Текст книги "Маркс. Инструкция по применению"

Во времена, когда парламентская демократия в Европе встречалась в виде исключения, Маркс и Энгельс считают «первым шагом социальной революции» именно «завоевание демократии» и введение всеобщего избирательного права. Вполне логично поэтому, что Парижская Коммуна покажется им «открытой, наконец, политической формой» этой демократии.

5. «Национальная односторонность и ограниченность становятся всё более и более невозможными». «Всесторонняя связь и всесторонняя зависимость» как «материального, так и духовного производства», доходящая даже до производства «всемирной литературы», в действительности, стремятся сокрушить оковы национальных границ. Глобализация обмена приводит к глобализации классовой борьбы. Таково основание интернационализма, представляемое не как нравственный категорический императив, а как практический принцип политики. Вот почему пролетариат, достигая положения господствующего национального класса, «пока ещё национален, хотя совсем не в том смысле, как понимает это буржуазия». Освобождение, носителем которого он является, начинается в национальном пространстве, однако оно может раскрыться, лишь достигнув континентального и глобального уровня.

То, что было верным в XIX веке и нашло подтверждение в революциях 1848 или 1871 годов, с тем большим основанием верно сегодня. Вопреки тем, кто думает, будто нации сегодня уже растворены в гомогенном гладком пространстве глобального рынка, национальные государства продолжают выстраивать в определенной мере силовые отношения между классами. В странах, находящихся под гнетом империализма и неоколониализма, они могут стать отправной точкой для революционного движения, что подтверждается опытом Венесуэлы или Боливии. Такой опыт показывает и то, что у этих процессов будущее есть только в том случае, если они сразу же распространяются по крайней мере в масштабе одного континента, противопоставляя революцию и Боливарскую Америку империалистскому проекту общего рынка Северной и Южной Америк. Точно так же в Европе национальные рамки могут – что видно хотя бы по тому, как во Франции, Голландии или Ирландии был отвергнут Конституционный и Лиссабонский договоры, – позволить организовать сопротивление строительству либеральной Европы, Европы «свободной и неподдельной конкуренции». Однако этот отказ требует немедленно выработать альтернативный проект демократической и социальной Европы народов и трудящихся, иначе можно замкнуться внутри шовинистических и ксенофобских рассуждений.

Так же как викторианская глобализация с ее большими всемирными выставками в Лондоне и Париже способствовала интернационализации зарождающегося рабочего движения и созданию в 1864 году Первого интернационала, так и неолиберальная глобализация вызывает общепланетарную глобализацию разных форм сопротивления. Об этом говорит генезис альтерглобалистского движения, начиная с сапатистского восстания 1 января 1994 года, манифестаций в Сиэтле против саммита ВТО в 1999 году или манифестаций весны 2003 против войны в Ираке и заканчивая Всемирными социальными форумами в Порту-Алегри, Мумбай или Найроби. Если сравнить его с интернационализмом XIX века, этот новый интернационализм противостоит не только национальному капиталу, но также и мультинациональным или транснациональным корпорациям, а также по-настоящему глобальному финансовому капиталу. Именно этим объясняется возникновение аграрного интернационализма, представленного движением «Via campesina», которое объединяет крестьян и мелких фермеров из более чем пятидесяти стран, противостоящих одним и тем же агропромышленным фирмам и таким международным производителям семян, как Monsanto или Novartis.

6. «Немецкая буржуазная революция может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции». Кажется, что современные революции обречены опаздывать на место встречи, приходить всегда или слишком рано, или слишком поздно, похоже, что они разрываются между «сегодня рано» и «завтра поздно». Они словно бы всегда невовремя. Политические буржуазные революции увенчали собой власть класса, который к тому времени уже завоевал основную часть экономический и культурной власти. Напротив, пролетарские революции – это революции класса, угнетенного тройным господством – социальным, политическим и культурным, и этот класс из ничего должен стать если не всем, то, по крайней мере, чем-то. Поэтому для него завоевание политической власти – лишь начало процесса освобождения.

Вот почему, как заявляет Маркс в «Обращении Центрального комитета к Союзу коммунистов», подводя итог революции 1848 года, задача – «сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока не разовьется ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира». Революция должна быть непрерывной в трех отношениях. Она не признает границы между своими политическими демократическими целями и социальными целями, она не останавливается на полдороге между буржуазной революцией и пролетарской. Она – не чудо, возникающее из ничего, а то, что вызревает в каждодневной борьбе, в накоплении опыта побед и поражений, что углубляется и, не останавливаясь на завоевании политической власти, переходит к радикальному преобразованию отношений собственности, организации и разделения труда, условий повседневной жизни. Наконец, начавшись на национальной территории, она не останавливается на границах, а завершается, лишь расширяясь до уровня континентов и всего земного шара. Она, следовательно, является одновременно актом и процессом, разрывом и непрерывностью.

7. В противоположность реакционной легенде, представляющей коммунизм в виде жертвоприношения индивида анонимной коллективности, «Манифест» определяет его как «ассоциацию, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». В такой трактовке он представляется максимумом свободного индивидуального раскрытия. И его нельзя смешивать ни с миражами безличного индивидуализма, выкроенного по лекалу рекламного конформизма, ни с грубым эгалитаризмом казарменного социализма. Род человеческий черпает в развитии единичных потребностей и способностей каждого человека ресурсы для своего собственного всеобщего развития. И наоборот, свободное развитие каждого немыслимо без свободного развития всех. Поскольку освобождение не может быть личным развлечением.

Как же сделать так, чтобы призыв к инициативе и личной ответственности не сводился к подчинению логикам господства, если не за счет введения радикального перераспределения богатств, полномочий и знаний? Как демократизировать возможности осуществления каждого, не связывая это перераспределение со специфическими мерами по положительной дискриминации против естественных или социальных неравенств? Индивид эпохи модерна, чтобы достичь самореализации, нуждался в разных формах социальной солидарности (рабочий кодекс, социальное страхование, пенсия, статус постоянного работника, государственные услуги), которые как раз и стремятся разрушить либеральные контрреформы, чтобы низвести общество до состояния безжалостных джунглей всеобщей конкуренции.

И хотя либерализм претендует на развитие индивида, в действительности он развивает лишь эгоизм в конкуренции всех против всех, в которой условием развития каждого является подавление или уничтожение других. Предложенная каждому свобода – это свобода не гражданина, а свободного потребителя, вольного выбирать заранее отформатированные продукты. Идеологи либерализма представляют риск в качестве «принципа признания индивидуальной ценности». Эта культура риска и заслуг на практике выступает как алиби для политик разрушения солидарности посредством индивидуализации заработных плат, рабочего времени, самих рисков (связанных со здоровьем, старостью или безработицей); посредством индивидуализации контрактных отношений, работающей против коллективных соглашений и общего права; благодаря, наконец, упразднению постоянных должностей под предлогом более внимательного отношения к траекториям движения отдельных работников.

Когда «Социалистическая партия»[13]13
  Имеется в виду современная французская «Parti socialiste». – Примеч. перевод.


[Закрыть]* к числу своих приоритетов относит вопрос индивидуума, она просто плетется в хвосте либеральной мистификации. Эта тема все больше захватывает ее новояз именно по причине риторической конкуренции с саркозистской стилистикой, в которой пристало рассуждать об индивидуальной собственности, индивидуальном успехе, индивидуальной безопасности и т. д. Эта идеологическая эксплуатация извращает вполне законные стремления людей в нашем обществе. Развитие способностей и возможностей каждого – это более надежный критерий прогресса, нежели рост производства, оборачивающийся экологическими бедствиями. Если мы придаем решающее значение оппозиции капитала и труда, это ни в коем случае не значит, что не надо прислушиваться к личным потребностям в самореализации, признании, креативности. Капитализм, претендующий на их удовлетворение, в действительности, ограничивает их рамками рыночного конформизма и кодификации желаний, что ведет к накоплению фрустраций и разочарований.

Дух мятежа

Итак, в революции 1848 года призрак коммунизма обрел плоть. В своих «Воспоминаниях» Токвиль рассказывает об испуге одного своего коллеги-депутата, который случайно подслушал разговор молодых слуг, мечтающих на своем рабочем месте о том, как бы покончить с властью господ. Он предусмотрительно подождал, пока революцию не раздавят, а потом уволил их, отправив их в трущобы. Тот же Токвиль вспоминает, как однажды на улице Сент-Оноре он пересекся с «толпой рабочих, которые слушали звуки пушечных выстрелов»: «Люди были в робе, которая, как известно, служит для них не только рабочей, но и боевой одеждой. С плохо сдерживаемой радостью они отметили, что шум канонады вроде бы приближается, по чему можно судить о том, что восстанию удалось захватить дополнительную территорию. Я уже предсказывал, что в борьбу включится весь рабочий класс – на деле или пусть только в мыслях; и это происшествие укрепило меня в моем мнении. Дух мятежа и в самом деле перемещался с одного конца этого обширного класса к другому, циркулировал в каждой из его частей наподобие крови в едином теле; он заполнял собой и те кварталы, в которых никто не дрался, и те, что стали театром боевых действий, он проник в наши дома, окружил их, обошел снизу и сверху. И даже те места, где мы мнили себя хозяевами, кишели внутренними врагами; словно бы атмосфера гражданской войны охватила весь Париж, и в ней приходилось жить, куда бы ты ни спрятался».

Вот почему призрак улыбается.

Избранная библиография

Bensaïd, Daniel. Le Sourire du spectre, Paris, Michalon, 1999.

Bensaïd, Daniel. Les Dépossédés. Karl Marx, les voleurs de bois et le droit des pauvres, Paris, La Fabrique, 2007.

Claudin, Fernando. Marx, Engels et la révolution de 1848, Paris, Maspero, 1980. Labriola, Antonio. Essais sur la conception matérialiste de l’histoire, Paris, Gordon and Breach, 1970.

Lascoumes, Pierre; Zander, Hartwig. Marx, du «vol de bois» à la critique du droit, Paris, PUF, 1984.

Lôwy, Michaël. La Théorie de la révolution chez le jeune Marx, Paris, Maspero, 1970.

Sereni, Paul. Marx, la personne et la chose, Paris, L’Harmattan, 2007.

5. Почему революции никогда не приходят вовремя

Вчера было рано, завтра будет поздно… Один мир умирает, другой не успел родиться. В зазоре между ними необходимое и возможное не могут соединиться друг с другом. Такова трагическая судьба революции, которую Маркс смог предугадать, осмысляя события 1848 года: «Революция может начаться раньше, чем это нам желательно. Нет ничего хуже, когда революционеры должны заботиться о хлебе насущном» (письмо Энгельсу от 19 августа 1852 года). Однако забота о хлебе осталась наиважнейшей задачей всех революций XX века.

История невпопад

Энгельс в письме одному из своих корреспондентов обсуждает тот же вопрос более подробно: «Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы, – надо надеяться, только в физическом смысле, – наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже. Трудно представить себе другую перспективу… Самое лучшее, что можно сделать, – это уже заранее подготовить в нашей партийной литературе историческое оправдание нашей партии на тот случай, если это действительно произойдет» (письмо Иосифу Вейдемейеру от 12 апреля 1853 года). И действительно, многие, кому под давлением обстоятельств пришлось принять меры, которые не были ни предусмотренными, ни желательными, потеряли голову в буквальном смысле слова. Но еще большее число людей потеряли ее в фигуральном смысле. Однако надежда Энгельса на то, что критическая коммунистическая литература позволит распутать все нити трагедии и сориентироваться в лабиринтах истории, возможно, не оказалась такой уж напрасной.[14]14
  Франсуа Байру – председатель Союза за французскую демократию (UDF) и один из кандидатов на пост президента Франции на президентских выборах 2007 г. – Примеч. перевод.


[Закрыть]

Вся нынешняя ситуация представляет собой сплетение факторов, относящихся к самым разным временам: «Наряду с бедствиями современной эпохи нас гнетет целый ряд унаследованных бедствий, существующих вследствие того, что продолжают прозябать стародавние, изжившие себя способы производства и сопутствующие им устарелые общественные и политические отношения [zeitwidrigen gesellschaftlichen und politischen Verhàltnissen]»[15]15
  Маркс К. Предисловие к первому издания «Капитала» // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 23. С. 9.


[Закрыть]. Революции сплетают в единый пучок множество разрозненных детерминант. В них соединяются несогласующиеся друг с другом эпохи. И сходятся друг с другом задачи вчерашнего дня и завтрашнего. Вот почему они неустойчивы, вот почему они благоприятствуют превращениям и метаморфозам, вот почему их невозможно свести к какому-то одному простому определению, назвав их буржуазными или пролетарскими, национальными или социальными: «Имя, с которым связано начало революции, никогда не бывает написано на ее знамени в день ее победы. В современном обществе революционные движения для того, чтобы иметь какие-либо шансы на успех, должны вначале заимствовать свое знамя у тех элементов народа, которые, хотя и настроены оппозиционно против существующего правительства, однако целиком принимают существующий общественный строй. Словом, революции должны получать свой входной билет на официальную сцену от самих же правящих классов»[16]16
  Маркс К. Положение в Европе. – Финансовое положение Франции. Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5075, 27 июля 1857 г. в качестве передовой // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 12. С. 245.


[Закрыть].

Революции никогда не приходят вовремя. Разрываясь между «вчера рано» и «завтра поздно», между тем, что приходит слишком рано, и тем, что приходит слишком поздно, они никогда не бывают кстати и вовремя: «И если коммуна [1793 года] с ее стремлением к братству возникла слишком рано, Бабёф пришел слишком поздно». «Если пролетариат ещё не мог, то буржуазия уже не могла править Францией»[17]17
  Письмо Фридриха Энгельса Карлу Каутскому от 20 июня 1887 года, и введение к переизданию 1882 года «Гражданской войны во Франции» К. Маркса (Энгельс Ф. Введение к работе К. Маркса «Гражданская война во Франции» // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 22. С. 192.)


[Закрыть]. В этом промежутке между необходимым и возможным возникает место трагедии, трагедии июньских дней 1848 года, июля 1917-го или января 1919-го в Германии – за эту трагедию Роза Люксембург и Карл Либкнехт, наиболее значительные фигуры новообразовавшейся Немецкой коммунистической партии, заплатили своей жизнью. Поэтому политика как искусство опосредований – это искусство подходящего момента и несвоевременности.

Другая историография

«Гегелевская философия истории, это – последний, достигший своего “чистейшего выражения” плод всей этой немецкой историографии, с точки зрения которой всё дело не в действительных и даже не в политических интересах, а в чистых мыслях… Эта концепция в действительности религиозна», – пишут дуэтом Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии»[18]18
  Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Сочинения. Т. 3. С. 38–39.


[Закрыть]. Философы, продолжают они, «вовсе не упоминают о действительно исторических событиях, даже о случаях действительного исторического вмешательства политики в ход истории». Они «вместо этого дают повествование, основанное не на исследованиях, а на произвольных построениях и литературных сплетнях». Так же и у Прудона больше нет истории, а есть «самое большее, история в идее», «видимость истории». Этим религиозным или идеалистическим концепциям истории требуется противопоставить концепцию материалистическую и мирскую.

Эта мирская история не имеет предопределенного направления и не преследует заранее установленной цели. Но все же она остается умопостигаемой. Так, трилогия о классовой борьбе во Франции является произведением рассказчика нового типа, рассказ которого изобретает или фабрикует политику.[19]19
  По этому поводу можно посмотреть прекрасную книгу Жана-Франсуа Амеля: Hamel, Jean-François. Revenantes de ITiistoire. Répétition, narrativité, modernité, Paris, Minuit, 2006.


[Закрыть] В этом объемном рассказе, охватывающем

борьбу на протяжении четверти века, интрига усложняется, линейное развертывание событий ломается. История такой борьбы не может быть прямой. Она зачастую продвигается вперед «не той стороной». Маркса упрекали в том, что во имя прогресса он защищал колонизацию как форму навязанной модернизации. Но такой упрек искажает его позицию. История для него – не прямая линия, а цепочка разветвлений и бифуркаций: или, или… И если британская колонизация Индии может вызвать социальную революцию на Индостане, пусть она и приводится в движение «низменными целями», Англия невольно даст Индии возможность избежать тягот первоначального капиталистического накопления и поможет ей прийти в движение. Даже если этого не случится, Англия, «несмотря на все свои преступления, была бессознательным орудием истории, вызывая эту революцию»[20]20
  Маркс К. Британское владычество в Индии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 9. С. 136.


[Закрыть].

История, не имеющая ничего общего с назидательными легендами и нравоучительными сказками, снова выйдет боком. «Нет ни одного документа культуры, который не оказался бы в то же самое время документом варварства», – напишет Вальтер Беньямин. Потому, пока продолжает править система эксплуатации и подавления, прогресс и катастрофа, с точки зрения Маркса, не могут разжать свои смертельные объятия. Вот почему история должна мыслиться политически, а политика – исторично.

«Социальная революция XIX века может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого. Она не может начать осуществлять свою собственную задачу прежде, чем она не покончит со всяким суеверным почитанием старины. Прежние революции нуждались в воспоминаниях о всемирно-исторических событиях прошлого, чтобы обмануть себя насчет своего собственного содержания. Революция XIX века должна предоставить мертвецам хоронить своих мертвых, чтобы уяснить себе собственное содержание. Там фраза была выше содержания, здесь содержание выше фразы.» В «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» Маркс как профанный рассказчик призывает, следовательно, к тому, чтобы заниматься историей политически, а не претерпевать ее религиозно.

Его трилогия о классовой борьбе во Франции реализует критическую историографию, в которой все решают события, индивиды и отдельные характеры. И возможное значит в ней не меньше, чем действительное. Так конкретизируется раскол со спекулятивными философиями истории, заявленный еще в «Святом семейство» и «Немецкой идеологии». В «Святом семействе» Маркс и Энгельс отказываются от апологетической позиции, согласно которой, все, что произошло, обязательно должно было произойти, чтобы мир был тем, что он есть, а мы – теми, кто мы есть: «в искажённо-спекулятивном представлении делу придаётся такой вид, будто последующая история является целью для предшествующей». Этой Истории с большой буквы, сведенной к секуляризированной форме античного Рока или Провидения, в «Немецкой идеологии» они противопоставляют концепцию, отправляющуюся от ее предельного расколдовывания: «История есть не что иное, как последовательная смена отдельных поколений».

Это радикальное изменение перспективы суммируется в лапидарной формулировке Энгельса из «Святого семейства»: «История не делает ничего». Она – не новый бог, который дергает за ниточки человеческой комедии. Ее делают «люди в обстоятельствах, которые они не выбирали». Эта мирская история, решающаяся в борьбе и за счет борьбы, целиком и полностью оправдывает название прекрасной книги Мишеля Ваде «Маркс, мыслитель возможного»[21]21
  Vadée, Michel. Marx, penseur du possible, Paris, Klincksieck, 1992.


[Закрыть].

Уйдя с головой в бесконечную «Критику политической экономии», которая в то же время является оригинальной историографией, Маркс почти не оставил никаких общих философских соображений по этой теме. Мы находим лишь разрозненные заметки, среди которых – примечания, опубликованные в введении к «Экономическим рукописям 1857–1859 гг.» (Grundrisse) – в виде «нотабене», как пишет Маркс. Восемь этих кратких примечаний – нечто вроде памятки, набросков в телеграфном стиле, и они заслуживают самого пристального внимания.

В первом из них, отмежевываясь от какой бы то ни было механической детерминированности политики экономикой, Маркс подчеркивает значение войны как лаборатории и горнила новых общественных отношений. Во втором он предлагает «прежнее идеалистическое изложение истории» подвергнуть испытанию «действительной историей», дабы разоблачить «старую историю религий и государств». В третьем для понимания сложности исторического становления им подчеркивается значение «вторичных и третичных явлений», «производных, перенесенных, непервичных производственных отношений», в том числе «международных отношений». В шестом он говорит о том, что «понятие прогресса не следует брать в его обычной абстрактности» и рекомендует принимать в расчет «неодинаковое развитие» производительных отношений, юридических отношений, эстетических явлений; то есть учитывать эффекты рассогласования и рассинхронизации. В седьмом он подчеркивает, что история «выступает как необходимое развитие», чью механистическую интерпретацию он тотчас отклоняет: «Однако правомерен и случай. В каком смысле. (Среди прочего правомерна и свобода.) (Влияние средств сообщения. Всемирная история существовала не всегда; история как всемирная история – результат.)».

Эти заметки дают нам ценные указания относительно того, чем могла бы быть «новая историография», порывающая с большими теологическими или телеологическими повествованиями, историография, к которой Маркс хочет прийти. Знаменитое письмо 1877 года в какой-то мере проясняет их. Отвечая русским читателям, которые решили, что нашли в «Капитале» общую теорию исторического развития, Маркс не допускает того, чтобы «Капитал» стал «универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности»[22]22
  Имеется в виду «Письмо в редакцию “Отечественных записок”» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 19. С. 121). – Примеч. перевод.


[Закрыть]. Такая отмычка для истории с одним-единственным направлением, отмычка большого нравоучительного повествования вписывалась бы в линию великих спекулятивных философии всеобщей Истории, разрыв с которыми для Маркса давно был делом решенным. В открытой истории политика всегда выбирает из множества возможностей. Больше нет «нормального» развития, которое можно было бы противопоставить аномалиям, отклонениям или историческим искажениям. Доказательством тому являются письма Вере Засулич, в которых Маркс рассматривает возможность реализации в России иных модусов развития, которые позволили бы избежать крестного пути западного капитализма.

В период между двух мировых войн эта концепция истории, в которой прошлое обуславливает будущее, не определяя его механически, получила оригинальное развитие в двух независимых друг от друга направлениях мысли – у Грамши и Беньямина. С точки зрения первого, «в действительности, научно можно предвидеть только борьбу, а не ее конкретные моменты»: «только борьба, даже не непосредственный ее результат, а лишь тот, что выражается в непрерывной победе, скажет, что рационально, а что – иррационально». То есть смысл борьбы не дан в ее непосредственном результате. Он проявляется лишь ретроспективно, в свете «непрерывной победы». Но что может значить «непрерывная победа» в борьбе без «последнего раунда» и без Страшного суда?

Чтобы покончить с трибуналом Истории и ее зловещими вердиктами, чтобы покончить с цепными передачами и зубчатыми колесами прогресса, благодаря которым все якобы приходит вовремя к тому, кто умеет ждать, Вальтер Беньямин подвергает радикальному преобразованию отношение между историей и политикой. С его точки зрения, вопрос в том, что к прошлому надо подходить «уже не так, как раньше, то есть исторически, а политически, вооружившись политическими категориями». Поскольку «политика отныне властвует над историей». Настоящее – не просто звено в механическом сцеплении времен. Оно – не что иное, как ритмическое, разорванное время политики, время действия и решения. В нем постоянно разыгрывается и переигрывается смысл прошлого и будущего. Политика – это и есть искусство настоящего и несвоевременного, конъюнктуры и подходящего момента.

В отличие от религиозного чуда, возникающего из ничего или чистой воли божества, у революций есть свои причины. Но революции происходят там и тогда, где и когда их не ждут. Всегда несвоевременные и вечно приходящие на встречу невовремя, они удивляют и поражают. Рискуя застать врасплох своих собственных актеров или заставить их играть в амплуа, противоположном выбранном ими. Маркс, мыслитель борьбы, а не закона, – это не философ истории. Он – мыслитель-стратег политического действия.