Текст книги "Забытые Сказания. Том 1"

Древний Идол

Крохотная дрожащая фигурка принадлежала ребенку. Кутаясь в меховую курточку, он испуганно озирался вокруг. Окруженный целой толпой соплеменников, он нервничал еще больше…

– То есть как – исчез? – переспросил его высокий мужчина, отмеченный пером Воина.

– Исчез… – шмыгнул носом перепуганный мальчишка. На вид ему нельзя было дать и десяти, но в деревне его все любили и знали как отменного следопыта. Поэтому с легкостью отпустили мальчугана в проводники чужеземца, приехавшего в эти края ради поиска каменного Идола.

Этот древний Идол, вырубленный из цельного камня столб, образовывающий фигуру бога-воина, был для этих людей священным. Его называли СаќТывкани, и приходили к нему, чтобы справлять праздники и принести жертвоприношения. Ему поклонялись, и верили, что он помогает им.

И не было в верованиях этого племени предостережений на счет того, показывать ли чужестранцам Идола или нет. Более того, уже не раз к ним приезжали люди со всего света – лишь бы прикоснуться к могучему и непобедимому СаќТывкани, и возложить у его ног свои дары.

Во времена праздников Идола обливали медом и винами, ублажая божество скромными земными дарами, и просили благословления и защиты. У его ног сочетались браком, рядом рожали детей, чтобы те росли сильными и крепкими…

Никогда еще не было случаев, чтобы кто-то исчезал в окрестностях Древнего Идола. А теперь…

Племя волновалось, гудело, перешептывались люди, выдвигая предположения.

– Мальчик мой, ну как он мог исчезнуть? – спросил все тот же воин.

– Исчез и все! Ни следов, ни капли крови не оставил! – в отчаянии закричал мальчик, и едкие слезы брызнули из его серо-голубых глаз. – Был он, и нету! Я сам могу показать! Идем со мной, Анучар, я покажу тебе! Снега не было, следы еще не замело! Сам увидишь!

Воин осмотрел соплеменников, и громко объявил:

– Я пойду с мальчиком и посмотрю куда ведут следы! Я узнаю что случилось с чужестранцем!

Толпа загудела, согласная с ним. Анучар слыл сильным воином, не раз сталкивавшимся с Хозяином Снега – белым медведем. И из всех стычек он выходил победителем, а богатые шкуры Белого теперь украшали его жилище.

Мужчина взял свое копье, длинный кинжал, и небольшую сумку с едой и водой на несколько дней. Его с детства приучили брать запас еды, ведь никто никогда не мог быть уверен насколько затянется охота…

– Идем, Кинчар. – сказал воин мальчику, все еще дрожавшему и с трудом удерживающему горькие слезы.

Ребенок дрогнул, услышав свое имя, и тут же бросился к тропе, ведущей к СаќТывкани. До Идола было всего полдня пути по снегу, и мальчик хотел добраться как можно быстрее. Мужчине, сопровождающем его, пришлось несколько раз осаживать мальчика, чтобы они не израсходовали силы. Ведь кто знает что их ждет там – у Идола?

Кроме того, Анучар следил за цепочкой следов, ведущих вдаль: одна из них принадлежала чужестранцу, чуть прихрамывающему на правую ногу, две других – мальчику-проводнику Кинчару: одна вела к Идолу, другая – к селению. Причем вторая говорила о том, что мальчик бежал большую часть пути.

Мужчина посмотрел на ребенка и с сожалением подумал, что тот, должно быть, не только сильно напуган, но и смертельно устал.

Но Анучар не стал ничего говорить по этому поводу, и они шли дальше в тишине. Однако чем ближе становился Идол, тем боязливее вел себя мальчик.

– Мы тут чуть дальше развели костер на ночлег… – мальчик ускорил шаг и они вскоре подошли к остаткам костра. Анучар внимательно изучал следы вокруг этого крохотного лагеря.

– Что было дальше? – угрюмо спросил он, внимательно посмотрев на паренька.

Кинчар, дрогнув, съежился, его лицо искривилось, словно его терзала сильная боль.

– Потом… – дрожащим голосом проговорил он. – Мы пошли дальше… Мы вышли к СаќТывкани…

Анучар устремился по следам, мальчик неохотно следовал за ним, стараясь не дать волю слезам.

Мужчина увидел, как обрываются следы чужеземца, и в удивлении застыл на месте. Идол был всего в двух десятках шагов от этого места, где обрывались следы. Анучар осмотрелся, и не смог понять как так смог чужеземец прыгнуть прочь от мальчика… Над этим местом не было дерева, за низкую ветвь которого тот мог бы подтянуться, а вокруг не было ни единого следа прыжка. Словно чужестранец просто растворился в воздухе.

– Я шел чуть впереди… – дрожа, проговорил Кинчар, указывая на следы, где не было видно ни капли крови, ни следов какого бы то ни было насильственного воздействия на пришельца. – Всего в паре шагов… Потом я перестал слышать шаги чужестранца… И обернулся. Его не было! Он исчез!

Анучар хотел что-то сказать, оборачиваясь к мальчику, и успел увидеть смертельный ужас на лице ребенка, прежде чем для воина наступила тьма…

* * *

Он до боли стискивал мать в объятиях, рыдая и крича что-то неразборчивое, сумбурное, безумное…

Кинчар не помнил, как он бежал от Идола до деревни, но отчетливо знал, что, увидев мать, бросился к ней, прося о помощи. И она пыталась успокоить свое дитя, поглаживая по внезапно поседевшей голове.

Когда ребенок немного успокоился, женщина уложила его на кровать из теплых шкур, добытых на охоте. Суровая женщина была растеряна произошедшим, и никак не понимала что происходит с ее сыном.

Провалившийся в забытье, Кинчар бредил, у него поднялась температура. Вызванный немедля лекарь обнаружил у мальчика лихорадку, и оставил матери необходимые для лечения травы и настои.

* * *

Не могла смириться Чара с тем, что случилось с ее сыном Кинчаром. К тому же, пропал ее брат Анучар.

Оставив заботы о сыне своей матери, вернувшейся с ловли рыбы на озере, женщина собрала группу соплеменников – мужчин и женщин, равно обращавшихся с луками, мечами и копьями. И такой группой хорошо вооруженных воинов и охотников, они направились к Идолу, чтобы узнать что происходит в его окрестностях.

Шел отряд медленно и осторожно, словно на охоте, где загоняли свирепого Хозяина Снегов. Но леса вокруг них безмолвствовали.

Когда они, наконец, приблизились к СаќТывкани, они не отыскали ничего, что могло бы указать на причину исчезновения двух людей.

– Разобьем три лагеря по разные стороны от СаќТывкани. – приказала Чара, и люди разбились на три группы, и принялись готовиться к ночевке.

Ночь спустилась на застывших в мрачной тишине людей, словно полог самой Матушки-Смерти. Никто из людей не хотел говорить, ни один из воинов-охотников не лег спать.

Однако ночь прошла тихо и спокойно. Луна светила с ясного темного неба, окруженная мерцанием звезд. Лес вокруг застыл в зимней тишине.

А когда пришло утро, Чара и остальные растерли затекшие мышцы, и вновь принялись осматривать окрестности.

И вот тогда начался кошмар. Сначала недосчитались одного охотника. Потом неожиданно пропал второй. Третья не откликнулась на зов часом позже, а четвертый – чуть погодя.

Чара начала волноваться – враг неизвестен, так жди беды. Если бы следы могли подсказать ей… но нет – каждая цепочка обрывалась внезапно. Не оставляя и намека на нападение или борьбу.

Да и как мог пропасть человек, идущий позади другого?!?

Но это происходило именно так. Люди пропадали один за другим.

Чара с ужасом осмотрела остатки своего отряда – их оставалось всего четверо.

– Мы должны уходить отсюда! – сказала она наконец, признавая свое поражение.

– Здесь орудуют злые духи. – высказался один из охотников-воинов.

– Но нам необходимо уз… – начала было подруга Чары, но ее вдруг покрыло что-то, похожее на дымку от костра, и женщина исчезла, так и не досказав фразы.

Чара не сдержала крика, и шарахнулась назад. Упав на снег, она увидела, как такой же едва заметный дымок окружил сначала одного мужчину, а потом второго, и те исчезли.

Женщина бросилась бежать со всех ног, спотыкаясь на каждом шагу и обезумев от ужаса.

Когда она оказалась в деревне, жители могли разобрать лишь одно слово, повторяемое ею вновь и вновь:

– Исчез! Исчез!!!

На вопросы где весь ее отряд, она кричала в истерике:

– ИСЧЕЗ!!!

* * *

Показалось бледное зимнее солнце, осветив постепенно всего каменного идола, стоявшего посреди небольшой полянки в густом лесу.

Жестокие черты лица, вырубленного в камне, чуть дрогнули, приобрели более объемный вид. Хищническая улыбка появилась на суровом лице, сделав из каменного мужчины-воина настоящего монстра. Потом из камня начал выходить легкий серый дымок, сгущаясь и приобретая вид худощавого мужчины. За его спиной дым образовал хищные перепончатые крылья, которые он сцепил на груди коготками. Крылья теперь стали похожи на странного вида воинский плащ. Совсем, как тот, что был изображен на древнем Идоле.

Серая кожа была похожа на камень, из которого вышло это существо, бездонные серые глаза больше походили на проруби в серой воде…

Он был сыт, и снова имел силы, чтобы нести смерть. Теперь, сидя на ветви какого-то старого дерева, он думал зачем ушел отсюда много столетий назад? Зачем ушел от своего дома, где ему возлагали дары и почести? Что заставило его бродить по миру в облике человека?

Но сейчас это было не важно. Он посмотрел в сторону деревни и мысленно поблагодарил мальчишку за то, что он провел его сюда. И за того мужчину, которого он привел в тот же день…

Эта жертва помогла ему вновь обрести могущество и силу. А пришедшие следом были поглощены ради восстановления Истинной Плоти, его настоящего облика.

И теперь Сак’Тывкани вновь мог сеять страх и ужас на тех, кто посмеет ослушаться его.

Но для начала ему вновь предстоит набрать армию. И он начнет с той самой деревни, которая милостиво угостила его несколькими жертвами…

И да придет Зверь в земли Северные,

И да настанет время Крови и Хаоса…

Невиновная

Молодая женщина, носящая красивое имя Жюстина, работала в этой семье гувернанткой не первый год. Все любили ее за мягкий веселый характер и приятную внешность. Набожная девушка отвергала ухажеров, и истово выполняла свои обязанности гувернантки.

Дети любили ее истории и интересные уроки.

Но однажды все несправедливо отвернулись от девушки…

* * *

Утро выдалось очень жарким, и дети, отправившиеся в сопровождении Жюстины на прогулку, решили пройти до реки и искупаться. Одна из девочек, побоявшаяся за сохранность фамильного медальона из чистого золота и настоящего жемчуга, отдала его Жюстине на сохранение, и та спрятала драгоценность в кармане своего платья.

День затянулся – после купания и уроков на свежем воздухе, все устроили гуляния по лесу. Жюстина старалась не терять детей из виду, но в какое-то мгновение осознала, что не хватает старшей девочки, которой едва исполнилось двенадцать. Девушка отвела детей домой и бросилась обратно в лес на поиски пропавшей. Сколько ни ходила она по местам, где они проходили, она не смогла ни докричаться до девочки, ни найти ее следов.

Когда она вернулась, в доме были полицейские, и отец семьи обнимал ослабевшую от горя жену.

Полицейский начал допрашивать Жюстину, и в итоге пришел к выводу, что опасения хозяев дома вовсе не беспочвенны. Девушку взяли под арест, быстро обыскали ее и нашли забытый всеми медальон.

– Улика! – воскликнул молодой полицейский, обрадовавшись, что его первое дело окажется легким.

– Но я не брала его… – возразила Жюстина. – Девочка сама отдала мне его, перед тем как отправиться купаться…

– Ты утопила мою бедную Жанетт! – послышался стон матери девочки.

– Вовсе нет, я никого не убивала! Девочка купалась с остальными детьми…

– Ты и других хотела… я убью тебя, подлая гадюка! – женщина, оплакивающая свое чадо, вырвалась из рук мужа и бросилась к Жюстине, но один из полицейских успел перехватить ее. Пришлось увести бедную женщину в ее комнату.

Жюстина с болью воспринимала все эти беспочвенные упреки и обвинения. Она уже почти плакала, но все равно рассказала все, как было: был жаркий день, они прошлись до реки и искупались, а потом выбрали поляну для уроков.

Полицейский слушал ее без особого интереса – медальон, найденный в платье задержанной, по его разумению, говорил сам за себя.

После долгого, изнурительного допроса Жюстину отвезли в тюрьму, где она должна была дожидаться суда. А в лес отправили еще одну группу поиска…

Спустя час, нашли труп задушенной Жанетт.

* * *

Дни потянулись для Жюстины долгими и холодными, полными сумрака и боли от произошедшего. Девушка никак не могла взять в толк с чего люди, которым она так верно служила, не верят ей, и считают ее каким-то монстром, сумевшим поднять руку на безобидное дитя…

Девушка молилась Богу, чтобы нашелся настоящий убийца, но молчание было ей ответом.

После скорого суда ее приговорили к смерти через повешение, и она с ужасом осознавала, что не сможет больше увидеть детей, не сможет увидеть их улыбки и услышать их звонкий смех. Они были для нее всем, что она любила и ценила в этом жестоком мире, так несправедливо наказывающим ее за ее любовь.

Жюстина давно перестала считать дни, когда в ее камеру вошел священник.

– Исповедайся, дитя мое. – с спокойным взглядом он встал напротив нее.

Девушка же осталась стоять на ногах какое-то время, изучая его глаза, потом опустила голову, перекрестилась и опустилась на колени.

– Я не делала ничего постыдного, падре. – тихо и кротко сказала Жюстина.

– Исповедайся, и это освободит твою душу от греха. – так же спокойно и немного равнодушно сказал священник.

– Я не крала медальона, и не убивала малышку. На мне нет греха.

– Ты понимаешь, что отвергая мою помощь, ты проклинаешь свою бессмертную душу на вечное обитание в Геенне Огненной?

– Не говорите так, падре. Я не хочу в ад! – глаза Жюстины стали влажными от слез.

– Тогда признайся! Исповедуйся! Очисти душу! – священник затряс перед глазами девушки томиком Священного Писания.

– Но я не убивала Жанетт! Я не отнимала у малышки жизни!

Лицо священника исказилось от негодования и гнева:

– Признайся! Исповедуйся! Или будешь гореть в Аду!

Он мучил ни в чем не повинную девушку больше часа. И в итоге она, почти потеряв сознание от перенапряжения, созналась в том, чего не делала. Взяла на душу чужую вину.

А священник ушел из камеры удовлетворенным собой и гордым за то, что направил душу девушки на путь истинный.

* * *

На следующее утро Жюстину вывели из камеры на морозный воздух. Она шла, опустив голову, и молча молилась Богу, чтобы простил ее за слабость проявленную накануне. Она принимала свою судьбу как есть – больше она не могла уже ни бояться, ни ужасаться.

Ее возвели на плаху, накинули на ее шею веревку. Жюстина в последний раз вздохнула, и палач дернул рычаг.

Бог даровал Жюстине легкую смерть – ее хрупкая шея не выдержала рывка, и сломалась.

А вокруг плахи стояли молча люди. И среди них стоял и плакал мальчик, которому вот-вот должно было исполниться четырнадцать. Плакал он потому, что это он должен был висеть на виселице.

Он вспомнил, как все произошло в лесу. Он лишь очень сильно хотел подружиться с миловидной Жанетт. Но она его отвергла. И побежала прочь. А он догонял ее – долго и упорно, словно играя с нею. Но в итоге все-таки повалил ее на траву и стиснул свои руки на ее прекрасной тонкой шее, пока она не перестала дергаться и хрипло кричать.

Это он убил ее. Убил и ни в чем не повинную гувернантку девочки.

Теперь он сгорит в Аду.

Когда люди стали расходиться, мальчик последовал за матерью, но перед его глазами все так же стояла картина повешенной Жюстины…

Две Сестры

– легенда

Мадвория была суровым королевством, порождающим суровых и крепких людей, взращиваемых на лишениях с самых первых дней. Ветры этого королевства внушали трепет во многих людей, но не в жителей, многие столетия привыкавших к этим ветрам. Они знали многое – как на скудной, каменистой земле взрастить корешки, которые особенно вкусными вырастали под осенним дождем. Как остаться в живых под холодными зимними ветрами. Как охотиться на тех, что скрыты крепкой землей.

Высокие горы были в том краю. Скалистые – не каждый путник сможет преодолеть. Но и на таких горах бывали поселения людей – подчас странные и нелепые, слепленные из глины разных пород, отчего эти домики были красивы, хоть и просты. Разноцветная глина позволяла творить настоящие картины. У кого-то дом был просто красным, и лишь двери и окна выделяла окантовка серого цвета. У кого-то стены могли изображать целые фрески. Мастера по глине, Мадворцы были горазды изображать сцены великих охот древности, сюжеты легенд, животных и птиц, деревья и травы.

Многие горные поселения разводили стада мелких, но крепких коз, которые кормили людей, давали им шкуры и шерсть. Быть козопасом в Мадвории – означало, быть таким, как большинство. Это часто обозначало вольную жизнь – вне стен и запретов, много времени на размышления. Козопасы порой бывали умны по меркам Мадвории, ведь вечерами они коротали время у костра, и вполне могли себе позволить беседу с напарником.

Никогда не ходили по одному такие пастухи – горы были мрачны даже под солнцем, скрывая среди скал и камней небольших, но свирепых кошек, шерсть которых блестела таинственным красноватым отблеском. Брума видела хорошо и в потемках, и в яркое солнце, и ночью. И глаза ее сверкали янтарем, наводя ужас и трепет на каждого, кто мог встретиться с этой кошкой.

Но сердца Мадворцев хранили в себе пламя того костра, что в людях зовется мужеством. Бывало и так, что пламя такое разгоралось в сердцах девушек…

Эта легенда как раз о таких.

Это две сестры-близняшки. Ладея и Манон. Обе крепкие, шустрые, веселые, и любознательные девочки, слишком рано потерявшие родителей, и, занявшие их места, тоже став козопасами. Их стадо было невелико – восемнадцать коз, три козла. Но они кормили девочек.

Ладея – повыше, и волосы ее чуть посветлей, так как девочка чаще бывает на склонах гор. Манон – чуть пониже, бледнее, и тоньше сестры. Эта очень любила пещеры, где можно было скрыться и от непогоды, и от взгляда людей.

Эти двое забирались пасти коз туда, где редко бывал кто-то иной – бесстрашные девочки не боялись гор. Они были им, как родные – словно родственники, которых девочки знали всю жизнь.

Вместе Ладея и Манон лучше всех знали горы – даже лучше многих из тех, чьи волосы серебрились, теряя свои цвет и блеск. Единение знаний этих двоих казалось странным и восхитительным.

То были добрые девочки, не желающие никому зла. И потому когда к ним явились Мадворцы, вооруженные до зубов и готовые покорить соседний Мелен, если бы сестры помогли им пробраться сквозь горные тропы, о которых ведали только они… девочки отказались.

Рассвирепел тогда предводитель Мадворцев, захватил обоих в плен, а деревню спалил. Уничтожив все, что было так дорого девочкам, он хотел их заставить служить ему проводниками.

Но они продолжали держаться за то, во что верили. Они не хотели, чтобы кто-то пострадал от того, что они согласились провести через горы вооруженных людей.

Их били, пытали, и девушки… сдались. Они обещали провести предводителя к Мелену теми тропами, которые были известны лишь им. Но предупредили – путь будет опасен.

Три дня, говорили сестры-близняшки, и армия будет на склонах гор Мелена – королевства богатого и процветающего. Шли проводницами, ведя за собою варваров-мародеров, жаждущих крови, и славы, и чужих богатств.

Но… неприятности стали преследовать варваров – то отряд сорвется с узкой тропы, то обвал из камней погребет под себя воинов, то кто-то ступит в расселину, чтобы кость раздробить между камней. И придраться не могли к девочкам – они ведь предупреждали, что путь будет опасен, и что не всегда крупные мужчины смогут пролезть там, где они.

Под конец поднялась песчаная буря, и девочки завели остаток воинтсва варваров в одну из пещер. Не успели мужчины понять, что девочки завели их в ловушку, как пещера обрушилась, погребя под завалом камней и сестер, и тех, кто жаждал напасть на соседей.

Отдали девочки жизни – за тех, кого ни разу не знали, не видели. За идею добра умерли, оставив после себя эту короткую сказку, что рождена на границе Мадвории с Меленом.

Помнить надо об этой отваге, ведь в каждом можно найти эту искру.

Не спасенная

Человек – странное существо. Не ценит свободу, юность и силу, пока не потеряет все это волей судьбы. Иногда боги будто играют странную партию с жизнями некоторых людей – наполняют их существование страданием, испытаниями. Некоторые справляются, некоторые – ломаются. Но даже сломленный человек может помнить что-то и желать.

Она помнила свое имя. Некогда она им очень гордилась.

Элисиана Макаэл.

Она росла в прекрасной семье – любящей и заботливой. С самого детства ее окружали люди, которые приносили в ее жизнь тепло и ласку. Ей этого хватало, и заставляло чувствовать себя нужной и… обычной. Именно это и вызывало в ней стойкое ощущение, что в жизни есть что-то иное.

Она искала ответы в одиночестве – рожденная в отнюдь не бедной семье, она ни дня в своей жизни не проработала на поле, и знала только комфорт родных стен и волю любимых просторов за особняком. Да, она помогала старшим – матери по хозяйству, отцу с бумагами, но, все же, имела достаточно свободного времени. У нее была маленькая лошадка, на которой она смело забиралась к самым крайним скалам. Этот пони был единственным живым существом, знающим куда пропадала маленькая хозяйка иногда.

Эли ценила его компанию: только он – молчаливый и добрый – всегда был рад разделить ее одиночество. Пока она сидела на камнях, размышляя о чем-то, он мирно щипал редкую траву под ногами, и ждал, когда она подзовет его, и они снова поскачут по тропам домой.

Как дети бывают бесстрашными, так и Эли исследовала просторы родного края, совсем не задумываясь о своей безопасности. Любознательность была ее гордостью и пороком – она вызывала восхищение в обществе, но вместе с тем могла и пострадать от него.

Именно бесстрашная любознательность и сгубила ее.

Однажды она случайно подслушала разговор своих родителей с какими-то незнакомцами. Оказалось, что ее хотели выдать за муж по расчету, и Эли вдруг поняла, что ее жизнь отнюдь не принадлежала ей. Она сбежала – прочь из дома, снова оседлав верного пони и ускакав на нем к скалам, где всегда легче шли ее размышления.

Именно в тот день ее мир перевернулся.

Погода тогда стояла холодная, ветренная, и низкие тучи соответствовали настрою девушки. Пони участливо тыкал носом под руку хозяйки, пытаясь поднять ей настроение, а та плакала, мечтая о том, чтобы холодный дождь скрыл ее слезы.

Когда слезы иссякли, она сидела и ловила пальцами ветер, пахнущий солью моря и дикими травами. Дождь так и не сорвался с небес, и просвет в облаках выдал спускающееся в шумное море солнце – медленный диск, погружающийся во мрак вод.

И вдруг – в одно краткое и безумно быстрое мгновение – тень сомкнулась над ней, где-то вдали взвизгнул и замолк ее пони. Эли не успела вскрикнуть, увидев жилистого, странного мужчину с уродливым лицом – он обрушил на нее удар кулака, повергая ее в вязкую тьму.

Элисиана оказалась вдали от дома, лишенная всего, что знала и любила. Этот захватчик унес ее в скалы, где обитало его племя – немногочисленное, страшное и жестокое – гоблиноры. Многие считали их давно канувшими в небытие, но иногда эти создания, все же, встречались. Хитрые, сильные, но поражающие своей жестокостью, они убивали и крали, но прятались в скалах, пещерах и древних руинах.

Девушка оказалась в плену, и с первого же дня заключения она узнала что это такое – жестокий мир, спрятанный порой за красотами природы.

Скрытое в скалах древнее святилище было их домом – маленькие, слепленные из глины хижины прекрасно сливались с камнями. И как раз в такой хижине начался настоящий кошмар для Эли.

Маленькое и вонючее жилище с глинобитным полом имело крошечное окошко в стене – через эту щель нельзя было смотреть ни на солнце, ни на море, шумящее где-то внизу скал. Но оно давало хоть одно мимолетное дуновение свежего соленого ветерка – еле уловимое напоминание некогда прожитых вольных дней.

В первый же день ее швырнули на пол этой хижины и захватчик, приволокший ее в это место, покрыл ее, словно скотину – грубый и сильный, он брал то, что полагал своим. А Эли кричала – кричала так, что вскоре охрипла, потому что он не был последним – вслед за ним ее брали все гоблиноры-самцы этого племени. Боль и обида, бесчестье и слабость… все это стало ее постоянными спутниками.

Сначала она пыталась сопротивляться – брыкалась, кусалась, но гоблиноры били ее, и брали ее тело каждый день, каждую ночь – когда хотели. Все, что ей оставалось – кричать.

Она не могла бежать – ее не оставляли одну даже на долю мгновения. Сначала она искала, пыталась найти выход, не ела, не принимала воду из рук женщин-гоблиноров, исправно носивших ей еду.

Медленно разум ускользал от нее – времени не было, дни сливались воедино, лишь менялись мужчины и степень их грубости с ней – некоторые били ее особенно сильно, после чего она потеряла несколько зубов, и притихла, смирившись.

Она стала жадно восполнять уходящие силы той отвратительной жижей, от которой раньше воротила нос. То, что гоблиноры почитали едой – было жиром, горькими корешками и какой-то травой. Были кости и перья, была склизкая рыба, обугленное мясо и что-то еще. Но она ела, давилась, старалась…

А разум туманился, теряя способность мыслить и понимать. Вскоре Эли стала замечать, что начала получать крохи удовольствия в малых вещах: когда ей удавалось перехватить немного еды из жестких рук женщин-гоблиноров, когда в хижину пробивался хоть один тонкий лучик яркого солнечного света… даже приходящие к ней мужчины причиняли ей меньше боли. Почти все – кроме того единственного, что нашел ее тогда на скалах и кто был первым, чтобы взять ее.

Он был крупнее и злее остальных, и ему нравилось слышать ее крики. Он терзал ее больше всех, изощреннее, и порой Эли хотелось умереть после очередного такого визита. Боль в теле стала постоянным спутником девушки, грязь – неотъемлимой частью ее кожи, вонь – ее запахом.

Но еще одно обстоятельство снова внесло свои коррективы в ее жизнь: ее живот начал расти, и племя стало относиться к ней с большим почтением. Даже мужчины перестали бить ее так, как раньше. Но в самой Эли что-то сломалось.

Разум, затуманенный болью, позором… понимал, что этот ребенок будет чудовищем – таким же, как ее похитители и насильники. Жестоким, кровавым, уродливым… Такого ребенка она не хотела, и от того стала много рыдать – даже не плакать, что бывало после побоев, а по-настоящему громко рыдать. Она не могла смириться с этим, и чем больше думала – тем больше сходила с ума.

Наконец, главарю этой шайки опротивело слышать ее завывания, и он вырезал ей язык, лишь бы заткнуть. После этого Эли несколько недель тихо, беззвучно, плакала.

Когда настало время рожать, гоблиноры пришли в исступление, Эли корчилась от боли, а вокруг все плясали, голосили, словно были готовы порвать и Эли, и плод в ее чреве…

А потом… пришла Она.

Рыжий вихрь из клинков, яркое пламя воинской души – быстрая, беспощадная, смертоносная. Она пришла из ниоткуда, вероятно, случайно набредя на святилище гоблиноров. Изумрудные вспышки глаз девы-воина были прекрасны, но Эли уже понимала – ее не спасти, как бы сильно та ни желала.

И родившийся мерзкий ребенок еще раз подкрепил ее уверенность в этом. Потому она и сделала то, что могла – она уничтожила это чудовище. И себя вместе с ним – последним взглядом благодарная за один единственный день, проведенный на свободе с этой странной молодой женщиной, желавшей помочь.

Прыгнув в объятия ветра, Эли желала этой воительнице доброго пути. Жаль, что не могла ей сказать – хоть и пыталась… Птицей падая вниз, она не молилась – она просто… исчезла в волнах. Растворилась.

Не спасенная, но спасена.