Текст книги "Покушение на власть"

– Какой спектакль? – деловито спросил Курылович.

– «Чайка» Чехова, – улыбнулся Дзевоньский.

– Что? – изумился журналист. Он был уверен, что его вызвали для рекламы какого-нибудь американского мюзикла.

– Постановка Андрона Сончаловского в Московском Художественном театре. Нужны материалы на тему, насколько интересна интерпретация этого спектакля и как важно его увидеть. Вы все поняли?

– Конечно. Вы были спонсором спектакля? – не удержался от вопроса Курылович.

– Ненужный вопрос, – покачал головой Дзевоньский.

– Извините, – торопливо сказал Курылович. – Я понял задачу. Нужна скрытая реклама спектакля. И для этого необходимо встретиться с паном Холмским. У вас есть его координаты?

– Есть. Но он достаточно известный человек, и поэтому я не дам вам его координат. У вас есть неделя, чтобы с ним встретиться и договориться. Ваш отель я оплатил. Сколько стоил ваш билет?

– Шестьсот долларов, – сделал скорбное лицо Курылович. Он не стал сообщать, что купил билет за триста.

– Вот вам пять тысяч долларов за билет и на расходы, – достал из кармана деньги Дзевоньский.

Согнутая пачка долларов быстро оказалась в руке Курыловича. Он широко улыбнулся. На таких условиях Курылович был готов рекламировать даже пребывание в аду.

– Вам нужно выйти на Холмского и заказать скрытую рекламу этого спектакля. Пусть он сам назовет ее цену. Узнайте, сколько он хочет, и сообщите мне по телефону. Я оставляю вам мобильный аппарат для связи. У вас есть еще вопросы?

– Никаких, – радостно ответил Курылович, – хотя нет, есть один. Я могу посмотреть спектакль или это не обязательно?

– Вам не обязательно. Но если хотите, пойдите и посмотрите. Мне лично все равно.

– Спасибо. Я все понял.

– И учтите, Курылович, это очень важное задание. Если вы с ним справитесь, мы, возможно, начнем работу на постоянной основе. Вы все понимаете?

– Безусловно. Я всегда рад на вас работать, пан Дзевоньский. Можете не волноваться, все будет сделано аккуратно и вовремя. Какой срок?

– Чем быстрее, тем лучше. Будет прекрасно, если рекламная кампания начнется сразу, как только вы договоритесь с Холмским. И учтите, вам нужно самому выйти на этого Холмского. Чтобы вас представил ему человек, которому он доверяет. Или хотя бы которого знает.

– Сделаю, – самоуверенно откликнулся Курылович. – У меня полно знакомых в Москве.

– До свидания, – Дзевоньский повернулся и пошел к подземному переходу.

Курылович сжал пачку денег в кармане. Доллары приятно согревали пальцы. Пять тысяч долларов на семь дней! Можно потратить несколько сотен на еду, остальные он отложит. Как приятно, что именно к нему обратился пан Дзевоньский. Он ведь мог сам позвонить этому Холмскому. Интересно, каким будет рекламный бюджет? При большом бюджете от него можно будет немного отщипнуть. Это тоже приятный довесок к его работе. Курылович улыбнулся. Жизнь была прекрасна.

РОССИЯ. МОСКВА. 16 ДЕКАБРЯ, ЧЕТВЕРГ

В Москву они вылетали утром. Коровин провожал их в аэропорту. Он был задумчив и как-то подавленно молчал почти все время. И лишь когда они пошли на посадку, вдруг обратился к Дронго:

– Откровенно говоря, я считал, что вы только перестраховываетесь. Хотите проверить все до конца. Даже злился, что вы приехали. Они ведь уверяли меня, что все в порядке. И вскрытие было, и его зубы проверяли. А оказалось – все обман. Теперь на всю жизнь запомню, как вы смогли настоять на своем. До свидания.

Уже в салоне самолета Нащекина обратилась к Дронго:

– А вы умеете создавать о себе легенды. Теперь Коровин и эти господа из полицейского управления будут уверены, что имели дело с абсолютно непредсказуемым аналитиком, который блестяще доказал им свою правоту.

– А вы как считаете? – лукаво спросил он.

– Вы хотите, чтобы я начала вам льстить?

– Не хочу. Но и не вижу в этом ничего необычного. Я вспоминаю рассказ одного американского фантаста. Кажется, Азимова или Брэдбери, сейчас уж точно не вспомню, кого именно. Там шла речь о невероятном космическом разуме, вобравшем в себя все знания Вселенной. Но этот разум оказывается бесполезным, так как никто из прибывших не может нормально сформулировать для него вопрос. И делается гениальный вывод из этой парадоксальной ситуации: чтобы задать правильный вопрос, нужно хотя бы отчасти знать на него ответ…

– И вы всегда знаете ответ? – усмехнулась Нащекина.

– Не всегда, – сознался Дронго, – но стараюсь помнить об этой притче. Беда людей заключается в том, что они мыслят привычными категориями, не пытаясь выйти за рамки своей профессии. Что интересовало полицейское управление? От чего умер Гейтлер? Как он умер? Был ли у него сердечный приступ? Является ли найденное тело трупом погибшего генерала? В общем, обычные вопросы, которые всегда задают в таких случаях полицейские следователи. И еще они проверили его зубные протезы, пригласили на опознание родственников, убедились, что шрамы на найденном теле соответствуют ранам, полученным Гейтлером. В этом и состояла ошибка работников полиции.

Сердечный приступ, конечно, был создан искусственно. Очевидно, несчастному сделали укол, сокративший его сердечную мышцу. Затем насыпали в кабину машины таблетки, бросили туда пузырек, создав видимость, будто человек боролся с приступом. Несчастного задушили в воде, чтобы создать полную иллюзию. Затем усадили в машину и столкнули вместе с ней в реку.

Нужно было поставить перед патологоанатомами совсем другие вопросы. Я уверен, что если бы они не проводили обычное вскрытие, а проверили бы рубцы на теле погибшего, то быстро установили бы, что они свежие, и никаких внутренних повреждений от его ранений нет. Теперь зубные протезы и коронки. Они сравнили его челюсти с сохранившимся у стоматолога снимком и убедились, что они совпадают. Но этого было мало. Нужно было задать всего один элементарный вопрос: у погибшего новые протезы или старые? Почему все зубы у трупа оказались только-только обработанными? Разве не ясно, что это вызвало бы как минимум подозрение. И наконец, необычное завещание Гейтлера. Когда мне про него сообщили, я уже был уверен, что мы правы.

– Почему? – заинтересовалась Нащекина.

– Этот человек долгие годы скрывался от германского правосудия. Если бы он захотел, никто никогда его не нашел бы. Тем более что сами немцы уже не очень охотно ищут представителей бывшей ГДР, о которой многие начали забывать. Но Гейтлер узнал, что его жена смертельно больна, и вернулся. Правда, не успел застать ее в живых, она умерла. Но он поехал на кладбище, чтобы с ней проститься. И этот человек, который так относился к своей жене, мог больше десяти лет назад написать завещание, в котором просил бы, чтобы его тело сожгли? Почему он не завещал похоронить себя рядом с женой? Тем более что тогда они оба были живы. Здесь произошел обычный парадокс. У полиции свой взгляд, у нотариуса – свой. Полицейским было важно узнать, когда было составлено завещание. Нотариус сообщил, что больше десяти лет назад. Все остались довольны. Никто не нарушил закона. Сотрудники полиции отдали тело родственникам, разрешив его кремировать. Нотариус не стал уточнять, что пункт, касающийся захоронения, завещателем был изменен. Формально нотариус был прав. Ведь основное завещание, составленное много лет назад, не изменялось. Поменялся всего лишь один пункт. Нотариус не обратил на него внимания, потому что в нем речь шла не об имуществе. А полиция была обязана проверить именно этот пункт. Но мне стало ясно, что необходимо еще раз поговорить с нотариусом, который и подтвердил мое предположение. Тут, можно сказать, сработало все: немецкая сентиментальность, немецкая педантичность, немецкая аккуратность. Учитывая ментальные особенности этого народа, можно было выстроить некое заключение.

– Ясно, – Нащекина улыбнулась, откинувшись на спинку кресла. – Может, они правы, и вы действительно герой из сказки?

– Тогда Иванушка-дурачок, – парировал Дронго, закрывая глаза.

Она посмотрела на него, но больше ничего не сказала. Дронго сидел с закрытыми глазами, пока самолет поднимался в небо. Через два часа они были в Москве.

На следующее утро Машков собрал всех, входящих в группу. Они выслушали невероятное сообщение Нащекиной – Дронго любезно предоставил говорить ей. Нужно отдать должное его напарнице, она не скрывала, что их успех был достигнут благодаря настойчивости Дронго. Богемский недовольно морщился, пока ее слушал. Все остальные часто поглядывали на Дронго.

– Можно сделать вывод, – закончила Нащекина, – что генерал Гейтлер умело инсценировал свою гибель. Мы в этом уверены. При этом ему явно помогали толковые и способные помощники. Мы не можем исключить и того факта, что бывший генерал «Штази» в настоящее время находится в Москве.

– Пограничники уже проверяют, – сообщил Машков, – но пока никто похожий на Гейтлера не пересекал нашей границы и не оставался в нашей стране надолго. Правда, пока мы проверяем только московские аэропорты и вокзалы. На проверку всей страны понадобится гораздо больше времени.

Все молчали, понимая масштабность задачи.

– Я считаю, что мы не имеем права зацикливаться на этой версии, – вдруг подал голос Богемский. – Прямых доказательств все равно не существует. Новые зубные протезы и измененный пункт в завещании – еще не прямые доказательства.

– Что вы предлагаете? – спросил Машков.

– Продолжать проверку, – твердо произнес Богемский.

– Правильно, – поддержала его Чаговец.

– Мне кажется, что фактов насчет Гейтлера вполне достаточно, – тактично заметил Полухин.

– И мне так кажется, – вставила Нащекина.

Машков оглядел собравшихся.

– Продолжаем поиски, – решил он. – Вся группа по-прежнему работает под моим руководством. Алексей Николаевич, а вас попрошу заняться поисками генерала Гейтлера. По моим сведениям, у него в Москве много знакомых, поговорите с ними, проверьте всех…

– Вы знаете, кто встречался с ним два раза? – вдруг спросил Полухин. – Нам удалось установить невероятные факты. Гейтлер дважды встречался с нашим президентом в Германии. Они лично знакомы.

– Интересно, – задумался Машков. – И все-таки будем продолжать проверку. Если это Гейтлер, то мы его обязаны найти. Если другой, значит, мы должны вычислить его. Вопросы есть?

Все молчали.

– И поблагодарим нашего эксперта, – вдруг добавил Машков.

Дронго изумленно взглянул на генерала. Что происходит? В глазах многих было откровенное недоумение.

– Приглашенный в нашу группу эксперт Дронго прекрасно поработал, – продолжал Машков, стараясь не смотреть в глаза своему другу. – Я думаю, будет правильно, если мы выразим ему благодарность от имени всей группы и пожелаем дальнейших успехов в его трудной деятельности.

Он первый зааплодировал, по-прежнему не глядя на Дронго. Остальные зааплодировали следом за ним.

– Спасибо, – сказал Машков, все еще избегая смотреть в глаза другу. – Мы благодарим вас, господин Дронго. Вы можете быть свободны. – Он даже перешел на «вы», настолько ему было стыдно.

Дронго понял, что ситуация изменилась. Пока он ездил в Германию, здесь что-то произошло. Не в его пользу. Он поднялся и сказал:

– Спасибо за доверие. Надеюсь, вы сумеете найти этого генерала. До свидания.

Машков сделал вид, что хочет протянуть ему руку, но Дронго повернулся и пошел к двери. Все подавленно молчали. Нащекина встала, пытаясь выйти следом за ним, но ее остановил предостерегающий взгляд генерала.

Вечером этого дня в квартире Дронго раздался звонок. Он пошел открыть дверь, точно зная, что это приехал Виктор Машков. И, открыв дверь, посторонился, чтобы тот мог войти.

– Обиделся? – спросил Машков, снимая пальто.

– Обрадовался, – зло парировал Дронго.

Они прошли в гостиную. Машков сел в кресло. Дронго – напротив.

– Напрасно обижаешься, – мягко заметил генерал, – я думал, что ты все поймешь.

– Что я должен понять? Что вы меня выгнали?

– Мы не могли иначе. Богемский все время докладывал, что в группе присутствует иностранец, не имеющий права доступа. А тут еще и сообщение Нащекиной.

– Какое сообщение? Она тоже хотела, чтобы меня выгнали?

– Наоборот. Она прислала из Берлина восторженное послание. Расписала тебя как настоящего гения. Это насторожило руководство. Меня вызвали и прямо спросили: почему я держу такого опасного и подозрительного аналитика со столь выдающимися способностями в своей группе? Ведь он может узнать все секреты охраны, всю закрытую информацию, а потом его перекупят другие. Формально они правы. Ты иностранец, частный детектив. Работаешь на того, кто больше заплатит.

– Ты специально приехал, чтобы сообщить мне эти гадости? Неужели ты не узнал меня за столько лет?

– Я-то узнал, а они не знают. В общем, я получил приказ, а у нас приказы не обсуждаются. Директор ФСБ приказал убрать тебя из группы, как только ты вернешься в Москву. Скажи спасибо, что еще не установили наружное наблюдение.

– Спасибо.

– В общем, все. Тебе спасибо за все и можешь обо всем забыть. А еще лучше уехать куда-нибудь в Италию к семье или в Баку. У вас, наверное, там сейчас хорошо, тепло.

– Я так и сделаю.

– Ну хватит обижаться. Я ничего не мог поделать. Приказ есть приказ.

– Ты мог бы попытаться объяснить.

– Что можно объяснить, когда дело касается безопасности президента? Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Кто меня станет слушать?

Дронго промолчал. Он чувствовал себя не обиженным, а раздавленным.

– У тебя есть что-нибудь выпить? – вдруг спросил Машков.

– Есть, – ответил Дронго. – Что тебе больше нравится: коньяк, текила, виски, вермут, кампари, джин?

– Обычная водка. И принеси два стакана, чтобы мы могли выпить вместе.

– Старый алкоголик, – вздохнул Дронго, – а еще генерал! Хочешь меня споить?

– Очень хочу.

– Только учти, я не могу просто так пить водку. Я буду смешивать ее с томатным соком и выжимать туда лимон.

– Хоть ананас, – великодушно разрешил Машков, – неси бутылку.

В эту ночь генерал Машков уехал домой в третьем часу ночи. И Дронго впервые в жизни почувствовал, что у него кружится голова от выпитого алкоголя. Он помыл голову и отправился спать, чувствуя, что ему отказывают ноги.

РОССИЯ. МОСКВА. 18 ДЕКАБРЯ, СУББОТА

В элитный джаз-клуб «Золотой Овен» Курылович приехал не один. Он был с молодой женщиной, с которой познакомился в ресторане «Метрополя». Нина была неотразима – длинные ноги, высокая грудь, стройная талия. Когда он подавал ей шубу, то чуть не вскрикнул от удивления. Поразительно, но в Москве элитные проститутки одевались в стриженную норку или шиншиллу. В Варшаве такие шубы могли себе позволить только жены самых богатых бизнесменов. Даже супруги ведущих политиков не могли рассчитывать на подобные знаки внимания от своих мужей. Нина Курыловичу понравилась сразу. Он с удовольствием пригласил ее за свой столик, хотя и помнил, что вечером должен быть в клубе, где его обещали познакомить с Холмским. Два дня пребывания в Москве сказались на его кармане. Он умудрился потратить более трех тысяч долларов. Ему пришлось позвонить Дзевоньскому и объяснить, что затраты значительно выросли. Дзевоньский благосклонно пообещал возместить все расходы.

Нина сразу поняла, что ее новый знакомый живет в этом отеле, что само по себе было неплохой рекомендацией. А он сразу понял, чем она зарабатывает себе на жизнь. Договорились они быстро. Она попросила пятьсот долларов, и он согласился. За ужин пришлось заплатить еще около трехсот: Нина выбрала самые дорогие блюда из омаров и крабов. Пришлось стерпеть. Но он не успел подняться с ней в свой номер – торопился попасть в «Золотой Овен» до девяти вечера, чтобы застать там Холмского.

В половине девятого Курылович вызвал машину и вместе со своей спутницей поехал в джаз-клуб. Она была взволнована и в салоне автомобиля все время лезла к нему, пытаясь продемонстрировать свои профессиональные качества. Он легко оттолкнул ее, ему не нравилась такая вольность. Курылович был мошенником и прохвостом, но в отношениях с женщинами старался соблюдать определенные нормы приличия. Или просто был брезглив. Бог не наделяет человека всеми добродетелями, как не наделяет и всеми пороками сразу.

В клубе было весело и тепло. Курылович и его спутница прошли к заказанному столику. Для начала он попросил джин-тоник для себя и коктейль для своей спутницы. Она была верна себе – выбрала коктейль за сорок долларов. Курылович, глянув на карточку цен, подумал, что за такие деньги в его городе можно чудесно пообедать вдвоем. Он сразу узнал Холмского, сидевшего в углу и очевидно кого-то поджидающего. Этот кто-то появился через пятнадцать минут. Курылович его тоже узнал. Популярный журналист Бенедиктов приехал в клуб по договоренности с Курыловичем. Они познакомились накануне на приеме в Московском нефтяном клубе. Вице-президент клуба Сабиров познакомил Курыловича с Бенедиктовым. Если учесть, что сам Курылович познакомился с вице-президентом клуба только утром, то такое знакомство оказалось весьма полезным. Бенедиктов пообещал представить его Холмскому и даже помог купить два билета в этот джаз-клуб.

Увидев Курыловича, Бенедиктов приветливо помахал ему рукой. Курылович пошел к столику Холмского, предупредив свою спутницу, чтобы та терпеливо его дожидалась. Еще через полчаса Бенедиктов ушел, и они остались одни. Холмскому было лет шестьдесят. У него были темные редкие волосы, коротко подстриженные усы и бородка. Он сразу осознал, что этому приехавшему поляку что-то нужно, и поэтому почти не пил, ожидая, когда Курылович начнет разговор, ради которого и появился в этом клубе. И дождался.

– Я много слышал о вашей успешной рекламной деятельности, – осторожно начал Курылович. – Говорят, вы имеете связь со всеми крупными рекламными агентствами Москвы.

– Не со всеми, – благодушно заметил Холмский, – но некоторые связи у меня есть.

– Мне рекомендовали именно вас, – любезно сообщил Курылович, – говорят, вы – настоящий гений в этой области.

– Не нужно столько комплиментов, – ласково заметил Холмский, – что вы хотите?

– Мне нужно провести рекламную кампанию, – пояснил Курылович, – поместить несколько сообщений в газетах и на телевидении.

– В чем проблема? – удивился Холмский. – Если у вас есть деньги, никаких проблем. Сейчас везде есть рекламные отделы. Можете заплатить и разместить там вашу рекламу.

– Не подойдет, – весело ответил Курылович. – Мне нужна другая реклама. Скрытая. На телевидении и в газетах. Нужны статьи, передачи, сообщения, замечания, новая информация.

– О какой рекламе идет речь? – деловито осведомился Холмский. – Какой-нибудь залежалый товар? Электроника? Продукты? Лекарство?

– Спектакль. Обычный спектакль в театре.

– Неужели спектакль? – поморщился Холмский. – Наверное, кто-то из ваших соотечественников – спонсор этого спектакля? Тогда понимаю. Но любой спектакль стоит меньше, чем нужно денег на скрытую рекламу. Поверьте мне, дорогой пан… кажется Курылович. Спектакли просто не стоят таких денег.

– И тем не менее мне рекомендовали именно вас, – твердо повторил Курылович. – Мне нужна ваша помощь, господин Холмский.

Холмский пожал плечами. Этот странный поляк его забавлял. Наверное, он просто не знает московских цен. И не совсем понимает, куда приехал.

– Скрытая реклама стоит не меньше ста тысяч долларов, – снисходительно пояснил он. – И это только начало. Чтобы провести хорошую кампанию, нужно заплатить в несколько раз больше. Неужели ваш спонсор захочет платить такие деньги? Он ведь не продает бриллианты или самолеты. А за спектакль такие деньги еще никто не давал. Можно заплатить десять тысяч долларов хорошему журналисту за одну статью. Или за две. Это дорого, но журналист сам договорится с главным редактором. И если хотите, я вам даже помогу. Но рекламная кампания будет стоить очень дорого.

– Назовите окончательную сумму, – выдохнул Курылович, облизывая сухие губы.

– Четыреста тысяч долларов, – усмехнулся Холмский, – а лучше пятьсот. У вашего доверителя есть такие деньги?

– Вы можете немного подождать? Я должен поговорить с моим другом.

– Десять минут достаточно?

– Вполне.

– Тогда я подожду.

Курылович поднялся и пошел в мужской туалет. Он заметил, как Нина отчаянно флиртует с каким-то бородатым молодым человеком.

«Шлюха», – зло подумал Курылович, входя в туалет и доставая аппарат. Он прошел в кабинку, закрыл дверцу и набрал номер. Дзевоньский ответил сразу.

– Я вас слушаю, – Курылович не мог знать, что это был аппарат Дзевоньского, номер которого знал только он один и который был специально куплен для разговора с единственным собеседником – Ежи Курыловичем.

– Я встретился с нашим знакомым, – сообщил Курылович, – он просит нереальную сумму. Четыреста или пятьсот тысяч. Мне кажется, что нужно найти другого специалиста…

– Соглашайтесь, – сразу велел Дзевоньский, – на пятьсот тысяч.

– Вы меня не поняли, – занервничал Курылович, – речь идет не о рублях, а о долларах.

– Я еще не идиот Курылович, – раздраженно заметил Дзевоньский, – конечно, в долларах. Скажите ему, что мы согласны. Завтра получите деньги наличными. Пусть даст расписку.

– Пятьсот тысяч долларов, – ошеломленно повторил Курылович, – за рекламу какого-то спектакля?

– До свидания, – Дзевоньский отключился.

Курылович вышел из кабинки, подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. У него был явно растерянный вид. Он умылся, чтобы немного успокоиться. Достав платок, вытер лицо и вышел из туалета. Нины нигде не было. Она уже получила свои пятьсот долларов и вполне резонно решила, что проведенные три часа в обществе Курыловича вполне окупили эти деньги. В эти три часа вошли совместный обед и поездка в джаз-клуб. Она даже немного «переработала», дожидаясь клиента еще полчаса за столиком. А теперь уехала с другим. Курылович подошел к Холмскому.

– Кажется, ваша дама вас не дождалась, – меланхолично заметил тот.

– Возможно, – согласился Курылович. – Мы согласны.

– Я позвоню вам и сообщу имя журналиста, кому вы сможете заплатить десять тысяч, – сказал Холмский, собираясь подняться.

– Нет, – остановил его Курылович. – Вы не поняли. Мы согласны вам заплатить. Четыреста пятьдесят тысяч долларов, – он решил, что десятипроцентная скидка ему просто положена. И эту разницу можно будет положить в карман.

Холмский изумленно посмотрел на своего собеседника. Привыкший к любым цифрам, он впервые в жизни столкнулся с человеком, готовым заплатить невероятные деньги за скрытую рекламу спектакля. За такие деньги в городе можно было поставить два или даже три спектакля. Но этот непонятный поляк, кажется, не шутил.

– Четыреста пятьдесят тысяч, – деловито повторил Холмский, – хорошо. Будем считать, что мы договорились. Завтра подпишем соглашение, и вы переведете деньги. Стопроцентная оплата, никаких авансов.

– Договорились.

– Какой спектакль? Это «Кошки» или «Чикаго»?

– Нет. «Чайка» Андрона Сончаловского в Московском Художественном театре.

– Это шутка? – спросил изменившимся голосом Холмский. – Зачем это вам нужно?

– Вы согласны или нет?

– Вас прислал его брат Никита? Хотите меня скомпрометировать? Или искусственно поднять ажиотаж вокруг спектакля? Я ведь понимаю, что вы никогда не заплатите таких денег.

– Завтра получите всю сумму, – решительно заявил Курылович, – целиком.

– Не нужно меня дурачить. Такие деньги в Москве еще никто не платил.

– Завтра я привезу вам деньги, – упрямо повторил Курылович.

– Вы или провокатор, или сумасшедший, – решил Холмский. – Хорошо, встретимся завтра у меня в офисе. Хотя завтра воскресенье, но ради вас я приеду на работу. Если вы заплатите такие деньги сразу, я возьму мои слова обратно и признаюсь, что сам сумасшедший. До свидания. Что-то мне подсказывает, что завтра в два я вас не увижу в моем офисе.

– Дайте ваш адрес, – потребовал Курылович.

Холмский протянул ему карточку и быстро вышел из зала. За ним потянулись двое молодых людей, очевидно его телохранители.

Курылович посмотрел на визитную карточку и улыбнулся.

РОССИЯ. МОСКВА. 19 ДЕКАБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ

По выходным дням в городе было гораздо меньше машин. Гейтлер вызвал Салькова и поехал с ним к Центральному универмагу, словно для того, чтобы сделать покупки. На Неглинной он остановил машину и вошел в здание универмага, чтобы выйти с другой стороны, сесть в машину и назвать другой адрес. По дороге он еще раз поменял автомобиль и вышел за квартал до встречи. Риту он узнал издали. Она шла к нему легкой, стремительной походкой.

– Как дела? – спросил он. В Москве они говорили только по-русски.

– Прекрасно, – радостно ответила Рита. – Я уже сняла квартиру и заплатила на полгода вперед.

Он увидел, что она опять изменилась – разгладились черты ее лица, исчезло задумчиво-тоскливое выражение глаз. Ему было приятно сознавать, что он причастен к этим хорошим переменам. Они вошли в небольшое кафе, уселись за столик.

– Ты мог бы подняться ко мне, – предложила Рита, – я живу совсем недалеко отсюда.

– Я помню, – улыбнулся Гейтлер. – Сколько ты заплатила за полгода вперед?

– Шесть тысяч долларов, – озабоченно призналась она. – Ты не поверишь, но здесь цены выше, чем в центре Берлина.

– Я знаю, – ответил Гейтлер. – Вот тебе еще двадцать пять тысяч евро, – он протянул ей конверт, – плати в евро. Старайся не менять крупные суммы. Это привлекает внимание.

– Ты их печатаешь? – улыбнулась Рита.

– Пока нет. Но нужно подумать, может, из меня получится неплохой фальшивомонетчик. Ты все помнишь, о чем я тебя просил?

– Конечно. Я привезла все, что нужно.

– Хорошо. Я постараюсь достать необходимые документы, но это пока очень сложно. А ты должна сделать все так, как я тебя просил.

– Я помню, помню. Когда мы с тобой увидимся?

– Через неделю, на Рождество. Я сниму номер в каком-нибудь отеле, чтобы мы с тобой могли провести там ночь.

– Ты останешься со мной на всю ночь? – не поверила она. – Если действительно останешься, то я поверю в чудеса.

– В Рождество чудеса иногда случаются, – загадочно улыбнулся Гейтлер и взглянул на часы. – Мне пора. Не вставай, пока я не уйду. И помни, о чем я тебя просил. Никому не доверяй. Ни одному человеку. Из дома выходи только за продуктами. Мы еще успеем с тобой нагуляться в другом месте.

– Хорошо. Я буду ждать Рождества.

– До свидания, – он поднялся и, не оглядываясь, вышел из кафе.

Она проводила его долгим взглядом. И подумала, что до Рождества еще много дней.

РОССИЯ. МОСКВА. 19 ДЕКАБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Ровно без пяти минут два Ежи Курылович появился в офисе Аркадия Яковлевича Холмского. Нужно отметить, что впервые за много лет Холмский испытывал некоторое беспокойство, поглядывая на часы. За это утро он успел навести справки и выяснить, что никаких зарубежных спонсоров у спектакля нет. Это вызывало еще большее изумление. Какой-то неизвестный готов заплатить невероятные деньги, чтобы провести скрытую рекламу этого спектакля. Холмский решил, что его разыграли. Возможно, в джаз-клубе была установлена аппаратура и их разговор засняли скрытой камерой. Такие телевизионные передачи практиковались сразу на нескольких каналах, и самым смешным был «Розыгрыш» на первом. Холмский наводил справки, чтобы узнать, как именно его разыграли и уже собирался позвонить Курыловичу, выдавшему себя за поляка, когда этот господин вдруг появился с чемоданом в руках и действительно принес четыреста пятьдесят тысяч долларов наличными.

Холмский впервые в жизни не знал, что ему делать. Чутье подсказывало ему, что это очень грязная игра, правила которой ему неведомы. Интуитивно он боялся взять эти деньги, понимая, что за такими суммами могут стоять только очень серьезные люди. Но с другой стороны, деньги лежали перед ним. Настоящие, не фальшивые купюры, он это сразу определил. Сорок пять пачек по сто бумажек в каждой. Сорок пять пачек по десять тысяч долларов. Взять такие деньги было очень опасно. Отказаться – значит расписаться в собственном безумстве. Он откашлялся, глядя на деньги.

– Должен признаться, вы меня удивили, – хрипло выговорил Холмский, – я не думал, что вы говорите серьезно. Признаюсь, я был не прав. Очевидно, это я немного схожу с ума, если не могу сразу распознать такого важного клиента, как вы.

Курылович улыбнулся, довольный произведенным эффектом. Ему нравились эти деньги. Нравилась такая крупная сумма, которую он столь небрежно положил на столик. Когда Дзевоньский и его люди привезли деньги, у Курыловича мелькнула мысль, что все можно сделать по-другому. Можно забрать деньги и исчезнуть. С такими деньгами он сумеет развернуться где-нибудь в Канаде или в Словакии. Но, глядя на лица двух охранников, с которыми приехал Дзевоньский, он понял, что эти типы его в покое не оставят. Можно взять деньги и превратить свою жизнь в сущий кошмар, все время прячась от возможных преследователей. Если учесть, что общей недвижимости у Ежи Курыловича было не на одну сотню тысяч долларов, то получалось, что он оставлял обе свои квартиры, дачу, работу, счета в банке, машины, любовниц, жену, семью, родителей. Он подумал, что оставшиеся в Польше средства явно превышают эту сумму, и смирился с тем, что ее придется отдать. Правда, по дороге забрал пять пачек, справедливо полагая, что может позволить себе некоторую компенсацию за такую честность.

Деньги лежали перед ними, и Холмский озадаченно кусал губы. Отказаться было уже нельзя, это он начал понимать.

– Хорошо, – сказал он, – я беру ваши деньги, и мы подписываем конфиденциальное соглашение. Я обязуюсь в течение месяца размещать скрытую рекламу вашего спектакля на радио, в телевизионных передачах, во всех основных газетах. Будут статьи критиков, восторженные письма читателей, специальные передачи о вашем спектакле. Только, черт возьми, объясните мне, зачем это все вам нужно?

– Вы отказываетесь? – Курыловичу приятно было осознавать себя хозяином положения.

– Я только спрашиваю. Какой срок?

– Месяц-полтора, не больше. Об этом спектакле после Нового года должна говорить вся Москва. Билеты должны раскупаться с рук и заранее. В общем, создайте нужный ажиотаж. За такие деньги, я думаю, можно скупать все места в зрительном зале.

– Можно, – согласился Холмский, – мы сейчас подготовим соглашение.

Он продолжал волноваться, пока его секретарь и юрист готовили соглашение. И лишь когда обговаривали заключительные условия договора, Курылович вдруг потребовал указать сумму в пятьсот тысяч, пояснив, что десять процентов – его гонорар. Холмский улыбнулся. Теперь он несколько успокоился. Если посредник привычно ворует деньги и требует свои десять процентов, значит, это обычная коммерческая сделка. Ничего страшного в ней нет. Конечно, сам Холмский тоже украдет, и не меньше ста тысяч долларов. Но оставшиеся триста пятьдесят будут честно пущены на рекламу. Или это очень большая сумма? Хватит и трехсот тысяч, тем более что жуликоватый поляк, кажется, готов покрыть все недостачи. Холмский опять улыбался, этот Курылович даже не подозревает, в какую яму сам себя загнал. Конечно, договор был подписан на пятьсот тысяч. И конечно, Холмский уже знал, кому и куда нужно позвонить, чтобы уже завтра статьи начали появляться в газетах. Некоторых критиков достаточно накормить хорошим обедом, некоторым женщинам – послать мелкие подарки. Для телевизионного сюжета понадобится тысяч пятьдесят, для нескольких статей еще столько же. Можно сэкономить огромные деньги. Холмский вновь улыбнулся.