Текст книги "Правь, Британия!"

– Они слишком напуганы. И, признаюсь тебе честно, я тоже.

Бабушка с внучкой вместе постояли у окна, глядя на бухту. Повсюду мелькали огни: спасательные суда обследовали поверхность моря, в воздухе ревели вертолеты, скользя лучами прожекторов по воде, там, где затонул корабль.

– Судный день, – пробормотала Мад, – для скольких людей?

– Ужасно, – шептала Эмма, – это ужасно…

Но она не могла отвести глаз от моря. Яркие лучи мелькали, кружили над пятном нефти, выделенным ярким светом прожекторов, огни вертолетов порхали, как гигантские мотыльки, то ныряя вниз, то вновь поднимаясь.

– Жаль чертей, – сказала Мад, отворачиваясь. – Утешает только то, что они, те, кто был на борту, погибли мгновенно. – По привычке она принялась сама раскладывать постельное белье, включила электрическую грелку.

«Почему „чертей“?» – подумала Эмма. Интересно, врагов всегда так называют, если их убивает или ранит? Случись такой взрыв в обычное время на британском или европейском судне, ожидающем груза на рейде, та же Мад, невзирая на возраст, и Эмма, и мальчишки побежали бы на берег в надежде помочь морякам, чудом спасшимся с судна. Но не сегодня. Сегодня никакой помощи из Треванала. Кто бы ни хватался за горящий рангоут, кто бы ни выплыл, покалеченный, захлебывающийся нефтью, он чужак. Они и мы…

– Мад, – позвала Эмма, – как ты думаешь, что все-таки произошло? Могло так быть, что возникла неисправность в машинном отделении, что-то разладилось, поломка привела к катастрофе?

Бабушка сняла халат и тапочки, зажгла ночник и налила в стакан воды.

– Я бы предпочла так думать, но это маловероятно. Скорее всего, кто-то смог пронести на борт взрывчатку. И если докажут, что так и было, то наша скромная операция «дерьмовозка» в их глазах будет выглядеть как отвлекающий маневр. Часть совместного плана.

– О господи… – Эмма беспомощно всплеснула руками.

– Да, но мы ведь ничего не можем поделать. Так что, милая, иди и попробуй заснуть. Всем нам придется туго.

Эмме хотелось остаться с Мад. Посидеть на краешке кровати, все обсудить: страх перед наступающим днем, перед будущим. Она понимала, что толку в этом нет. Мад не такая. Хорошего понемножку. Она предпочитала оставаться в одиночестве. Эмма поцеловала бабушку, а когда вышла на верхнюю площадку, чтобы потушить свет, то увидела внизу, в холле, маленькую фигурку. Это был Энди.

– Что такое? – спросила она. – Ты почему не в постели?

– Эм… – Энди заколебался, уже поставив ногу на ступеньку, – можно задать тебе вопрос?

– Да, конечно.

– Джо сказал мне, что взорвался корабль. Наверно, погибло много людей?

– Да, это так.

– Что ж, дело в том, что… Если много людей погибает вот так, за один раз, все вместе, то не будет ли считаться убийство только одного человека менее тяжким преступлением?

Эмма взглянула вниз, на него. Энди был все еще бледен от потрясения; взрыв, напугавший малышей, должно быть, напугал и его. «Он все время думает об этом, – все эти дни Эмма не понимала этого, – он думал в школе, думал во время игр и ни с кем не делился, никому не рассказывал. А вот теперь спрашивает у меня. И я не нахожу что сказать, потому что не знаю ответа».

– Да, – медленно произнесла она, – мне кажется, что будет.

Энди улыбнулся:

– Я рад. Я так ждал, что ты скажешь это.

– Спокойной ночи. Ложись поскорее спать.

«А ведь это неправда, – думала она, направляясь к своей комнате, – неправда…»

Утро четверга, Дня благодарения, призванного протрубить о начале новой эры для англоязычных наций, отмечаемого по всей стране тостами за СШСК, утро общевыходного дня, началось в Корнуолле тревожно. Сказать честно, так никакого праздника и не состоялось. Если операцию «дерьмовозка» можно было списать на дурные местные нравы, нечто, заслуживающее упоминания вскользь или вовсе этого не заслуживающее, то взрыв с многочисленными человеческими жертвами на борту американского судна, мирно стоявшего на якоре в корнуолльской бухте, – событие другого масштаба, которое оказалось в центре внимания радио, телевидения и газет. Как и намечалось, были проведены праздничные мероприятия, но как-то приглушенно, а премьер-министр, выступая после телевизионной трансляции торжественного министерского обеда в честь СШСК, сказал: «Нам пока неизвестна причина катастрофы. Если будут обнаружены доказательства совершенной диверсии, неопровержимые свидетельства того, что уничтожение этого прекрасного судна и потеря многочисленных бесценных жизней – результат умышленного преступления неизвестных агентов, враждебных СШСК, то замешанные в этом будут найдены и наказаны – им не избежать правосудия. Я, в свою очередь, хочу обратиться к согражданам, населяющим запад страны, к тем, кто полагает, что место рождения позволяет им считать себя не такими, как все, – и это относится также к жителям Шотландии и Уэльса, где тоже произошли взрывы, правда меньшей разрушительной силы. Предупреждаю таких людей, чтобы они не поддавались враждебному влиянию, лживой пропаганде, пытающейся заставить их уверовать в возможность помешать объединению прогрессивных миролюбивых народов, повернуть вспять к общинному строю. Это невозможно».

Премьер-министр коалиционного правительства закончил речь под гром аплодисментов, торжествующим, строгим взглядом оглядел аудиторию и высоко поднял голову с сознанием собственного триумфа. Мад, Эмма и двое старших ребят сидели перед телевизором и молча взирали на это.

– Чувствую себя Веллингтоном[76]76
  Артур Веллингтон (1769–1852) – герцог, английский полководец и государственный деятель, приведший Великобританию к победе в Наполеоновских войнах.


[Закрыть], – заявила Мад, когда закончилось выступление. – Врагов он, может, и не напутал, но, клянусь, на меня подействовало.

– Это смотря каких врагов, – ответил Терри. – Премьер-министр, наверно, имел в виду горстку корнуолльских фермеров?

– Да он наверняка знать не знает об этом, – возразила Эмма. – Он говорил про неизвестных агентов. Так называют людей, крадущихся в маскировочных халатах и масках. Не могу понять, как шпион мог пробраться незамеченным на американский корабль.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво произнес Джо. – Не может быть, что они на корабле сами себя всем обеспечивали, им приходилось и с берега продукты брать. А ведь в Полдри немало докеров не жалуют янки. Некоторые потеряли работу, да и все остальные тоже догадываются, что их ждет в будущем. Вот кто-то и подложил сюрприз.

– Том Бейт, – предположил Терри. – Набил гелигнитом местную камбалу.

Гелигнит… Эмма вспомнила о брусках, которые Терри передал мистеру Уиллису. Валлиец Таффи, жулик и вор… Лживая пропаганда, изменить течение истории, повернуть вспять к общинному строю…

– Я в недоумении, – вдруг сказала Мад, – почему нам вчера не позвонил Бевил, чтобы узнать, как дела. И даже сегодня утром не позвонил.

– Не забывай, – напомнила Эмма, – что телефоны прослушиваются.

– Да, я знаю. Но взрыв должен был быть слышен на многие мили вокруг, все звонили соседям, друзьям… Джо, – она посмотрела на него, – Бевил уже пообедал, наверное. Позвони ему, но говори осторожно.

Джо отправился выполнять поручение, но вернулся почти сразу же.

– Бесполезно. Телефон отключен. Как тем утром, когда они высадились.

– Благодарение? – спросил Терри.

– День искупления, – ответила Мад.

И на самом деле, они будто вернулись на две недели назад. Только на этот раз царила тишина, никаких войск в ближайших окрестностях. Над бухтой кружили вертолеты, место катастрофы обследовали катера, но из Треванала следов взрыва заметно не было. Непонятно, отнесло ли обломки к берегу, обыскивали ли подразделения морской пехоты пляж, – чтобы узнать об этом, нужно было совершить вылазку через поля к берегу. А Мад была категорически против. Никому не велено и шагу ступать за ограду, даже к ферме. Если Джек Трембат сочтет необходимым связаться с ними, он, без сомнения, так и сделает. Понятно одно: торжественный обед в честь Дня благодарения в «Приюте моряка» не состоится, и успешный исход операции «дерьмовозка» тут ни при чем.

Другой важный приказ Мад относился к Джо и Терри; им поручалось вымыть всю обувь, выстирать плащи и всю другую одежду, испачканную в навозе во время вчерашнего мероприятия. Крохотные кусочки грязи прилипли даже к носкам, воротникам, трусам и майкам. Очень помог колодец в подвале, а старая ванна Фолли, обнаруженная в углу гаража, превратилась в отличное корыто. Каменный пол был весь залит водой, и подвал, в котором когда-то находились кухня и судомойня, стал напоминать плавательный бассейн.

– Давайте наберем еще воды из колодца и затопим все по-настоящему! – крикнул Колин. – Бен, принеси из игровой комнаты модель корабля, посмотрим, плавает ли она. Нет, постой, давай лучше разденемся и будем играть в лето.

– Ни в коем случае! – закричала Эмма. – Мад, ради бога…

Бабушка только улыбнулась:

– Им не погулять, пусть хоть позабавятся. Но, родные, смотрите не замочите свеклу и яблоки. Нам придется питаться ими до Рождества.

Царило возбужденное веселье, и Мад, чей дар изобретательства был неистощим, предложила принести сухих дров, разжечь огонь в старинном камине и натянуть веревку для просушки выстиранной одежды.

– Пожалуйста, осторожно, – попросила Эмма, когда из старой трубы повалил дым. – Вы не только испортите всю стирку, перепачкав белье сажей, но и дом подожжете.

– Вот что, – поддержали Мад Энди с Сэмом, – давайте вскипятим чайник и попьем чаю прямо здесь, как настоящие путешественники. За вешалкой есть чайник, у него сломан носик, но это ничего.

Испустив клуб дыма, старинный камин разгорелся, чайник закипел, чай разлили по пакетам из-под йогурта, и даже Колин, который у Дотти никогда чай не пил, заявил, что он невероятно вкусный. Сама Дотти, не участвовавшая в семейной стирке и разжигании походного костра, спустилась вниз, когда уже начало темнеть, и доложила, что к дому приближается военный грузовик, набитый морскими пехотинцами.

– Правда? – Вопрос Мад прозвучал подозрительно спокойно. – Интересно почему?

– Возможно, дело в электричестве, – ответила Дотти. – Его отключили, как и телефон. Джо и Терри сейчас в гараже, пытаются отыскать неисправность.

– Может быть, – предположил Колин, – моряки хотят опять воспользоваться нашей конюшней? Если они попробуют, то я засажу им в шины гвозди.

Бен кивнул и громко зааплодировал, а чтобы показать дружеские чувства, принялся обрызгивать соседей мыльной водой.

– Дотти, поднимись наверх, послушай, что они скажут, – посоветовала Мад. – Если будут спрашивать меня, то я в подвале.

Дотти потрясенно посмотрела на нее.

– О Мадам, что вы… – начала она.

– А почему бы и нет? Вода и электричество отключены, и нам уже не до сидения в гостиных. Чем скорее они это поймут, тем лучше.

Коммандос не стали звонить в дверь. Часть из них зашла через парадный вход, часть – через черный. Рассевшись кружком вокруг старинного камина, мальчишки слышали над головами их громкие голоса и топот сапог на лестнице. Энди вскочил на ноги.

– Эй, что они себе позволяют? – возмутился он, и Эмма заметила, что его рука непроизвольно потянулась за складным ножом, всегда висевшим на поясе его джинсов.

– Тихо! – резко бросила Мад. – Ведите себя как ни в чем не бывало, а переговоры предоставьте мне.

К голосам на кухне присоединился голос Дотти. Она протестовала, и все, казалось, говорили одновременно.

– Подложите в огонь еще дров, – сказала Мад. – Пусть будет чуть посветлее, но не слишком.

Сэм подбросил тонких поленьев и стружек, которые Джо нарезал на растопку. Стружки вспыхнули, на закопченном потолке запрыгали огромные тени. Голоса и топот приближались, незваные гости спустились в подвал и ворвались в старую кухню.

Кто-то крикнул:

– Эй, встать, руки за голову! – В руках он держал фонарик, освещая по очереди лица собравшихся у огня. Никто не пошевелился. Приказу подчинился один лишь Бен: положив руки на голову, он шагнул вперед, и тень от его ноги качнулась по направлению к морскому пехотинцу.

– Заберите ребенка, – потребовал военный, отдававший приказы.

Эмма притянула Бена и прижала к себе. Сколько вошло солдат, она сосчитать не могла. Похоже, что четверо или пятеро, но в слабом свете камина трудно было разобрать; они светили фонариками на стены и окна, заглядывали в старинную судомойню, где хранились свекла и яблоки.

– Только куча детей и старуха. – Начальник морских пехотинцев был разочарован, даже, казалось, испытывал отвращение к находке. – Кто же хозяин дома?

– Я, – отозвалась Мад. Голос ее был холоднее льда и очень отчетлив. – И если вы будете так добры, что прекратите светить фонариком мне в глаза, ослепляя меня, то я, может быть, смогу поговорить с вами.

Кем был военный: лейтенантом, сержантом или капралом – Эмма определить не могла. В защитной форме все они выглядели одинаково. Точно, что это не капитан Кокрэн, который приходил к ним, когда здесь был Папа, да и вообще, этого она раньше не встречала.

– О’кей, как вас зовут?

Мад ответила.

– А это моя внучка, – продолжала она, – а эти четверо – мои приемные дети. Так как у нас нет света и вода только та, что мы смогли достать из колодца, нам приходится стирать на всю семью здесь, где вы нас и нашли. Мы не можем добраться до города, так как нет транспорта, и поэтому питаемся капустой со свеклой. Что еще вы хотите узнать?

– Еще кое-что, леди. – Тон начальника, хотя и смягчился, по-прежнему был довольно оскорбительным. – У нас есть сведения, что с вами живут двое парней, которым уже исполнилось девятнадцать. Где они?

– Не знаю. Скорее всего, в гараже, пытаются понять, почему у нас нет электричества. А младшему только семнадцать.

– Хорошо. Приведите их! – Начальник отдал приказ двоим из своих людей, и те ушли.

– Зачем они вам понадобились? – спросила Мад.

– Все взрослые мужчины, леди, должны быть допрошены. Мы проводим обыск во всех домах вашего района, ваш дом – один из сотен в списке. Чем быстрее человек отвечает на наши вопросы, тем быстрее он отправляется домой.

Американец жевал свою неизменную резинку. Почему они так смотрят, размышляла Эмма, почему он бросил на нее этот взгляд, полуфамильярный, полупрезрительный, как будто стоит ему кивнуть, и она побежит за ним?

– Вы хотите сказать, что забираете на допрос всех трудоспособных мужчин из района Полдри? – уточнила Мад.

– Вы правильно догадались, леди. И вам повезло, что мы не забираем тех, кто младше. Пора кое-кому из них научиться уважительному отношению.

– К кому?

Начальник промолчал. Он посмотрел на развешанную всюду одежду.

– Ничего себе стирка, – заметил он. – Вы каждую неделю столько стираете?

– Это зависит от того, кто загрязняет воздух, которым мы дышим, – ответила Мад.

Из-за боковой двери донесся голос Джо.

– Ага, – воскликнул молодчик, – вот и они! Если они будут себя хорошо вести, то утром вернутся домой.

Он и другие морские пехотинцы двинулись к выходу.

– У младшего юноши нога в гипсе, он ходит на костылях, – сказала Мад. – Он находится под наблюдением врача и был в больнице. Сегодня он должен был вернуться в больницу, для того чтобы сняли гипс, но мы не смогли его туда доставить.

– В таком случае ему все равно придется подождать, пока корнуолльские медики придут в чувство, – ответил военный. – Вы, наверное, не в курсе, что они объявили забастовку и ваша больница закрыта, как и другие. Вы же тут все патриоты на вашем чертовом полуострове.

Из коридора появились Джо и Терри, окруженные морскими пехотинцами.

– Боюсь, что нам не найти неисправность, Мадам, – сказал Джо. – Электричество отключено.

– Совершеннейшая правда, м’эм, – передразнил его начальник. – Ни воды, ни света, ни транспорта, м’эм, вы вернулись в старину. Может, вам пойдут на пользу тяготы жизни, м’эм, – сто лет назад так жили наши переселенцы. Пошли. Идем отсюда.

Сильно побледневший Колин встал рядом с Джо и Терри.

– Если ты уведешь моих братьев, я убью тебя, – пригрозил он.

– Да? – Морской пехотинец нагнулся, поднял Колина за воротник и аккуратно поставил в жестяной таз. – Убийцы в этих краях молодые да ранние. Может, мы завтра еще вернемся за тобой.

Он подтолкнул Терри вперед, так что мальчишка споткнулся и костыль выскочил у него из-под руки, и Эмма вскочила на ноги.

– Ради бога, осторожнее! Вы что, не видите, что ему трудно идти? И если вы забираете их на допрос в лагерь, то имейте в виду, что их допрашивали на прошлой неделе. Спросите у капитана Кокрэна, нет, у лейтенанта Шермена, он знает их обоих, знает мою бабушку, знает нас всех.

Военный обернулся и посмотрел на нее. Лицо его освещалось фонариком другого солдата. Выражение его лица уже не было презрительным – только жестоким.

– Послушай, девчонка, может, он и знал, но сейчас он тебе не заступник. Капитан Кокрэн и лейтенант Шермен вместе с еще двумя сотнями моих друзей вчера ночью взлетели к небу в вашей бухте, и мы не нашли еще от них ни кусочка. Так что, сидя здесь в темноте, помните, почему мы не любим вас и почему нам нечего делать на празднике, который должен был стать Днем благодарения.

Он и остальные морские пехотинцы прошли по коридору, а потом через боковую дверь на улицу, ведя перед собой Джо и Терри. Хлопнула дверь. Через некоторое время раздался шум мотора, скрежет колес: машина выезжала на подъездную аллею. Разбуженная Фолли, не обнаружив никого рядом, принялась выть у лестницы в подвал. Сэм покинул молчащую группу, сидевшую у камина, и поднялся к собаке, чтобы успокоить ее.

– Почему мы не остановили их? – закричал Колин, пиная жестяной таз. – Почему ничего не делали?

Никто не ответил. Затем Мад подбросила в огонь полено.

– Потому что их было куда больше, чем нас, – сказала она.

Вперед шагнул Энди и положил руку на плечо согнувшейся над огнем Мадам:

– Не волнуйся. Пока нет Джо и Терри, я пригляжу за хозяйством. Я буду в доме мужчиной, мы с Сэмом будем делать всю их работу, пилить дрова, собирать овощи. Жаль, что в этом взрыве погибло много морских пехотинцев, но это не означает, что мы должны уступить, ведь так?

– Да. – Мад посмотрела на него, лицо ее в свете огня казалось изможденным. Она выглядела на все свои восемьдесят лет. – Да, Энди, мы не уступим. Никогда… никогда… никогда…

Глава 20

Дело не в темноте, думала Эмма, и не в страхе, что воды хватит ненадолго, – хотя на самом деле, заглянув в колодец, она заметила, что круглое блюдце воды удалилось на глубину и подернулось пленкой мусора, – и не в том, что есть приходится неизменный теперь капустный или свекольный суп да вареную картошку, сдобренную консервами из Доттиных запасов, приготавливаемые на старой каминной решетке в подвале. Мучила тревога за Джо и Терри, неизвестность, что с ними случилось, где они, что у них спрашивают. То, что пострадали и Трембаты, конечно, никак не служило утешением: четырнадцатилетний Мик прибежал на следующее утро в Треванал и сообщил, что отца опять забрали солдаты.

– Забрали и мистера Хокинса из Пендауэра, Билла и Дика Рандлов из Хиллтауна. Мистер Уиллис обошел все, какие мог, фермы, помогал с дойкой и с другими делами. Мы бы пропали без него. Теперь мало кто помнит, как доить вручную. Мама прислала вам яиц, а вот свинью папа не успел зарезать.

Они лишились всех средств связи. На шоссе не было видно ни грузовиков, ни автобусов, никакого транспорта, кроме военного. Магазины в Полдри были на замке. Никто и не думал отправлять мальчишек в школу, так как неизвестно, открыты школы или нет, но, так или иначе, школьный автобус не ходил. Единственной ниточкой, связующей их с внешним миром, осталась районная фельдшерица, которая приходила на ферму в пятницу и еще в субботу, чтобы успокоить сестру, и по доброте душевной навестила и Треванал.

– Хотела проверить, все ли у вас в порядке, – сказала она. – Если надо передать кому-нибудь сообщение, то я в вашем распоряжении.

– Правда ли, что врачи не работают и больница закрыта? – спросила Мад.

Сестра Беннет медленно покачала головой:

– Я не знаю. Так же как у всех, телефон у меня отключен, бензина для машины нет и нигде нельзя заправиться. Мне приходится передвигаться исключительно пешком. Что творится вокруг, неизвестно. Люди недоумевают. Полдри полностью отрезан от остального мира, дороги между нами и Сент-Остеллом и Лискардом перекрыты. Но самое ужасное, что они забрали всех мужчин.

– А куда они их увозят?

– Говорят, что возле глиняных карьеров отгородили огромную территорию: колючая проволока и собаки, настоящий концентрационный лагерь, – но ведь, может, это и вранье, как вы считаете?

Джо, Терри, мистер Трембат… Невозможно, подумала Эмма, чтобы их и сотни других людей бесконечно держали в неволе, не разрешая протестовать и требовать соблюдения полагающихся по закону прав; она всегда считала, что такое происходило только в Советском Союзе много лет назад, еще до ее появления на свет, в тридцатые годы, да еще в нацистской Германии.

– Если бы только мы могли узнать правду из новостей, – сказала сестра Беннет, – но мой приемник молчит – практически у всех сели батарейки; так или иначе, говорят, что по радио о нашей участи не передают ни слова.

– А что делает полиция? – спросила Мад.

– Не видела ни одной полицейской машины, – ответила сестра Беннет, – а местное отделение полиции превращено в военный пост, или в пост морской пехоты. Все из-за этого взрыва на корабле. Они считают, что виноваты все мужчины, женщины и дети, и наказывают нас. Ничего этого не было бы, если бы не взрыв…

– Не знаю, не знаю, – произнесла Мад.

Эмма понимала, о чем сейчас думает бабушка. По теории Мад, все ограничения, предпринятые, чтобы лишить их информации и возможности перемещаться, все равно были бы введены, совершенно независимо от взрыва на корабле. Более строгие правила уже вступили в силу после гибели капрала Вэгга, а даже если бы не было взрыва, то подрывные действия, выразившиеся в операции «дерьмовозка», вызвали бы карательные меры и повальные аресты, хотя, может, и в меньших, чем сейчас, масштабах.

– Они оскандалились и нервничают, – объяснила Мад Эмме. – Помнишь, что нам говорил Вик? Морские пехотинцы не могут позволить себе проиграть. Как и наше коалиционное правительство, поддерживающее затею с СШСК. Население должно выглядеть всецело поддерживающим союз, необходимо его подкупить, умаслить, принудить – что поможет быстрее. Саботаж должен быть наказан – так сказал премьер-министр. И осмелюсь предположить, что, произойди этот взрыв не у нас, а в Суффолке, мы бы согласились с его словами.

– Кое-кто согласился бы, – подтвердила Эмма, – но только не ты. Ты твердо заняла позицию с первого же дня. Не забуду твое лицо, когда Спрая застрелили там, на распаханном поле. И ты бы ощущала то же самое, застрели они нашу собаку в Корнуолле или на острове Мэн.

Мад не стала отнекиваться. Она отвернулась, держа в руке пилу, – день в пятницу приказано было посвятить валке кустарника, к этой работе привлекли и старших мальчишек. Убили собаку, убили человека, уничтожили корабль, изолировали от внешнего мира маленький городок, арестовали его мужское население… и во имя чего? Чтобы больше людей, таких как Папа, летали по всему миру, жонглируя финансами? Чтобы все больше разочарованных, обманутых безработных людей эмигрировало в тщетной надежде найти где-нибудь лучшую жизнь, а оставшиеся и не думали делиться и помогать друг другу, а только боролись бы и старались опередить соседа? Должен быть ответ, думала Эмма, но никому он не известен. И бесполезно обращать взгляд в прошлое, говорить о падении Рима и о том, как общество прогнило две тысячи лет тому назад: мужчины и женщины были заняты поглощением вина и лицезрением гладиаторских поединков, а христиане скрывались в катакомбах. Когда христиане взяли верх, они оказались немногим лучше: сжигали людей на кострах и вздергивали на дыбе. Даже в Нагорной проповеди нет ответа; слова «блаженны алчущие и жаждущие правды»[77]77
  Мф. 5: 6.


[Закрыть] вызывают в воображении толпы мужчин и женщин, молящихся как безумные, стоя на коленях в темной церкви, а после этого осуждающих тех, кто всего лишь навсего взялся за руки или оступился в темноте. И вдруг Эмма вспомнила Уолли Шермена, бедного безобидного Уолли Шермена, желавшего только добра, который даже на фейерверке хотел лишь тепла и близости, как все молодые люди в обеих странах. Уолли Шермен, который не побоялся, возможно даже подвергая себя опасности, предупредить ее о грозящих ограничительных мерах и от которого… не осталось ничего. Вот он разговаривает, смеется или обедает на борту корабля, перед тем как отправиться на берег, и в следующий миг… кусочки, все кончено, как со Спраем. Если много людей убито за один раз, меньшее ли преступление – убийство одного человека? «Я не знаю, Энди, не знаю. Мне только двадцать, и говорят, что перед нами весь мир, но и Папе было когда-то двадцать, и он считал мир своим, и давным-давно Мад тоже было двадцать, она смеялась над аплодирующей публикой, улыбалась с открыток, а когда я буду такой же старой, как она, то ничего не изменится…»

Обрывки этих мыслей проносились в голове Эммы еще до прихода сестры Беннет и не покинули ее и после. Эмма проводила сестру до полпути по вспаханному полю, но на ферму не пошла: дома слишком много работы. Глядя вслед коренастой фигуре в голубом пальто, поднимающейся по грязной тропинке на дорогу вдоль обрыва, показывающей пропуск медсестры неприветливому угрюмому постовому, идущей во имя любви к семье и людям вообще, Эмма думала, что страна выживет благодаря тысячам таких женщин, как сестра Беннет, принимающих в мир новорожденных и облегчающих страдания умирающих. Они никому не известны, кроме соседей, и стоит им переехать, как их уже не помнят; они не становятся богатыми, не становятся знаменитыми, они – кроткие, наследующие землю не для того, чтобы держать ее во владении, а для того, чтобы передавать ее как надежду, как уклад жизни.

– И ты одна из них, – сказала Эмма Дотти, увидев, как та просеивает последний мешочек муки, чтобы испечь мальчишкам хлеб. А после того, как хлеб испечется в глиняной духовке, которая без дела простояла в подвале не менее ста лет, Дотти украсит его яблоками, запеченными в горшке на огне старого камина.

– Я одна из кого? – переспросила Дотти; ее круглое лицо прорезали усталые морщины: как им протянуть следующую неделю, если не будет продуктов, электричества и воды, кроме той, что они кипятят, набирая из мутного колодца; без Джо, без Терри – как им протянуть наступающие дни?

– Ты одна из блаженных, – объяснила Эмма, – одна из кротких.

Дотти оторвала взгляд от теста.

– Кротких? – повторила она. – Блаженных? Что кроткого или блаженного в том, что пытаешься одним мешочком муки накормить четверых подрастающих ребят с волчьим аппетитом? Буду работать, пока не свалюсь с ног, но разве это кротость? Что касается блаженных, то я никогда не была святой, вот они – блаженные. – Дотти отряхнула с рук муку, и вдруг тело ее обмякло, морщины на лице стали еще четче. – Боюсь и думать, что они делают с моим мальчиком.

Моим мальчиком… Первый из приемной семьи, избалованный Терри – ее питомец. Дотти, милая Дотти плакала, и Эмму потрясли слезы пожилой женщины; чуть не зарыдав, она обняла ее и прижала к себе.

– Они не тронут его, не посмеют, – утешала Эмма. – Он вернется, будет опять, как всегда, передразнивать и насмешничать, научит Колина еще более страшным ругательствам, обещаю тебе.

– Как ты можешь обещать, ты же не знаешь, – сказала Дотти. – А я думала, что морские пехотинцы должны стать нашими друзьями, что они здесь появились, чтобы помочь нам, но после того, как они со мной так разговаривали, обшарили весь дом от кухни до подвала и увезли наших мальчиков в грузовике, будто скот… Где же наша армия, почему не защищает нас, где полиция, куда смотрит правительство? Так бывает в других странах, но не у нас. Не здесь.

«Здесь такого не может быть, – подумала Эмма, – у нас это невозможно, так всегда говорили англичане, даже в войну под бомбами, потому что они были едины на родной земле. Сейчас уже не так».

– Давай попробуем продержаться, будем мужественны, – сказала Эмма вслух. – Не надо сдаваться. Надо принимать все как есть, каждую минуту, каждый час, каждый день.

Вот уже два дня нет Джо и Терри. А кажется, что прошло два года. Этот ужас, охватывающий их по утрам, ожидание, что вот-вот случится нечто еще более жуткое: морская пехота в порядке устрашения расстреляет двоих из каждой дюжины арестованных, и эти двое будут Джо и Терри. Боязнь, что не вернется больше Папа, поселится в Бразилии, думая, что на родине ничего хорошего ждать не приходится. Что кто-нибудь из мальчишек заболеет, проснется от приступа аппендицита, а без телефона Бевила Саммерса им не вызвать. Что доктора тоже увезли в грузовике морские пехотинцы, и не осталось никого, абсолютно никого, кто бы мог прийти им на помощь.

Хватит, остановила она себя, хватит. Так можно дойти до срыва, до истерики, а если сдастся она, молодая, двадцатилетняя, то что ожидает старых и малых?

– Научи меня, – попросила она Дотти, беря в руки тесто. – Я ничего не умею. Пора учиться. Если я даже хлеб не могу испечь, то кому я нужна?

Дотти вытерла слезы и попробовала улыбнуться:

– Ты напомнила мне песню, которую пели, когда я была ребенком. «Бедная богатая девочка». По-моему, Ноэла Коварда. А как же эти дорогущие кулинарные курсы, куда Папа посылал тебя пару лет назад?

– Суфле и крем-брюле, – ответила Эмма. – Никаких основ.

– От этого добрая половина бед в мире, – сказала Дотти. – В супермаркетах продается все замороженное и почти готовое к употреблению – у людей теперь нет времени растить урожай и самим готовить пищу. Я научилась стряпне от мамы и никогда не думала, что эти знания пригодятся мне в театре, с вечными переездами с места на место, но, слава богу, когда понадобилось, я вспомнила, а что не помню, то делаю по наитию.

Так и есть. Что бы мы ни делали, делается инстинктивно, по указке откуда-то изнутри. Есть, пить, любить, ненавидеть – вот основные побуждения, двигающие человечеством, все остальное – преходящее.

– Дело в том, – Эмма обращалась не то к себе, не то к Дотти, – что нам лучше жить в небольших общинах, разделяя заботы и труд. Крестьянин растит зерно, мельник мелет, соседи снабжают друг друга маслом, молоком, овощами, фруктами – каждый получает что-то взамен, и деньги не нужны.

– По-моему, так не получится. – В кухню вошел Сэм. Его узкое лицо было серьезно. – В соседней общине обязательно найдется кто-нибудь, у кого коровы лучше, дают больше молока или у кого на земле уродилось больше зерна. Тогда люди, у кого нет таких хороших коров или земля хуже, начнут завидовать, попытаются отнять силой. И вновь пойдут войны.

– Если будет настоящий лидер, то нет, – продолжил разговор Энди. Кухня заполнялась голодными мальчишками; сидя на свекле и яблоках, они частенько бегали перекусить. – У настоящего лидера такой авторитет, что скажи он: «Хватит болтать, принимайтесь за дело» – и людям придется свыкнуться с тем, что у них такие коровы и такая земля.