Текст книги "Русские писатели и публицисты о русском народе"

Мы только что говорили, что хотя русский крепостной – раб в полном смысле слова, он, однако, с внешней стороны не несет на себе отпечатка рабства. Ни по правам своим, ни в общественном мнении, ни по расовым отличиям он не выделяется из других классов общества; в доме своего господина он разделяет труд человека свободного, в деревне он живет вперемежку с крестьянами свободных общин: всюду он смешивается со свободными подданными империи безо всякого видимого отличия. В России все носит печать рабства – нравы, стремления, просвещение и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде.

…в русском народе есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно ненарушимое, а именно – его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет. Ни один народ мира не понял лучше нас знаменитый текст писания: «несть власти аще не от бога». Установленная власть всегда для нас священна. Как известно, основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме родительского авторитета, применяемого с большей или меньшей суровостью, и только. Всякий государь, каков бы он ни был, для него – батюшка. Мы не говорим, например, я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка. Наша приверженность к семейному укладу такова, что мы с радостью расточаем права отцовства по отношению ко всякому, от кого зависим. Идея законности, идея права для русского народа бессмыслица, о чем свидетельствует беспорядочная и странная смена наследников престола, вслед за царствованием Петра Великого, в особенности же ужасающий эпизод междуцарствия. Очевидно, если бы природе народа свойственно было воспринимать эти идеи, он бы понял, что государь, за которого он проливал кровь, не имел ни малейшего права на престол, а в таком случае ни у первого самозванца, ни у всех остальных не нашлось бы той массы приверженцев, производивших опустошения, ужасавшие даже чужеземные шайки, шедшие вслед за ними. Никакая сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история, который еще теперь составляет всю поэзию нашего существования, который признает лишь право дарованное и отметает всякую мысль о праве естественном; и что бы ни совершилось в слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; скрестив руки на груди – любимая поза чисто русского человека – он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык, ибо – к чему тут обманывать себя самих – ему снова понадобятся владыки, всякий другой порядок он с презрением или гневом отвергнет.

Чем больше размышляешь над влиянием христианства на общество, тем больше убеждаешься, что в общем плане Провидения западная церковь была создана в видах социального развития человечества, что вся ее история лишь логическое последствие вложенного в нее организующего начала.

<…> Задача восточной церкви, по-видимому, была совершенно иная: она должна была поэтому идти иными путями; ее роль состояла в том, чтобы явить силу христианства предоставленного единственно своим силам; она в совершенстве выполняла это высокое призвание. Родившись под дыханием пустыни, перенесенная затем в другую пустыню, где, живя в уединении, созданном для нее окружавшим ее варварством она, естественно, стала аскетической и созерцательной – самое происхождение ее отрезало ей путь к какому бы то ни было честолюбию. И она, надо сознаться, довела покорность до крайности, она всячески стремилась себя ограничить: преклонять колена перед всеми государями, каковы бы они ни были, верные или неверные, православные или схизматики, монголы или сельджуки; когда гнет становился невыносимым, или когда иноземное иго над ней разрешалось, редко умела она прибегнуть к иному средству, помимо того, чтобы заливать слезами церковную паперть, или же, повергнувшись в прах, призывать помощь небесную в тихой молитве. Всё это совершенно верно, но верно и то, что ничего иного она делать и не могла, что она изменила бы своему призванию, если бы попыталась облечься в иную одежду. Разве только в славные дни русского патриаршества она дерзнула быть честолюбивом, и мы знаем, какова была расплата за эту попытку противоестественной гордости.

Как бы то ни было, этой церкви, столь смиренной, столь покорной, столь униженной, наша страна обязана не только самыми прекрасными страницами своей истории но и своим сохранением. Вот урок, который она была призвана явить миру: великий народ, образовавшийся всецело под влиянием религии Христа, поучительное зрелище, которое мы предъявляем на размышление серьезных умов.

Доказательством того, что такими, какие мы есть, создала нас церковь, служит между прочим то обстоятельство, что еще в наши дни самый важный вопрос в нашей стране – это вопрос сектантов, раскольников.

С одной стороны, беспорядочное движение европейского общества к своей неведомой судьбе, в то время, как сама почва на Западе всё колеблется, готовая рухнуть под стопами новаторского гения; с другой – величавая неподвижность нашей родины и совершеннейшее спокойствие ее народов, ясным и спокойным взором наблюдающих страшную бурю, бушующую у ее порога: вот величественное зрелище, представляемое в наши дни двумя половинами человеческого общества, зрелище поучительное и которым нельзя достаточно восхищаться…[57]57
  Вопросы философии. 1986. № 1. С. 121, 126, 127, 131–133, 135–138.


[Закрыть]

Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837)

Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда – при англичанах дурачим Василья Львовича; пред M-me de Staël заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: мальчик! забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Всё это попадает в его журнал и печатается в Европе – это мерзко. Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство.

Письмо к П. А. Вяземскому от 27 мая 1826 г.[58]58
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 10. М., 1965. С. 208.


[Закрыть]

Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светской образованностию или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные.

Ясно, что походам 13 и 14 года, пребыванию наших войск во Франции и в Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего несчастные представители погибли в наших глазах.

<…>

Чины сделались страстию русского народа. Того хотел Петр Великий, того требовало тогдашнее состояние России. В других землях молодой человек кончает круг чтения около 25 лет; у нас он торопится вступить как можно ранее в службу, ибо ему необходимо 30-ти лет быть полковником или коллежским советником. Он входит в свет безо всяких основательных познаний, без всяких положительных правил: всякая мысль для него нова, всякая новость имеет на него влияние. Он не в состоянии ни поверить, ни возражать: он становится слепым приверженцем или жалким повторителем первого товарища, который захочет оказать над ним свое превосходство или сделать из него свое орудие.

О народном воспитании (15 ноября 1826).[59]59
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. М., 1964. С. 42, 43–44.


[Закрыть]

Иностранцы, утверждающие, что в древнем нашем дворянстве не существовало понятия о чести (point d’honneur), очень ошибаются. Сия честь, состоящая в готовности жертвовать всем для поддержания какого-нибудь условного правила, во всем блеске своего безумия видна в древнем нашем местничестве. Бояре шли на опалу и на казнь, подвергая суду царскому свои родословные распри. Юный Феодор, уничтожив сию гордую дворянскую оппозицию, сделал то, на что не решились ни могущий Иоанн III, ни нетерпеливый внук его, ни тайно злобствующий Годунов.

Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. «Государственное правило, – говорит Карамзин, – ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному». <…> Может ли быть пороком в частном человеке то, что почитается добродетелью в целом народе? Предрассудок сей, утвержденный демократическою завистию некоторых философов, служит только к распространению низкого эгоизма. Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?

Отрывки из писем, мысли и замечания (1827).[60]60
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. М., 1964. С. 57–58.


[Закрыть]

– Вы так откровенны и снисходительны, – сказал испанец, – что осмелюсь просить вас разрешить мне одну задачу: я скитался по всему свету, представлялся во всех европейских дворах, везде посещал высшее общество, но нигде не чувствовал себя так связанным, так неловким, как в проклятом вашем аристократическом кругу. Всякий раз, когда я вхожу в залу княгини В. – и вижу эти немые, неподвижные мумии, напоминающие мне египетские кладбища, какой-то холод меня пронимает. Меж ими нет ни одной моральной власти, ни одно имя не натвержено мне славою – перед чем же я робею?

– Перед недоброжелательством, – отвечал русский, – это черта нашего нрава. В народе выражается она насмешливостию, в высшем кругу невниманием и холодностию. Наши дамы к тому же очень поверхностно образованы, и ничто европейское не занимает их мыслей. О мужчинах нечего и говорить. Политика и литература для них не существуют. Остроумие давно в опале как признак легкомыслия.

Гости съезжались на дачу (1830).[61]61
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 6. М., 1950. С. 567.


[Закрыть]

Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободренные таковою слабостию, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдаленные родственники временщика с жадностию пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа. От канцлера до последнего протоколиста всё крало и всё было продажно. Таким образом развратная государыня развратила свое государство.

<…>

Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя тем своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но, лишив его независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный удар просвещению народному. Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей, необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность заниматься важною своею должностию. От сего происходит в нашем народе презрение к попам и равнодушие к отечественной религии; ибо напрасно почитают русских суеверными: может быть, нигде более, как между нашим простым народом, не слышно насмешек на счет всего церковного. Жаль! ибо греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер.

Заметки по русской истории XVIII в. (1831).[62]62
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 8. М., 1964. С. 129, 130.


[Закрыть]

Не могу не заметить, что со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно.

<…>

Вообще несчастие жизни семейственной есть отличительная черта во нравах русского народа. Шлюсь на русские песни: обыкновенное их содержание – или жалобы красавицы, выданной замуж насильно, или упреки молодого мужа постылой жене. Свадебные песни наши унылы, как вой похоронный. Спрашивали однажды у старой крестьянки, по страсти ли вышла она замуж? «По страсти, – отвечала старуха, – я было заупрямилась, да староста грозился меня высечь». – Таковые страсти обыкновенны. Неволя браков давнее зло. Недавно правительство обратило внимание на лета вступающих в супружество: это уже шаг к улучшению.

<…>

Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни единого слова по-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un badaud; никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день… Судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого. Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…

Путешествие из Москвы в Петербург (1834).[63]63
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. М., 1964. С. 269, 287–288, 291.


[Закрыть]

Честь имею тебе заметить, что твой извозчик спрашивал не рейнвейну, а ренского (т. е. всякое белое кисленькое виноградное вино называется ренским), впрочем, твое замечание о просвещении русского народа очень справедливо и делает тебе честь, а мне удовольствие.

Из письма к Н. Н. Пушкиной от 28 апреля 1834 г.[64]64
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 10. М., 1965. С. 478.


[Закрыть]

В самом деле: не смешно ли почитать женщин, которые так часто поражают нас быстротою понятия и тонкостию чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами? Это особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще более просвещены, более читают, более следуют за европейским ходом вещей, нежели мы, гордые Бог ведает почем у.

Table-talk.[65]65
  Там же. Т. 8. С. 92–93.


[Закрыть]

Во всякой другой службе пьянство для офицеров есть преступление; но в России оно достоинство.

Записки бригадира Моро де Бразе (1835).[66]66
  Там же. Т. 8. С. 423.


[Закрыть]

В Амстердаме государь часто беседовал с бургомистром Витсеном <…>. Витсен однажды просил амстердамским жидам позволения селиться в России и заводить там свою торговлю. «Друг мой Витсен, – отвечал государь, – ты знаешь своих жидов, а я знаю русских; твои не уживутся с моими; русский обманет всякого жида».

История Петра. Подготовительные тексты.[67]67
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 9. М., 1965. С. 67.


[Закрыть]

…черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!

Письмо к Н. Н. Пушкиной от 18 мая 1836 г.[68]68
  Там же. Т. 10. М., 1965. С. 583.


[Закрыть]

Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т. п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве. Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу. Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.

Вышло предлинное письмо. Поспорив с вами, я должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко.

Письмо к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г.[69]69
  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 10. М., 1965. С. 740.


[Закрыть]

Михаил Петрович Погодин (1800–1875)

Какие великие свойства русского народа! Какая преданность вере, престолу! Вот главное основание всех великих деяний. Русский крестится, говорит: Господи помилуй! – и идет на смерть. Каких переворотов не было в России! Иноплеменное двухсотлетнее владычество, тираны, самозванцы – и все устояло, как было, опираясь на религию. Покажите, вы, подлые, низкие души, вы, глупые обезьяны, французы в русской коже! Покажите мне историю другого народа, которая бы сравнялась с историею нашего народа, языком которого вы стыдитесь говорить, подлецы! Петр! Петр! Ты все унес с собой!

Запись в дневнике Погодина от 29 января 1821 г.[70]70
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1888. Т. 1. С. 138.


[Закрыть]

Если бы, кажется, об России не было известно ничего, кроме того, что она произвела Петра, Суворова и Ломоносова, и тогда она имела бы право на бессмертие. Ни древняя, ни новая история не представляют им равных.

Запись в дневнике Погодина от 11 декабря 1821 г.[71]71
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1888. Т. 1. С. 139.


[Закрыть]

…преданность к религии, к царскому сану – главное свойство русского народа, которым он отличается в продолжение почти десяти столетий от европейских…[72]72
  Вестник Европы. 1823, март. № 5. С. 11–12.


[Закрыть]

Удивителен русский народ, но удивителен только еще в возможности. В действительности он низок, ужасен и скотен. Что можно из него сделать! Как Петр мог произвести такую реформу.

Запись в дневнике Погодина (1826).[73]73
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1889. Т. 2. С. 17.


[Закрыть]

Европа себе, мы себе <…> Россия есть особливый мир, у ней другая земля, кровь, религия, основания, с ловом – другая история. Мы должны учиться, вот главное, и заботиться о том, чего у нас нет, что у других есть и чего нам не надо. <…> Русский человек имеет такие способности, каких не имеют ни немцы, ни французы, ни англичане.

Письмо к С. П. Шевыреву. Февр. – март 1832 г.[74]74
  Там же. СПб., 1891. Т. 4. С. 9–10.


[Закрыть]

Из нравственных сил, – говорит Погодин, – укажем, прежде всего, на свойство русского народа – его толк и его удаль, которым нет имени во всех языках европейских, его понятливость, живость, терпение, покорность, деятельность в нужных случаях, какое-то счастливое сочетание свойств человека северного и южного. Образование и просвещение принадлежат почти кастам в Европе, хотя открытым для всех, но все<-таки> – кастам, и низшие сословия, с немногими исключениями, отделяются каким-то тупоумием, заметным путешественнику с первого взгляда. А на что не способен русский человек? Представлю несколько примеров, обращу внимание на случаи, кои повторяются ежедневно перед нашими глазами. Взглянем на сиволапого мужика, которого вводят в рекрутское присутствие: он только что взят от сохи, он смотрит на все исподлобья, не может ступить шагу, не задевши; это увалень, настоящий медведь, национальный зверь наш. И ему уже за тридцать, иногда под сорок лет… Но ему забреют лоб, и через год его уже узнать нельзя: он марширует в первом гвардейском взводе и выкидывает ружьем не хуже иного тамбур-мажора, проворен, легок, ловок и даже изящен на своем месте. Этого мало: ему дадут иногда в руки валторну, фагот или флейту, и он полковой музыкант, начнет вскоре играть на них так, что его заслушается проезжая Каталани или Зонтаг. Поставят этого солдата под ядра, он станет и не шелохнется, пошлют на смерть, пойдет и не задумается, вытерпит все, что угодно; в знойную пору наденет овчинный тулуп, а в трескучий мороз пойдет босиком, сухарем пробавится неделю, а форсированными своими маршами не уступит доброй лошади, и Карл XII, Фридрих Великий, Наполеон, судьи непристрастные, отдают ему преимущество перед всеми солдатами в мире, уступают пальму победы. Русский крестьянин сделает себе всё сам, своими руками, топор и долото заменяют ему все машины; а ныне многие фабричные произведения изготовляются в деревенских избах. Посмотрите, какие узоры выводят от руки ребятишки в школе рисования и мещанском отделении архитектурного училища! Как отвечают о физике и химии крестьяне-ученики удельных и земледельческих школ? Какие успехи оказывает всякая сволочь в Московском художественном классе! А сколько бывает изобретений удивительных, кои остаются без последствий за недостатком путей сообщения и гласности. Глубокое познание книг Священного Писания, философские размышления по отношениям богословия к философии принадлежат к нередким явлениям в простом народе. Молодое поколение русских ученых, отправленных заниматься в чужие края при начале нынешнего царствования, заслужило одобрение первоклассных европейских профессоров, которые, удивляясь их быстрым блестящим успехам, предлагают им почетное место в рядах своих. Все это доказательства народных способностей».

Письмо к наследнику-цесаревичу о русской истории.[75]75
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1892. Т. 5. С. 168–169.


[Закрыть]

Немецких учителей <…> нельзя сравнивать с нашими: нужды их несравненно меньше; жить у них гораздо дешевле; учебные пособия и средства все под руками. В самом последнем городишке есть публичная библиотека, есть книжная лавка, есть ученое образованное общество. Кого найдет наш учитель в уездном городе? А на беду и с своими товарищами он не умеет жить в ладу. Не говорю уже о протопопе, об уездном лекаре! <…>

Как хорошо живут <…> немецкие пасторы! В каком довольстве и обилии! Сполна могут они посвятить себя заботам о нравственном и религиозном состоянии своих прихожан.

Год в чужих краях (Запись 11 февраля 1839 г.).[76]76
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1892. Т. 5. С. 223.


[Закрыть]

Наблюдая одного немецкого чиновника, Погодин составил себе понятие о различии между чиновниками – русским и немецким, о достоинствах того и другого, равно как и недостатках, и заключил, что «настоящий чиновник должен соединять в себе обоих. Точность, исправность, добросовестность, трудолюбие – на стороне немцев; ум, сметливость, предприимчивость – на стороне русских. Один может замыслить, а другой исполнить».[77]77
  Там же. С. 302.


[Закрыть]

Песни – это наше сокровище, которым мы должны гордиться пред всеми европейскими народами, история наших чувствований, светлая часть нашей истории, залог национальности, драгоценный памятник и вместе источник народной поэзии, пред которым побледнеют все доселе знаменитые английские, немецкие, французские, итальянские подражания.

(Начало 1841 г.)[78]78
  Там же. Т. 6. С. 199.


[Закрыть]

Основа нашего народа есть словенская, но многие народы европейские подливали нам своей крови; может быть – даже все, если вспомнить, что земля наша была перепутьем для всех обитателей Европы. Может быть, это обстоятельство есть одна из причин нашего преимущества, телесного, нравственного, умственного.

Рецензия М. П. Погодина на книгу М. А. Максимовича «Откуда идет русская земля». 1837 (май 1841 г.)[79]79
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1892. Т. 6. С. 107.


[Закрыть]

При выезде из Владимира Погодин… завел речь с ямщиком о нынешнем времени. По поводу этого разговора Погодин заметил: «Что за здравый смысл у русского народа! Умейте только заговорить с ним его языком. Как хорошо он знает свои нужды и средства удовлетворить им, а больше всего извлекать свои доходы. В любой деревне найдете вы знатоков своего дела – дайте только им возможность показать себя, заставьте их всех поговорить перед собою, и вы получите из их речей такую диссертацию и экспликацию, какой не сочинит вам ни один немецкий или английский управитель; вы выберете себе таких помощников, которые загоняют всех заморских безупречных философов. Но если вы назовете старостой первого встречного мужика, то, разумеется, легко попадете на пьяницу, лентяя или дурака».

<…>

Бедность, нужда, вот что развращает сначала народ и приводит его потом со ступени на ступень к кабаку и пропасти, над коей кружится голова, темнеет в глазах. О, много надо подумать прежде, нежели осудить какого-нибудь мужика-пьяницу или вора-лакея. Татары причинили вековечное зло нашему народному характеру, наложив свое тяжелое иго и приучив к низким хитростям рабства.[80]80
  Там же. С. 164–165, 187.


[Закрыть]

За Белгородом начинаются малороссийские села. «Как я люблю их, – пишет Погодин, – с шоколатными кровлями, что за прелесть эти белые хаты в тени зеленых развесистых деревьев, рассыпанные по склону горы. Видно с первого взгляда, что обитатель их в дружбе с природою, что он любит свой домашний кров и не покидает его без крайней нужды. Совсем не то в Великой России; деревца вы не увидите часто подле избы, и редко сидит дома заботливый хозяин; он спешит с промысла на промысел. У него изба – только ночлег».

<…>

Малоросиянина не беспокоит жадность москаля; он счастлив внутри своей хаты под черемухою. Впрочем, и москаль не родился плутом, а сделан и сделался.[81]81
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1893. Т. 7. С. 3–4, 10.


[Закрыть]

Велик, уж нечего сказать, и наш ямщик! В краткие минуты отдыха я восхищался им. Это чуть ли не первый представитель русского народа в наше время по своей части. Что за дух, что за мысль, что за ум! Нет – у России еще много впереди.

Письмо к П. А. Вяземскому от 15 ноября 1842 г.[82]82
  Письма М. П. Погодина, С. П. Шевырева и М. А. Максимовича к князю П. А. Вяземскому 1825–1874 годов. СПб., 1901. С. 38.


[Закрыть]

Удивительное явление представляет она (Пруссия – Д. С.) в наше время. Чего недостает ей? Правосудие, средства для просвещения, личная свобода, свобода книгопечатания, слишком обширная, а она, недовольная, возмущается и не видит места успокоения!

<…>

Не менее Пруссии ненавидит нас и Германия. Лейпцигские, дрезденские и рейнские газеты… наполнены воплями против России. В них беспрестанно толкуют о страсти нашей к завоеваниям, об отвращении нашем от всякого образования, о безнравственности нашего низшего духовенства, о крестьянском рабстве, о жестокости с солдатами и крепостными людьми.

Из донесения Погодина министру народного просвещения (1842).[83]83
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1893. Т. 7. С. 67–69.


[Закрыть]

Впрочем, программа остается прежняя: благоговение пред Русской историей, воздаяние должной чести Москве, как средоточию России, осуждение безусловного поклонения Западу при должном уважении к его историческому значению, сознание национального достоинства, уверенность в великом предназначении русского народа не только в политическом смысле, но и в человеческом, уверенность в величайших дарах духовных, коими наделен русский человек для подвигов на поприще науки и литературы <…>.

Из Объявления об издании «Москвитянина» в 1846 г.[84]84
  Там же. Т. 8. СПб., 1894. С. 291–292.


[Закрыть]

Погодин отпраздновал день своего Ангела-Хранителя в кругу своих старых друзей, сотрудников «Московского Вестника», и вот что записал в своем дневнике: «<…> пустота разговоров, а могли бы говорить о деле. Русское свойство».[85]85
  Там же. С. 451.


[Закрыть]

Да, у нас есть все свое – прекрасное, высокое, удивительное, чудесное, душевное, сердечное, чего нет нигде, и что уже на Западе устарело или ослабело, замерло. – Я сказал несколько слов выше о русском чтении, о русском пении, о русской живописи, о русском зодчестве: мы имеем и должны иметь свою музыку, свою поэзию, свою философию, потому что мы народ древний, самобытный, своеобразный, потому что Бог дал нам такой язык, какого не имеет никто, потому что Он вел нас по какому-то особому пути, которого мы разобрать еще не можем, потому что у нас была своя особая история.[86]86
  Барсуков. Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1896. Т. 10. С. 212.


[Закрыть]

Наше дворянство не феодального происхождения <…> не может иметь той гордости, какая течет в жилах испанских грандов, английских лордов, французских маркизов и немецких баронов, называющих нас варварами. Оно почтеннее и благороднее всех дворянств европейских в настоящем значении этого слова, ибо приобрело свои отличия службою отечеству.[87]87
  Там же. С. 374.


[Закрыть]

В полтораста лет после Петра мы не убедились, что науки полезны. Какое разительное доказательство нашего варварства.

Запись в дневнике Погодина от 28 сент. 1849 г.[88]88
  Там же. С. 540.


[Закрыть]

Религиозность есть отличительное свойство русского народа, русской истории, русского быта. Я говорю не о народе больших дорог, городов и особенно столиц, не говорю о разных промышленных классах (хотя и они в минуты великие жизни перерождаются, возвышаются и возвращаются к своему первоначальному образу) – я говорю о народе вообще, составляющем большинство населения. Народ проникся религией с самого начала, и это составляло и составляет его силу, отличие, счастие, всё. <…> Религиозность, благочестие дышат на всякой странице нашей истории, кто не видит, не чует его, тот не понимает Русской истории, и русского народа.[89]89
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1897. Т. 11. С. 176.


[Закрыть]

Ни в каком народе нет такого отвращения от формы, как в русском; ни в какой истории нет такого отсутствия формы, как в русской; и в этом отношении русская история представляет совершенную противоположность с западной: там господствует форма, и ей приносятся всякие жертвы <…> При всяком правиле у русского человека бывает непреодолимое желание уклониться из-под него, а не сообразовываться с ним, и они становятся часто указаниями не того, что делается, а наоборот, чего не делается. С другой стороны, многое происходит в русской истории, большею частию, неожиданно, вопреки всем расчетам и соображениям, действием русского Бога, который и живет в народном сознании: пользу принесет иногда враг, а друг насолит; зимою грянет гром, а летом завернет такая стужа, что надевай шубу.