Текст книги "Вика и ее эзотерика"

Вообще, университет – классная школа, где человек действительно раскрывается. Я так думаю. Послушайте, в школе на нас много давят. Подавляют, что ли. Нам говорят, что мы должны закончить обучение, иначе не найдем работу (кто бы подсказал, что половина из нас все равно ее не найдет или найдет, но не по образованию?). Родители. Учителя. Плюс отношения с ребятами со школы, одноклассниками. Школа, особенно в подростковом возрасте – это как естественный отбор, со своими, волчьими законами. Или ты, или тебя. Жесткая школа жизни. Кто-то ведь действительно ломается. Кто-то терпит издевательства отовсюду, в том числе, от своих одноклассников. У нас был военизированный класс, который, скорее, напоминал пьяных солдат на оккупированной территории. Ремень на плече, развязный шаг и абсолютно отвратительное отношение к тем, кто младше или слабее. Да скажем честно, это были обыкновенные гопники в военной форме. И как человеку не сломаться в такой ситуации? В них ведь не было ничего из офицерской чести. Они могли спокойно бить человека вдвоем, втроем. «Школьные годы чудесные»? Да как бы не так. Смехота.

Университет – это уже другое. Здесь всем на тебя все равно. Хочешь – учись. Не хочешь – уходи. Творческая и внутренняя свобода. Студенческие фестивали. Студенческие вечеринки. Смекалка на экзамене, когда ночью гулял, а утром – оно. А ты не знаешь. Ничего, вообще. Интересные люди. Твои, собственные победы. Твоя, собственная ответственность. Универ – это отдельная жизнь.

«Все, Лехтонен, хватит болтать». Сказала я себе. Пора собираться в дорогу.

Какой же он будет, путь к моей, собственной эзотерике…?

Apua.

Записки непутевой дочери. Лист шестой, отрывной.

Поезд в Вальгаллу.

Честно, в детстве я часто ездила на междугородних автобусах – таких у нас много. Проводила некоторое время у родителей Финки. Иногда это было весело (поездки), иногда очень холодно. Так, что порой я вставала после шести часов езды и еле ковыляла на своих кривых ногах. Один раз ехала даже больше десяти часов – это было ужасно. Один раз – лежа, на заднем сиденье, потому что в ночном автобусе нас было всего трое.

«Как ты там, красавица?» Кричал мне водитель. Я аж просыпалась. Смотрела, никого больше нет, ну, значит, красавица – это я. Гран мерси.

«Нормально!». Кричала ему в ответ, ибо мотор ревел как бабушка, когда у нас бардак дома. «Ещё бы джакузи, да мулата покрепче. Душу мою северную отогреть. Можно было бы».

"Можно Машку за ляжку ". Дежурно отвечал водитель и на этом наш великолепный диалог заканчивался. Ну, я же не Машка. И за ляжку меня хватать не надо. Я нервная.

О, а эти влюблённости в автобусах, помните? Вы так мило переглядываетесь, я уже представляю нашу свадьбу, а потом этот мерзавец выходит на следующей же остановке. Ну, не сволочь? А междугородние автобусы-это же совсем другая история. Тут вы 6 часов вместе. Уже все серьёзно. А он выходит на город раньше. А представляете, у него так же? Думает: «Эх, красотка». Ну, ладно, симпатичная. Думает:"Эх, симпатичная. А я выхожу". А я ему мысленно: «Пока, красавчик. Хорошо было нам вместе». Разбежались – разошлись.

Вообще я почему-то всегда влюбляюсь не в тех. Кто-то выходит раньше на остановке. Кто-то едет дальше,а я выхожу в своём городе. А как-то ехала, жутко замёрзла, а тут входит контролер, и как посмотрит. Прям душу отогрел. Я прочитала имя фамилию на бейдже, потом нашла его в социальных сетях, а он мне: «Вы кто?». Представляете?! Кто. Конь в пальто. Иди ты. На вокзал свой.

Ну и завершая тему моих коротких романов, скажу, что была целых 5 минут влюблена в медбрата, ещё в далёкой юности. Ну, гарный был хлопец. Правда. Я ему : «А чего сегодня вечером делаете?». И глазками так, хлоп-хлоп. А он мне: «На живот ложись, штаны спускай». Я думаю, воу воу, так сразу?!" Так этот гарный шарахнул мне витамины так, что я потом сутки на батарее сидела. Рассасывалась. Ну их, медбратов. И любовь их, как шприц острую.

***

А в это свое путешествие я ехала на электричке и тоже долго. 6 часов. Электричка, надо сказать, страшно неудобная. Кресла близко друг к другу, так, что ноги сильно не вытянуть, если кто-то напротив сидит. И прям мечта бабушки, которая всегда ругается, что я сутулюсь. Прямые и жёсткие. Причём если первые два  пассажира, рядом со  мной и напротив, были еще терпимые– женщины бальзаковского возраста, то третий -явно подросток, лет, наверное, 17. Это дитя тик-тока шарахнуло свою сумку на моё место. Ну, я ему: "Сумочку уберите, пожалуйста, молодой человек". А он как бы не слышит. Слушает в наушниках свою лабуду (по-любому там не Scorpions, точно нет). Я ещё раз: "Сумку уберите, товарищ ". Это чудо снимает наушник и говорит:" Мне некуда ставить, пересядьте на другое место". А я такая, захлебываясь от возмущени, торжественно, взмахнув руками: " И это неправильный ответ! Ваше очко улетает в зрительный зал!". Хватаю его сумку, кидаю ему на колени и плюхаюсь на свое место. Вот, понимаешь. Молодёжь пошла. Вообще! А он так смотрит на меня и говорит:" Смотри, как бы твое никуда не улетело". Я лишь высокомерно хмыкаю, втыкаю наушник и наша беседа завершается.

Moi.(Пока)

***

Так, полная тревог, переживаний, что я очень долго буду вне дома и моей огромной семьи, я доехала до нужного города. Ну, по крайней мере, мне так показалось. Все начали выходить, и я вышла, ибо объявление остановки прослушала. Понадеялась на стадный инстинкт и жестко просчиталась.

Город оказался не тем. Вот тогда меня охватила паника. Признаюсь честно: я полный топографический кретин, и даже в своем городе разбираюсь плохо. Папа говорит, что это у нас семейное. Минут десять я в панике металась по вокзалу, пытаясь выяснить, когда следующий транспорт до нужного мне места. Но уже была ночь, и билетов не продавали. Оставалась одна надежда-такси. А их не было. А ехать ещё прилично.

– Здравствуйте, вы такси? – Кинулась я к ближайшей машине у вокзала. Водитель, парень лет 30, придирчиво осмотрел меня и мою сумку. Ну, да. Белую шапку с пумпоном по-любому оценил.

– Такси, такси. – Как-то не очень уверенно ответил он. – Куда ехать-то надо?

– Далековато. – Назвала я город.

– О, это дорого тебе обойдётся. – Парень назвал сумму. Много. Но ночевать на вокзале страшно не хотелось. – Едем?

–Да.

– Деньги вперёд.

– Хорошо. – Шмыгнув носом, я отсчитала несколько купюр и передала водителю. – Только я сейчас поесть куплю, хорошо?

–Давай. – Зевнул парень. – Сумку можешь в машине оставить.

–О, спасибо!. – Закинула я свою поклажу на заднее сиденье и кинулась к ларьку с едой, когда за моей спиной захлопнулась дверь, взревел мотор, а машина умчалась в даль.

Я замерла. Это все произошло мгновенно, будто в кино. Вот, даже проворачиваться было страшно. Ноги просто отнялись, в животе заурчало. Вика, какая же ты, блин, дура. Дура, дура, дура! Идиотина!

Я подняла голову на фонарь, освещавший пустынную привокзальную площадь и сняла шапку, чуть не плача. Мертвая тишина. Только скрипнул снег под ногами. Мои вещи, деньги и телефон остались в сумке. При мне несколько купюр на еду и паспорт, который я положила во внутренний карман пуховика. Все. И незнакомый город, ночной. Больше ничего.

Дура! Я сжала кулаки и, взвизгнув от злости на саму себя, развернулась, а потом поскользнулась и шарахнулась прямо на припорошенный снегом лед. Еще ногами так смешно взмахнула и крякнула, вжух. Бум. И лежу такая, на небо смотрю. А оно красивое, все в звездах. Синее. Вон, уже Рождественский Козел проплыл, со своими оленями. Хоу-хоу-хоу.

Пап! По-моему, у меня проблемы.

Записки непутевой дочери. Лист отрывной, седьмой.

Мотыга и еда – как смысл жизни. Отель «Сердитая шайба».

Вот и лежу я, значит. Чувствую, что голова жутко раскалывается. А встать не рискую. В чем смысл вставать, если опять могу упасть? Как бы скользко. Вот тебе и эзотерика. Зачем вставать если рискуешь снова упасть. Глупая какая-то философия. Так можно всю жизнь пролежать. Тогда это не эзотерика. Это фигня какая-то. Вот.

Лежу я, значит, и слышу шаги. Скрипит кто-то по снегу, идет ко мне. Товарищи, если вы грабить, то у меня осталась только моя совесть. И то, частично. Как может остаться-то, чего никогда не было, ААА-ХА-ХА-ХА. И вот человек тихо подходит ко мне, а я не открываю глаза. Помните, как в памятке про медведя? Если притвориться мертвой, он уйдет. Я так делаю, когда мне не хочется с человеком говорить, а он говорит и говорит. Говорит и говорит. Обычно работает.

«Кажется, живая». Проговорил девушка с набитым ртом. Ест она, что ли? «Медведь, пощупай ее, может, очнется».

Ага, еще чего?! Едва таинственный Медведь склонился надо мной и протянул руку, как я открыла глаза и, что есть силы, укусила его за палец. Издав истошный вопль, молодой человек лет 23-х отскочил в сторону и спрятался за девушкой. Да, ела она. В руках бутерброд. Тоже смешная шапка с пумпоном, правда синяя. Как и куртка. Соломенные волосы выбиваются из-под шапки. И веснушек – тьма темная. Просто по всему лицу, на ушах, чуть ли не на шее. Прям весна. С бутербродом.

– Мать моя карелка. – Перестав жевать, удивленно проговорила девушка. – Ты чего кусаешься-то, чудь?

– А чего он пальцами своими лезет? – Недовольно буркнула я, усаживаясь прямо на лед.

– Медведь, чего пальцАми лезешь своими? – Снова принимаясь за бутерброд, спросила девушка. – Гляди, откусят.

– Да иди ты, Мотыга! – Утер нос парень. На девушку был не похож. Рыжие волосы, рыжая бородка, как у фараона. Черная, легкая шапка. Вот такой медведь. – Хватит есть уже!

– Я молодой, растущий организм. – Подняла вверх указательный палец Мотыга и присела передо мной. – Сколько пальцЕв?

– Да отстань ты. – Отмахнулась я раздраженно. – Где я вообще?

– Здравствуйте. – Хмыкнула девушка. – Это Инкери, детка. Имя-то свое помнишь?

– Ага. – Опустила я голову. Про Инкери слышала. До моего конечного пункта отсюда как до Хельсинки пешком. Жуть. Чего делать-то? – Виктория. Вика.

– А, а я Ирина. Мотыгина. Можно просто – Мотыга. – Улыбнулась девушка. – Да ты не злись, мы смотрим – лежишь. Медведь он тут работает, в ларьке – Махнула она рукой. – Вот. А Медведь потому, что из Медвежьегорска. Банальная логика, но забавно. Аха-ха. Вот. Это самое, смотрим, ты лежишь. Думаем, дай подойдем, может, чем помочь надо?

– Ага, мозги новые купить. – Проворчала я. – У меня сумку украли. Там телефон и деньги. Остались только документы. А средств почти нет.

– А, тут такое часто бывает. – Пожала плечами Мотыга, надкусывая бутерброд. – Считай, нет твоих вещей. Мы поищем, но это практически бесполезно. Телефон позвонить дадим. Денег тоже, немного. Ночевать здесь, на вокзале будешь?

– А есть варианты? – Украдкой взглянула я на Медведя, нервно курившего в сторонке. Вдруг у него обида на меня?

-Есть. – Кивнула Мотыга, наконец-то, покончив с бутербродом и погладив живот. – Эх, аж жить захотелось. Хорошо. Апартаменты не люкс, конечно, но зато бесплатно. Здесь недалеко, возле ламбы.

– Где…? – Подняла я бровь.

– Да ты не слушай ее, она же отбитая, с Петрозаводска. – Рассмеялся Медведь. – Я ее иногда не понимаю. А знаю лет 5. У озера, Вика. У озера.

– «Карельский говор городской, Петрозаводской». – Гордо отчеканила Мотыга и улыбнулась. – Да нормально все. Была бы еда. Пойдем в ларек. У меня там в мастерке телефон, позвонишь и поедем.

– Где телефон…? – Я с трудом поднялась.

– Просто улыбайся. – Поджав губы, ответил Медведь. – Мотыга – как Россия. Умом ее не понять.

***

– Как это понимать, Лехтонен? – Сходу начал напор отец, едва я набрала номер. – Почему я не могу до тебя дозвониться?

– Телефон сел. – Решила соврать я. Ну, если он узнает о моих проблемах, тут же сорвется и примчится в такую даль. Оно мне надо? Я что-нибудь придумаю. Главное, найти где переночевать. А там утро вечера мудренее. Конечно, ехать в незнакомое место с едва знакомыми людьми – авантюра, но выбора у меня просто не было. – Прости, папа. У меня все хорошо, я еще еду. К утру буду.

– Почему у меня ощущение, что ты мне врешь?

– Потому что это просто твои догадки. – Шмыгнула я носом. – Ложись спать, папочка. Люблю тебя.

– Ладно. – Сжалился отец. – Доедешь – сразу позвони. Договорились?

– Да, самый финский отец.

– Пока.

Ну, вот. Как всегда. Я к нему со всем сердцем. А он просто – пока. Вот и строй отношения с родителем. Каким образом?

– Нормально? – Присела на стул напротив меня Мотыга. В теплом ларьке, еще с запахом еды, шавермы и еще чего-то жаренного меня совсем разморило. Я вздохнула. Усталость. Не хотелось даже есть. Просто спать. Лечь в теплую постель и уснуть. А проснуться… Дома где-нибудь. – Есть не хочешь?

– Да что же такое?! Мотыга, хватит есть! – Воскликнул Медведь, взмахнув руками. – Ты разоришь нас! По миру пойдем!

– И так в каждый день. – Покачала головой Ирина. – Еду, что ли жалко, Мишка? Ну тебя. Уйду. Уйду, вот увидишь.

– Куда? – Хмыкнул парень, выпуская нас из ларька. – Заводи машину пока. Уйдет она.

Едва мы вышли из ларька, Ирка нажала на кнопку отключения сигнализации. Послышался сигнал, и я увидела вытянутую, как корабль, синюю машину. Длинную-длинную. Честно, даже не сразу определила марку. Первый раз такую видела. Мотыга открыла дверь откинула сиденье и пропустила меня назад.

– Добро пожаловать на наш корабль. – Приветственно помахала она рукой. – Никогда на такой не ездила?

– Неа. – Покачала я головой. – Хороша, чертовка.

– Но-но. – Подняла вверх указательный палец Мотыга. – «Марк» – это он. Друг и товарищ. Мы на этом японце уже года три катаемся. «Тойота» же. Марк два. Самурай. Машина зверь.

– Хватит трепаться. – Открыв дверь, уселся на водительское сиденье справа Медведь. – Поехали. Завтра рано вставать.

***

Самурай понес нас через город. Колонны, колонны, колонны. Один сплошной мрамор. Мне как-то рассказывали, что много лет назад в Инкери происходили какие-то жуткие вещи и он едва ли не полностью был разрушен. Но мраморные колоны выстояли. И рулит городом непонятно кто. Вроде русские, а вроде финны. Странный городок. Но довольно уютный, маленький. Мой взгляд упал на башню с часами в центре города. Монументально. Проезжая мимо парка, Ирка помахала рукой памятнику Финской девочке. Забавная. И девочка и Ирка. Медведь прибавил звук в приемнике, а там пели что-то про маму. Просили вылечить. Ну, мамы нет. Пусть вылечит хотя бы папа. Хотя в моем случае вряд ли что-то уже поможет. Дура.

Наконец, мы выехали к окраине, к ламбе, как сказала Мотыга. Здесь были сплошь частные домики, Медведь рассказал, что жители тут живут чуть ли не лучше, чем в Инкери и в город почти не ездят. Варятся в своем соку и живут припеваючи. Государство в государстве. Называлась местность Голый остров. Действительно, голый. Вокруг только озеро и поле. Все. И неказистое, заброшенное здание. По-моему, бывший магазин.

– Собственно, вот. – Махнула рукой Мотыга, выпуская меня из машины. – Это и есть наш отель.

– Где? – Закрутила я головой, пытаясь отыскать хоть что-то вроде гостиницы. Пусто. Ночь. Улица, фонарь (нет).

– Да вот. – Повернула мою голову в сторону заброшенного магазина Ирка и взяла за руку. – Пошли. Вот оно. Наш отель «Сердитая шайба».

– Удивительно. – Уныло протянула я, едва поспевая за девушкой и Медведем. – А почему шайба и сердитая?

– Вот поэтому. – Не успела я опомниться, как открытая Мотыгой дверь шарахнула меня по носу, отбросив на снег. Больно. И я снова лежу. На звезды смотрю. Что, в Инкери можно только лежать?

– Мотыга, ты – чудь. – Помогая мне подняться, проворчал Медведь. – Предупреждать надо человека.

– Ничего. – Хохотнула Мотыга. – Десять раз по носу получит, будет осторожнее.

Мы вошли в помещение с жутко низким потолком. Пусто. Лишь местами прогнившие, деревянные полы. Голые, деревянные стены. Медведь объяснил, что раньше здесь был ремонт стиральных машин. Но после печально известных событий хозяин куда-то исчез и здание пришло в запустение. Однако затем группа инициативных ребят придумала использовать помещение в качестве приюта для тех, к кому Инкери оказался не слишком добр. На цокольном этаже здания, где раньше ремонтировали стиральные машины, установили несколько кроватей и принесли электрические плитки, хотя еду чаще готовили на улице. Пока позволяла погода. Лишь двери, механизм которых со временем состарился и пришел в негодность, перестали поддаваться дрессировке и открывались-закрывались со скоростью летящей шайбы. Так бывший магазин ремонта стиральных машин стал отелем «Сердитая шайба».

-Вот. Так что, с дверьми тут аккуратнее. – Предупредила Мотыга, включая свет. Длинный, узкий коридор и кровати по бокам. В самом конце коридора еще две двери, слева и справа. Кухня и душевая – туалетная. Комнаты отдыха в «Сердитой шайбе» не предполагалось. – Твоя кровать – в самом конце коридора, прости, верхняя полка. Зато приставать никто не будет.

Стараясь не шаркать ботами (есть такая дурацкая привычка), я сняла шапку и тихо прошла к своей кровати. Мотыга устроилась напротив, со скрипом взобравшись на свою полку. Я укрылась одеялом и вздохнула. Как круто поменялась жизни. А еще утром была в своей теплой постели. А теперь в «Сердитой шайбе». Без денег. Без связи. В окружении абсолютно незнакомых людей. Катастрофа.

– Да ладно, не вздыхай. – Улыбнулась в темноте Ирина. – Все наладится, мать. Медведь сказал завтра попробует найти твои вещи. Телефон я тебе дам. Можешь завтра на мою работу съездить, посмотреть. Зато какие приключения, а? Знаешь, иногда в жизни случаются вещи гораздо страшнее, чем сворованная сумка, пусть и с деньгами. Иногда так намывает, что тряпкой не высушишь.

-Твои бы слова, да кому-нибудь в уши. – Глядя в потолок, ответила я. – Мотыга?

– Чего?

– А ты реально карелка?

– О, у меня там смесей на несколько стад бульдогов и носорогов. – Посветила фонариком на телефоне себе в лицо Мотыга. – Бу. Отец чистый карел, аж с Паданов, представляешь, с самых. Мама – наполовину ингерманландская финка, наполовину карелка. А на финском не говорит. Хотя мама у нее чистая ингерманландка. Но тоже не знает языка. Бабка, то есть, моя.

– А есть большая разница между финским и карельским? – Приподнялась я.

– Тии, конечно! – Воодушевилась Ирка. – Так посмотришь, вроде похожи. – Зашептала она. – Но начинаешь разбираться – большая разница. Ну, и вот. Тем более, и у ингров там какой-то свой диалект, черт ногу сломит. Вот. Получается, что мама карело – финка, причем прям с исторической Ингрии, но всю жизнь говорит на карельском и вообще ингрой себя не считает. А папа еще и патриот. Ну, знаешь, типа: «Карелия для карел». – Скорчила гримасу Ирка, потрясла кулаком и засмеялась. И я засмеялась. Смешная она, Мотыга. Ирка Мотыгина.

– Класс. – Окончательно проснулась я. – А как так вышло, что карел – и Мотыгин?

– Не, Мотыгина – это мамина фамилия. – Объяснила Ирка, немного погрустнев. – Отец с нами не живет, давно уже. Разные они, с мамуляйнен. Так, иногда общаемся. А Мотыгиной бабка стала, еще прям в очень далекой молодости. Там у нее была какая-то история, она не рассказывала в подробностях, что пришлось чуть ли не имя с фамилией менять. Не жаловали раньше ингров, знаешь, наверное.

– Ничего себе. – Присвистнула я. – Истории у тебя, Мотыгина. Ну, царствие небесное. Бабке Мотыгиной.

– Ты чего?! – Воскликнула Ирка, удивленно округлив глаза и, с цоканьем постучав себе по голове. – Живая бабка, она еще нас с тобой переживет. Это ж, фронтовая разведка. – Гордо подняла она указательный палец. – Бабка боевая. А в молодости вообще огонь девка была. Рыжая. Ух. Ну, ты о себе расскажи, Ви. Семья, наверное, большая?

– О да. – Рассмеялась я. – Сестра, я, отец, названная мать, названный дед, бабушка две тетки и друг с подругой.

– Названные – это как? – Не поняла Ирка. И лицом стала похожа на бурундука. Лапочка.

– Короче. – Присела я. -Мамы у меня нет, ну, я ее с восьми лет не видела. Воспитывала мамина подруга и ее отец. Поэтому названные. Отец и бабушка не совсем русские. Тетя Янни и ее отец – чистые финны.

– О, а мама куда делась?

– Не знаю. – Пожала я плечами. -Не интересовалась особо, некогда было. Знаю только, что она внешностью финка чистая. А отец – Тракторист.

– В смысле?! – Округлила глаза Ирка, доставая из-под подушки шоколадный батончик и протягивая мне. Вини-Пух Мотыгин.

– Ну, мать его так называла. – Надкусывая сладость, объяснила я. Кайф. – Я ее и не искала никогда. Не интересно было.

– А представляешь, она здесь?

– Здесь? – Спросила я с набитым ртом, кивнув вниз.

– Ага, в «Шайбе», на нижней полке спит. – Хмыкнула Ирка. – Да в Инкери. Давай, поищем.

– Нет, не надо. – Твердо отказалась я. – Мотыга, а как ты в Инкери оказалась?

– Сбежала, как? – Развела руками Ирка. – Мы с матерью жутко упрямые, а когда она начинает на карельском ругаться, я ее совсем не понимаю. Говорю: «Ой, как хорошо, что я тебя не понимаю». Не тот уровень языка. – Хохотнула девушка. – Если серьезно, мамуляйнен сложная. Вот, действительно сложная. Она все очень близко к сердцу воспринимает. Педант. Добрая очень. Но с ней трудно, мать. С бабкой и то проще. Ну, я не выдержала и уехала. Решила, что пока так будет лучше. Вернусь, конечно. Я же ее люблю. Она лучшая. Но не в ближайшее время. Ладно. – Погасила Ирка телефон. – Давай спать, мать.

Я закрыла глаза и отвернулась. Как удивительно складываются судьбы. Кто-то вынужден менять имя и фамилию. Кто-то уезжает от родителей, потому, что тяжело жить вместе. Кто-то не сходится характерами. А я переживаю из-за потерянной сумки. Права ведь, Ирка. Иногда так намывает, что…

Не высушишь.

***

Записки непутевой дочери. Лист отрывной, восьмой.

Кафе «Кошки», которые не кошки и официант – властитель мира.

Сбежавшая из дома Мотыга работала официантом. Причем работала в детском кафе под называнием «Кошки». Думаете, все так просто? Нет. Кошки, оно же Koski, с карельского переводится как водопад. Или порог. Так что, детский центр к пушистым зверям никакого отношения не имел. Вот туда мы и отправились с самого утра, ну, я и решила новой подруге помочь. А потом посмотреть, понравится или нет. Выбора у меня не было. Возвращаться домой без денег – невозможно. Просить у Мотыги и Медведя не хотелось. Признаться честно, я никогда не работала. У меня была неплохая стипендия. Я же и ехала работать, переводчиком с финского. Но, как оказалось, не судьба. По крайней мере, пока. Так, на неделю я оказалось в «Кошки».

И вот, первый день, я получила свою рабочую форму. В «Кошки» она была желтая – желтая футболка и самый обычный фартук. Мотыга сказала, что я похожа на детскую неожиданность, а я назвала ее бананом. Кто из нас выиграл – решайте сами. В «Кошки» было три зоны, и все достаточно большие, причем третья – внизу. Эскалатор? Нет. Лестница. Самая обычная и довольно большая. Вы бывали в детских игровых центрах? Тогда знаете, что у детей есть такое развлечение – бегать по лестнице вниз-вверх. А там ты, с подносом. Эскалатор? Снова нет. И там они, маленькие дьяволята. Которым нравится бегать против движения эскалатора. Так я начала любить детей (нет).

Чем запомнился мой первый рабочий день? Это был день катастрофа. Во-первых, дети, естественно, не ходят в детские игровые центры сами. Их туда водят родители. Чаще всего – мамы. И тут есть два типа, так называемых, «яжматерей». Нормальные – это которые терпеливо ждут еды для своих чад, несмотря на задержку ( а в огромном центре с огромным количеством народа это нормально). Конечно, трудно сохранять адекватность, когда рядом с тобой сидит голодный ребенок, а то и несколько, и кричит «МА-АА-АА-МА!!! Я ЕСТЬ ХОЧУ!!!». Но они стараются. За это им низкий поклон. Но есть вторая категория. И так, естественно, ты предупреждаешь заранее. Еда будет готовиться долго, придется подождать. Минут сорок. Они согласно кивают головой, а через пять минут закатывают истерику, и говорят, что это самое отвратительное заведение, и в «Кошки» их больше не будет. Ну, мы не расстроимся.

Но хуже «яжматерей» для официантов детских центров только «яжотец». Да, бывают и такие. В мой первый же рабочий день я по ошибке унесла пиццу со стола, где сидели мужчина и его маленькая дочка. Когда они ушли играть, там оставался один кусочек, а отсутствовали эти гости достаточно долго. И вот, по возвращению «яжотец» не обнаружил еду своего ребенка и закатил такой грандиозный скандал, что извиняться пришлось администратору. В итоге пиццу переделали полностью, а гордый папа забрал из нее один кусочек и ушел домой.

Нет, не думайте, что все было исключительно плохо. Мы же знаем. Жизнь – это полоса черного и белого. Было и весело. Работа официанта – удивительна. Тяжела, когда ты приходишь после шестнадцати часов работы и натираешь мазью уставшие колени. А ноги распухают так, что больно ходить. Но это жизнь, во всех ее проявлениях. Я встречала удивительно приветливых людей, с их искренними улыбками. Которые искренне благодарили за мою работу. Как ни крути, добрых людей все равно больше. Да и с Мотыгой не заскучаешь. В одну неделю к нам пришли иностранные спортсменки, на обед, много – много девушек. И вот им что-то понадобилось от Ирки, а она уже ушла. И одна из девушек крикнула ей вслед: «Señora, señora!». Вы бы видели лицо этого карельского чуда! «Я – сеньора!». Кричала Ирка и хохотала. «Отныне прошу называть меня исключительно так!». Однажды гость сказал ей, что она не сильно умная. Ну, Мотыга не обиделась. Сказала: «Я и не говорю, что умная. Я, так. Полу-умная. Я полоумная, АААА-ХАХА-ХА».

Короче, Мотыга – это тот еще кадр. Самым святым для нее, конечно, была еда. Как-то она едва не упала с той самой лестницы, но умудрилась на лету схватить улетающий стейк. Ну, я была в шоке и спрашиваю: «Ирина, блин. А если бы был выбор, что в первую очередь спасать бы стала?! Еду или себя?!». Мотыга была непреклонна: «Еду спасать, еду! Это святое. Вот из-за отношений плачут. А из-за еды кто плакать-то будет? Я буду. Если ее нет». Я как-то проснулась ночью, в «Шайбе», а Ирка во сне рот открыла и такая: «Масло, масло, желтое масло». Чудь.

Заканчивая про работу официантом. Она интересная. Скажу еще раз. И, да, я перестала понимать людей, которые открыто с официантами ругаются. Как можно обижать человека, который выносит вам еду? Ему ничего не стоит, пардон, туда плюнуть, размешать и вынести. И вы, гордые собой это съедите. Ничего не заметив. Официанты тоже бывают разные.

Куда же без поваров? Это тоже особая каста. Иногда они думают, что вместо колпака у них – нимб. Или нет, корона. Вот. Я встречала разных поваров, но в чаще всего у них – синдром собственной исключительности. Повара – это люди нестандартные. Такие, знаете, кухонные вратари, со своим миром и немного не от мира сего. Повар – это особая харизма. И от дружбы с ним, или с ней, чаще всего зависит, как долго ты будешь работать и в каком настроении. Итог – повара классные.

Ну, и, конечно, дети. Они тоже бывают разные. Но какие же они… Искренние. Я не видела улыбок светлее. Эмоций чудеснее. Работа на детских днях рождения стала для меня любимой. От подготовки до самого праздника. Дети радуются любой мелочи. Подарочному колпаку. Красивой салфетке. Так, что хочется их затискать. Один мальчик начал мне рассказывать про свою семью. Ему было, лет пять, наверное. Сказал, что бабушка дома прячет деньги, потому, что папа найдет и пропьет. Поверил же. Рассказал. Ну, я мужественно пожала ему руку и пообещала никому не рассказывать.

Работа официантом – огромная школа жизни. В детском игровом центре – тем более.

***

Если совсем честно, за время работы в «Кошки» не покидала мысль, что, конечно, работа официантом временная. Было немного стыдно выходить утром вытирать столики и смотреть в окно на людей, которые спешат на работу. Мне же казалось, что я стою большего, чем убирать за кем-то посуду. Это вбивалось с детства. Я всегда достаточно неплохо училась и ставила большие цели. А теперь оказалась в чужом городе, почти одна, без денег и на работе, которая мне не особо нравилась. Я не понимала людей, которые получались от нее удовольствие. А такие были, некоторые мои коллеги. Они ни о чем не думали. Их разговоры сводились к тому, чтобы после работы быстро прокутить заработанные деньги. Все. Никаких целей. Никакого жизненного предназначения. Какие-то пираты. Награбить и пропить. Но так ведь… Нельзя…? Или можно? Такая эзотерика? Логика-то в чем? Мне всегда хотелось чего-то большего. Пробовать что-то новое, интересное. Такая философия. А здесь она в чем? Целый день пропахать, а потом все это пропить, и с утра снова, по кругу? И ведь некоторые из коллег были старше меня. И зачем такая эзотерика? А некоторые так всю жизнь живут, представьте? Зачем? Жизнь одна. Все мы смертны. А если не успеть…?

Сделать все, что задумала…?И это ведь действительно страшно. Как там…? «Помни о смерти?». Страшно прожить жизнь просто так. Ничего не добившись. Впустую. Еще страшнее – уйти на пике. Неожиданно. Наверное, глупо думать об этом в 20 лет. Но ведь думается. По сути, человеческий век короток. И, кто знает, что там насчет нас решили наверху, если там действительно кто-то решает. Вдруг, это будет завтра? А вдруг, через 30 лет. Или 10. А я еще даже толком не знаю, чего хочу. И никто не знает, по какому принципу там распределяется, когда кому уходить. Кого-то в 40 забирают. А кого-то в 15, и то раньше. Непонятно. Важна память, которая останется. Больше ничего. Нет в гробу карманов. Важен след в истории. И слово, которое о тебе потом скажут.

И вот с этими мыслями я возвращалась в «Шайбу». Не подумайте, что я жалуюсь. Я просто ною. Если вы жили в неком подобие хостела, то поймете. Атмосфера в «Шайбе» была классной. Куча интересных, необычных людей. Мы душевно проводили время, много болтали. Но это лишь в первое время. Потом это надоело. Любому надоест месяц жить в хостеле, где нет личного пространства. Это жутко давило. Хотелось побыть одной, но в «Шайбе» это было невозможно. Иногда сбегала на пустырь, смотрела на Озеро, огромное, казалось, бездонное. Но и тут меня находила Мотыга. Ирка – экстраверт. Она не может находиться одна. Обязательно нужно с кем-то говорить. Да, мы сдружились. Но личного пространства жутко не хватало. Со временем от этого хотелось выть.

И да, мне было жутко стыдно от того, что я вру. Папе. Да, мы созванивались каждый день, и я каждый день пыталась не проговориться. С одной стороны, что я должна была ему сказать? Что я – дура, которая профукала свои вещи и теперь работаю официантом? Да, ему можно было объяснить, что это не такая плохая работа, и теперь я сама зарабатываю, но он разве для этого меня растил? Получается, что я не оправдываю его надежд. Он столько нервов и денег в меня вложил, а я теперь вот тут. Получается, я плохая дочь? Скорее всего, он подумал бы так. Я не знаю, потому, что мы мыло разговаривали. А я не хочу быть плохой дочерью, ибо отец у меня хороший. Я все исправлю. Не хочется… Терять доверие отца.