Текст книги "Ученица Калиостро"

– Анну Дмитриевну? – переспросил Маликульмульк, а сердце беззвучно воскликнуло: «Анюта!»

Он и не подозревал, что в глубине души – однолюб. Сколько времени прошло, а стоило услышать имя «Анна»…

– Вы меня слушайте! – требовал меж тем Терентий. – Эта графиня, так ее и сяк, неспроста появилась. Они сперва с мужем барыни сошлась, с тем, что пропал. Их вместе в одном экипаже видали…

Тут Маликульмульк, словно бы захлопнув книгу с воспоминаниями господина Крылова, стал слушать очень внимательно.

– Она из той самой шайки, что младшего Дивова общипала. Мало им мужа сгубить – еще и жену хотят на дурную дорожку толкнуть!

– Графиня де Гаше… – повторил Маликульмульк. – Что же в Риге делает французская графиня?

Терентий только развел руками – этого он знать не мог. И предположил, что имя фальшивое, любая Матрена или Хавронья, наловчившись трещать по-французски, может выдавать себя за маркизу или графиню. Тут Маликульмульк с ним согласился, разъезжая по ярмаркам в поисках игроцких компаний, он и не на такие проказы нагляделся. Очень часто шулерские шайки возили с собой молодых и красивых женщин, богато одетых. Эти женщины тоже участвовали в игре, сбивая жертву с толку своей мнимой благосклонностью или попросту подсматривали в карты простака, передавая потом эти сведения тайными условными знаками. У него даже был неприятный случай, когда одна такая особа помогла его противнику отыграть выигранные Маликульмульком полторы тысячи, которые он считал уже своими, с прибавлением его собственных двухсот рублей. После этого Маликульмульк сделался очень внимателен ко всему, что могло показаться лишним в комнате, где шла Большая Игра.

– Стало быть, этот дуралей Дивов сошелся с мнимой графиней? – уточнил Маликульмульк. – Так, может, он все-таки жив и где-то у нее в алькове обитает?

– А на кой же тогда ляд ей дивовскую супругу к себе в горничные заманивать? – разумно спросил Терентий. – Да мне ее, курву, и обрисовали. Стара и тоща! Бабы-то все разглядят!

– Но, значит, богата, если за услугу дарит дорогие сережки?

– Да и не богата, своего экипажа не имеет, – отвечал Терентий с великолепным презрением.

О том, как он раздобыл важные сведения, Терентий умолчал, а Маликульмульку и так было ясно – бравый плечистый и дородный молодец (иного кучера у Голицыных и быть не могло) пустил в ход все свое простонародное обаяние и не старух вылавливал на улицах Петербуржского предместья, а, наоборот, молодок. Ну что ж, на то она и комедия: философ действует через ловкую старуху, а лакей Проныр – через не менее ловкую субретку.

– Стало быть, все полагают, будто она – хозяйка веселого дома?

– А на что бы она еще сгодилась? Маврушку вашу ненаглядную не сманивает же к себе жить! А госпожу Дивову сманивает!

Этим хитрый Терентий хотел сказать недорослю: Маврушка-то до того дурна, что ее и в шлюхи не зовут.

– То бишь, она с Дивовым ездила в наемном экипаже? А не было ли в том экипаже еще других мужчин?

Терентий пожал плечищами.

Стало ясно, что пора выводить на сцену Косолапого Жанно, обжору и простофилю.

– Ты уж прости, братец мой, но пока не увижу своими глазами графиню де Гаше посреди беспутных девок – не поверю. Может статься, она госпоже Дивовой добра желала, а Маврушка про это знала…

– Ну, так придется нам с вами ехать в «Иерусалим»!

– Куда?!

– В «Иерусалим», я узнавал – это корчма на том берегу.

– С чего ты взял, что графиня там живет?

– Добрые люди сказали. Видели, как она Маврушку с собой увозила в экипаже. А потом Маврушка хвалилась, что была на том берегу в самой дорогой ресторации, куда рижские богатеи кутить ездят. А привезли-то ее оттуда одну. Графиня-то, выходит, там осталась.

– Та-ак… – сказал Маликульмульк.

Вот теперь следовало поскорее отыскать Давида Иеронима и узнать у него, чем кончилось вскрытие в анатомическом театре.

Глава III
Пятерка отравителей?

– Это был немолодой уже господин, лет сорока пяти или более, – сказал Давид Иероним. – Сложения очень плотного, весь порос черным волосом. По бумагам – Карл фон Бохум, а на самом деле он чуть ли не турок, нос крючковатый, брови густые, глаза черные… И голова плешивая, носил парик.

– И точно ли отравлен?

– Точно. Все приметы налицо… – Давид Иероним выжидающе поглядел на приятеля в надежде, что тот замашет руками, умоляя избавить от грубых подробностей. Но философ – не светская дама, и химик продолжал: – В пищеводе и в желудке – воспаление, в желудке оно выражено сильнее. Содержимое – бурое из-за большой примеси крови. В печени – темно-красные прожилки, в легких – отек, лимфатические узлы также отечны… Затем – в содержимом желудка мелкие белые крупинки, как если бы истолкли в порошок фарфоровую тарелку. А уж с ними мне доводилось иметь дело.

– Мышьяк?

– Ангидрид мышьяка. Тоже сомнительное лакомство…

– Не было ли еще одной особенности? – спросил Маликульмульк.

– Какую вы ждали услышать?

– Этого господина вряд ли мыли в ванне, прежде чем уложить на стол в анатомическом театре. Может быть, вы, милый Давид Иероним, заметили – кончики его пальцев могли быть выпачканы мелом.

– Да, это правда, – согласился Гриндель. – Видимо, перед смертью играл в карты или в бильярд. Я просто не думал, что вам это будет любопытно.

– Очевидно, есть подозреваемые?

Беседу эту они вели прямо в аптеке Слона, куда Маликульмульк явился сразу после урока немецкого языка. Герр Струве куда-то ушел, оставив заведение на Гринделя. Поскольку велись переговоры о том, чтобы молодой человек, его ученик, в ближайшем будущем выкупил аптеку, герр Струве был уверен, что Давид Иероним прекрасно обслужит любого посетителя. Так что молодой химик сидел по одну сторону прилавка, Маликульмульк – по другую, и оба пили ароматный кофе, закусывая печеньем. Из задних комнат доносился стук, двое учеников толкли в ступках какие-то зелья.

– Трудно сказать – тело нашли в номере примерно сутки спустя после смерти. Тот, кто отравил этого господина, уж, верно, далеко успел убежать.

– А не выиграл ли господин фон Бохум накануне большой суммы денег?

– Я не знаю. В номере, кажется, таких денег не обнаружили – а то бы уж все об этом кричали. Вы полагаете, его отравили, чтобы забрать выигрыш?

– Да. Именно так я и полагаю.

– Этим делом занимаются полицейские сыщики, – как-то неуверенно сказал Давид Иероним. – Я надеюсь, они всех расспросят и поймут, кто был отравителем…

– Возможно, тот, кто сутки назад съехал из гостиницы, не заплатив, так торопился…

– Неужели вам так все это любопытно?

– Пожалуй, да…

Химик задумался.

– Поиски убийцы, возможно, могут быть занимательны, – согласился он, – но, с другой стороны, чаще всего они просто скучны. Сыщику приходится расспрашивать множество народа, записывать показания, сверять их, бродить по окрестностям, и, наконец, он находит преступника – дурного человека, который соблазнился деньгами. Что бы ни попадалось по дороге, результат один – дурной человек. А вот мы с Георгом Фридрихом ставим опыты – и сами не знаем, что получится в результате. Мы открываем новые сущности, о которых раньше никто не ведал. Скоро Георг Фридрих придет, и мы сегодня, Бог даст, узнаем кое-что новенькое о гальваническом токе.

– Узнаете, а потом?

– Напишем статью в почтенный журнал, выступим с докладом в столице.

– А потом?

– Будем развивать свой успех! Вот что хорошо в нашем деле! Сыщик поймал своего дурного человека, а на следующий день все начинается сначала – другое преступление и другой злодей. А мы продолжаем свои исследования с того места, на котором остановились, и продвигаемся вперед. Человек не должен ходить по кругу! – убежденно воскликнул Давид Иероним. – Если Господь дал ему разум более острый, чем у соседей, он должен двигаться вперед и только вперед!

На это Маликульмульк ничего не ответил. Ему стало жаль химика. Вот сам он, явившись в столицу, именно так и видел свой путь – вперед и вверх, опираясь на силу своего таланта! И что же? Расшиб башку о потолок. Написать «Проказников» лучше, чем они написаны, он не может – но забыты все связанные с ними скандалы, а пьесу так и не поставили. Играть на скрипке лучше, чем играл четыре года назад, не может – но и тогда он не достиг славы Хандошкина. То есть Господь во благости своей ставит зачем-то непреодолимые барьеры – будет такой барьер и у симпатичного Давида Иеронима, всему свое время…

Очевидно, нужно выбирать как раз то, что принесет результат сразу. Ты схватишь этот результат жадными руками, а завтра сделаешь то же самое, и послезавтра, и через год.

Математические способности – именно то, что требуется для Большой Игры. Их и надо развивать, а прочее – милые таланты как раз такого размера, чтобы блистать в гостиной у Варвары Васильевны. Вот только пьеска, кулинарная пьеска…

Стало быть, придется ехать в «Иерусалим»…

Сейчас игроки затаились. Скорее всего, перебрались в какое-то иное место. Но быть того не может, чтобы хозяин «Иерусалима» не оказался с ними в сговоре. Главное, предстать перед ним в образе Косолапого Жанно, и тогда он сам даст знать своим приятелям: прилетела жирная пташка, которую грех не ощипать!

– Не стану отрывать вас от ваших гальванических успехов, милый Давид Иероним, – сказал Маликульмульк. – Кланяйтесь герру Парроту.

И увидел, что Гриндель рад его уходу.

Давид Иероним, человек по характеру пылкий, но мягкий, совершенно не желал, чтобы в его аптеке встретились люди, один из которых другому отчего-то неприятен. Что же, он прав – необъяснимое противостояние начальника губернаторской канцелярии и профессора Дерптского университета тут ни к чему.

Пока Маликульмульк пил кофе в аптеке Слона, прошел дождь, круглобокие камни мостовой блестели, одни отливали синим, другие тускло-красным, иные – рыжеватым. На сей раз он забыл считать шаги от аптеки до Рижского замка – голова была занята иным.

Он сочинял, что сказать хозяину «Иерусалима». Идея была, весьма неплохая идея, но недоставало сведений. У кого получить сведения – он пока не знал. Но, подходя к Южным воротам, он уже примерно представлял себе свой завтрашний трудовой день.

В декабре 1797 года покойный император Павел окончательно решил предоставить убежище в Митаве брату казненного французского короля, которого уже называли Людовиком Восемнадцатым. В марте следующего, 1798, года король прибыл в Митаву с двумя племянниками своими, герцогами Беррийским и Ангулемским, сыновьями его младшего брата, графа д’Артуа. Позднее приехала королева Мария-Жозефина-Луиза Савойская – как и король, со свитой. Последней, в июле, явилась Мария-Луиза-Шарлотта Французская – та, кого называли «тампльской сиротой». Лишь она уцелела из всех детей покойного Людовика Шестнадцатого. 10 июля она обвенчалась со своим кузеном – герцогом Ангулемским.

В Митаве образовался маленький королевский двор. Туда съезжались знатные эмигранты, чтобы, объединившись, дождаться лучших времен. Но длилось это всего два года – Павел Петрович, вдруг проникшись уважением к узурпатору-корсиканцу, решил жить мирно с нынешним властелином Франции и вздумал выставить королевское семейство из пределов России. Людовик Восемнадцатый с близкими поселился в Варшаве, аристократы разбрелись кто куда.

Они-то и были нужны Маликульмульку – точнее, не они сами, а их знатные имена. В переписке между Санкт-Петербургом и Рижским замком эти люди непременно упоминались. Больше проку было бы от переписки Санкт-Петербурга с курляндским губернатором Ламсдорфом, но, поди, ее раздобудь. А канцелярский архив был в полном распоряжении Маликульмулька.

К обеду у него уже был готов списочек знатных имен – оставалось только его заучить. Герцог де Берри, граф де Сен-При, виконт д’Агу, кардинал де Монморанси, граф д’Аварей – имена были роскошные.

Графини де Гаше среди них, понятное дело, не оказалось. Была герцогиня де Гише – но вряд ли эта дама стала бы раскатывать по Риге в наемном экипаже с молодым Дивовым.

Затем Маликульмульк стал выяснять, как добраться до «Иерусалима». Летом он не вздумал бы задавать таких вопросов, он любил ходить пешком. А осенью шлепать под дождем – сомнительное удовольствие. Ему посоветовали перейти через мост, а на том берегу взять извозчика. Почему-то извозчики неохотно ездили через Двину. Маликульмульк даже обрадовался – наконец-то он сможет измерить ширину реки шагами.

На следующий день он насчитал по мосту девятьсот шестьдесят два шага, но часть моста лежала на песчаной мели, которую он, разумеется, заметил слишком поздно – не сразу понял, отчего бревна под ногами перестали колыхаться. Мель была искусственного происхождения, ее много лет назад насыпал полковник Вейсман на самом конце Газенхольма, а народ прозвал ее носом Вейсмана.

Настроение у Маликульмулька было бодрое. Все ипостаси, которые составляли в этом году и в этом городе его личность, находились в приподнятом состоянии духа. Косолапый Жанно предвидел вкусную еду. Маликульмульк – увлекательное наблюдение за причудами и страстями человеческими. Проснувшийся после долгой спячки господин Крылов заранее радовался Большой Игре.

Искомое заведение «Иерусалим» располагалось примерно в полутора верстах от моста, в Торенсберге. Сперва это была простая корчма, и даже не на Митавской дороге, а чуть в стороне, на берегу рукотворного Мариинского пруда. Потом вокруг корчмы зародился целый мир.

Некий купец Торсен построил по соседству на холме дачу и разбил на берегу искусственного пруда небольшой парк. Этот парк семь лет назад арендовал у него рижский бюргер Расмус Менде, уговорившись платить восемь талеров в год. Сделал он это, сообразив, что рижане повадились ездить в «Иерусалим». Место не так чтоб удаленное от крепости, но тихое, и природа являет прелестные картины. Отчего бы не предложить господам увеселительный парк с качелями, где зимой будет также расчищено место на пруду для конькобежцев? И не только место, им можно выдавать за малую плату кресла на полозьях для милых дам. Даже название придумал красивое – Алтона.

Обнаружив на пруду такие новости, хозяин «Иерусалима» схватился за голову: а я-то куда гляжу? И перестроил свою корчму так, что она стала почти рестораном, нанял лучших поваров, пристроил гостиницу на случай, если загулявшим посетителям будет не с руки возвращаться домой.

Маликульмульк взял извозчика и поехал в этот земной рай. Он пересек прибрежный поселок, затем городской луг, утыканный еще не почерневшими круглыми сенными копнами; экипаж обогнал две телеги, что везли мешки с зерном на водяную мельницу, поставленную на самом краю Мариинского пруда, который для того и был выкопан, чтобы собрать воду из окрестных болот и речек. И землевладельцам хорошо – такие угодья осушены, и городу, владеющему мельницей, чье колесо вращает эта вода.

С погодой повезло, вечер был приятный, почти теплый, дождь прошел утром и возвращаться, кажется, не собирался. Миновав мельницу, извозчик остановился у подножия холма, на который вела каменная лестница. Там, наверху, среди лип и кленов, и стоял знаменитый «Иерусалим», после перестроек мало похожий на обычную лифляндскую корчму. Длинное приземистое здание, где под одной крышей были и обеденный зал, и конюшня, и сеновал, и каретник. Все службы «Иерусалима» находились на склоне холма, обращенном к пруду.

Извозчик доставил увесистого гостя прямо к выметенным ступеням, чтобы тот не пачкал подошвы начищенных сапог. Сам проехал подальше и остался у коновязи покормить и напоить лошадь.

Внутри было две компании – одна мужская, другая с дамами, но благопристойная. И еще два господина в углу играли в шахматы. Маликульмульк расстегнул зеленый редингот и сел за небольшой стол в эркере, откуда мог видеть мельницу и суету вокруг нее. Тут же подбежал кельнер с неизбежной крахмальной салфеткой, перекинутой через руку.

– Позови мне, братец, хозяина, – сказал Маликульмульк по-русски, уверенный, что его поймут.

И точно – явился хозяин, несколько встревоженный: мало ли какое упущение обнаружил хорошо одетый гость?

– Я начальник канцелярии господина генерал-губернатора, моя фамилия Крылов, – представился Маликульмульк уже по-немецки. – Прибыл к вам по приватному делу. Садитесь, пожалуйста. – Свою речь он составил заранее и даже посмотрел некоторые слова в лексиконе. – Знаете ли вы о событиях, имевших место в Митаве зимой сего года?

– Про это знают все. Угодно господину заказать угощение?

– Немного погодя. Слушайте меня. Когда несчастный французский король, изгнанный покойным нашим императором, отправился из Митавы в Варшаву едва ли не пешком, часть его свиты последовала за ним, другая часть осталась здесь. Некоторые из этих господ полагали переждать неприятности в Риге. Иные уехали в Санкт-Петербург, где у них были родственники – как граф де Сен-При, виконт д’Агу, кардинал де Монморанси, граф д’Аварей.

Куда подевались эти господа на самом деле – Маликульмульк понятия не имел.

– О, да, да, – согласился хозяин «Иерусалима». – Я знаю этих господ! Они приезжали ко мне отведать жаркого из косули и бутерброд с вальдшнеповой кишкой. Коли господину угодно, велю подать, но сперва хочу предложить вестфальскую ветчину, паштет и заливное из поросенка…

– Какой бутерброд? – заинтересовался Косолапый Жанно.

– Бутерброд с содержимым кишки вальдшнепа. Господин, должно быть, в Риге недавно, господин не знает, что это самый знатный деликатес!

Косолапый Жанно поесть любил, более того – обожал. Он сам себя считал гурманом – знал толк в пирожках, гусе с груздями, жареной свинине, устрицы также иногда соблазняли его желудок, и он уничтожал их не менее восьмидесяти, но никак не более ста, запивая английским портером. Но на кишечное содержимое его гурманство не распространялось, и он энергично помотал головой.

Нехитрая политика хозяина была ему понятна: о чем этого господина ни спроси, все сведет к угощению. Значит, следовало начать хотя бы с вестфальской ветчины и паштета.

Когда закуска была сервирована и Косолапый Жанно ее одобрил, Маликульмульк пустился в дальнейшие расспросы.

– Молодой государь добр и благороден, – сказал он и, не давая хозяину приплести к государю какие-нибудь сосиски, быстро продолжал: – Французские эмигранты при нем вздохнули с облегчением и стали отыскивать друг друга. Госпожа княгиня Голицына получила письмо, ее просят о помощи. В Митаве жила француженка, графиня де Гаше. Когда оттуда уехало большинство французских дворян, она тоже куда-то исчезла. Ходили слухи, что она из Курляндии перебралась в Лифляндию. Ее ищет семейство графа де Сен-Пре…

Излагая эту заготовленную историю, Маликульмульк внимательно глядел на хозяина. Тот, будучи приглашен отведать его собственной ветчины, в лице чуть переменился – сдвинул брови. Это, с точки зрения Маликульмулька, означало недоверие.

– И графиня д’Аварей также хотела бы видеть свою давнюю подругу, – сказал он. – Но это дело деликатное. Бедная графиня де Гаше, когда ее благодетели уехали, осталась совершенно без денег. Невозможно знать, в каком положении она будет обнаружена. Поэтому розыск ведется приватно, вы меня понимаете?

– Стало быть, эта дама – графиня? – переспросил хозяин.

– Стало быть, она какое-то время жила у вас?

– Господин говорит правильно – она жила у меня. Я был в недоумении – она платила за свое содержание вовремя, ей подавались лучшие блюда, а меж тем ее горничная… я бы не доверил этой горничной кормить свиней…

– При ней состояла только одна женщина?

– Да, герр Крылов, хотя она могла бы держать двух – и куда более опрятных.

Маликульмульк вспомнил донесение кучера Терентия. Проныр-то Проныр, а наслушался сплетен про веселый дом. Но нужно было убедиться в его ошибке.

– И что же, других женщин возле нее не было? Никто больше о ней не заботился?

– Нет, одна только горничная, которая вела себя совершенно по-свински.

– А бедная графиня де Гаше терпела?

– Да, она терпела.

Маликульмульк удивился – имея деньги, можно нанять кого угодно. Тем более в Риге, которая славится вышколенными девицами, обожающими чистоту. И тут он сообразил, в чем дело.

– Они говорила с горничной по-французски?

– Да, герр Крылов, немецкого языка она не знала.

– Не оставила ли она адреса, по которому ее искать?

– Она уехала очень скоро, была сильно напугана… Господин, наверно, знает, какая у нас случилась беда.

– Я знаю, что у вас умер постоялец… – Маликульмульк помолчал несколько, принимая решение, и сказал наконец: – Верно ли, что он был отравлен?

– Его увезли в анатомический театр. Я не знаю, что там обнаружили.

Но хозяин «Иерусалима» явно и беспардонно лгал. Он прекрасно знал, что Карла фон Бохума отравили. Не мог не знать – все власть имущие в здешних краях ему прекрасно известны, и он отлично представляет себе, к кому послать записочку, чтобы получить внятный ответ. А если неизвестны – какой же он тогда содержатель ресторана?

– Очевидно, не только графиня де Гаше, но и другие постояльцы, узнав про смерть герра Бохума, съехали от вас?

– Да, и это – в такое неудачное время! Осень – ни то ни се! Зимой сюда часто приезжают из Риги, живут по два, – по три дня. Летом тоже, для господ нарочно построена купальня, есть лодки. По ту сторону пруда летние лагеря рижского гарнизона, господа офицеры приезжают и даже приходят пешком, в Алтоне такое веселье! Путешественники останавливаются во множестве! Осень же самое скверное время. Вот поглядите, – он обвел рукой обеденный зал. – Летом помещение в это время полно, зимой тоже редко пустует. Сейчас – одни убытки…

– А меж тем ваша кухня в городе известна. Я доложу о своем визите господину князю, он любитель хорошей кухни, – пообещал Маликульмульк. – Если сюда станет приезжать сам князь Голицын, то и те русские, что живут в крепости и Цитадели, устремятся к вам. У князя сыновья и воспитанница, которым конечно же захочется покататься на коньках.

– Фриц! – радостно воскликнул хозяин. – Неси сюда старое мозельское! Пусть ставят в печь наш славный айнтопф! Господин еще не пробовал такого айнтопфа, в него входят семнадцать – семнадцать! – составных частей! Кто поест моего айнтопфа – два дня не ощутит голода! Я угощаю вас, вы мой новый и почетный гость.

Маликульмульк усмехнулся – о, природа человеческая… Косолапый Жанно мысленно зааплодировал.

К тому времени, как на стол прибыл огромный дымящийся горшок, Маликульмульк уже знал о графине де Гаше немало. Она (к некоторому его удивлению) действительно появилась зимой – после изгнания французов из Митавы. Жила очень тихо, принимала немногих, по вечерам играла в карты в небольшой приличной компании; правда, засиживались заполночь, но не шумели, все было весьма благопристойно. Иногда графиня уезжала на двое суток – говорила, что в крепости у нее есть давняя подруга. Ее партнерами за карточным столом в «Иерусалиме» были Иоганн Мей (по-французски говорил прилично), Леонард Теофраст фон Димшиц (тоже объяснялся с графиней очень бойко и, сам имея кислую физиономию, умел ее насмешить), Эмилия фон Ливен (дама немногим моложе графини, весьма неприятная и скупая особа), молодой красавчик Андреас фон Гомберг (этот говорил по-французски, с точки зрения хозяина, безупречно), а неделю назад в компанию был принят Карл фон Бохум. Судя по всему, его отравил кто-то из господ картежников – более некому. И действительно, накануне он удачно играл и был в выигрыше. Сумма выигрыша неизвестна – а только повара, спустившись поздно вечером в Алтону подышать воздухом на сон грядущий, слышали отчаянную мужскую ругань на немецком языке. Кто-то из игроков проклинал заезжего шулера. Им показалось, что это был Андреас фон Гомберг. На следующий день компания завтракала вместе, после чего разъехалась – и мужчины по сей день не возвращались, хотя некоторые их вещи лежат в комнатах. Эмилия фон Ливен в тот день вообще не появлялась, а вечером отбыла и графиня де Гаше – якобы к подруге.

– То есть все они, уезжая, знали, что мертвый фон Бохум лежит у себя в комнате? Или что он вот-вот примется помирать?

– Откуда мне знать, что они знали!

Маликульмульк задумался. Примерно так и должна вести себя игроцкая шайка, попав в беду. Кому охота объясняться с полицией из-за трупа!

– А часто ли к компании присоединялись новички?

– Случалось, кто-то приезжал из крепости. Летом, разумеется, господа офицеры.

– Были ли среди этих господ русские?

– Был один молодой человек, я его встречал в крепости. Он несомненно русский, но не гарнизонный офицер. Одет он был прекрасно, имел дорогие перстни. Может быть, он и приютил госпожу де Гаше, а не подруга.

– Отчего вы так решили, почтенный хозяин?

– Оттого что они… меж ними было нечто, хотя она гораздо старше его… Он при мне домогался ее благосклонности. Они вместе прогуливались у пруда, вон там, – хозяин показал на темное окно. – Они доходили до самой мельницы, поворачивали, шли через Алтону к дальнему концу пруда, потом обратно…

– И давно ли это было?

– Весной, в начале лета. Не слишком любезный молодой человек, скажу я вам… Он ссорился с господином фон Гомберг и господином фон Димшиц… И собой не был хорош – худ, как щепка. По-немецки говорил куда хуже, чем по-французски. Они с мадам де Гаше только по-французски объяснялись.

Маликульмульк понял – это мог быть Михаил Дивов. Он стал вспоминать все, что наговорили ему сперва госпожа Дивова, потом Терентий.

Косолапый Жанно меж тем добрался до дна горшка. Обычный человек съел бы половину и запросил пощады – так жирен и сытен был айнтопф, сложное блюдо вроде густой похлебки. А вот Косолапый Жанно считал, что такой горшочек – в самый раз.

Итак, игроки испугались и разбежались. Но долго они без карт не проживут. Они наверняка собрались где-то в Петербуржском предместье, чтобы продолжить свой промысел.

Знают ли они, кто отравил Карла фон Бохума?

Маликульмульк не обольщался относительно рода человеческого. Он допускал, что шайка сговорилась и совместно подсыпала «счастливчику» мышьяк. Среди всех пороков человеческих числится и преступный сговор с целью убийства. Но, насколько он знал игроков, они скорее уж втянут такого счастливчика в новую игру, чтобы, разгадав его приемы, обчистить до последней копейки. Даже если он шулер высокого полета, компания сперва испробует все мирные средства – вплоть до предложения о сотрудничестве.

Скорее всего, затеял это кто-то один. А статочно – одна. Мышьяк – не мужское дело. Женщин в компании было две, Эмилия фон Ливен и графиня де Гаше. Эмилии не было за столом, где завтракали и имели возможность отравить заезжего шулера. Графиня за тем столом была. Уехала она из «Иерусалима» последней. Был ли тогда еще жив фон Бохум? Когда его на самом деле отравили? Может, не за завтраком, а за обедом?

Все это были умственные упражнения, для Маликульмулька не имеющие практической ценности. От времени убийства совершенно не зависело, в какую сторону подались игроки.

Кто бы мог разгадать эту загадку?

Косолапый Жанно перестарался – айнтопф уложил его наповал. В сон потянуло так, что, кажется, прямо в обеденном зале свернулся бы под столом клубочком.

Наказав разбудить себя пораньше и, подав хороший завтрак, выпроводить из «Иерусалима», Иван Андреевич отправился ночевать в тот самый номер, где жила съехавшая графиня де Гаше.

* * *

Кучер Терентий в такую погоду был предоставлен сам себе. Князь занимался делами, не выходя из замка. Княгиня заперлась в своих апартаментах. Детей выводили погулять на примыкавший к замку бастион Хорна. Он чувствовал бы себя совсем ненужным, кабы не Косолапый Жанно.

Когда это сокровище не явилось ночевать, Терентий сильно забеспокоился. Первая мысль была о беспутной Маврушке. Если б можно было уверенно сказать про Косолапого Жанно, что потешит плоть и преспокойно вернется домой, под теплое крыло Терентия, то и беспокоиться не о чем. Но этот чудак столько времени обходился без баб – теперь он для всякой полымянки легкая добыча! И некому взять его за шиворот, отвести в сторонку и сказать: «Делай, как я говорю!»

Видимо, все то, что наговорил Терентий о Маврушке, оказалось недостаточным. Нужно было набрать новых пакостей и отвадить простофилю от хитрой девки. Пусть бы его княгиня на своей приживалке женила – все лучше, чем подобрать такую бесстыжую тварь!

На следующий день Терентий проведал, что Косолапый Жанно прибыл рано утром на извозчике с очень довольной физиономией. (А как ей не быть довольной после сытного завтрака в «Иерусалиме»? Предвкушая, какая счастливая жизнь начнется, если в число завсегдатаев войдет лифляндский генерал-губернатор, хозяин накормил господина начальника канцелярии всем лучшим, что держал в погребе и на леднике.)

Терентий явился к княжьему дворецкому, держась за живот, и доложил, что съел какую-то дрянь. При этом сквасил рожу – от одного созерцания такой рожи во рту кисло становится. Его погнали лечиться травами. Он действительно взял у конюха Семена пучок сушеных веточек – а потом исчез.

Под замком были понарыты ходы. Один такой лаз открывался в конюшне, его все хотели засыпать, да никак не могли собраться. Лаз выводил в конурку, откуда можно было выйти в галерею, опоясывавшую Южный двор. А в Южном дворе к воротам ведет целый туннель в четыре сажени. Если забежать в этот туннель да в известном месте прижаться к стенке – то, когда ворота откроются, впуская телегу, экипаж или всадника, можно легко выскочить наружу. Повернув налево и обойдя Свинцовую башню, окажешься в том месте, где Замковая улица выходит на замковую площадь. И ты уже вольный казак!

Пока Терентий быстрым шагом приближался к Петербуржскому предместью, в голове у него расцветали буйные и великолепные прожекты. Он представлял себе, как избавит Косолапого Жанно от скверной бабы Маврушки – так на нее гаркнет, что баба навеки заикой останется. Затем он представлял себе, как будет руководить Косолапым Жанно, давать ему хорошие советы, чтобы в канцелярии трудился на совесть и заводил полезные знакомства. До сих пор, как Терентию было известно, его протеже на новом месте еще не освоился и на каждом шагу нуждался в помощи старых канцеляристов. Где бумаги – там и деньги, так что нужно научить чудака брать деньги, когда их предлагают. Даже то, чтобы положить нужную бумагу сверху на стопку тех, которые приносят князю, или же, наоборот, в самый низ, чтобы князь подписал, почти не глядя, тоже ведь денег стоит!

От этих замыслов он перешел к иным. Косолапого Жанно непременно надо женить, и найти ему невесту из хорошей семьи, с приданым, но лучше всего – смиренную сироту. В мыслях Терентий эту невесту нашел, сосватал, отправил пару под венец, а потом, поскольку они, зажив своим домком, без его, Терентия, советов и присмотра не обойдутся, он внушил Косолапому Жанно мысль выкупить себя у князя Голицына. Князь даже мог бы подарить кучера тому, кого зовет «послушай-ка, братец!», а потом можно сподвигнуть женатого недоросля дать своему главному советчику и покровителю вольную. И тогда уж вся крыловская семья станет собственностью Терентия, он будет карать и миловать, заведовать всем хозяйством и давать Косолапому Жанно деньги на игру в количестве не более трех рублей (эту склонность подопечного он отлично знал).