Текст книги "Русские писатели и публицисты о русском народе"

1 августа 1864 г.

Наше время отличается, между прочим, страшными неурядицами всякого рода. Вот, например, в Петербурге полиция потеряла всякое значение, и всевозможные бесчинства ежедневно и безнаказанно совершаются на глазах у всех. Пьянство дошло до неслыханного безобразия. Нет номера «Полицейских ведомостей», в котором бы не было объявлено о нескольких несчастных и даже смертных случаях от пьянства. А сколько не объявленных! Было несколько случаев смерти от пьянства детей четырнадцати и пятнадцати лет.[169]169
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 2. С. 454.


[Закрыть]

27 августа 1864 г.

Когда россиянин говорит о честности, то это все равно, как бы глухой говорил о музыке.[170]170
  Там же. С. 459.


[Закрыть]

15 октября 1864 г.

Русский человек в настоящий момент не знает ни права, ни закона. Вся мораль его основана на случайном чувстве добродушия, которое, не будучи ни развито, ни утверждено ни на каком сознательном начале, иногда действует, а иногда заглушается другими, более дикими, инстинктами. Единственною уздою его до сих пор был страх. Теперь страх этот снят с его души. Слабость существующей еще над ним правительственной опеки такова, что он опеку эту в грош не ставит. Безнаказанность при полном отсутствии нравственных устоев подстрекает его к подвигам, которые он считает простым молодечеством, а не редко и корысть руководит им… Безнаказанность и «дешевка» – вот где семя этой деморализации, которая свирепствует в нашем народе и превращает его в зверя, несмотря на его прекрасные способности и многие хорошие свойства.[171]171
  Там же. С. 469.


[Закрыть]

19 декабря 1864 г.

Из рассказов Безобразова и Мельникова о народе и о провинциальном обществе и вообще о том, что называют массами, можно вывести довольно прискорбные заключения о русском народе, по крайней мере в настоящий момент его существования. Это какой-то омут, в котором кипят и бурлят волны сил без всякого направления и результата. Ну это, положим, может еще перебродить. Но вот что самое безотрадное: русский ум горячо на все кидается, но едва успев коснуться поверхности предмета, уже начинает им скучать и бросаться на другой, на третий и т. д., пока от усталости или от недостатка интереса, поддерживаемого только серьезным пониманием и участием к вещам, не впадает в апатию до новой вспышки. Ведь это очень печальная национальная черта. Если она действительно нам присуща, так что же прочного можем мы создать?[172]172
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 2. С. 485.


[Закрыть]

10 сентября 1865 г.

Напрасно наши ультрарусофилы так восстают против Запада. Народы Запада много страдали, и страдали потому, что действовали. Мы страдали пассивно, зато ничего и не сделали. Народ погружен в глубокое варварство, интеллигенция развращена и испорчена, правительство бессильно для всякого добра.[173]173
  Там же. С. 533.


[Закрыть]

13 ноября 1865 г.

Беда, если это демократизирующее начало, которое так пылко проповедуется у нас мальчиками-писунами, успеет разнуздать народ, еще полудикий, пьяный, лишенный нравственного и религиозного образования.[174]174
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 2. С. 547.


[Закрыть]

21 января 1866 г.

Вечером, между прочим, был у меня Б-в <…> Он рассказывал много любопытного из истории восстания и о <М. Н.> Муравьеве <…> Он был свидетелем нескольких военных действий и получил высокое понятие о нашем солдате, о его несокрушимой храбрости, чуждой всякой хвастливости, и о его добродушии. Казаков Б-в не хвалит. По его словам, они воры.[175]175
  Там же. Т. 3. С. 13.


[Закрыть]

12 ноября 1866 г.

Удивительно странен наш русский ум! Он с чрезвычайною легкостью усваивает себе летучие идеи времени и часто умеет высказывать их так ловко, с видом такого убеждения, как будто они были его собственными. Эта восприимчивость, соединенная с большою живостью его натуры, мешает ему углубиться в то, что он сгоряча принимает за непреложную истину, мешает ему быть самостоятельным и твердым. В нем всё как-то легко, ненадежно, непрочно; чувствуешь, что то, что он сегодня принимает и отстаивает с жаром, скоро перестанет занимать его, что оно не пустило в его сознание глубоких корней, и что он так же скоро охладеет к принятому, как скоро привязался к нему.[176]176
  Там же. Т. 3. С. 56.


[Закрыть]

24 апреля 1867 г.

Нет ничего безобразнее русской администрации. Характеристика ее в двух словах: воровство и произвол.[177]177
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 82.


[Закрыть]

15 июня 1867 г.

Прокурор, между прочим, говорил мне, что когда ездил с ассизами[178]178
  Заседатели (фр.). – Примеч. ред.


[Закрыть] по уездам, он удивлен был здравомыслием и беспристрастием присяжных из крестьян.[179]179
  Там же. С. 91.


[Закрыть]

30 сентября 1867 г.

К старым порокам, наследованным нами от времен татарщины, мы присоединяем новые, которые прививает людям современная цивилизация. И что из этого выйдет, единому Богу известно. О, если бы как-нибудь нам удалось добыть хоть немножко добродетелей, годных и для домашнего обихода и для дел внешних! Увы, мы страдаем не одним расстройством финансов – мы страдаем безнравственностью, что в миллион раз хуже всякого безденежья.[180]180
  Там же. С. 100.


[Закрыть]

11 декабря 1867 г.

Иные народы развратились, когда сделались образованными, мы же ухитрились погрузиться в омут разврата, находясь почти в варварском состоянии.[181]181
  Там же. С. 107.


[Закрыть]

29 сентября 1868 г.

Не одною полициею и штыками снискивается право господства, но добрыми нравами и умственным развитием. А каковы наши нравы? Воровство, мошенничество, пьянство – чуть не повальные у нас пороки. Общество наше деморализовано; наука наша слаба; мы до сих пор живем чужим умом. Своего мы мало привили к науке – разве нигилизм.[182]182
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 131.


[Закрыть]

27 декабря 1868 г.

Но я боюсь за Россию в одном отношении. Есть на ее теле одна смердящая, опасная рана вроде злококачественного карбункула – это почти повальная деморализация. Массы лишены понятия о честности и долге. Особенно этого рода нравственный недуг свирепствует между людьми так называемыми бывалыми, в сословии промышленников. Есть две точки опоры, на которых держится нравственная деятельность народа – идея чести и религия. О первой пока нечего у нас говорить: она может развиться только со временем, вместе с другими плодами, которые нам сулит эмансипация. Религия… Народ наш не получает религиозного образования. Существует еще третья точка опоры, на которой у нас и держалось всё, – страх, но эта пружина за последнее время сильно заржавела и ослабела; пора заменить ее новою, более целесообразною. Надо подумать, и как можно скорее позаботиться о нравственно-религиозном образовании народа. Разумеется, к этому должно быть призвано духовенство. Но увы! Духовенство наше само лишено образования и того духа деятельности, которым совершаются хорошие, общественные дела.[183]183
  Там же. С. 137.


[Закрыть]

25 февраля 1869 г.

Внизу пьянство и грубое невежество, в середине неурядица и брожение умов, в верхнем слое отсутствие способностей, патриотизма и характеров. Право, иногда готов отчаяться в будущности России – но не отчаиваешься.[184]184
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 145.


[Закрыть]

19 мая 1869 г.

А отечество? Я люблю его, и как горячо люблю, хотя рассудок мой изобличает в нем, с одной стороны, глубокое варварство, а с другой, пожалуй, цивилизацию, но какую шаткую, фальшивую, чисто показную.

Ложь нас съедает.[185]185
  Там же. С. 150.


[Закрыть]

12 июня 1869 г.

Вот в нескольких словах характеристика России: массы народные – это полудикость, интеллигенция – это полуобразованность.[186]186
  Там же. С. 152.


[Закрыть]

20 ноября 1869 г.

Начинать многое и ничего не кончать – это одно из свойств нашей русской натуры.[187]187
  Там же. С. 160.


[Закрыть]

24 мая 1870 г.

Странное и нелепое положение общества: живешь, точно в каком-то омуте, в котором ни на что опереться нельзя: на каждом шагу вас встречают обман и мошенничество. Таковы наши нравы. Я уже года два, как отказался иметь в доме слугу мужчину. Можно сказать, что между мужскою прислугою почти повально свирепствуют пьянство и воровство. Между женщинами по крайней мере не так сильно развито пьянство. Все это сильно осложняет и отравляет домашний быт.[188]188
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 176.


[Закрыть]

16 августа 1870 г.

Немец глубокомыслен с ног до головы; мы легкомысленны и более остроумны, чем глубоки. Немец устойчив и постоянен; мы шатки и неспособны к выдержке. Немец – раб труда, как вол; мы народ веселый и разгульный, но способны в один день поработать больше, чем кто другой в месяц. Оттого, говорят, и работа наша непрочна – правда, но мы о том не тужим и готовы не плакать над развалинами своих зданий, а скорее смеяться над тем, что долго себя мучили работою. Немец – эгоист до мозга своих костей; русский добродушен и доступен всяким человеческим впечатлениям. От немца не ждите великодушия, самоотвержения, забвения обид; русский, подравшись со своим врагом, побратается с ним, даст ему и хлеба и денег, словом, забудет, что у него морда была в крови от кулака его противника.[189]189
  Там же. С. 179.


[Закрыть]

23 апреля 1871 г.

Наклонность к розни едва ли не лежит в основе русского духа, на этом и покоится незыблемо самодержавие.[190]190
  Там же. С. 204.


[Закрыть]

8 марта 1872 г.

Россия страдает совсем не теми недугами, как Западная Европа, и потому к нам вовсе не идут те теории об изменении существующего порядка, какие проповедуются там. У нас две глубокие раны, требующие врачевания: невежество народа и дурная администрация.[191]191
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 230.


[Закрыть]

5 июня 1872 г.

Униженные в течение последнего времени отовсюду извне, развращенные до мозга костей внутри, где взять нам чувство своего национального достоинства?[192]192
  Там же. С. 242.


[Закрыть]

20 июня 1872 г.

Общество, которого не могли пробудить ни крестьянское освобождение, ни земские учреждения, ни судебная реформа, стоит того, чтобы им управляли посредством насилия.[193]193
  Там же. С. 242.


[Закрыть]

25 июня 1872 г.

Да, Россия одно, а общественность наша – иное. Конечно, и дым отечества нам сладок, однако не этот отвратительный смрад от повсеместной испорченности нравов.[194]194
  Там же. С. 243.


[Закрыть]

4 июля 1872 г.

Общество, которое само ничего разумного и честного не хочет делать, не заслуживает, чтобы с ним поступали честно и разумно![195]195
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 244.


[Закрыть]

8 июля 1872 г.

Множество неудобств бывает следствием всяких реформ общественных, и жаловаться на них было бы несправедливо и малодушно. Но бесчестность, отсутствие всяких понятий о законности и долге, обманы при всяких сделках, одним словом, попирание общественной честности – вот что крайне дурно и невыносимо в нынешнем состоянии нашего общества. Это уже не от реформ, а от того, что составляет нравы наши. Поэтому и реформы служат не столько основанием добра, сколько поводом ко злу. И так как подобное состояние нравов есть наследие веков, то надобны силы, чтобы переменить их к лучшему.[196]196
  Там же. С. 245.


[Закрыть]

8 октября 1872 г.

Мы от предков наших унаследовали значительную долю рабского страха перед властями. Ведь не могли же без последствий пройти по истории ни Петр Великий со своими благими видами, но и со своим кнутобойством и застенками, ни Бирон, ни милосердная Елизавета с резаньем языков и битьем кнутом своих придворных дам, ни бешеный Павел, ни верховный визирь Аракчеев. Клеймо, наложенное ими на наши нравы и дух, долго не изгладится.[197]197
  Там же. С. 255.


[Закрыть]

8 ноября 1872 г.

А нравственно что такое наша общественность? Полнейшая развращенность умов и сердец, стремление к материальным интересам. Общество наше не выработало в себе тех великих идей, которые служат опорою лучшего порядка вещей. Как же можно его уважать?[198]198
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 258.


[Закрыть]

1 января 1873 г.

Наша современная общественность не обещает ровно ничего, что бы превышало пошлость настоящего. Эта пошлость так въелась в наши нравы, что они неспособны возвыситься ни до чего, из чего образуется мощь умственная и нравственная. Самая резкая и выдающаяся сторона общественности нашей, отмеченная особенною жизненностью, это страсть к прибытку, к добыванию денег, растворенная всякого рода плутовствами и безобразнейшими надувательствами друг друга и казны. Тут является даже иногда предприимчивость, но предприимчивость бесчестности. Если же кое-где мелькнет честность, то без предприимчивости. Во всем прочем господствует или совершенная апатия или вспыхивают такие стремления, такие тенденции, от которых ничего, кроме дыма, не остается.[199]199
  Там же. С. 266.


[Закрыть]

24 января 1873 г.

…народ наш, при своей полудикости, способен производить Пугачевых и Разиных, а не граждан, которые были бы в состоянии участвовать в решении высших общественных задач.[200]200
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 271.


[Закрыть]

22 марта 1873 г.

Что мы можем принести в дар Европе? Кабаки, деспотизм, чиновничий произвол и великое расположение к воровству.[201]201
  Там же. С. 275.


[Закрыть]

18 июня 1873 г.

Конечно, несправедливо упрекать русский народ в том, что он ознаменовывает некоторую долю предоставленной ему свободы разными пороками – пьянством, воровством, мошенническими замашками и проч. Но это не оттого, что ему дана некоторая свобода, а оттого, что ему долго не доставало ее.[202]202
  Там же. С. 286.


[Закрыть]

16 июля 1873 г.

Где у нас залоги нравственного и общественного величия? Мы лишены единства общественного духа. «Мы едим друг друга и от того сыты бываем», – сказал человек, который тоже ел других, пока сам не был ими съеден. Нравственность наша скверная: она не поддержана ни сознанием человеческого достоинства, ни религиозными высшими истинами.[203]203
  Там же. С. 289.


[Закрыть]

2 августа 1873 г.

Прочел доклад валуевской комиссии о состоянии наших крестьян. <…>

Доклад говорит: состояние крестьян вообще улучшается со времени освобождения их. Однако быт их очень неудовлетворителен, по крайней мере, в большей части Империи. Главные причины: крайнее невежество их и деморализация, вследствие чего обширные размеры пьянства <…>.[204]204
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 290.


[Закрыть]

14 сентября 1873 г.

Исторически великое значение народа определяется не обширностью территории и не обилием народонаселения, а принципами и стойкостью в их осуществлении. России пока недостает ни того, ни другого.[205]205
  Там же. С. 294.


[Закрыть]

20 сентября 1873 г.

У нас нет ни патриотизма, ни общественного духа. Он возникает из народа, а у нас народ – стадо, погоняемое и подчас угнетаемое, а главное, не достигшее сознания долга, законности и нравственного достоинства. Слов и учреждений, заимствованных из общечеловеческой цивилизации, у нас найдется довольно, но это слова без содержания, и учреждения, носящие на себе только личину европеизма. Тут нет и тени свободного проявления мысли, свободного начинания в пользу общую, одна внешность, ложь.

Нелепо и смешно возмущаться этим. Такой порядок вещей есть порядок, как и всякий другой; в нем так же можно жить и умирать, как и везде.[206]206
  Там же. С. 295.


[Закрыть]

4 декабря 1874 г.

Россия похожа на мальчика, который рос в сквернейшей школе истории, где его били не на живот, а на смерть. Потом он очутился в другой, менее тяжелой школе, где его начали меньше бить. Вот он зашалился – теперь к нему приставляют для исправления гувернеров в лице администрации. Но беда в том, что сами гувернеры большею частью люди прескверные, и толку выходит мало. Мальчик выходит лжецом, мотом, и трудно полагать, чтобы из него вышло что-нибудь хорошее.

Величайшая насущная надобность для нас состоит в нравственности. Но где ее взять? В религии? Но к ней чувствуется величайшее охлаждение, да она и заключается в одной обрядности и ничего не дает сердцу. В литературе и науке? Но они проповедуют лишь пошлый реализм, или надутое педантство и отвращение к идеалу.[207]207
  Там же. С. 326.


[Закрыть]

1 января 1875 г.

Все ложь, все ложь, все ложь в любезном моем отечестве. У нас есть хорошая восточная православная религия. Но в массе народа господствует грубое суеверие; в высших классах или полный индифферентизм, или неверие под маскою новых идей или научного высокомерия. У нас есть законы; но кто их исполняет из тех, кому выгодно неисполнение их, или кто поставлен блюсти за их исполнением? У нас есть наука; но кого она серьезно занимает и кого она настолько возвышает нравственно, чтобы он не был готов пожертвовать ею для так называемых существенных, материальных целей? <…>

В одном нет лжи – что мы составляем государство сильное, способное сделать отпор какому угодно внешнему врагу, который бы дерзнул на нас напасть.

Но есть еще одно, в чем мы не лжем: это состояние наших нравов. Тут мы не обещаем ничего, а прямо заявляем, что у нас нет общественного духа ни на йоту, тут открыто и нелицемерно мы воруем, пьянствуем, мошенничаем взапуски друг перед другом.[208]208
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 327–328.


[Закрыть]

20 января 1875 г.

Мужик русский – почти совершенный дикарь. Он груб, невежествен, лишен понятия о праве и законе, религия у него состоит в кивании головою и отмахивании направо и налево руками; он пьяница и вор, но он не в пример лучше так называемого образованного, интеллигентного русского человека. Мужик искренен, он не старается казаться тем, что он не есть; он не лжет ни на себя, ни на других, ни на вещи. Но человек образованного круга фальшив с головы до ног, он плут по убеждению, что «умный человек не может быть не плутом», суетен, либерален на словах и низок, раболепен на деле, готов на всякие низости за чин или крестик, вор по вкусу к широкому житью. Но главное и хуже всего, что он лжец во всем, что ни думает, что ни говорит и что ни делает. Он учится легко и скоро, выучивается всему, чему угодно, усваивает себе всякую новую идею быстро; поэтому внешность его становится мягкою, благовидною, лоснящеюся. Он европеец, человек цивилизованный; но в действительности из всего этого выходит существо слабодушное, бесхарактерное.[209]209
  Там же. С. 329.


[Закрыть]

25 апреля 1876 г.

Если отсюда <из Европы> я брошу взгляд на мое отечество, то для меня становится в высшей степени поразительным, как мало мы делали для успехов всеобщего развития и образования. На это могут сказать, что мы так еще недавно начали существовать умственно, что мы еще народ юный. Однако и над нами пролетели века, и у этого юноши выросла порядочная-таки борода, местами даже с проседью. История была мачехой русского народа и воспитывала его очень дурно; но народ разве так-таки ничего своего не вносит в историю? Силы, способности расы разве ничего не значат, не сообщают внешнему ходу вещей и событий от себя некоторых свойств, некоторого колорита? Но, может быть, эти силы и способности еще не успели сосредоточиться и это придет в свое время? Будем надеяться и не отчаиваться.

<…>

Русского человека надобно поднимать из грязи, в которой он так давно и так часто барахтается, а не топтать его в ней.[210]210
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 366–367.


[Закрыть]

27 апреля 1876 г.

Наша народность находится ныне в периоде самопознания. Поэтому мы открываем и должны открывать в себе все те пошлости, несообразности, умственное бессилие и нравственную испорченность, которые до сего были нашим уделом, по крайней мере большею частью.[211]211
  Там же. С. 367.


[Закрыть]

29 июля 1876 г.

Европе недостает того, что есть у России, – сердца.[212]212
  Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. Л., 1955–1956. Т. 3. С. 383.


[Закрыть]

25 августа 1876 г.

В русском народе есть одно замечательное свойство – чувствительность. Оно вовлекает его в разные безрассудства, но оно же служит источником многих прекрасных и благородных поступков, доходящих до самоотвержения, чего в Европе нет.[213]213
  Там же. С. 389.


[Закрыть]

Иван Васильевич Киреевский (1806–1856)
Петр Васильевич Киреевский (1808–1856)

В этом периоде развития поэзии Пушкина особенно заметна способность забываться в окружающих предметах и текущей минуте. Та же способность есть основание русского характера: она служит началом всех добродетелей и недостатков русского народа; из нее происходит смелость, беспечность, неукротимость минутных желаний, великодушие, неумеренность, запальчивость, понятливость, добродушие и пр. и пр.

Киреевский И. В. Нечто о характере поэзии Пушкина.[214]214
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 17.


[Закрыть]

Не познакомился я еще ни с кем, кроме здешних русских студентов, из которых бо́льшая часть взята из семинарии и воротится в Россию такими же неумытыми, какими приехали сюда.

Письмо И. В. Киреевского к семье из Берлина от 13(25) февраля 1830 г.[215]215
  Там же. С. 34 (Предисловие)


[Закрыть].

Жизнь европейского просвещения девятнадцатого века не имела на Россию того влияния, какое она имела на другие государства Европы. Изменения и развитие сей жизни отзывались у нас в образе мыслей некоторых людей образованных, отражались в некоторых оттенках нашей литературы, но далее не проникали. Какая-то Китайская стена стоит между Россиею и Европою, и только сквозь некоторые отверстия пропускает к нам воздух просвещенного Запада; стена, в которой великий Петр ударом сильной руки пробил широкие двери; стена, которую Екатерина долго старалась разрушить; которая ежедневно разрушается более и более, но, несмотря на то, все еще стоит высоко и мешает.

<…>

Не со вчерашнего дня родилась Россия: тысячелетие прошло с тех пор, как она начала себя помнить, и не каждое из образованных государств Европы может похвалиться столь длинною цепью столь ранних воспоминаний. Но, несмотря на эту долгую жизнь, просвещение наше едва начинается, и Россия в ряду государств образованных почитается еще государством молодым. И это недавно начавшееся просвещение, включающее нас в состав европейских обществ, не было плодом нашей прежней жизни, необходимым следствием нашего внутреннего развития; оно пришло к нам извне и частию даже насильственно, так что внешняя форма его до сих пор еще находится в противоречии с формою нашей национальности.[216]216
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 72, 74.


[Закрыть]

Правда, мы смешны, подражая иностранцам, – но только потому, что подражаем неловко и не вполне; что из-под европейского фрака выглядывает остаток русского кафтана, и что, обривши бороду, мы еще не умыли лица. Но странность нашей подражательности пройдет при большем распространении просвещения; а просвещение у нас распространиться не может иначе, как вместе с распространением иностранного образа жизни, иностранного платья, иностранных обычаев, которые сближают нас с Европою физически и, следовательно, способствуют и к нашему нравственному и просвещенному сближению. Ибо кто не знает, какое влияние имеет наружное устройство жизни на характер образованности вообще? Нам нечего бояться утратить своей национальности: наша религия, наши исторические воспоминания, наше географическое положение, вся совокупность нашего быта столь отлична от остальной Европы, что нам физически невозможно сделаться ни французами, ни англичанами, ни немцами. Но до сих пор национальность наша была национальность необразованная, грубая, китайски-неподвижная. Просветить ее, возвысить, дать ей жизнь и силу развития, – может только влияние чужеземное; и как до сих пор все просвещение наше заимствовано извне, так только извне можем мы заимствовать его и теперь и до тех пор, покуда поравняемся с остальною Европою. Там, где общеевропейское совпадает с нашею особенностью, там родится просвещение истинно русское, образованно-национальное, твердое, живое, глубокое и богатое благодетельными последствиями. Вот отчего наша любовь к иностранному может иногда казаться смешною, но никогда не должна возбуждать негодования; ибо, более или менее, посредственно или непосредственно, она всегда ведет за собой просвещение и успех, и в самих заблуждениях своих не столько вредна, сколько полезна.[217]217
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 108–109.


[Закрыть]

Но главный характер московского общества вообще – не переменился. Философия Фамусова и теперь еще кружит нам головы; мы и теперь, так же, как и в его время, хлопочем и суетимся из ничего; кланяемся и унижаемся бескорыстно и только из удовольствия кланяться; ведем жизнь без цели, без смысла; сходимся с людьми без участия, расходимся без сожаления; ищем наслаждений минутных и не умеем наслаждаться. И теперь, так же как при Фамусове, домы наши равно открыты для всех: для званых и незваных, для честных и для подлецов. Связи наши составляются не сходством мнений, не сообразностью характеров, не одинакою целью в жизни и даже не сходством нравственных правил; ко всему этому мы совершенно равнодушны. Случай нас сводит, случай разводит и снова сближает, без всяких последствий, без всякого значения.

Эта пустота жизни, это равнодушие ко всему нравственному, это отсутствие всякого мнения и вместе боязнь пересудов, эти ничтожные отношения, которые истощают человека по мелочам и делают его неспособным ко всему стройно дельному, ко всему возвышенному и достойному труда жить, – все это дает московскому обществу совершенно особенный характер, составляющий середину между уездным кумовством и безвкусием и столичною искательностью и роскошью.[218]218
  Киреевский И. В. По поводу постановки «Горя от ума» // Европеец. М., 1832. № 1. С. 136–138.


[Закрыть]

Мы не только можем гордиться богатством и величием нашей народной поэзии перед всеми другими народами, но может быть даже и самой Испании не уступим; несмотря на то, что там все благоприятствовало сохранению народных преданий, а у нас какая-то странная судьба беспрестанно старалась их изгладить из памяти; особенно в последние 150 лет, разрушивших, может быть, не меньше воспоминаний, нежели самое татарское нашествие. Эта проклятая Чаадаевщина, которая в своем бессмысленном самопоклонении ругается над могилами отцов и силится истребить всё великое откровение воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость, которая только что доведена ad absurdum в сумасшедшей голове Ч<аадаева>, но отзывается, по несчастью, во многих, не чувствующих всей унизительности этой мысли, – так меня бесит, что мне часто кажется, как будто вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов.

Письмо П. В. Киреевского к Н. М. Языкову от 17 июля 1833 г.[219]219
  Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову. М.; Л., 1935. С. 42–43.


[Закрыть]

У меня теперь под рукою бо́льшая часть знаменитейших собраний иностранных народных песен, из которых мне все больше и больше открывается их ничтожество в сравнении с нашими.

Письмо П. В. Киреевского к Н. М. Языкову от 14 окт. 1833 г.[220]220
  Там же. С. 48.


[Закрыть]

Едва ли есть в мире народ певучее русского. Во всех почти минутах жизни русского крестьянина, и одиноких, и общественных, участвует песня; почти все свои труды, и земледельческие, и ремесленные, он сопровождает песнью. Он поет, когда ему весело, поет, когда ему грустно. Когда общее дело или общая забава соединяет многих, – песня раздается звучным хором; за одиноким трудом или раздумьем ее мелодия, полная души, переливается одиноко. Поют все: и мужчины и женщины, и старики и дети. Ни один день не пройдет для русского крестьянина без песни: все замечательные времена его жизни, выходящие из ежедневной колеи, также сопровождены особенными песнями. На все времена года, на все главные праздники, на все главные события семейной жизни есть особые песни, носящие на себе печать глубокой древности; и особенно там, где меньше чувствительно городское влияние; русский крестьянин, – верная отрасль своих предков, не отступивший от них даже и в мелких подробностях своего домашнего быта, – до сих пор поет эти древние песни, потому что они вполне сливаются с его чувством и с его обычаем, так же, как выражали чувство и обычай его прапращура. Он дорожит своими песнями: можно сказать, что они составляют любимую и лучшую утеху его простой жизни.

Из предисловия П. В. Киреевского к публикации русских народных песен.[221]221
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. Т. 10. СПб., 1896. С. 15–16.


[Закрыть]

А если посмотреть беспристрастно, то чуть ли изо всех зол, какими страдает Россия, чуть ли не самое вредное и самое страшное заключается в раскольничестве <…>.

Письмо И. В. Киреевского к Д. В. Веневетинову (1853).[222]222
  Там же. С. 164.


[Закрыть]

…по известному свойству русского народа искать работы только до тех пор, покуда она необходима для его пропитания.

Письмо И. В. Киреевского к А. И. Кошелеву (без даты, 1851–1854?).[223]223
  Русский Архив. М., 1909. № 5. С. 102.


[Закрыть]

Россия мучается, но это муки рождения. Тот не знает России и не думает о ней в глубине сердца, кто не видит и не чувствует, что из нее рождается что-то великое, небывалое в мире. – Общественный дух начинает пробуждаться. Ложь и неправда, главные наши язвы, начинают обнаруживаться. Ужасно, невыразимо тяжело это время: но какою ценою нельзя купить того блаженства, чтобы русский православный дух, – дух истинной христианской веры, – воплотился в русскую общественную и семейную жизнь! А возможность этого потому только невероятна, что слишком прекрасна.

Впрочем, в стремлении к русскому народному духу есть возможность недоразумения, которое, к сожалению, часто встречается и многое путает.

Под русским духом разумеют не одушевление общечеловеческого ума духом православного, истинного христианства, – но только отрицание ума западного. Под народным разумеют не целостный состав государства, но одно простонародное, – смешанный отпечаток полуизглаженных прежних общественных форм, давно изломанных и, следовательно, уже не восстановимых. Дух живит, – но улетает, когда им хотят наполнить разбитые формы.

Письмо И. В. Киреевского к М. П. Погодину от 31 дек. 1855 г.[224]224
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 109–110.


[Закрыть]

Может быть, справедливо думают те, которые утверждают, что мы, русские, способнее понять Гегеля и Гёте, чем французы и англичане; что мы полнее можем сочувствовать с Байроном и Диккенсом, чем французы и даже немцы; что мы лучше можем оценить Беранже и Жорж Занд, чем немцы и англичане.

Киреевский И. В., Обозрение современного состояния литературы.[225]225
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 2. С. 34.


[Закрыть]