Текст книги "Ученица Калиостро"
Автор книги: Далия Трускиновская
Жанр: Исторические детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Он не знал Большой Игры по меньшей мере четыре года.
То есть карты-то он в руки брал, но как брал? Примерно как медведь, танцующий на ярмарке для увеселения ребятишек. Вроде и сплясал, а пользы и радости с того никакой. Князь Сергей Федорович, даром что при государынином дворе возрос, а карт, смолоду наигравшись, больше не любил, предпочитал шахматы и обыграл бы любого. Косолапый Жанно садился с ним за доску, лишь чтобы время убить и удовольствие хозяину усадьбы доставить. И как-то следовало отработать свое прокормление – хотя государыня рекомендовала его в секретари, но как раз секретарь опальному князю почти не требовался, справиться с немногой перепиской помогал отец Маши Павел Иванович Сумароков.
Варвара Васильевна предпочитала «коммерческие» игры, не отказывалась порой и от «фараона», приглашая к столу своих фавориток из приживалок. Косолапый Жанно заведовал этим «дамским банком», был банкометом и ощущал себя профессором философии, сосланным в детскую менять пеленки младенцам.
А ведь играть он любил и умел. Однако первая, московская попытка отдаться игре оказалась неудачной – начал-то он, словно возмещая себе крах всех надежд в столице, замечательно, ярко и страстно начал. От первых успехов немного даже захмелел, даже махнул рукой на то, что пути в Санкт-Петербург по милости самой государыни ему больше нет, в Москве тоже можно неплохо устроиться, есть дома, где гостя готовы держать месяцами, – у Сандуновых, Татищевых, Бенкендорфов. Но как раз тогда полиция, обеспокоившись сильным всплеском карточного поветрия, составила целый реестр заядлых игроков и стала расправляться с ними поодиночке. После очень неприятной беседы пришлось покинуть и Москву…
Но в голове его уже образовалась некая триада, в которой все было меж собой увязано: любовь к музыке с любовью к математике, а из их родственного слияния проистекала любовь к картам. Карты требовали того азарта и постоянства, которые не доставались музыке (Маликульмульку не удалось найти ни в Донском, ни в Зубриловке партнеров, чтобы сыграть хоть простенький квартет Боккерини). Карты требовали математических способностей, которые тоже оставались без применения. Да и само слово «игра»…
Он играл – но не так, как актеры, хотя и этим талантом Бог не обидел. Он играл, создавая миры и мирки, прорубая между ними двери, проводя любимцев своих, Зора и Буристона, из людского царства в подземное и обратно, весело выстраивая во всех подробностях жизнь царства подводного. Тогда он был еще очень молод и полагал, будто в этих мирах и мирках можно безнаказанно бичевать пороки, для того их и создавал. Не вышло. За игру хорошенько дали по пальцам – так что карты с изображением милых приятелей, Буристона с Зором, Дальновида с Выспрепаром, разлетелись по столу и сгинули во мраке. А добрый сочувственный голос покойной государыни, уже почти без немецкого выговора, произнес:
– Лучше всего было бы, когда б господин Крылов отправился завершать образование в хороший университет, хоть бы и в Дерптский. На некоторое время. Для такой надобности он получил бы вспомоществование… в разумных пределах…
Ну и надо было соглашаться! Сидеть на одном месте – в Дерпте, в Геттингене, в Йене, в Гейдельберге, где угодно! Действительно развивать свои способности, а не носиться бог весть где, чтобы потом застрять на три года в голицынской усадьбе. И теперь вот – неведомо насколько в канцелярии.
Душа, изнемогая от безделья, требовала, чтобы ей отворили двери, позволили выплеснуться. Ну, так пусть будет наконец Большая Игра! И Большие Деньги!
* * *
Наутро, отстояв вместе с княжеским семейством службу, Маликульмульк взял бригадирское послание и отправился искать сочинителя. Он вышел из Южных ворот Рижского замка в проулок, что вел от береговых укреплений к замковой площади, и встал у самой стены, произнеся тихонько: «Нуль». С нуля начинался всякий путь, имеющий быть выраженным в числах. Маликульмульк, даром что ходил медвежьей развалистой поступью, а двигался быстро и охотно обходился без экипажей. При этом он имел привычку считать шаги.
В Риге эта привычка оказалась даже полезной. Иного способа точно определить расстояния в крепости не было, поскольку узкие улицы пересекались под всевозможными углами и загибались внезапными дугами во все стороны. Путь от замка до Известковых ворот, который на глазок казался короче прочих, при измерении становился самым длинным из трех возможных. Нужно было только удостовериться, что рассчитанная несколько лет назад длина шага осталась прежней. Ибо она имела стремление к сокращению. Лет десять назад шаг юного господина Крылова был равен аршину с вершком, даже чуть поболее. Когда тело стал обволакивать жирок, толстые ляжки потребовали ставить ступни по двум параллельным линиям, между коими было почти три вершка. Увидев однажды собственные следы по грязи, Маликульмульк посчитал – и получилось, что на каждом шаге он теперь теряет более половины вершка. А в Риге, поди, уже следует считать шаг за один аршин, без всяких вершков.
Ему нужно было оказаться в Петербуржском предместье, на улице Родниковой, в доме унтер-офицерской вдовы Шмидт. Он и оказался, сделав две тысячи пятьсот шестьдесят три шага. Получилось неполных две версты.
Домишко был скособоченный, в два жилья и с чердаком – именно тут и снимать комнатушку отставному бригадиру с находящимися на его иждивении внуками. В этой части предместья жил люд небогатый: ремесленники, которых по причине происхождения отвергла Малая гильдия; латыши, входившие в свои особые братства; отставные солдаты; всякий загадочный народ, который слетается в портовый город, полагая, что там, на улицах, валяются золотые талеры и червонцы. В последние десять лет тут появилось немало французов, бежавших из беспокойного своего отечества туда, где не стоят на площадях гильотины.
На улице играли ребятишки. Услышав русскую речь, Маликульмульк спросил о бригадире Дивове. Ребятишки старика знали и побаивались – он ходил с толстой палкой и не любил шума под своими окнами.
– А где его окна?
– А вон, вон!
Подняв голову, Маликульмульк увидел частый переплет, а за стеклом – профиль. Молодая женщина, сидя у окошка, прилежно занималась рукоделием. Уточнив, где расположен отдельный вход во второе жилье, Маликульмульк отыскал его во дворе и стал подниматься по узкой и крутой лестнице с хилыми перильцами. Лестница была пристроена к наружной стене кое-как, имела нечто вроде крыши, и Маликульмульк забеспокоился – не рухнуть бы ему с этих кривых ступенек и не накрыться бы сверху крышей, то-то получится знатный саркофаг!
Но доверху он добрался, вошел в крошечные сенцы, где едва поместился, и постучал в дверь. Ответили ему по-французски:
– Entrez!
Несколько удивившись, он вошел и оказался в крошечной комнатке, убранной очень бедно. Женщина, сидевшая у окошка, повернулась к нему. Взгляд был спокойный, с некоторой долей любопытства.
«Девицы так не глядят, – подумал Маликульмульк, – девицы пугливы, она непременно замужняя, получившая хорошее воспитание».
Женщина была на вид лет двадцати двух, темноволосая, гладко причесанная, без модных спущенных на лоб кудряшек, с самыми простыми чертами лица. Рот великоват, но она и не пыталась уменьшить его, сложив губки томным бантиком. И нос был далек от идеала, простой русский нос мягких очертаний, не похожий на античные образцы, а вот шея, не прикрытая воротничком или шалью, как раз оказалась достойна Минервы или Юноны, крепкая и сильная шея, не из тех, что никнут в бедствиях, как надломленные стебельки цветов.
Занятый незнакомкой, Маликульмульк не заметил старика, сидевшего в плохо освещенном углу.
– Вам что угодно, сударь? – окликнул его старик.
Голос был недовольный, выдающий человека, не привыкшего ни перед кем лебезить.
– Вы отставной бригадир Дивов? – спросил Маликульмульк.
– Я.
На седовласом старике, высоком и худом, был тот самый мундир со споротым галуном.
– А я – начальник канцелярии его сиятельства князя Голицына Крылов. Вчера было получено ваше прошение, и его сиятельство велел мне выяснить обстоятельства ваши.
– Вот мои обстоятельства! – старик указал на женщину.
Тут лишь Маликульмульк разглядел, чем она занималась.
На подоконнике лежали куски того самого золотого галуна, о котором писал Дивов, уже споротые с мундира. Ловкими пальчиками молодая женщина распутывала шитье, высвобождая отдельные нити. Затем она отделяла тончайшие золотые проволочки от шелка, складывая их в отдельную кучку, пока еще крошечную.
– Не хочу выжигам отдавать, надуют, – убежденно сказал старик. – Лучше уж так. Все норовят надуть, все! Вот ее чуть вокруг пальца не обвели!
– Батюшка! – укоризненно воскликнула женщина.
– Вот те и батюшка! Что хочешь говори, сударыня, а не пущу! И в обиду тебя не дам. Сиди, рукодельничай. На паперти просить стану, а тебя из дому не пущу.
– Соблаговолите, сударь, растолковать мне, о чем речь, – вступил Маликульмульк. – Чтобы я мог доложить его сиятельству.
– Коли прошение мое читали, так и самому ясно – впору пришло голодной смертью помирать, – отрубил старик. – У меня два внука от старшего сына, сейчас они на дворе играют. Старший в чине майора был с корпусом генерала Ферзена при Мацеевицах, ранен в ногу и в грудь, от ранений оправиться не сумел. Супруга его лишь на два месяца пережила. А сия дама – вдова младшего моего сына.
– Батюшка!..
– Вдова! Нет у меня больше сына, а у тебя – мужа!
Маликульмульку стало ясно, что перед ним семейная драма, куда как страшнее той, что он пытался изобразить смолоду в своих стихотворных опусах. Сказать было нечего – утешать он не умел.
– Я доложу о вашем положении его сиятельству. И позвольте откланяться.
– Ступайте, сударь, с Богом.
Маликульмульк вышел в узкие сени, страх как недовольный и собой, и норовистым стариком. Было что доложить князю – да, пожалуй, и княгине. Бригадир оказался доподлинный.
Стало быть, не мошенник и на мошенников не наведет. Разве на каких-то неподходящих – на булочника, что отказался давать в долг, да на соседок, которым невестка пыталась что-то продать, а они, сговорившись, сбили цену.
В некотором огорчении Маликульмульк принялся считать шаги обратно до Рижского замка, любопытствуя, сойдется ли цифра. Но на двухсот десятом его плеча коснулась рука. Он обернулся и увидел исцарапанные золотой проволокой пальчики, белое запястье, край шали.
– Господин Крылов! Простите, Христа ради!
– Сударыня, – сказал он, безмерно растерявшись.
– Простите нас, простите Петра Михайлыча! Он не гордый, поверьте, совсем не гордый, это от страдания… Не сказывайте его сиятельству, что мы вас так скверно приняли!
– Да я и не собирался, госпожа Дивова. Я скажу только хорошее. Князь исполнен милосердия… вас представят княгине, она также добра… рассмотрев дело вашего покойного мужа, найдут способ назначить вам пенсион…
– Мой муж жив, господин Крылов, – убежденно сказала бригадирова невестка. – То, что он ушел из дому и пропал, еще не означает его смерти. Я жду его, жду, что он вернется, поздно или рано. И записочки в церкви подаю во здравие. Батюшка сгоряча назвал меня вдовой. Он и сам верит, что Миша вернется. Он только сильно обижен на Мишу, это в нем обида говорит… Не вздумайте называть меня вдовой перед их сиятельствами!
– Боже упаси! – поклялся Маликульмульк. – Да что с ним стряслось-то? Скажите мне, хоть потихоньку. Может, есть способ как-то ему помочь, коли он жив.
– Ах, нет, не могу же я стоять на улице с чужим мужчиной. Это уж стыд и срам.
– Может быть, вы придете в замок? Спросите начальника канцелярии…
– Нет, нет, меня в замке знают! Разговоры пойдут, – госпожа Дивова беспокойно огляделась. – Да и бесполезно это. Его полиция не смогла сыскать… без подношений и угощений не ищут… а что у нас есть?..
Заплакав, она побежала прочь.
Философ поглядел вслед и внезапно усмехнулся. Зря он, что ли, столько лет пытался сделаться автором комедий? Зря выращивал из себя драматурга, умеющего сводить сложные движения человеческий души к смешным поступкам; драматурга, для коего мир – череда забавных и нравоучительных картинок, а люди движимы самыми простыми страстями, как персонажи пиес Молиеровых?.. И знать это вполне довольно, чтобы сплести интригу.
– Старуха, – сказал Маликульмульк. – Мне срочно нужна старуха.
Этого добра в предместье должно быть достаточно. Зря ли он, живя в столице, видел на театре столько лихих комедий? Мудрецу задали загадку – мудрец взялся ее разгадать.
Искомая тетка нашлась неподалеку от Родниковой улицы. Лет ей было за шестьдесят – тот возраст, когда отпадают последние помыслы о привлекательности. Она торговала поношенным платьем, и вид имела отчаянный – слонялась по улице, нахлобучив на себя старую офицерскую треуголку, перекинув через оба плеча в живописном порядке заштопанные чулки и какие-то тряпицы, в руках же имея преогромные драгунские сапоги, две пары. А уж что лежало в корзине – одному Богу ведомо.
– Поди-ка сюда, голубушка, – позвал Маликульмульк. – Дельце есть.
И обозначил это дельце именно так, как полагалось в комедиях: высмотрел молодую особу, невестку отставного бригадира Дивова, да увидел, что больно уж нос дерет, так нет ли способа с ней сговориться?
Природа не создала еще старухи, которая, услышав такие речи, откажется посводничать. Это Маликульмульк знал теоретически, из писем своих потусторонних приятелей, а сам такими услугами не пользовался. Столичные барыни в годах только тем и развлекались, что свадьбы устраивали, а уж уличная торговка и подавно не упустит такого любезного способа заработать деньги.
– И точно, батька мой, что нос дерет, – согласилась бойкая старуха. – Она ведь из богатых, в своем доме жила, горничная за ней ходила. Немец все бегал ей волосы чесать! А теперь – не угодно ли сухую корочку поглодать?
– А что за беда?
– А то и беда, что муж в карты проигрался. Я, грешна, тоже люблю в картишки перекинуться, так ведь меру знай! Видишь, что карта не идет – и уходи от стола прочь. А он, бесталанный, все имущество проиграл, в долги влез, серьги женины, ложки серебряные – все из дому унес и спустил. Маврушка, их горничная, все рассказала, как ей от места отказали.
– И что же? Влез в долги и сбежал, чтобы не платить?
– А вот тут по-всякому говорят. Одни говорят: застрелился, окаянный, погубил душу. Другие – что сбежал с остатком денег, бросив жену с батюшкой своим. А батюшка-то крут! Крут, да недалек! Раньше надо было за чадушком смотреть!
– И что, Маврушке потому от места отказали, что денег не стало?
– Так она сказывала. А что на самом деле – Бог весть.
– Где ж эта госпожа Дивова раньше жила?
– А на Мельничной улице. Ты, батька мой, спроси, всяк тебе бывший дивовский дом назовет.
– И давно ли она тут поселилась?
– Летом, я чай… – неуверенно отвечала торговка. – На Петра и Павла они уж тут, кажись, жили…
Сведения были утешительные, и Маликульмульк расплатился рублем. В Риге, стало быть, имелась компания игроков, которые горазды облапошить доверчивого молодого человека. Вот они-то и надобны…
Поход на Родниковую улицу выдался удачный.
Глава II
Лазутчик Терентий
Среди дворовых людей князя Голицына, которых он взял с собой в Ригу, был кучер Терентий. Местожительством ему определили конюшни, построенные при замке еще при шведах и ставшие тогда едва ль не основной частью замкового форбурга. Этот Терентий сперва был сильно недоволен голицынским гостем, вслух называл его приживальщиком и дармоедом, потом привык, а еще малость погодя осознал, что князь твердо решил стать покровителем неопрятного толстяка. Тогда отношение переменилось, кучер начал оказывать господину Крылову услуги – подбирать потерянные им бумажки, книжки и платки. И в конце концов Терентий увидел в этом щекастом вечном недоросле, неспособном себя прокормить, дитя без мамки. Увидел и подобрел окончательно.
Это чувство сам он называл жалостью. Надо пожалеть убогого, что кормится подаянием у паперти, надо и того верзилу пожалеть, который в двадцать лет говорить не выучился и речи не понимает, так что его водят за руку, а он бредет, высунув язык; и безногого пожалеть надо, иначе ты не православный человек, а турок.
Косолапый Жанно стал предметом этакой ритуальной жалости кучера.
Разумеется, Терентий знал прозвище, которым наградили недоросля дамы. Насчет «косолапого» был полностью согласен, а насчет «Жанно» морщился: эта французская замена «Вани» пришлась ему не по нутру.
У хорошего барина дворня имеет немного времени для досуга, и в этом подражает господам: затевает чаепития, к столу приглашаются избранные, места у этого стола добиваются годами – ну, точь-в-точь, как в высшем свете. Однажды был зван и Терентий, по протекции всесильной няни Кузьминишны. Там-то и зашла речь о барском госте, толстом и неряшливом, но вполне годном в мужья. Хорошая-то жена его к порядку приучит, а на лицо он собой неплох, опять же – дородство многими ценится. Обсуждали затею барыни женить этого господина на компаньонке и спорили: пара они или не пара? Терентий в бабьей аргументации понял немного, но основную идею уловил и запомнил: недоросля надо женить, а то пропадет. Сам он был лишь восемью годами старше недоросля, но имел в деревне и жену, и шестерых детишек. На этом основании Терентий считал себя пожилым, всеми уважаемым и опытным мужчиной.
Воскресным днем госпожа княгиня собралась покататься, пока еще позволяет погода. После службы, попив чаю, она взяла с собой Екатерину Николаевну, еще одну компаньонку (в большей мере приживалку, но даму, успевшую немного пожить при дворе и приятную собеседницу), а также Машу-Тараторку и отправилась в Петербуржское предместье. Там воздух был более свеж, чем в крепости, которая не всегда продувалась речным или морским ветром, мешали высоченные, не менее пяти сажен, валы укреплений и узость кривых улочек. Было также решено заехать в рыбацкий поселок, чуть ниже по течению Двины, и купить корзинку копченой рыбы.
Обратно дамы могли бы вернуться и берегом реки – самой короткой дорогой к замку, но и самой неудобной для щегольского экипажа. Поехали опять через предместье, выбирая те улицы, в которых еще не бывали. Там Терентий и обнаружил Косолапого Жанно.
Недоросль стоял на углу и беседовал с женщиной.
Женщина, что соглашается разговаривать с мужчиной, стоя посреди улицы, либо дурно воспитана, так, что хуже не бывает, либо таково ее ремесло – выслеживать по улицам одиноких господ. Терентий сильно забеспокоился. Он, глядя на Косолапого Жанно свысока, сильно преувеличивал его простодушие. Терентий вообразил, как бестолковый и бедный барин попадется в когти к искательнице приключений, как она, прознав про его чин, начнет ощипывать свою жертву понемногу, и как дело кончится растратой казенных денег, после чего мерзавка скроется, а Косолапый пойдет под суд. Картину он нарисовал жуткую – вплоть до каземата и кандалов, и на всю живопись ушло у него полторы секунды.
Терентий придержал коней, чтобы госпожа княгиня имела возможность увидеть нелепого волокиту. Она его действительно увидела, постучала в переднее окошечко, давая знак остановить экипаж, и ловкий Терентий сделал так, что расписная дверца распахнулась, едва не треснув Косолапого по спине.
– Иван Андреевич! Дождь собирается, полезайте в карету! – крикнула Екатерина Николаевна, повинуясь острому локотку своей госпожи.
Пока Косолапый со всей медвежьей грацией лез в экипаж, Терентий успел разглядеть соблазнительницу, которая сразу же отвернулась.
Постаревшая красотка, лет тридцати, причесанная на модный лад и в свеженьком чепчике. Платье на ней было подпоясанное под самой грудью, теплое, со складками, заложенными на спине и зашитыми до лопаток, ниже оно расширялось и билось на ветру. Такие платья княгиня заказала себе и своим придворным дамам в ожидании зимы. Запомнив место, Терентий дождался повеления ехать дальше. Ему страх как хотелось знать, что рассказывает Косолапый княгине об этой даме. Сам он понял, что это горничная из богатого дома, раз уж на ней такое хорошее и нарядное платье с хозяйкина плеча. Дом – неподалеку, потому что злодейка выскочила в чепчике, как ходят в комнатах, и даже без шали.
Она, стало быть, простая горничная, а Косолапый-то – из дворян! Вот так заморочит простаку голову и попадет в российские дворянки!
При этой мысли Терентий испытал знакомое чувство, которое не раз им овладевало.
Если бы он не сидел на козлах экипажа, а, напротив, имел перед собой слушателей, то воскликнул бы: «Душа горит, не могу молчать!»
И выложил бы все, что думает о вертихвостках и соблазнительницах.
Но ближайшие слушатели, способные его понять и присоединиться к этому горению, были в Рижском замке.
Вскоре Терентий очень осторожно и аккуратно въехал под огромную арку Южных ворот. Нужно было провести экипаж по целому туннелю в четыре сажени, затем сделать полукруг, а двор-то прямоуголен и невелик. И, наконец, высадить дам возле ступеней – хотя двор и мощеный, а грех позволять ножкам, обутым в атласные туфельки с тончайшей подошвой, ступать по кривым и косым камням. Вот десять лет назад у дам были иные туфли, с пряжками и каблуками, с подошвой твердой и прочной. А эти – за один бал их сгорает у дамы по две-три пары, остаются лохмотья. Так что и горничным отдать донашивать нечего.
Косолапый вышел из экипажа первым и помог спуститься дамам. С особой галантностью подал руку Маше Сумароковой – тут Терентий, напуганный той горничной на перекрестке, насторожился: уж не для себя ли растит девку этот увалень?
А увалень, который сейчас был Косолапым Жанно во всем блеске его талантов, сопроводил дам в сени и далее на половину княгини, мало беспокоясь, что скажет о том кучер Терентий. Он даже нес корзинку с копченой рыбой, и Тараторка обещала, что ему подадут эту рыбу к обеду особо, в самой большой тарелке. В набор светских талантов Косолапого Жанно входило и феноменальное обжорство.
Потом княгиня милостиво отпустила его, и он пошел прочь уже Маликульмульком, изучающим странную историю, в которую предстояло впутаться благодаря бригадирову галуну.
Найти горничную Маврушку Маликульмульку удалось без затруднений. Хотя семейство Голицыных и дворня считали его неповоротливым, но ходить он умел быстро, а рассуждал и того быстрее. На Мельничной улице ему указали бывший дивовский дом и намекнули, что хозяева-де разорились из-за карт. Дом был в три жилья, красивый, выкрашенный в розовый цвет. Стало быть, бригадирского сынка общипали настоящие мошенники – и знатно поживились. Вот их-то и желал видеть Маликульмульк со всем жаром души старого философа, лишенного иных забав, кроме умственных. Карты были забавой математической, требующей от игрока незаурядной памяти, и Маликульмульк заранее ликовал, предчувствуя увлекательные схватки.
Он, как будто сочиняя комедию с чудаками, прикинулся Сказкиным из своих же «Проказников» – сельским жителем с умом неразвитым, не обремененным городскими знаниями, но достаточно острым. Доверчиво глядя в глаза дворнику, он выспрашивал, куда же подевался его крестный Петр Михайлыч Дивов. Задавая дворнику разумно составленные вопросы, он добился наконец нужного ответа:
– Да одна Маврушка, поди, знает, куда они перебрались.
– А Маврушка где же?
– Нанялась к купцам Морозовым. Прибегала к соседской Федосье, хвасталась, как славно ей живется.
– Где же мне искать Морозовых, старинушка?
– А на Романовне.
Надо сказать, что Маликульмульку повезло. В основном русское население Риги обитало в Московском форштадте, а в Петербуржском больше жили немцы ремесленники и латыши. Но дважды подряд Маликульмулька благословила Фортуна (а кто бы другой о нем позаботился, раз в «Почте духов» все герои были нехристи, образовавшие престранное общество: оно состояло из римских богов, дожившихся до полной смехотворности, и благородных гномов с сильфами). Сперва русским оказался дворник, потом – население морозовского дома. Это сильно облегчало задачу.
Немецким языком Маликульмульк должен был бы, как волшебник и философ, владеть в совершенстве. Но раньше было не до того – да и что такое совершенство? Поселившись в Риге, Маликульмульк первым делом сыскал себе учителя-немца, потому что очень любил сам процесс освоения нового языка. Этому учителю он первым делом объявил:
– Почтенный герр Липке, я в грамматике и орфографии не нуждаюсь, довольно с меня было в детстве французских неправильных глаголов. Однако я готов биться об заклад, что ежели мы с вами начнем заниматься по моей методе, то через два месяца я заговорю довольно правильно, а через три смогу читать вашего великолепного Шиллера.
– Что же это за метода? – спросил озадаченный немец. – Кто изобрел ее?
– Да я сам и изобрел. Она состоит в чтении хорошей книги на немецком с переводом и комментариями. Все эти ваши существительные и глаголы улягутся в голове сами, без всякого насилия над памятью. Главное же – мы будем читать вслух и обсуждать прочитанное.
– Могу ли я хоть исправлять ошибки ваши?
– Пожалуй, да, – отвечал, подумав, Маликульмульк.
Он додумался до того, что совершенство в изучении языков – вещь сомнительная. Особенно когда речь идет о немецком. Этих маленьких княжеств, где говорят по-немецки, с полсотни наберется, и в каждом по-своему выговаривают, и в каждом свое понятие о правильной речи. И можно, набив полную голову склонений и спряжений, оказаться бессильным перед каким-нибудь господином из Баварии или Швабии. А вот если набивать ее просто словами и фразами, которые в ней застревают сами, то говорить будешь не столь правильно, зато весело и развязно. Так – больше надежды, что тебя поймут. А если цель достигнута и тебя поняли, какого еще совершенства желать?
Но до развязности было еще далековато, хотя понимать благодаря Шиллеру, Лессингу и Гёте Маликульмульк наловчился неплохо.
Морозовы, взявшие к себе Маврушку, появились в Риге не так давно. Откуда они взялись, где нажили свои богатства – никто не знал толком. Купцы-староверы из Московского форштадта, те хоть были всем известны и могли, отведя любознательного человека на Ивановское кладбище, указать ему могилы своих предков чуть ли не до времен царя Алексея Михайловича, при котором, собственно, и начался исход раскольников в Лифляндию.
Попав в богатый город и вздумав стать в нем людьми уважаемыми, Морозовы решили сгоряча, что для начала неплохо бы попасть в Большую гильдию. Теоретически русский купец мог там оказаться, а практически – все немцы Риги, не сговариваясь, принимались чинить ему препятствия. С Морозовыми было проще всего, поскольку они не могли доказать своего свободного происхождения. Скорее всего, их дед был-таки беглым крепостным, имевшим недюжинный талант к экономике. Но таланты к документам-то не подошьешь.
Морозов-старший уперся, нанял каких-то подьячих и желал добраться с жалобой на рижский магистрат до самого государя. Но умные люди предупреждали: не стоит. Четыре года назад уже была основательная стычка между лифляндским губернским правлением и магистратом. Правление предписало принять в рижское купечество вчерашнего крестьянина Борисоглебского уезда Федора Галактионова с сыновьями Николаем и Евграфом. А правительствующий сенат эту затею отменил особым указом, в котором лифляндскому губернскому правлению не разрешалось давать магистрату предписания, ограничивающие его права. Поскольку покойная государыня Екатерина сильно прижала рижский магистрат, ее упрямый отпрыск поступил наоборот: вернул ему прежние права, которые уже давно шли во вред растущему городу.
Как бы там ни было, Морозовым был по карману немалый штат прислуги. И Маврушку, оставшуюся без места, по чьей-то протекции приняли в хороший дом, где кормили до отвала.
Все это Маликульмульк выяснил, слоняясь по Романовне, в течение часа. Потом Фортуна, решив довершить благодеяния, выслала Маврушку на улицу – купить у разносчика две катушки ниток. Маликульмульку указали на нее, тут-то она и попалась!
На сей раз философ избрал иную роль – благородного отца из французской комедии. По возрасту вроде не полагалось, но человек, достоверно сыгравший страдающую Дидону, с ролью пятидесятилетнего мужчины справится без затруднений, благо и комплекция соответствует.
– Я хотел помочь бедным моим Дивовым, а попросту говоря – дать им денег в память давнего нашего знакомства и приязни, – сказал Маликульмульк Маврушке. – Но Петр Михайлыч едва не спустил меня с лестницы. Если ты, голубушка, сыщешь способ доставить им деньги так, чтобы обошлось без крика, то я уж отблагодарю.
– Это дело непростое, – отвечала горничная.
– А помочь бывшей своей госпоже хочешь?
– Хочу.
– Так придумай что-нибудь.
– А много ли денег ваша милость хочет ей передать? – спросила хитрая Маврушка, показывая, что маску благородного отца она с незнакомца сорвала и обнажила другую маску, старого сладострастника, желающего купить благосклонность попавшей в беду дамы.
Маликульмульк не возражал.
– Сколько удастся раздобыть, – кратко ответил он.
– А ваша милость, сдается, из чиновных?
– Сдается, да. Да только я не из своего жалованья Дивовым помогу, а из иных денег.
– Из каких же?
– Из тех, что выиграю.
– Ваша милость играет?
– Да кто ж теперь не играет? Ты мне подскажи, голубушка, где искать тех господ, что обыграли твоего барина, а прочее предоставь мне.
– Откуда ж мне знать?
– Знаешь, – уверенно сказал Маликульмульк. – При тебе барыня с барином ссорились, при тебе Михайла Петрович о своей игроцкой компании говорил.
– Это надобно Никишку спрашивать. Он за Михайлой Петровичем ходил.
– И где его искать?
– Не знаю. Право, не знаю. Как Михайла Петрович пропал, так и он, бес, сгинул! – сердито произнесла Маврушка.
– Тоже к другим хозяевам нанялся?
– В бега подался. Все ж знают, что он крепостной. Кто бы его без господского согласия взял!
– А ты, значит, вольная?
– Вольная. Старая барыня, помирая, меня отпустила.
– Вовек не поверю, будто ты не знаешь, куда подевался Никишка. Вы в одном доме жили, оба люди молодые, непременно о чем-то этаком сговорились, – сказал Маликульмульк, вовремя вспомнив, что во всякой хорошей комедии, начиная с Молиера, должен быть дуэт лукавых и кокетливых слуг.
– А о чем мне, вольной, с крепостным сговариваться? – высокомерно спросила Маврушка.
Маликульмульк поглядел на нее с любопытством. Не первой молодости, не замужем, а нос задирает не хуже бывшей своей барыни. Однако в голосе была обида…
Похоже, бросил. Он, крепостной, бросил ее, вольную, сбежал и от нее, и от господ.
– Явочную в полицию снесли? – полюбопытствовал Маликульмульк.
Ибо нынешние волшебники на одно волшебство не полагаются, как случится шкода – не читают заклинания, а бегут в полицию.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?