
– Нет, спасибо.
– Тебе понравились мои подарки?
– Нет, – говорю я.
– Нет? – Он шарахается, как от пощечины, а потом начинает смеяться. Потом переворачивает кулек и высыпает остатки орехов в рот, как в бездонную утробу. И как он только умудрился, даже щеки не надулись?
– Побочный эффект от пребывания ни тут, ни там, – поясняет он. – Меня постоянно мучает голод. – Он засовывает в рот газету, съедая и ее. При этом никто вокруг не обращает на него внимания, как будто его и нет, и тут мне становится не по себе. Если для остальных он невидимка, то со стороны получается, что я разговариваю сама с собой, как сумасшедшая. Да меня сейчас побьют и прогонят прочь, не желая сглазу. Поэтому я бочком отхожу в сторонку, поближе к забору. Я не оглядываюсь на духа, но он оказывается тут, идет рядом и улыбается, словно читает все мои мысли.
– Женушка моя дорогая.
– Зачем ты принес столько всего? – спрашиваю я. На нервной почве у меня вся кожа зудит. Я же знаю, что происходит что-то неладное, необъяснимое.
– Да что я там такого принес? Самую малость, всего-то.
– Я не даю согласия стать твоей женой.
– Забудь про всю эту вахалу[82]82
Вахала – эвфемизм (фигня, дребедень и пр.).
[Закрыть], – отмахивается он. – Я же обещал присматривать за тобой и твоей мамой, пусть даже она не благоволит ко мне. Так скажи, она хоть порадовалась? Я хотел доказать ей, что не являюсь мелкой сошкой. Так твоя мама довольна?
– Ничего подобного, – лукавлю я.
Дух грустнеет. Солнце бьет сквозь его рубаху, подсвечивая худосочное тело. Интересно, у него внутри все как у людей?
– Из-за вас мне пришлось подключить… своих коллег, так сказать. И вы уже создали мне определенные проблемы.
Я порываюсь объясниться – мол, я ни в чем не виновата, не желала ему зла, но я не хочу быть плохой дочерью. Ведь мама заботится обо мне изо всех сил.
– Я знаю, что ты ни при чем, Трежа, – говорит дух. – Ты юна и чиста. Но ты сама направила мою руку. Для того чтобы доставить все эти подарки, мне пришлось обратиться к другим. И теперь они требуют для себя жен. А они вовсе не такие, как я. Поэтому я обещал, что ты найдешь для них жен, ты просто обязана. Иначе они сотворят с тобой ужасные вещи, ты даже не представляешь. Будь ты моей женой, я бы смог защитить тебя, но ведь ты отказалась. – Он понуро опускает плечи.
– Тогда поди и забери все, что ты принес, я тебя ни о чем не просила. В самый первый раз мы просто совершили обмен: ты дал мне то, что было у тебя, а я – то, что было у меня!
Я ужасно зла и на него, и на маму, а еще боюсь, чтобы маме не причинили никакого вреда. Я рада, что она жива-здорова и больше не спит неделями, я рада, что у нее хорошее настроение. Но с другой стороны – а как же я?
– Моим друзьям требуется еще три девочки, – говорит дух. – И они должны быть чистыми, понимаешь? То есть чтобы у них еще не начались месячные. Эти девочки примут в себя этих духов, так, чтобы они снова стали живыми людьми. Жизней может быть много, но чтобы вернуться, кто-то из родни должен дать тебе второе рождение через детей. Только вот я и мои друзья… – Дух откашливается. – Видишь ли, мы умерли, не успев дать потомства. А если у нас нет продолжения, мы не можем жить в следующих поколениях. Нас забудут, и некому будет принести в память о нас приношение в виде вина, некому будет вспомнить про нас. Так помоги же. Если ты сделаешь как я прошу, обещаю оставить тебя в покое. Только моим друзьям нужна чистая, непорочная кровь. Для продолжения жизни вне своего рода это возможно только подобным образом.
– Но как я узнаю, что у той или иной девочки не начались месячные? – Дух строит из себя святую невинность, но я-то чувствую подвох. – Если я найду жен для твоих друзей, обещаешь отстать от меня?
– Вот в этом и есть мое отличие от других духов. Я не могу жениться на девочке против ее воли, не могу принуждать никого силой. Просто поищу кого-нибудь, кто согласится.
– Тогда почему ты сказал еще три девочки?
– Это оговорка. Не бойся, я тебя не трону. Речь идет о трех девочках, которых возьмут в жены совсем другие. И пока это не произойдет, я буду рядом с тобой, чтобы оберегать тебя. И в подтверждение моей честности… – Он заводит руку за голову и что-то выхватывает из воздуха, какой-то предмет. Предмет сверкает на солнце, и я прикрываю ладонью глаза. – Прости, – говорит он, опускает руку в тень, отбрасываемую мною, и кладет мне на ладонь предмет, золотой и прохладный.
Папины часы. Они были на нем, когда мы его хоронили.
И тут я начинаю плакать. Мне так не хватает папы. От слез у меня свербит в носу, на душе непомерная тяжесть. Я устала, устала гадать, бояться, что вот-вот меня кто-то обманет, устала отбиваться от придирок хозяйки. Я подношу часы к носу и чувствую, что они пахнут папой. Я горько-горько плачу, и у меня начинает болеть горло, а потом и голова.
– Ты что, снял часы с моего мертвого отца?
– Нет, что ты, – говорит дух. – Я нашел его самого, как и обещал. Он стоял в очереди потерянных душ – все ждут, когда ими распорядится Повелительница костей. Я спас твоего отца и теперь за ним присматриваю. И ей не удастся обмануть его так, как это произошло со мной. Я собирался привести его к тебе, но поскольку ты отказалась быть моей женой, то пусть хотя бы у тебя будут его часы.
– А что еще за Повелительница костей? – спрашиваю я, вытирая слезы, которые все равно продолжают капать.
Дух горько кривится.
– О, она ужасная, уж поверь. Ни одной близкой душе не пожелаю повстречаться с нею. У нее целый склад из скелетов, и она способна оживить их, но без права начать жизнь сначала.
У меня течет из носа, я наклоняюсь и потихоньку вытираю его подолом юбки.
– Так почему бы тебе не обратиться к этой твоей Костлявой, чтобы она тебя и оживила? – спрашиваю я. – Зачем ты пристаешь ко мне со своими предложениями о женитьбе? Иди со своими друзьями к вашей повелительнице, пусть она вам поможет.
– Ничто не дается забесплатно, – хмурится дух. – Этой женщине просто нужны рабы. Она эксплуатирует их годами, кормит пустыми обещаниями. А я не хочу больше ждать.
И тут он затягивает песню, от которой у меня сжимается сердце. Я стою и тихо плачу.
Ada eze, nwata ọma, biko bịa. Ka m kuru gị n’aru, k’obi jụọ m oyi o. Ọkwa ịmara, na-aga m anwụ, m’irapu mụ laa, Ada, Ada biko bịa oyoyo m o[83]83
Колыбельная для дочери на языке игбо.
[Закрыть].
Эту колыбельную пел для меня папа, укладывая спать. И так было всегда, до самого последнего дня, пока он не умер. Только он и я знаем слова этой песни.
Звонит церковный колокол, предваряющий чтение молитвы «Ангел Господень», и вся активность на рынке затихает. Это не касается лишь тех, кто не является католиком, каковых совсем мало, но и они ведут себя почтительно. Весь рынок превращается в своеобразную церковь под открытым небом. Люди поднимаются со своих мест и крестятся – и торговцы, и покупатели. Мальчики на побегушках, приткнув свои тачки, подключаются к действу. Молитва раздается со всех концов рынка, люди как бы перекликаются друг с другом: одни начинают, а другие вторят. Дух стоит, глядя на меня, и не уходит. Первый раз за все время я вижу, чтобы он так стоял и молчал.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?