Текст книги "Королева в раковине"

Гейнц улыбается, и Фрида вздыхает:

– Если бы не я, Гейнц, давно бы вы собирали милостыню на улицах.

Фрида вышла из бассейна, и Бертель представила себе преподавателя религии. Лицо его искривилось, когда она бросила в пространство класса фразу "Ницше убил Бога". Преподаватель озабоченно тер нос, пока она завершала свою фразу: "Это написано в его книге "Так говорил Заратустра".

Бертель внимательно слушает и запоминает все, что говорит Фердинанд.

Фердинанд, актер в душе, произносит свои патетические монологи.

– Сверхчеловек, – провозглашает он. И, вслед за этим, на одном дыхании воспроизводит основные принципы философии Ницше, – В эпоху опустошенных душ, после "смерти Бога" от рук человека придет сверхчеловек или "раса господ" – подарить человечеству новую мораль, спасти его культуру и вообще Европу, шествующую к катастрофе.

Бертель, подражая Фердинанду, цедит сквозь зубы, что мораль слабых ограничивает сильных мира сего. В столкновении идолов, которое существует постоянно, слабые сделают все, чтобы уцелеть. Принципы демократии, социализма и любви к своему ближнему, по сути, средства слабых – чтобы уцелеть и нанести ущерб сильным.

Погруженная в ванну, скрытая пеной ароматического мыла, Бертель держит ухо востро. Она чутко прислушивается к диспуту о философах. Речь идет об Аристотеле, Платоне, Сократе, Вольтере, Лессинге, Канте, Гегеле и, конечно же, Ницше.

Но ее больше всего интересует психоанализ Фрейда. Она ведь показала Лотшин свое письмо к Фрейду. Быть может, она получила бы важный совет от венского психоаналитика. Но сестра показала письмо отцу, и он сказал, что неприлично обнажать свои чувства, и спрятал письмо в ящик письменного стола. Но на этом отец не остановился. В беседах о подсознании он начал говорить об анализе сновидений, описанном в сенсационной книге Фрейда "Толкование снов".

Отец вслух размышляет о подсознательном мире, который восходит в сознание художников и мастеров слова. Чаще всего, он завершает беседу рассуждениями о том, что прилично, а что неприлично с его точки зрения, и о том, что разум и мышление в силах обуздать страсти человека. Отец подчеркивает, что воспитание морали является образующим фактором, делающим человека культурным.

Если разговор происходит за столом, то присутствующие слушают отца молча. Иная атмосфера царит на собраниях детей. Тут разгораются острые дискуссии о психологии. В отличие от Бертель, другие не бояться вступать с отцом в острые споры.

– Сексуальная энергия вводит в действие человеческую личность и владеющие им иррациональные силы. Вытеснение или подавление сексуальной энергии или любой другой страсти превращают человека в невротика.

Так Фердинанд объясняет Фрейда, споря с Артуром.

– Гаррисон отнимает у человека великие наслаждения, отнимает спонтанность. Публичные дома с красными фонарями и сдвинутыми в стороны занавесками расцвели именно в викторианскую эпоху, когда даже ножки стола укрывали из чувства отвращения. Расцвет публичных домов произошел от желания вернуть человеку спонтанность в сексуальной жизни.

– У женщины нет физических вожделений, – словно бы видя в себе образец современной женщины, посмеивается над старомодным воспитанием Руфь, и тут же Эльза торопится высказаться за сестрой:

– Сексуальная страсть существует у женщины от возбуждающего влияния мужчины.

Бертель усиленно моргает, когда начинают говорить о гомосексуалистах, например, об английском поэте Оскаре Уайльде. Она нашла в словаре слово "гомосексуалист", но так и не могла понять, в чем преступление этого известного поэта и драматурга, которого бросили в тюрьму. В ту неделю, когда обсуждали и осуждали Оскара Уайльда, на нее напал приступ отвращения, и вовсе не из-за гомосексуализма бедняги, а из-за того, что произошло после этого. Кудрявые сестрички-близнецы обсуждали любовные сцены Карла Юргенса, популярного киноактера, имеющего множество поклонников, и женщин, которым нравилось обсуждать смачность поцелуев мужчины и женщины, оценивая их качество. И тогда Лоц, взрослеющий подросток, отжался на турнике перед большим зеркалом, любуясь своим телом атлета, и начал хвастаться, что познал девушку, которой было всего лишь тринадцать лет. Во время каникул в Пренслау сын садовника, повел его в какой-то неказистый домик и взял у него десять марок за встречу с сестрой.

Руфь, Лотшин и Эльза были шокированы: "Мальчик из добропорядочной семьи, атлет и красавец, якшается с плебеями!" – сердились они.

Лоц остался равнодушным к их бурной реакции. Для него собственные желания и страсти важнее правил приличия. Вопреки желаниям отца, он каждый год соревнуется в гонках на велосипедах во дворце спорта. Хотя другие отпрыски крупной буржуазии даже не приближаются к этим соревнованиям, в которых участвуют пролетарии.

Газетные полосы пестрят скандальными заголовками, слухи ходят по Берлину. Фердинанд, председательствующий на воскресных собраниях, шуршит газетными листами, читая вслух статью об оргиях и свободной любви. Полиция тогда охотилась за мужчинами и женщинами, рядящимися в маскарадные костюмы, устраивающими оргии, и бросала их в тюрьму. Гейнц, выполняющий упражнения на гимнастической лестнице, морщил лоб, слушая чтение Фердинанда:

– Уже не существует чистой любви. Все является результатом похоти. Если вожделение охватывает женщину или мужчину, пусть встречаются и занимаются сексом. Человек должен мыслить хладнокровно. У эмоций нет никакой власти над человеком! – цитирует Фердинанд коммунистку Александру Коллонтай, и Бертель беззвучно кричит: "Александра Коллонтай – убийца! Убивает настоящую прекрасную любовь, чистое чувство. Анна Каренина оставила маленького сына Сережу и потеряла жизнь из-за любви!"

Бертель осуждает Коллонтай. Фердинанд говорит, что читал книгу "Любовь в стиле Коллонтай", и стал ее поклонником. О ней, кстати, ходят слухи, что она – любовница Ленина. Фердинанд перечисляет одну за другой книги этой русской коммунистки: "Великая любовь", "Сестры", "Любовь в течение трех поколений". Считая себя большим специалистом по любви в духе Коллонтай, он рекомендует сестрам-близнецам обратиться к библиотеке революционеров и прочитать книги "Новая женщина", "Автобиография сексуального освобождения коммунистки", "Красная любовь", "Что принесла Октябрьская революция женщинам Запада".

Бертель в смятении чувств сердится и молчит: "Коллонтай выражает пренебрежение "Страданиям молодого Вертера" Гёте. Цинично отвергает этот роман, из-за которого вспыхнула эпидемия самоубийств. Любовники сходили с ума под влиянием сильного любовного чувства, которое заставляет человека, ищущего настоящей чистой любви и охваченного сильной страстью, наложить на себя руки. И эта трагедия литературного героя разошлась волной самоубийств в течение двух наивных поколений.

Бертель возбуждена: Коллонтай убивает любовь! Она распространяет ложь о том, что любовь вызывает жалость и является достоянием буржуа, у которых нет целей в жизни, и что это не касается рабочих. А кончают буржуа самоубийством от скуки и опустошенности души. Коллонтай – женщина грубая.

Разве у буржуа нет высокой цели, которую они стремятся воплотить? Отец-буржуа очень любил мать. Почти каждый день он сидит за роялем, играет и напевает любовные песни, обращенные к ней, ушедшей в вечность. Анна Каренина, любимая героиня Бертель, оставила маленького сына Сережу и пожертвовала своей жизнью во имя любви. Бертель сердится на писательницу-коммунистку. Та оскорбляет Гёте, немецкого национального поэта, гиганта духа, сына зажиточных родителей. Она любит читать его тома, переплетенные в коричневую кожу с золотым тиснением. Слова его добры, мягки, эмоциональны, вызывают у нее трепет и входят глубоко-глубоко в ее душу. Лицо у него приветливо и совсем не сердитое, каким он выглядит на портретах в доме и в школьной библиотеке.

Бертель считает, что любовь – чувство сложное. Сексуальная жизнь человека иногда выражается в гомосексуализме, иногда кончается самоубийством. Гомосексуалисты приговаривались к смерти, а теперь их сажают в тюрьму. Романтика может довести человека до безумия. Она вспоминает слова Фердинанда о Коллонтай и возражения Гейнца.

– Все у нее смешивается с классовой борьбой. Она находит поддержку в сюжетах дешевой литературы для прислуги – романах Хедвиги Курц-Маллер. Коллонтай выстраивает целую теорию на основе бульварных романов, вызывающих слезы и продающихся, как свежие булочки. По ее мнению, высшее общество лишено милосердия, представители высшего класса подлы и аморальны, эксплуатируют низшие классы без всякой жалости. Принц, или лорд, или буржуазный сынок влюбляется в служанку. Любовь между ними вспыхивает с безудержной силой. Служанка беременеет. Ужас, отпрыск высшего класса не может смириться с любовью к низменному созданию. От безвыходности служанка бросает ребенка в реку и кончает жизнь самоубийством.

Несчастная Бригите, одна из служанок в их доме. У Бертель от ужаса волосы встают дыбом. Из своего укрытия, между грудами перин на чердаке дома она видит нижнюю часть белого, как мел, тела. Молодая служанка Бригите раздвинула ноги. Длинной иглой она ранит себя. Бертель хочет закричать: «Бригите! Что ты делаешь?!» Но словно пребывает в столбняке. Крик застрял в горле. Огромный чердак пронзил тонкий вопль. Бригите закусила губы, пытаясь заглушить вой. Бертель онемела от страха. Бригите стонала. Капли крови падали на перины. «Бригите, Бригите, ты должна пойти к хозяину», – раздался голос Фриды. Она спасла красотку. Держа ее за руки, Фрида привела ее в кабинет отца. Бертель шла за ними, навострив уши, чтобы услышать, что говорила Фрида. И тут девочку поразили слова отца, произнесенные холодным беспристрастным тоном, без всякой жалости к любимой ею Бригите: «Девица понесла вне замужества. Она не может оставаться в доме, где растут дети. До утра прошу тебя собрать свои вещи и исчезнуть».

С восходом солнца Фрида вывела несчастную Бригите, едва держащуюся на ногах, через черный ход. Жизнь девушки мгновенно изменилась по мановению руки хозяина. Ушла она с пустыми руками. Спустя несколько часов, настойчивый звон электрического звонка переполошил весь дом.

Фрида побледнела:

– Хозяин очень болен. Нельзя его волновать такими сообщениями, – сказала Фрида двум полицейским, стоящим у входа, и слезы залили ее лицо.

– Бригите покончила собой, – не уставала она повторять, вспоминая нежную девушку, которую так любила. Она обвиняла в содеянном кучера деда, этого преступника, который собрал вещи и исчез, узнав, что Бригите беременна.

– Все это глупости, – отверг маленький Бумба шепотки, гуляющие по коридору. – Когда Бригите вернется? – плюнул он со злостью себе на ногу.

Взрослые ходили взад и вперед по гостиной и не глядели в сторону возбужденных детей. Тут появился дед, и полицейские сообщили ему о том, что молодая служанка бросилась в реку Шпрее.

– Ко всем чертям, – выругался дед и отбросил свою трость с инкрустированным набалдашником.

Как лунатик, поднялась Бертель на чердак, чтобы спрятаться между перин и одеял, избавиться от призрака тонкой длинной иглы, которая мерцала перед ее взглядом, скрыть в себе крик Бригите, которая отдала Богу душу, бросившись в реку.

– Бертель, Бертель! – Артур пытался докричаться до окаменевшей дочери. Не раз уже беспокоились о ее душевном состоянии, когда она забивалась в угол гостиной или не издавала ни звука несколько дней.

– Бертель, Бертель! – страх, почти шок, звучащий в его голосе, вырвал ее из мира грез и вернул к реальности.

Не Бригите, не ее беременность, не ее самоубийство, не ее тело и не полицейские, а слова Хедвиги Курц-Маллер о жестокости и равнодушии буржуазной семьи в отношении ни в чем не повинной любимой служанки не давали ей покоя.

Фрида, повелительница служанок, ухмыляется. Хедвига Курц-Маллер помогла ей, и этому нечего удивляться. Люди, считающие себя принадлежащими к высшему обществу, обрушивают воистину потоки оскорблений на ее книги. И в то же время все – от мала и до велика – выискивают у прислуги эти книги, втягиваются в чтение сентиментальных, чувствительных, банальных историй. Что бы сказал уважаемый хозяин, если бы знал, что эти книги переходит из рук в руки среди его детей. Служанки жалуются, что Бертель берет из их комнат книги Хедвиги Курц-Маллер и не возвращает на место.

Более того, этой писательнице, столь любимой служанками, уделено почетное место в мире Бертель, как давшей ей базисные понятия в вопросах любви, измены и взаимоотношений между полами. В этот период "культуры наготы" и свободной любви молодежь уделяет большое внимание сексуальному образованию. Что такое – любовь? Это обсуждают и так, и этак, словно топчутся на месте, спорят между собой о точном определении этого понятия.

– Если вступать в сексуальные отношения – то же самое, что выпить стакан воды, так я, как взрослые, свободна в этих отношениях, – шепчет про себя Бертель теорию психоаналитика, еврея, доктора Вильгельма Райха и пьет воду стакан за стаканом. Потом она пришла к выводу: в двадцатом веке сексуальные отношения будут свободными, вне рамок семьи, станут общественной нормой. Свободные сексуальные отношения – это образ жизни, а не только привилегия людей искусства, отличающихся от всех остальных.

Что такое – любовь? Бертель и вовсе растеряна, ибо интеллектуал Фердинанд анализирует это сложное понятие холодным скальпелем разума. Но сам, как больной любовью, тянется днем и ночью за кудрявыми сестричками-близнецами. А они, во время отдыха в горах, крутят любовь с ударником и трубачом оркестра. Каждый вечер они встречаются с музыкантами в подвалах, приспособленных для развлечений, а его оставляют сзади, возбужденным и униженным.

Фердинанд, сам христианин, был только рад, когда Фрида стыдила сестричек:

– Ухажеры эти – христиане. Это рассердит вашего отца!

Фрида пытается отвести эту беду:

– Эльза – ты дочь аристократов, дочь высшего общества. Негоже встречаться с этими неполноценными парнями из низшего сословия!

Лишившись покоя, Фрида металась по бассейну. Рыжая Руфь не отрывала глаз от большого зеркала, улыбаясь своему отражению. Эльза же смотрела на христианку Фриду смеющимися глазами.

– Они не евреи. Иесус, не делайте больно отцу, – повторяла Фрида.

Гейнц услышал это, и сердце его сжалось. Кристина, его любовница – христианка, умная и эрудированная девушка, с прекрасной фигурой и красивым лицом – не сможет выйти за него замуж из-за принципов отца. Для усиления своей позиции недостаточно португальской бабушки, и он вспоминал слова национального поэта – выкреста Генриха Гейне, который говорил о горькой судьбе людей, сменивших веру: "Теперь меня ненавидят евреи и христиане. Я сожалею, что принял крещение в купели, не вижу, чтобы состояние мое улучшилось благодаря смене веры. Наоборот, после этого счастье повернулось ко мне спиной".

Прошло более ста лет с того дня, когда в 1825 году Гейне написал эти горькие слова. Гейнц размышляет о судьбе выкрестов, как не осуществилась надежда, которую они лелеяли – влиться на равных в христианское общество. Они думали, что отдалившись от еврейства, достигнут духовной независимости, получат в полном объеме права и поднимутся по общественной лестнице, как любой гражданин. В действительности же положение их ухудшилось. Их ожидали одни несчастья, полное и удручающее одиночество, ибо они не сумели пустить корни ни в каком обществе. Христиане презирали их за измену своим традициям, а, с другой стороны, их отвергали евреи. Но почему надо сравнивать прошлое с настоящим? Времена изменились. Смешанные семьи евреев и христиан живут в полной гармонии, и тому есть множество примеров.

Печально завершилась большая любовь Гейнца к своему идеалу, дочери судьи. Кристина – замкнутая и глубоко верующая христианка, твердо стоит на том, что ни за что не примет еврейство. Да и он не нарушит заветы отца – хранить цепочку поколений, как заповедь Берты-Беллы, далекой праматери, дочери португальских выкрестов. Гейнц живет в вечном напряжении с тяжкими размышлениями о конфликте, в котором проживает отец и, вообще, о запутанном узле жизни еврея. Вследствие этой личной проблемы, он долго размышлял над развитием иудаизма. Началось это с того момента, когда Шлегель отверг стремление ассимилированных евреев быть принятыми христианским большинством как личности, а не как еврейский народ, мотивируя тем, что они всегда будут индивидуалистами и не смешаются с обществом. Им ясно было указано, что в них всегда будут видеть чужеземцев, и потому они стремились доказать христианскому большинству, что иудаизм – универсальная культурная ценность, духовное сокровище всех народов. Теперь интеллектуалы пророчат, что с течением времени сотрется разница между иудаизмом и христианством. Они уверены, что слияние иудаизма и христианства в единую религию произойдет естественным образом.

На основании этих прогнозов, Гейнц восстает в душе против отца.

– Гейнц, именно в эпоху расцвета еврейства можно реализовать либеральную идеологию и не потерять еврейскую идентичность, – говорит Артур, и странно, что в эту либеральную эпоху, он решает еврейский вопрос обращением к мистике:

– В человеке скрыты мистические наклонности, которые мне трудно понять. Иудаизм – мистический стержень в моей душе! У иудаизма множество ликов. Но мы – евреи по собственному мировоззрению, а вовсе не по мировоззрению пророка Моисея. Я родился евреем, и мой долг – быть евреем. Еврей, принимающий христианство, отказывается от своей личности!

Отец требует держаться его принципов и завещает своим сыновьям и дочерям: "Вы вправе вращаться в христианском обществе, но заключать матримониальные союзы с ними только на условиях, что они примут еврейство".

– Я не живу в средневековье, – отвечал Гейнц с вызовом и высокомерием. – Каждый человек имеет право жить по своим законам. Нет у меня морального права требовать от моей подруги принять еврейство! Но даже женившись на христианке, я буду хранить свое еврейство, и дам ей быть тем, кем она желает!

– Гейнц, если женишься на христианке, ты не войдешь в мой дом! – ответил отец холодным непререкаемым тоном.

– Я покончу собой!

– Так покончишь! – ударил отец кулаком по столу, и воздух вокруг задрожал.

Фрида остерегала сестричек-близнецов – не влюбляться в христиан. Открытая рана кровоточила у Гейнца, а прямой и острый нордический нос Фердинанда загнулся книзу, и ставшее печальным, его лицо придало ему облик трагического литературного героя какого-нибудь классического романа.

– Что, Фердинанд, из-за какого-то трубача ты откажешься от моей сестры! Возьми пистолет и застрели его! – раскатисто смеялся Бумба, раскачиваясь на своем деревянном коньке, и рыжие его кудри стояли дыбом, а игрушечный пистолет стрелял в воздух.

Убийство?! Столица и все большие города сотрясаются от убийств. Фердинанд и Гейнц говорят, что Достоевский, величайший из русских писателей, проник во все глубины сердца преступника. По его книгам "Записки из мертвого дома" и "Преступление и наказание" изучают внутреннюю борьбу, происходящую в темных закоулках души убийц, и приходят к выводу, что его герои – рабы преступных страстей и грешат под влиянием мистических движений души. В бассейне говорят о том, что после окончания Мировой войны в Германии усилилась агрессивность общества, о сокрушительной вседозволенности в городах. Фрида всплескивает руками и говорит, что козни дьявола на земле обрушат бедствия и несчастья на страну и на весь мир.

Экономка взволнована. Она поймала за ухо Бумбу. Младший сын дремал около тайного прохода на детский этаж.

Потайной вход находится за шкафом. Мальчик подозрительно относится к подаркам от старших и к телефонным звонкам. Он следит за тем, как по ночам шкаф постоянно сдвигается с места, и старшие дети тайком прокрадываются в свои комнаты.

Артур не видит, не слышит и не знает ничего об этом вечно отодвигаемом шкафе.

Он и не подозревает, что после полуночи детки возвращаются из увеселительных заведений на Фридрихштрассе.

Фрида живет в вечном страхе ожидания. Дети посещают злачные места. Стриптиз, азартные игры, всяческие фокусники, куплетисты, распевающие скабрезные песенки и похабные куплеты, столь неподходящие для ушей молодежи из приличных семей.

– В наши дни необходимо следить за молодежью. В наши дни опасно шататься по улицам в поздние ночные часы, – намекает она главе семьи, пытаясь заставить его приглядывать за детьми. Но Артур задумчиво пропускает мимо ушей ее предостережения.

– Эта нравственная распущенность опустит мир в Преисподнюю, – не находит она слов для выражения своих чувств.

Содом и Гоморра царят в бесчисленных кабаре. Фрида возмущена откровенной обнаженностью женских тел, инцестом, сексуальной извращенностью в этих подвалах развлечений, изменами супружеских пар, развалом семейных ценностей, происходящих главным образом, в городской европейской среде. Фрида предчувствует катастрофу, а молодые ведут себя легкомысленно, снисходительно относясь к отжившему миру девятнадцатого столетия.

В воскресные дни дед в Берлине, и порядок в доме меняется. Фердинанд уступает ему место председателя детских собраний. Поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей к любимым внукам, дед начинает петь, возвещая о своем прибытии внукам, плоти от его плоти. Оттиск с его черт проскальзывает в выражениях всех лиц, исключая Бертель. Младшая из внучек, она украдкой обращает на него взгляд своих черных глаз мышонка, моргает и отводит его от лица деда.

А он напевает куплет на берлинском сленге, намеренно искажая высокий немецкий язык, столь лелеемый их отцом:

 
Приди на качели, Луиза,
Покачаю тебя вверх и вниз.
Ты почувствуешь вкус парадиза,
И всего-то за грош – парадиз.
 

Дед напевает, а Бертель не издает ни звука, выражая молчанием свой протест.

– Пой, Бертель, почему ты такая серьезная, – дед любовно тянет ее за косички, а она подпрыгивает и сердится.

Сленг действует ей на нервы, но патриоту деду наплевать на чистоту языка. Но это же некрасиво! Дед вносит в дом этот берлинский сленг. Бумба, пританцовывая, кружась вокруг Фердинанда и Гейнца, подпевая деду, который натачивает бритву на кожаном ремне и подмигивает.

 
Не знаю, чего я так печален,
Мотив из детства, как жизнь, изначален…
 

Затем дед натягивает сетку на голову, чтобы сохранить форму прически и продолжает напевать:

 
Плечи твои обнимаю в ночи,
Поцелуи твои горячи.
 

Бертель уткнулась в книгу, чтобы не смотреть на напевающего деда. Старик улыбается всем, и сердце его полно радости жизни, словно он обнимает весь мир, который сотворен лишь для него одного. Ей так бы хотелось куда-нибудь спрятаться от шумного деда, столь отличающегося от спокойного и сдержанного отца. Бертель равнодушна и к внешности деда, так восхищающей близняшек. Дед элегантен от затылка до подошв. Он выделяется даже среди остальных мужчин, которые делают педикюр, носят элегантные костюмы и начищенные до блеска лакированные туфли ручной работы. Дед никогда не наденет обувь массового изготовления, даже если она выставлена в витринах сети магазинов «Лейзер», которые вырастают, подобно грибам после дождя, на самых роскошных улицах Берлина. Когда дед выходит в город, его положение в обществе сразу заметно окружающим. Он всегда одет по последней моде, в светлый серый костюм с ярким цветком в лацкане и белым шелковым носовым платком, выглядывающим из верхнего кармана отлично скроенного и выглаженного пиджака. Он всегда готов и к ухаживанию за женщинами и к деловым переговорам.

– Фрау, вы просто красавица! – дед заигрывает с молодой или не очень молодой дамой, встреченной им в пути. – Быть может, госпожа доставит мне удовольствие пообедать со мной в "Аделин”.

Быстрота обращения ко все еще сомневающейся даме позволяет без паузы продолжать:

– Намерения мои чисты, семья моя очень занята, а я одинок…

И дед, заразительно смеясь, рассказывает о предстоящих развлечениях в гостинице, известной великолепным обслуживанием. "Аделин" знавала кесарей, королей и королев, известных людей и богачей. И дамы отвечают старому джентльмену взаимностью.

– Дед, что нового в городе? – спрашивают, сияя от удовольствия, кудрявые сестрички-близнецы.

Дед всегда в курсе новостей мира развлечений. Он свой человек в среде берлинской богемы, собирающейся в шумных кафе на центральной улице города, и знает все сплетни – кто женится или выходит замуж, кто разводится, кто изменяет, у кого есть любовник или любовница. Внучки допрашивают его днем и ночью обо всём, что он слышал и чего не слышал, что идет в театре или кино.

Дед улыбается жизни, и жизнь улыбается ему. По будням, с утра он надевает темный костюм для верховой езды, на голову – черную шляпу, и умело запрыгивает на коня, хотя возраст его приближается к восьмидесяти. Выпрямив спину, он скачет по аллеям больших парков, специально предназначенных для всадников. Он впереди многочисленных всадников преодолевает большие расстояния. Дед по праву пожинает плоды красивой жизни. Если ему нужно побывать в Берлине по делам или по другой причине, он вызывает кучера с каретой, и тот везет его на самую знаменитую улицу Берлина – Унтер ден Линден – “Улицу под липами”. Дед прогуливается по ней, выпрямив спину, в костюме по сезону, сшитом лучшим портным находящегося в изгнании кайзера Вильгельма Второго, и глаза всех прохожих обращены на него. На аллее лип дед шагает, постукивая по тротуару своей инкрустированной тростью, и всем со стороны кажется, что музыка оркестра, играющего в городском саду, подчиняется его ритму.

– Эльза! – шаги Фриды приближаются к бассейну. – Ты обманула меня. Просила деньги на покупку книг, а купила себе ткани!

Фрида гневается, обнаружив отрез ткани под кроватью восемнадцатилетней Эльзы. Девушка встряхивает кудряшками в то время как дед встает на ее защиту. По железному правилу, введенному отцом, одежду и обувь покупают лишь два раза в год – зимой и летом.

– Мои внуки не будут одеваться как пролетарии! – гремит дед.

Даже подумать нельзя, чтобы послать Бумбу в школу в ботинках, которые порвались за месяц. Внучкам, и одиннадцатилетним и двадцатилетним, следует иметь богатый выбор одежды, этого требует дед и следит за девочками. Он сопровождает внучек на улицу Курфюрстендам в модный магазин одежды "Зало и Ирма" – магазин их близких родственников. Внучки примеряют платья, выбирают кожаные сумки и, вообще, все, что им нравится. Как истинный джентльмен, дед отказывается от скидок, которые ему предлагают Зало и Ирма на большую покупку.

Жужжание электрических бритв в ванной комнате смешивается с хлопками пистолетов и ружей, которые приобрел дед на цыганском базаре. Бумба оседлал деревянного коня, скачет, радостно кричит и стреляет во все стороны. Дед подпевает ему:

 
Скачет всадник – хоп-хоп,
И с коня на землю – хлоп-хлоп,
Если в яму упадет,
Ворон его не заклюет.
В яму с мусором упав,
Он стреляет – пиф-паф.
 

Дед и Бумба радуются, непобедимая сила жизни кипит в старом и малом. Вопреки сопротивлению Артура дед водит маленького внука на цыганские ярмарки, где шныряет множество безработных, карманников, пьяниц, дезертиров. Дед и внук переходят от лотка к лотку и пробуют свое везение в разных играх. Дед стреляет по мишеням и собирает призы – кукол, игрушечных животных и разные детские игрушки.

Дед, так хорошо разбирающийся в людях, не понимает свою младшую внучку, живущую в мире образов и слов. Он хочет дать ей новые впечатления. Они идут от одного аттракциона к другому, он тянет ее за руку, чтобы она прикоснулась к реальности, но Бертель только плачет.

Огромные зеркала, искажающие изображение, обрушились на нее, подобно удару. Внезапно тело ее сжалось и тут же вытянулось до потолка, затем уменьшилось до величины черного муравья. Девочка металась из угла в угол и кричала. В зале зеркал нескончаемо длился жуткий спектакль. Лицо ее раздувалось огромным баллоном и тут же, при попытке сбежать, превращалось в тончайшую палку. Посещение цыганской ярмарки она вспоминает как страшный сон. Эти волшебные зеркала преследовали ее днем и ночью.

Единственным приятным чувством была гордость за деда, который вел себя на ярмарке как повелитель. Выпрямив спину, дед шествовал среди нищих, просящих милостыню калек, раскланивался с простыми людьми, отверженными жизнью, благословляющими джентльмена в элегантном костюме с шелковым платочком, выглядывающим из нагрудного кармана, и цветком в петлице.

Дед-буржуа обращается с открытым приветливым лицом к униженным и оскорбленным, и они отвечают ему такой же открытостью и приветливостью.

В бассейне Бертель что-то бормочет про себя. Бумба умирает от смеха, издавая гортанные звуки, топчется на месте и косится на деда, который не сводит глаз с девочки:

– Хватит, Бертель, ты уже все нам рассказала, из-за тебя я поранил щеку, – дед оттягивает кончики своих пышных усов вверх и вниз, вправо и влево, и опять берет в руки кожаный ремень, чтобы острее заточить бритву.

– Ты не прав, надо рассказать это иначе! – Бертель явно недовольна автором книги, стоящей перед ней на металлической подставке.

– Хватит, Бертель, хватит, мы уже все знаем! – дед снова намыливает лицо, чтобы выбрить оставшиеся островки щетины, и напевает:

 
Алёна-палёна,
Смеющийся рот,
Только повар
Тебя возьмет
И к жерлу печи
Тебя поднесет.
 

– Быстро выходи из бассейна, Бертель! Охладись! – Фрида опускает руки в ароматную мыльную пену.

– Оставь ее, Фрида, – голос Гейнца мягок и примирителен. Бумба стоит на коленях. Он проводит ладонью по щекам и подбородку деда и подтверждает, что они начисто выбриты. Дед снимает с головы сетку. Фрида вкладывает снежно белый платочек в карман его пиджака: дед готовится к поездке к родственникам, берлинским Френкелям. С его уходом дирижерская роль на детском собрании переходит вновь к Фердинанду.

Вечерние сумерки. Столовая изменила свое предназначение. Кудрявые сестрички передвинули мебель в гостиную, освободив столовую для вечеринки. «Кони прибыли», – брюзжит Гейнц и, при звуке электрического звонка на входе, направляется к дверям – встретить парней в отглаженных костюмах сопровождающих девиц в вечерних платьях. Фортепьяно играет, патефон гремит, коротко стриженые девицы легко скачут в танце, и молодой смех омывает их лица, ярко накрашенные. Дед на этот раз ведет в бальном танце то Эльзу, то Руфь, скользя взглядом по залитому светом залу, и нравится ему эта радостная сутолока, которую девицы разносят во все уголки дома. Дед шарит глазами и натыкается взглядом на Марго, певицу кабаре, с осиной талией, чье сценическое имя Лизелота. Она извивается около рояля в танце. Ритм движений узкого тела в облегающем черном шелковом, блестящем платье соответствует тому, как двигаются ее пылающие губы, густо накрашенные красной помадой. Певица плотоядно поводит ягодицами, и певец Аполлон, восточноевропейский еврей, присоединяет к ее голосу свой. Поют они – то соло, то дуэтом. А художник Шпац, все время подтягивая штаны, достает из карманов карандаши и краски, чтобы увековечить присутствующих в своем альбоме.