Текст книги "Покушение на власть"

Нащекина перевела. Герстер с Эльнером переглянулись.

– Да, – ответил Герстер, – но мы считаем, что этот факт лишь подтверждает версию случайной смерти. Ведь он долгое время не сидел за рулем.

– Гейтлер взял машину, чтобы инсценировать свою гибель, – убежденно заявил Дронго.

– Вы говорите по-английски? – спросил Эльнер. И когда Дронго кивнул, спросил его уже по-английски: – Почему вы в этом так уверены?

– У нас есть факты, указывающие, что он мог решить таким образом незаметно исчезнуть из Берлина.

– Мы проверили даже зубные коронки, – возразил Эльнер, – вы же понимаете, как в нашей стране следят за деятельностью бывших генералов «Штази».

– Ему было шестьдесят два, – напомнил Дронго, – это был подготовленный человек, бывший спортсмен. В его личном деле сказано, что он занимался теннисом, боксом, волейболом. И в этом возрасте у него неожиданно заболело сердце? Он ведь сидел в тюрьме. Вы проверяли по данным тюремной администрации, обращался ли Гейтлер хотя бы один раз за помощью к врачам по поводу болезни сердца? Хотя бы один раз?

Эльнер посмотрел на Герстера и нахмурился. Затем что-то негромко сказал, и Герстер быстро вышел из кабинета. Наступило томительное молчание.

– Его предъявляли родственникам до вскрытия или после? – поинтересовался Дронго.

– Конечно, после, – ответил Эльнер.

– Тогда понятно, почему родственники его узнали. В таком положении трудно рассматривать погибшего. Тем более, если до вскрытия он был в воде. Хотя я не исключаю, что он был очень похож. А экспертов, конечно, интересовала не его внешность, а его внутренности. Они проверяли, были ли перекрашены его волосы? И не были ли коронки поставлены недавно? Вот самые важные вопросы. А вместо этого их наверняка интересовало, от чего умер человек и состояние его внутренностей. Как и все патологоанатомы мира, они всего лишь специалисты в своей области. Им важно препарировать конкретный труп, а не узнать историю его жизни. Это просто не их дело.

– У вас разве иначе? – спросил Эльнер.

– Нет. Но именно поэтому я об этом вас и спрашиваю. Они проводят трепанацию черепа, стягивая кожу с лица. Затем потрошат тело. Я профессиональный юрист по образованию, герр Эльнер, и проходил судебную медицину в полном объеме, как и положено выпускникам юридического факультета. А потом я много раз присутствовал на вскрытиях, к моему большому сожалению, и примерно знаю, как это делается. За Гейтлера они могли выдать совсем другого погибшего человека. Достаточно было исправить ему зубные протезы, придать некоторое сходство с генералом. А устроить сердечный приступ, насыпав таблеток в машину и сделав несчастному незаметный укол, абсолютно не трудно. Меня смущает еще одно обстоятельство. Труп попал в воду и пролежал там несколько часов. Если бы он умер в постели, это было бы не так подозрительно. Но в воде с телами происходят удивительные метаморфозы, которые они тоже могли просчитать. Не забывайте, что мы имеем дело с бывшим генералом «Штази», а они умели работать.

Нащекина и Коровин молчали. Оба не так хорошо владели английским. Нащекина? – чуть лучше, Коровин – чуть хуже. Но оба поняли речь Дронго.

– Вам не кажется, что вы несколько демонизируете «Штази»? – невесело усмехнулся Эльнер.

– Мне кажется, что вы их просто недооцениваете, – парировал Дронго. – Это была одна из самых эффективных и лучших спецслужб в мире, особенно их разведка. Боюсь, у вас еще осталась эйфория после объединения Германии. Вам кажется, что вы победили и можете не обращать внимания на подобные мелочи.

Вернулся Герстер. Он что-то недовольно буркнул. Все замолчали. Дронго терпеливо ждал, когда ему наконец переведут слова хозяина кабинета. И Нащекина наклонилась к нему.

– Он ни разу не обращался за врачебной помощью. Его трижды осматривали врачи – сердце, легкие, почки, печень. Все было в идеальном порядке. Он вообще был очень здоровый человек. Но врач говорит, что потрясение после смерти жены могло сказаться на его сердце.

– Могло, – согласился Дронго. – Почему вы не провели дактилоскопирование трупа?

– Каким образом? – разозлился Эльнер. – Труп пролежал в воде почти сутки. Пока организовали спасательные работы, пока вытащили автомобиль… Или вы думаете, что в течение такого времени у него могли сохраниться достаточно четкие рисунки на пальцах? Может, нам сейчас провести эксгумацию трупа и попытаться проверить отпечатки его пальцев? После того, как он полтора месяца пролежал в земле?

– Это невозможно, – заявил Герстер. По-английски он говорил с сильным акцентом. – Труп не сохранился.

– Что? – на этот раз были изумлены все, даже Эльнер.

– Нашли его старое завещание, – смущенно пояснил Герстер. – Гейтлер просил кремировать его труп.

– И вы это сделали?

– Примерно месяц назад. Мне очень жаль, я узнал об этом только сейчас.

Дронго нахмурился. Все обстоятельства были против них. Нащекина подумала, что они напрасно совершили это путешествие. Все можно было узнать из Москвы. Если трупа уже нет, значит, не может быть никаких дополнительных проверок.

– Он был дважды ранен, – вспомнил Дронго, – на его теле должны были остаться шрамы.

– Это указано в акте, – подтвердил Герстер, – два ранения. Патологоанатомы отметили рубцы на его теле.

– Все совпадает, – безжалостно добавил Эльнер, – это был Гельмут Гейтлер, как бы вам ни хотелось думать иначе.

– Мне кажется, вы просто внушили себе, что погибший мог быть другим человеком, – заметил Герстер. Он тоже понял, что приехавший эксперт не знает немецкого языка.

– Я не верю, – упрямо заявил Дронго, – таких совпадений не бывает. Я не верю, что у здорового шестидесятидвухлетнего человека вдруг отказало сердце именно в тот момент, когда он купил подержанный автомобиль. И точно свалился в реку. А потом вы находите его завещание, где он просит кремировать его тело. И плюс все случившееся вокруг этой странной и такой своевременной смерти. Я не верю…

– Это ваше право, – равнодушно заявил Эльнер.

– Завещание, – вспомнил Дронго. – Вы сказали «старое завещание». Насколько старое?

– Десятилетней давности, – ответил Герстер. – Он оставил его у нотариуса.

– Тогда еще была жива его жена, – напомнил Дронго. – Какое странное завещание. Совсем как-то не по-немецки. Ведь они прожили с женой много лет. Он должен был отметить, что хочет быть похоронен рядом со своей супругой. Тем более что тогда они были живы и никто не знал, кто уйдет первым. Ее похоронили на кладбище, а его тело кремировали. Это очень не по-немецки.

– Бывает, что человек боится захоронения, – отметил Герстер, – в моей практике такое случалось. Некоторые боятся, что их похоронят живыми. Это своего рода фобия.

– У генерала «Штази» могла быть такая фобия? – не поверил Дронго. – Давайте найдем нотариуса, который фиксировал завещание. И узнаем, насколько оно «старое».

– Как вы сказали вас зовут? – спросил Эльнер. – Я, кажется, где-то про вас слышал. Вы не тот самый Дронго, о котором ходит столько легенд?

– Нет. Тот придуманный персонаж из сказки, а я реальный человек.

РОССИЯ. МОСКВА. 14 ДЕКАБРЯ, ВТОРНИК

В этот вечер Гейтлер наконец сообщил Дзевоньскому, какую премьеру он выбрал. С этого момента начался новый этап их совместной операции.

– А я уже нашел человека, который может провести рекламную кампанию, – отозвался Дзевоньский, – его характеризуют как гения в области рекламы. Холмский Аркадий Яковлевич. Я попросил собрать о нем материалы. Ему шестьдесят лет. Он четырежды был женат, трое детей от разных браков. Провел несколько рекламных кампаний. У него небольшая фирма, где работает он сам и несколько сотрудников. Однако фирма лишь ширма для его истинных талантов. Он умело проводит разные рекламные кампании, в том числе пиар-акции для разного рода политиков – депутатов, сенаторов, губернаторов. Говорят, этот человек отличается поразительной неразборчивостью в средствах ради достижения своей цели. Он вхож в самые различные круги, среди его знакомых даже члены правительства…

– Возможно, подходящая кандидатура, – согласился Гейтлер, – но вам нельзя с ним встречаться. Слишком опасно. У вас есть подходящий кандидат? Только не говорите мне про вашего Гельвана. Он наверняка исполнительный помощник, но абсолютный кретин во всем, что касается мозговой деятельности. Нужен другой, более гибкий и толковый человек.

– У меня есть такой. Он хорошо говорит по-русски. Работает корреспондентом западных изданий в Варшаве. Я вызову его и поселю в «Метрополе», где он сможет встретиться с Холмским.

– Как его зовут?

– Ежи Курылович. Он достаточно известный журналист в Польше. Мы с ним давно знакомы.

– Он знает ваше настоящее имя?

– Разумеется, нет. Я для него пан Дзевоньский, коммерсант из Западной Европы. Почему вы спрашиваете?

– Я в который раз напоминаю вам, что решающее условие выполнения поставленной задачи – это абсолютная секретность. Ваш туповатый помощник Гельван знает о нашем существовании. Это уже неприятно.

– Мой «туповатый помощник» блестяще провел операцию по вашему «убийству», – недовольно напомнил Дзевоньский. – Тогда вы были довольны.

– Тогда да. Но я подозреваю, что он всего лишь точно выполнил ваши и мои распоряжения, что, согласен, тоже неплохо. Тем не менее он знает обо мне и знает о том, где мы с вами живем. Плюс четверо ваших «наблюдателей», плюс наши охранники, кухарка, горничная, плюс водитель, который возит меня, и водитель, который возит вас. Пальцев одной руки не хватит, чтобы всех перечислить.

– Никто ничего про нас не знает, – возразил Дзевоньский. – Только Гельван примерно представляет, зачем мы здесь. Но ничего конкретного.

– Слишком много людей, – пробормотал Гейтлер.

– Это всего лишь обслуживающий персонал. Если у меня появится малейшее подозрение в отношении кого бы то ни было, этот человек сразу исчезнет.

– Только этого не хватает! И сразу вызовет подозрение своим исчезновением. Я забыл еще вспомнить про девушек в офисе Гельвана. Надеюсь, он не спит с ними?

– Не знаю, не проверял.

– А вы поинтересуйтесь, это будет полезно.

– Обязательно. В следующий раз установлю камеры в туалете нашего офиса.

– Не смешно, пан Дзевоньский, совсем не смешно. В вас глубоко сидит контрразведчик. Это иногда мешает. Вы считаете, что любую проблему можно решить, уничтожив носителя информации. А я считаю, что лучше самим моделировать новые ситуации и не допускать неожиданных ляпов. Все время хочу вам напомнить. Вы наверняка знаете, что на генерала де Голля было организовано более полутора десятков покушений со стороны офицеров ОАС, не согласных с его политикой. Полтора десятков покушений, проведенных лучшими специалистами своего дела, среди которых были аналитики, снайперы, саперы, минеры, десантники, одним словом, цвет французской армии. И ни одного удавшегося. Почему?

Дзевоньский улыбнулся.

– Меня учили на других операциях, которые удались, – заявил он, – чтобы понять возможные ошибки.

– В этом ваша проблема. Вы хотите понять ошибки правительственной стороны, чтобы не допускать их впредь. А мы пытались анализировать провалы нападавших, чтобы понять, почему они провалились.

– Поняли?

– Думаю, что да. Дело не в эффективности французских спецслужб. Они работали как обычно. Пятнадцать покушений – это много, чрезвычайно много. Можно даже просчитать, что случайно они должны были добиться успеха, хотя бы в двух или трех случаях. Но ни одного ранения генерала мы не знаем. За исключением того инцидента, когда пули стрелявших попали в машину и де Голль пригнул голову своей жене, заявив, что никогда не простит террористам стрельбу в женщину. Он был галантным, этот французский президент, но даже он не представлял себе, какую работу ведут его спецслужбы. А секрет был прост. Среди высшего руководства ОАС были агенты спецслужб, которые сообщали обо всех возможных покушениях. Все закончилось тем, что в шестьдесят втором году был арестован руководитель ОАС генерал Рауль Салан. И его тоже сдал кто-то из своих. Французы придумали гениальную поговорку «Предают только свои». Надеюсь, вы поняли все, что я хотел вам сказать.

– Я держу ситуацию под полным контролем. Никто не догадывается, зачем мы сюда приехали. Пока не догадывается.

– Когда ваш журналист прилетит в Москву?

– Если мы решим, то послезавтра.

– Что вы ему объясните? Почему такой интерес к конкретному спектаклю?

– Скажу, что есть некие спонсоры, заинтересованные в рекламе этого спектакля. И порекомендую ему встретиться с Холмским. Вы уже нашли подходящий спектакль?

– Нашел. Постановка Андрона Сончаловского во МХАТе. Он поставил там «Чайку». Я думаю, этот спектакль как раз то, что нам нужно.

– Почему именно этот? – заинтересовался Дзевоньский. – Почему вы считаете, что президент может появиться именно на этом спектакле, а не на другом?

– Элементарный расчет. Президент позиционирует себя как руководитель государства, озабоченный национальными проблемами его деятельности, в том числе и культуры. Я думаю, вы знаете, насколько сильны чувства антисемитизма в среде некоторых высших чиновников, недовольных засилием олигархов – представителей определенной национальности. Разумеется, об этом не принято говорить вслух, но это заметно настолько, что становится неприличным. На бытовом уровне это чувствуется еще сильнее. В этих условиях поддержать театр, известный своими историческими и культурологическими традициями, очень важно. Плюс руководителем театра с такой историей является некто Сигаретов. В газетах пишут, что он талантливый организатор. И плюс Сончаловский. Несмотря на такую фамилию, он русский человек, я специально проверял. Сын автора национального гимна и брат известного режиссера, руководителя фонда культуры страны. Посмотрите, сколько плюсов, один на другой. Остается изменить общее мнение газет. После первого спектакля почти все критики отметили неровную игру актеров и слабую постановку. Нужно поменять знаки. С минуса на плюс. Нужно начать активную кампанию по рекламе этого спектакля. Везде. На телевидении, радио, в газетах и в журналах. И можно гарантировать, что наш «субъект власти» появится на этом спектакле. Общий интерес, гарантированная ангажированность, явственная поддержка культуры. Если этот план сработает, можете рассчитывать, что наша операция получится. Но для этого ваш пан Курылович должен убедить Холмского хорошо поработать на наш план.

– Считайте, что мы уже начали, – криво усмехнулся Дзевоньский, – пан Курылович получит все необходимые средства для работы. Между прочим, насчет антисемитизма. Вы знаете, что премьер-министр этой страны еврей?

– Конечно, знаю. Но это ничего не меняет. Я умею читать газеты и чувствовать общее настроение. Многие считают, что среди олигархов слишком большое засилие людей всего лишь одной национальности.

– Также было и в Германии, в двадцатые годы, – улыбнулся Дзевоньский, – тогда считалось, что все банкиры и бизнесмены евреи. Вы помните, к чему это привело?

– Никто не считает Гитлера нормальным человеком, – обиделся Гейтлер, – а фашистская идеология вообще напоминает религию умалишенных. Между прочим, насчет антисемитизма я могу и поспорить. Вы знаете, в каких государствах всегда был ярый антисемитизм? И где традиционно были самые страшные погромы? Не в Германии, дорогой пан Дзевоньский, а в Польше и на Украине. Это поляки сдавали своих соседей в гетто, это польские мальчики обстреливали камнями вагоны с еврейскими узниками, это польские «стражники» устраивали настоящие облавы на бежавших из концлагерей евреев. Есть такая арабская поговорка, что живущий в стеклянном доме не должен бросать камни в дом своего соседа.

– И вы, немец, смеете говорить мне подобные вещи? – изумился Дзевоньский. – Это мы организовали концлагеря? Это мы придумали геноцид евреев по всему миру? И разве только евреев? Вы ведь, кажется, умудрились перебить еще миллионы людей других национальностей, в том числе и славян. И смеете обвинять поляков в антисемитизме.

– Мои родители были антифашистами, – сурово отрезал Гейтлер. – И родился я, как вам хорошо известно, в России. Что касается антисемитизма, то бациллы этой заразы проникают и в самые цивилизованные нации, и в самые благополучные государства. Вы знаете, что в оккупированной Франции в гестапо висели объявления, что прием заявлений по поводу евреев уже завершен. Соседи-французы так усердно доносили на евреев, что в гестапо не успевали всех забирать. Вот вам пример «цивилизованной нации».

Что касается России, то здесь ситуация несколько иная. Униженная развалом огромной страны, потерявшая свое величие, пережившая несколько тяжелых экономических кризисов, обнищавшая страна стала питательной средой для всякого рода националистов и ультрарадикалов. На этом фоне появились невероятно богатые люди, которых хочется обвинить во всех смертных грехах. Учитывая, что среди олигархов много представителей одной нации, легко возбудить ненависть именно против. Так уже было в истории, пан Дзевоньский. И не один раз. Легче всего при любых трудностях найти врагов. Это могут быть евреи, масоны, католики, протестанты, мусульмане, индейцы, сикхи, славяне, кавказцы – выбор большой. Вспомните Варфоломеевскую ночь, тогда было не до евреев. Это был погром гугенотов в одном из самых цивилизованных городов мира на тот период.

– Вы меня убедили. Человечество не становится лучше, – шутя согласился Дзевоньский, – давайте вернемся к нашему плану.

– Согласен. Я надеюсь, что пан Курылович не будет информирован о моей особе. И вообще не будет знать, где мы находимся. Какую сумму вы намерены потратить?

– Думаю дать им сто тысяч долларов. Или двести.

– Лучше дайте миллион. Это самый дорогой город в Европе, здесь другие цены. Все равно четверть стащит ваш знакомый Курылович, а другую четверть – сам Холмский.

– Тогда дам полмиллиона и сам буду контролировать, куда они тратят деньги.

– Прекрасно. Будет еще лучше, если вы вместе с Холмским будете сами раздавать деньги. Нет, Дзевоньский, это тот случай, когда вам придется поверить им на слово. Но предупредить, чтобы воровали не слишком откровенно. Хотя говорить это всегда неприятно, когда разговариваешь с человеком, нагло и открыто ворующим у тебя деньги.

ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 14 ДЕКАБРЯ, ВТОРНИК

Накануне вечером они не смогли найти нотариуса Фредерсдорфа, находившегося в Потсдаме. Дронго никак не мог успокоиться. Он чувствовал, что все совпадения носят неслучайный характер и не могут быть объяснимы с рациональной точки зрения.

Они вышли из полицейского управления в седьмом часу вечера. Коровин сухо попрощался и удалился. Дронго предложил своей напарнице пообедать и одновременно поужинать где-нибудь в западной части города, и они отправились в популярный у немцев ресторан аргентинской кухни. Нащекина попросила принести ей слабо прожаренное мясо, Дронго – сильно прожаренное. Взяли бутылку красного чилийского вина.

– Вы все никак не хотите успокоиться, – задумчиво произнесла Нащекина. – А если мы все-таки ошибаемся?

– Завтра узнаем, – отрезал Дронго. – Но я не верю в такие случайности. Почему в тюрьме он ни разу не пожаловался на сердце? А тут случился неожиданный сердечный приступ именно в тот момент, когда Хеккет отказался сотрудничать? Нужно проверить завещание и поговорить с патологоанатомами. Я не верю в случайную смерть этого человека.

– Это может быть ложный след, – заметила Нащекина, – и мы лишь зря потеряем время.

– В Москве отрабатывают и другие варианты, – возразил Дронго. – А мы должны проверить до конца этот. И убедиться, что погиб действительно Гейтлер. Или что нам подставили искусно сделанную «копию».

– Не хотите смириться со своим поражением? – спросила она.

– Я не могу успокоиться, пока не установлена истина, – пояснил Дронго. – Интуиция подсказывает мне, что Гельмут Гейтлер – идеальная кандидатура на роль аналитика. Абсолютно идеальная. Знание русского языка, наличие множества знакомых, наконец, возможная обида на Москву… Клубок причин. И я хочу понять, почему он попросил кремировать его тело? Откуда такое странное желание?

Нащекина промолчала. Она понимала, что Дронго прав. Но ей казалось, что установить истину, после того как тело погибшего сожгли, просто невозможно. Вечером они церемонно попрощались и разошлись по своим номерам. Утром за ними заехал Коровин, и они снова отправились в управление, где их ждали Герстер и Эльнер. Нотариус должен был появиться к десяти утра с копией составленного завещания. Пока они его ждали, Дронго попросил найти врача, проверявшего зубные коронки погибшего. Герстер, которому уже начала надоедать его назойливость, нехотя согласился. Они позвонили врачу, и Дронго попросил Нащекину уточнить, какие зубные протезы были у погибшего? Она перевела вопрос Герстеру. Тот, в свою очередь, задал его стоматологу.

– Они полностью соответствовали его карточке, которая у нас была, – заявил врач. – Не понимаю, почему это вас так волнует?

Герстер неприязненно посмотрел на Дронго.

– Все совпало с его карточкой, – сообщил он. – Мы можем даже не ждать нотариуса.

Он хотел положить трубку.

– Извините, – остановил его Дронго, – а зубные коронки были старые или новые?

Герстер понял вопрос и повторил его стоматологу.

– Новые, конечно, – ответил тот, – хотя подождите. Насколько я помню, у погибшего в карточке было отмечено, что зубы ему лечили пять лет назад, в тюремной больнице. Или даже шесть. А протезы и коронки были недавно поставленные. В этом я убежден. Но вы об этом не спрашивали.

Герстер сжал зубы. Затем посмотрел на присутствующих. Он был честным полицейским и мужественным человеком. Даже если эта версия не совпадает с его собственной, он обязан о ней сообщить.

– Коронки и протезы были новые, – коротко доложил он. – Но врач вспомнил, что в карточке были указаны совсем другие сроки.

– Почему же он не вспомнил об этом раньше? – разозлился Дронго.

– Его об этом не спрашивали. Мы просили проверить соответствие зубов погибшего стоматологической карточке Гейтлера.

Эльнер шумно вздохнул. Коровин и Нащекина обменялись понимающими взглядами. В этот момент в кабинет вошел нотариус. Это был невысокий лысоватый мужчина лет пятидесяти с характерными мешками под глазами. Он церемонно поздоровался со всеми. В руках нотариус держал большой кожаный портфель.

– Вы знаете, зачем мы вас пригласили, герр Фредерсдорф?

– Конечно. Мне вчера позвонил ваш помощник. Вы хотите узнать, есть ли у нас копия нотариально заверенного завещания герра Гельмута Гейтлера? Разумеется, есть. Подлинник мы передали семье покойного, а копию оставили себе. Мы всегда делаем копии и храним их десять лет или даже больше, если завещание оговаривает особые условия наследования. Но в данном случае была только последняя воля погибшего генерала. И кроме его дочери и внуков, нет никаких других наследников.

Нащекина перевела его речь Дронго.

– Он просил кремировать его тело? – быстро спросил Эльнер.

– Да. Там ясно указана его воля.

– Когда было составлено завещание?

– Давно. Больше десяти лет назад. Там стоит точная дата, я могу вам показать.

Нотариус полез в портфель за бумагами.

– Спросите его, не менял ли погибший завещания? – не выдержал Дронго.

Нащекина задала вопрос. Нотариус не спеша достал бумаги, положил их на стол. Затем также не торопясь достал очки, надел их и очень вежливо ответил:

– Все осталось без изменений. Только за несколько дней до своей смерти он попросил изменить пункт, касающийся захоронения его тела. Раньше они с женой просили похоронить их вместе, а в последний раз он просил его тело кремировать. Но так как общий смысл документа о наследовании в завещании не был изменен, мы сохранили старое число, когда эта бумага была составлена.

– Черт подери! – выругался Герстер. – Почему вы не сообщили об этом?

– Согласно нашим законам, мы не обязаны сообщать обо всех изменениях, которые производят наши клиенты в своих завещаниях, – ответил нотариус, снимая очки. – Более того, мы можем оставить старую дату, если в завещании не изменились условия наследования, так как в данном случае закон не был нарушен.

– Вас волнуют только деньги и его имущество, – проворчал Герстер.

– Простите, герр комиссар, но вы не правы, – вежливо заметил Фредерсдорф, – дело в том, что имущество, деньги и недвижимые объекты являются частью наследства, которое должно перейти к его наследникам. Это отчуждаемая и делимая часть. Что касается собственно самого тела покойного, то оно не может рассматриваться как объект наследования. Поэтому в данном случае мы лишь фиксируем волю нашего клиента, выполнить которую могут его наследники. При этом они не обязаны этого делать, если в завещании не предусмотрены определенные санкции за невыполнение пожелания покойного.

– Спасибо, – кивнул комиссар, сдерживая гнев. – Вы поразительно хорошо все объяснили.

Нащекина едва успевала переводить.

– Вас всегда волнует только имущество клиента? – рассерженно спросил Эльнер, вскочив с места.

– Для этого мы и работаем, – резонно заметил Фредерсдорф. – Наша задача – фиксировать волю правообладателя и проследить за точным ее исполнением. Вопросы морального плана мы не обсуждаем. Клиент может высказать пожелание, чтобы его прах был доставлен на Луну или развеян в Антарктиде. Мы обязаны сообщить об этом его наследникам. Если клиент захочет, чтобы мы проследили за выполнением этого пункта, значит, мы обязаны следить. Гельмут Гейтлер всего лишь внес пункт, касающийся кремации его тела, причем в форме пожелания, а не обязательного условия для получения наследства наследниками. Мы передали его волю дочери и внукам. Они согласились. Я могу уйти?

– Конечно, – нехотя ответил комиссар.

Нотариус поднялся, сложил очки, убрал бумаги в портфель, пожелал всем доброго дня и вышел из кабинета. В наступившей тишине Эльнер пробормотал что-то невразумительное и подошел к окну. Он не хотел никак комментировать ошибки полицейских властей.

– Вы правы, – нехотя признал Герстер, обращаясь к Дронго. – Гейтлер действительно все подстроил. Изменил завещание, нашел человека, которому были имплантированы его зубные протезы и коронки, купил нужную машину, разыграл сердечный приступ с падением в воду. Вы правы, герр Дронго, – повторил комиссар, – мы недооценили этого старого разведчика. Он оказался гораздо умнее всех нас. – Он произнес эти слова по-немецки и терпеливо подождал, когда Нащекина переведет его слова.

– Гейтлер был специалистом по делам именно такого рода, – великодушно отозвался Дронго. – Так что нет ничего удивительного в том, что он так безупречно разыграл свою «смерть». Если бы не другие факты, мы тоже поверили бы в эту неожиданную аварию.

– Какой профессионал! – восхищенно добавил по-английски Эльнер. – И почему только они так глупо себя ведут? Мы стольким генералам «Штази» предлагали работать с нами. И все отказываются.

Дронго, глянув на него, неожиданно спросил:

– Вы переехали в Берлин с Запада?

– Да, из Бонна. А как вы догадались?

– Спросите лучше ваших руководителей, почему эти генералы не хотят с вами сотрудничать. Может, дело в том, что они вам не верят и не очень вас любят? Может, они считают, что таким невероятным образом сохраняют верность той стране и той разведке, которых уже нет и которым они однажды присягали? Вам никогда не приходило в голову такое объяснение?

РОССИЯ. МОСКВА. 16 ДЕКАБРЯ, ЧЕТВЕРГ

Курылович не был в Москве три года. Он неплохо говорил по-русски, знал литовский и украинский языки. Каждый раз попадая в Москву, он невольно изумлялся концентрации невероятного богатства и демонстрации роскоши. Ни в одном европейском городе не было таких заоблачных цен в отелях, ресторанах и модных бутиках, которые, однако, никого не удивляли.

Его пригласил в Москву соотечественник, бизнесмен из Бельгии, пан Дзевоньский. Заказал для него номер в одном из лучших московских отелей – «Метрополе» и согласился оплатить билет. Если учесть, что командировочные должны были составить неплохую сумму, то ничего лучшего Курылович не мог и придумать. Он знал Дзевоньского с девяносто восьмого года. Говорили, что этот бизнесмен из Брюсселя занимался нелегальной торговлей оружия, имел сомнительные сделки с итальянской мафией и даже был связан с бывшими сотрудниками спецслужб Польской Республики, но все это были слухи, на которые Курылович не обращал никакого внимания. Он несколько раз пересекался с паном Дзевоньским, когда нужно было подготовить конкретный материал для польской печати. Дзевоньский платил хорошие деньги, а Курылович выполнял поставленные задачи. Иногда у заказчика были странные просьбы. Например, передать в центральную газету статью о бывших сотрудниках спецслужб или, наоборот, опубликовать статью о прошлом двух известных польских бизнесменов. Одним словом, у Дзевоньского бывали разные планы, но Курылович никогда не задавал ненужных вопросов. Он только выполнял его поручения.

В «Метрополе» ему отвели одноместный номер и назвали цену, превышающую пятьсот долларов. Услышав ее, Курылович чуть не упал у стойки, но любезный администратор успокоил его, пояснив, что номер оплачен за неделю. Курыловыч облегченно выдохнул. Таких денег у него с собой просто не было. Вечером в отель приехал сам пан Дзевоньский. Они поужинали в ресторане, разговаривая на разные отвлеченные темы. Курылович понял, что его собеседник не хочет ни о чем говорить в отеле. Это его обрадовало. Значит, задание будет сложным и немного секретным. А за такие задания Дзевоньский платил двойную цену. Курылович честно пересказал все последние польские новости. После десерта оба вышли на улицу и стали прогуливаться перед отелем. Курылович был среднего роста, рыжеватый, с одутловатым лицом, немного выпученными глазами, полными губами и курносым носом. Даже в самых дорогих костюмах и галстуках он умудрялся выглядеть помятым и неопрятным.

– У меня к вам важное дело, Курылович, – начал Дзевоньский. – Мне нужно, чтобы вы встретились с одним человеком, который является руководителем небольшого рекламного агентства. На самом деле это всего лишь ширма для его деятельности. Весьма бурной деятельности. Он гарантированно может разместить во всех центральных газетах нужные материалы, чтобы кого-то развенчать или, наоборот, поднять до небес. В общем, это «местный Курылович», если хотите. Его зовут Аркадий Яковлевич Холмский. Мне важно, чтобы вы с ним встретились и обговорили все условия нашей сделки.

Курылович слушал внимательно. Он не знал, что за ними наблюдают сразу несколько сотрудников Дзевоньского. Комплимент ему понравился, и он улыбнулся.

– Необходимо убедить Холмского провести рекламную акцию в поддержку конкретного спектакля, о котором я вам скажу. Нужно, чтобы в течение месяца во всех газетах, журналах, на телевизионных каналах, по радио звучала реклама этого спектакля. Не открытая реклама, а скрытая. Чтобы высказывались критики, восторгались зрители, обсуждали режиссеры. Вы все понимаете?