Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо"

Глава XV
Мешок с семенами

Декабрь

10 декабря. Я посчитал, что уже закончил свой подвал, как вдруг (без сомнения, я его сделал слишком широким) сверху обрушилось большое количество земли с одной стороны свода. Я ужасно перепугался, и не без причины: случись мне быть под ним в это время, то для могилы моей не понадобился бы гробокопатель. Чтобы исправить положение, мне нужно было много поработать: вынести осыпавшуюся землю, а главное – подпереть свод, чтобы не повторилось подобное.

11 декабря. Занявшись этим делом, я прямо под потолком поставил две подпорки в виде столбов с положенными на них крест-накрест досками на каждом. На следующий день я эту работу закончил. Затем добавил еще столбы с такими же досками и за неделю укрепил весь потолок. Поскольку столбы стоят в ряд, они послужили мне перегородками в подвале.

17 декабря. Начиная с этого дня и до 20-го я ставил полки, вбивал гвозди в столбы, чтобы развесить на них все, что только могло висеть. С этих пор я начал приводить в надлежащий вид мое домашнее хозяйство.

20 декабря. Я перенес все мои вещи в подвал, принялся наводить порядок в своей квартире: сбил вместе несколько досок наподобие стола для кухонной стряпни, но досок у меня почти не осталось, и одним этим столом я удовольствовался.

24 декабря. Всю ночь и весь день лил проливной дождь, я не выходил из дому.

25 декабря. Целый день – дождь.

26 декабря. Дождь прекратился, стало свежее, погода приятная.

27 декабря. Я убил одного козленка и покалечил второго, которого тут же поймал и свободно довел до дому. Дома наложил лубок на перебитую ногу козленка.

Примечание. Я так о нем заботился, что он остался жив, нога его срослась. Поскольку я долго и старательно за ним ухаживал, он стал совсем ручным, пасся на лужке перед палаткой и не думал уходить. В первый раз тогда мне пришло в голову заняться разведением домашних животных, чтобы обеспечить себя пищей на тот случай, когда закончатся порох и заряды.

28, 29 и 30 декабря. Ужасная жара и безветрие. Выйти со двора на охоту мог только под вечер, а до того времени приводил в порядок свои домашние дела.

Январь. 1660

1 января. Все еще невыносимо жарко. Однако я выходил рано утром и вечером с ружьем, а в полдень отдыхал. В этот же день, отправившись к долине, находящейся в центре острова, я увидел множество коз, диких и недоступных. Я решил попытаться охотиться на них со своей собакой.

2 января. Сегодня я вышел с моей собакой и пустил ее на коз, но ничего не получилось: все они уставили на нее рога, и собака, довольно хорошо поняв опасность, больше не захотела подходить к ним.

3 января. Я начал строить ограду, или стену. Все еще опасаясь нападения, я решил сделать ее как можно толще и прочнее.

Примечание. Ограда моя уже описана, а потому я опускаю в этом журнале все вышесказанное. Довольно будет, если я замечу, что ее установкой, усовершенствованием и завершением занимался с 3 января по 14 апреля, хотя вся длина ее не превышала двадцати четырех ярдов; в самом центре ее углубления находился вход.

Я работал очень напряженно все это время, борясь с дождями не только по несколько дней, но иногда и по несколько недель подряд. Пока эта ограда не была окончена, я не чувствовал себя в полной безопасности. Невозможно поверить, какого труда стоила мне одна переноска груза, особенно кольев из леса и вбивание их в землю, ведь я сделал их гораздо толще, чем нужно. Окончив ограду и защитив ее с наружной стороны земляной насыпью, я больше не волновался. Если бы кому-нибудь и случилось причалить к этой земле, то никто бы не догадался найти здесь что-либо похожее на жилище, как это и произойдет, к моему счастью, позже, в одном замечательном случае.

Каждый день я охотился и обходил лес, если только мне не мешал дождь, и в этих прогулках открыл много для себя полезного. Особенно заинтересовали меня голуби, которые совсем не гнездились на деревьях, как дикие, а обитали в отверстиях скалы, как домашние голуби. Я взял нескольких из них еще птенцами, чтобы попытаться выкормить и приручить, и преуспел в этом. Но когда они подросли, то улетели, возможно, из-за недостатка корма. Как бы то ни было, я часто находил их гнезда и брал птенцов, мясо которых было превосходно.

Занимаясь своим хозяйством, я убедился, что мне недостает многих вещей, которые сделать самому, с первого взгляда, показалось мне невозможным, что и было справедливо в некоторых случаях: например, я никогда не мог довести бочку до того, чтобы набить на нее обручи. У меня были один или два бочонка, как я уже говорил, но мне не удалось сделать по их образцу ни одного нового, хотя я и потратил несколько недель на эту первую попытку. Я никак не мог ни вставить дно, ни соединить дощечки с такой плотностью, чтобы бочонки могли удержать воду, а потому и вынужден был оставить эту работу. Во-вторых, я ужасно нуждался в свечах: как только смеркалось, что случалось часов в семь, я вынужден был ложиться спать. Я вспоминал о груде чистого воска, из которого делал свечи во время моих африканских приключений, но у меня его уже больше не было. Оставался один выход: убив коз, воспользоваться их жиром. Я вылепил глиняную плошку, которую обжег на солнце и в которую вложил фитиль из пеньки. Получился ночник, пламя которого давало свет, но свет неровный и тусклый. В разгар своих работ я, перебирая свои пожитки, открыл небольшой мешок, наполненный (я объяснил это выше) зерном для прокорма птиц. Находился он у корабельных бортов и приобретен не в последнем нашем путешествии, а, кажется, в предыдущее возвращение корабля из Лиссабона. Небольшое количество оставшихся в мешке зерен было все изъедено крысами, и я не видел ничего, кроме шелухи и пыли. Однажды, когда мне для чего-то понадобился мешок, кажется, для того чтобы положить туда порох, укрывая его от грозы, я высыпал шелуху у подножия скалы.

Незадолго до начала проливных дождей, о которых я уже упоминал прежде, я вытряхнул все из мешка, забыв даже это место. Спустя месяц или около того я заметил какие-то зеленые ростки, которые выходили из земли. Я сразу же подумал, что это какое-то незнакомое растение. Каково же было мое удивление, когда через некоторое время после этого я увидел около десяти или двенадцати ячменных колосьев превосходной зелени и одинакового качества, почти таких же, как наш английский ячмень.

Невозможно выразить моего потрясения. До этих пор я никак не связывал себя с религией, в моей голове было мало религиозных мыслей, во всех своих приключениях я видел одну игру случая, я не задумывался о целях Провидения, управляющего событиями этого мира.

Но с тех пор, как я увидел растущий ячмень в несвойственном ему климате, особенно не зная, как он там появился, я был шокирован и начал думать, что это Бог чудесным образом вырастил этот ячмень без семян, единственно для того, чтобы дать мне возможность выжить на этом диком острове.

Это немного растрогало меня, на глаза мои навернулись слезы, и я начал верить в то, что ради меня совершилось чудо. Но еще удивительнее было видеть неподалеку от первых, вдоль всей скалы, несколько редких стеблей, показавшихся мне стебельками риса, которые я узнал, так как видел растущими на полях Африки во время моего там пребывания.

Я не только думал, что Провидение послало свои дары для моего пропитания, но и поверил, что щедрость его могла распространиться еще дальше. Я обежал снова всю часть острова, где уже побывал, заглядывая во все углы и под все выступы у подножия скал в надежде отыскать много еще таких растений, но больше ничего не находил. Наконец я припомнил, что на этом месте вытряхивал мешок с птичьим кормом, и чудо начало отступать. Я должен признаться, что моя благодарность Провидению Божию тотчас же исчезла, как только я понял, что все произошло вполне естественно. Однако же все было таким странным и внезапным, как чудо, заслуживающее мою благодарность. В самом деле, не Провидению ли я обязан тем, что уцелели именно десять или двенадцать зерен из многих тысяч, изъеденных крысами. И надо же было, чтобы я бросил их в то самое место под скалой, где в тени они могли взойти, в то время как в этот год все было выжжено солнцем.

Глава XVI
Ураган

Своевременно и тщательно собрал я свои хлебные колосья в конце июня и, подобрав буквально каждое зернышко, решил посеять все это, надеясь со временем обеспечить себя достаточным количеством хлеба. Однако только на четвертый год после этого события я позволил себе употребить небольшую часть урожая в пищу, да и то при величайшей экономии, о чем я расскажу позже. Все, что я посеял в первой год, почти целиком пропало, поскольку я, не соблюдая времени, посеял зерно перед засухой: посеянное либо совсем не взошло, либо взошло в ничтожном количестве. Кроме ячменя, у меня выросло еще двадцать или тридцать стеблей риса, который я собрал и сохранил так же тщательно и для той же цели – приготовления хлеба или, лучше сказать, различной еды. Я придумал, как готовить, обходясь без печки. Но вернемся к моему журналу.

Я добросовестно все эти три или четыре месяца строил ограду. 14 апреля я ее закончил, а входить и выходить решил по приставной лестнице, а не через двери, чтобы никаких признаков жилья снаружи не было.

Апрель

16 апреля. Я соорудил лестницу, перелез через свой забор и сразу же убрал ее за собой, спустив внутрь ограды.

Мое жилище показалось мне тогда совершенно готовым, места внутри было достаточно, добраться ко мне можно было только через стену. На другой день после работы все мои труды едва не пропали даром, да и я сам чуть не погиб. Вот как это случилось: я работал за палаткой, у входа в подвал, как вдруг с одной стороны горы, со свода подвала надо мной посыпалась земля, и два столба, поддерживавшие свод, упали со страшным треском. Я ужасно перепугался, вначале не поняв причины этого треска и подумав, что обрушился один свод подземелья, как однажды уже случилось. Опасаясь, чтобы меня не засыпало обломками скалы, я бросился к лестнице и, не считая себя в безопасности здесь, перелез через стену. Едва я успел перескочить через ограду, как понял, что это было ужаснейшее землетрясение. Земля, на которой я стоял, колебалась, и за восемь минут я ощутил три толчка такой силы, что могли бы разрушить самое крепкое здание на земле. Огромнейший осколок скалы, находившейся у моря в полумиле от меня, оторвался от ее вершины и упал с таким грохотом, какого мне никогда не приходилось слышать. Мне даже показалось, что море заволновалось еще сильнее и толчки в нем были еще сильнее, чем на острове.

Никогда не переживал я ничего подобного, даже не слышал ни о чем похожем, я был так потрясен, что вначале замер, как мертвый. Затем у меня от землетрясения началась тошнота, какая случается от морской болезни. Однако грохот падающей скалы вывел меня из оцепенения и привел в ужас оттого, что я представил, как на мою палатку обрушится гора и уничтожит все мое имущество. И я второй раз словно окаменел.

Когда третий толчок через некоторое время будто бы закончился благополучно, я вновь приободрился, но, боясь быть заживо погребенным, не решался лезть через ограду. Растерянный, обескураженный, я неподвижно сидел на земле, не зная, что же делать дальше. За это время мне не пришло на ум ни одной мысли о Боге, кроме обычного: «Господи! Помилуй, сжалься надо мной!» Но и эта мысль ушла вместе с опасностью.

Между тем небо затягивали темные тучи, как перед дождем. Вскоре стал усиливаться ветер, и через полчаса разразился ужаснейший ураган. Море покрылось пеной, волны нахлынули на берег, деревья вырывало с корнями – бушевала страшная буря. Она продолжалась около трех часов, потом начала ослабевать, часа через два все утихло и хлынул проливной дождь.

Все это время я сидел на земле, в ужасе и отчаянии. Вдруг меня осенило: если ветер и дождь были последствиями землетрясения, то, вероятно, землетрясение уже прекратилось, а потому можно возвратиться в свое жилище. Эта мысль снова приободрила меня, да и дождь придал мне уверенности, и я направился в свою палатку. Однако дождь лил с такой силой, что грозил пробить палатку, и я вынужден был спуститься в подвал, хотя опасался, что он может обрушиться на мою голову.

Этот проливной дождь заставил меня снова приняться за работу, то есть за рытье канала под моей оградой для стока воды, которая угрожала залить мое жилище. Побыв некоторое время в подвале и не ощущая новых толчков, я начал успокаиваться и, чтобы хоть немного поддержать себя (а это было необходимо), отправился к своим запасам, выпил глоток рома, который я вообще-то употреблял очень редко, зная, что пополнить его мне будет нечем.

Дождь продолжался всю ночь и большую часть следующего дня, что помешало мне выходить со двора. Но, успокоившись, я тут же начал думать о том, как жить дальше. Я понял, что если остров был подвержен землетрясениям, то дальше жить в подвале невозможно. Следовательно, нужно было думать о постройке на открытом месте маленького шалаша, который из предосторожности следовало также оградить стеной. Если же я останусь здесь, то могу оказаться погребенным заживо. Значит, надо снести мою палатку с нынешнего места, из-под горы, грозившей обрушиться на нее при первом землетрясении. Два следующих дня, 19 и 20 апреля, я провел в поисках места, куда можно перенести мое жилище. Страх быть похороненным заживо мешал мне спокойно спать. Не меньше опасался я провести ночь за оградой без всякой защиты. Однако, когда, осмотревшись, я увидел порядок, в который привел все свое хозяйство, и то, как хорошо укрылся от всякой опасности, то с большим неудовольствием подумал о переселении.

Между тем я подсчитал, как много времени займет у меня такое переселение и пока я буду готовить новое место, мне все равно будет угрожать опасность здесь, ведь все еще пришлось бы оставаться там, где я был, значит, придется с этим мириться на своем старом, надежном пока месте. Эта мысль меня на время успокоила, но я все-таки решил приняться как можно скорее за работу: окружить себя, как и в первый раз, оградой из кольев, насыпи и прочего и внутри поставить свою палатку.

А пока новое жилище не будет окончено и готово к заселению, я остаюсь там, где был. Это было 21 апреля.

22 апреля. С самого утра я уже думал, как выполнить свой план. Я испытывал недостаток в инструментах. У меня было три больших топора и множество секачей, взятых нами для торговли с индейцами. Однако после частого использования для работы с очень твердыми деревьями топоры и секачи затупились и зазубрились. У меня было и точило, но я не мог двигать камень и точить одновременно. Это обстоятельство затрудняло меня почти так же, как затруднил бы государственного деятеля какой-нибудь важный политический вопрос, а судью – вопрос о жизни и смерти судимого. Наконец я придумал к точилу присоединить колесо, к которому прикрепил канат, чтобы привести его в движение ногой, оставляя свободными руки.

Примечание. Я никогда не видел в Англии подобных точил или, по крайней мере, не обращал на них внимания, хотя они там и очень распространены. Кроме того, мое точило было чрезвычайно огромно и тяжело. Сооружение это стоило мне целой недели работы.

28 и 29 апреля. Оба эти дня ушли на оттачивание моих инструментов. Точильный камень мой действует как нельзя лучше.

30 апреля. Заметив, что мой хлебный запас истощается, я пересмотрел его и ограничился, как ни печально, одним сухарем в сутки.

Май

1 мая. Утром во время отлива, взглянув на море, увидел на берегу какой-то необычный крупный предмет, и оказалось, что это бочонок. Здесь же я нашел два или три корабельных обломка, прибитые к берегу во время последней бури. Что же касается самого остова корабля, мне показалось, что он поднялся из воды выше прежнего. Осмотрев выброшенный на берег бочонок, я увидел, что он с порохом, подмоченным и сбившимся в камень. Как бы то ни было, я откатил его повыше на берег и направился по отмели к разрушенному судну, надеясь чем-нибудь поживиться.

Подойдя поближе к кораблю, я увидел, что он странным образом переместился. Носовая часть его, прежде зарытая в песке, поднялась футов на шесть, а разбитая корма, совершенно отколовшаяся от остальной части судна (после моей последней поездки), была отброшена и повалена на бок. Прибитый к ней песок горой поднимался до верхушки кормы и оставил перед ней на четверть мили воду, так что попасть туда нельзя было иначе как вплавь и с наступлением отлива. Я поначалу удивился, но потом понял, что это случилось из-за землетрясения, которое еще больше разломало судно. Теперь к берегу ежедневно выбрасывало разные предметы.

Все это отвлекло меня от задуманного переселения на новое место. Весь этот день я только и думал, как бы попасть на корабль, но у меня ничего не получалось, так как все внутренние помещения корабля забило песком. Но я уже научился не отчаиваться и решил собирать по частям все, что достанется мне от корабля, надеясь, что когда-нибудь что-то из этого мне пригодится.

Глава XVII
Сон

3 мая. Я начал пилить в корме бимс и, распилив его, выгреб тот песок, которым завалило верхнюю палубу. Но приближался прилив, и я вынужден был прервать работу.

4 мая. Ходил на рыбную ловлю, но не поймал ни одной съедобной рыбки. Собираясь домой, еще сделал одну попытку и поймал маленького дельфина. Из бечевки я сделал себе большую удочку, но у меня не было крючков. Несмотря на это, я часто ловил рыбу и не испытывал в ней недостатка. Сушил ее на солнце и ел сухую.

5 мая. Поработал на корабле: разрубил другой бимс, вытащил из палубы три сосновые доски, связал их вместе и во время прилива переправил на берег.

6 мая. Работал на корабле: вытащил несколько болтов и других железок. Это была тяжелая работа. Сильно уставший, возвратился домой, подумывая, не отказаться ли от своих поисков.

7 мая. Опять вернулся на корабль, но не для работы. Он распался под собственной тяжестью с тех пор, как я отпилил бимсы, разошлись многие части корабельного скрепления. Трюм был открыт, так что туда можно было заглянуть: он почти весь наполнился песком и водой.

8 мая. Ходил к обломкам корабля, взял с собой железный лом, чтобы разломать палубу, покрытую песком и водой, выбил две доски и с приливом сплавил их к берегу. Оставил там лом до следующего дня.

9 мая. Пошел на корабль и работал ломом. Нашел несколько бочонков, которые старался разбить ломом, но не смог выбить дна. Нашел также сверток английского свинца, но такого тяжелого, что я его не смог поднять.

10, 11, 12, 13 и 14 мая. Ежедневно ходил на корабль, перенес бóльшую часть брусьев, веревок, досок и 200 или 300 фунтов железа.

15 мая. Принес на корабль два топора, чтобы попытаться отрубить кусок свинца, подкладывая острие одного топора и ударяя другим, но так как свинец находился на один-полтора фута под водой, то я не смог его разрубить.

16 мая. Ночью дул сильный ветер, корабль еще более расшатался. Я так долго искал в лесу голубей для своего стола, что начавшийся прилив помешал мне попасть на корабль.

1 7 мая. Увидел несколько обломков, выброшенных на берег в двух милях от моего жилища. Решил осмотреть их и обнаружил часть корабельного носа, но такую тяжелую, что перенести ее я не смог.

24 мая. Ежедневно, до нынешнего утра, возился с обломками и, с большим трудом высвободив с помощью лома множество разных вещей, при первом большом приливе спустил на воду несколько бочек и два матросских сундука. Но ветер дул с берега, и сегодня ничего к нему не прибило, кроме нескольких брусьев и одной бочки с бразильской свининой, испорченной водой и песком.

Я продолжал эту работу до 16 июня, кроме того времени, когда добывал себе пищу, обычно с наступлением большого прилива, чтобы успеть к началу отлива. За эти дни набрал так много брусьев, досок и хорошего железа, что мог бы построить лодку, если бы умел. Собрал в несколько приемов листового свинца в кусках – около 100 фунтов.

Июнь

16 июня. Возвращаясь на берег, в первый раз нашел я морскую черепаху. На самом деле мне просто раньше не везло, так как их здесь очень много, и если бы мне пришлось побывать на другой стороне острова, то я мог бы ловить их ежедневно, что после и делал, хотя они обошлись бы мне слишком дорого.

17 июня. Весь день варил черепаху, нашел в ней шестьдесят яиц. Ничего не употребляя в пищу, кроме козлятины и нескольких птиц с того ужасного дня, когда меня выбросило на берег, я нашел черепашье мясо самым приятным и лакомым блюдом на свете.

18 июня. Весь день шел дождь, и я никуда не выходил. Дождь этот мне казался холодным, я озяб – вещь редкая в здешних широтах.

19 июня. Тяжко захворал, дрожу в ознобе.

20 июня. Не спал целую ночь, головная боль с признаками лихорадки.

21 июня. Чувствую себя ужасно, испугался, что умираю, вообразив весь ужас моего положения: тяжелая болезнь и беспомощность. В первый раз молился Богу после бури в Гулле, но с трудом сам понимал, что бормотал, или зачем это делал: все мои мысли спутались.

22 июня. Несколько полегче, но тот же страх остается.

23 июня. Опять стало хуже, озноб, дрожь, жестокая головная боль.

24 июня. Гораздо лучше.

25 июня. Сильная лихорадка, продолжавшаяся семь часов, с переменным жаром и ознобом. В конце изнурительная испарина.

26 июня. Лучше. Не имея еды, взял ружье, но чувствовал сильную слабость. Несмотря на это, убил козу и с величайшим трудом дотащил ее до своего жилища, зажарил несколько кусков и съел. Мне хотелось сварить бульон, но у меня нет посуды.

27 июня. Лихорадка возобновилась с такой силой, что я слег в постель на целый день, не прикасаясь ни к пище, ни к питью. Я умирал от жажды, но был так слаб, что не мог встать и сходить за водой. Снова призывал Бога, но был без памяти. Когда несколько пришел в себя, не соображал, как призывать Его. Лежа на земле, я взывал: «Боже, воззри на меня! Сжалься надо мной и будь ко мне милосерден!» И так – два-три часа, пока мне стало легче, после чего я уснул до полуночи. Проснувшись, почувствовал облегчение, но был еще очень слаб и испытывал сильную жажду. Воды у меня не было, и мне пришлось остаться в постели до утра. Я снова уснул, и мне приснился ужасный сон.

Мне снилось, что я сидел на земле за своей стеной, на том самом месте, где был застигнут землетрясением. Вдруг увидел человека, который спускался на землю с большого черного облака, весь объятый пламенем. Это пламя было таким ярким, что я на него не мог взглянуть. Вид его был ужасающий. Его нельзя описать словами. Когда он ступил на землю, она задрожала, как при землетрясении, и весь воздух изрезали сверкающие вспышки молнии.

Едва ступив на землю, этот человек приблизился ко мне, держа в руке длинное копье или какое-то оружие, чтобы убить меня. Когда он подошел ко мне и заговорил, я услышал голос настолько страшный, что невозможно описать охвативший меня ужас. Из всего сказанного им я понял: «Если все, что с тобой было, не привело тебя к раскаянию, ты умрешь!» При этих словах мне показалось, что он занес надо мной копье.

Надеюсь, что никто из тех, кто прочтет мое повествование, не будет ожидать, что я способен передать весь ужас, испытанный мной во время этого страшного сна. Я по-настоящему страдал даже во сне. Точно так же невозможно описать и то впечатление, которое осталось у меня, даже когда я проснулся и понял, что это только сон.

К сожалению, я утратил веру в Бога, и все благие наставления моего отца стерлись из моей памяти за восемь лет скитаний по морю, в постоянном общении с такими же, как и я, легкомысленными, безответственными людьми. Я не помню за все это время ни одной мысли о Боге, ни одного случая, чтобы я оглянулся на себя и подумал о своем поведении.

Ни желание делать добро, ни сознание зла не тревожили мою душу, будто погруженную в какую-то слепоту.

Я жил и вел себя, как равнодушный, бездумный, как самый беззаботный из всех матросов, не имея ни малейшего понятия о страхе Божьем в опасности, о благодарности за избавление от несчастий.

Трудно поверить после моей исповеди о том, что произошло со мной, после множества постигших меня бедствий, тому, что я не видел поражавшей меня руки Божией и не сознавался в том, что это было справедливым наказанием за мои прегрешения, за мою непокорность воле отца, за множество моих проступков или вообще за мою беспутную жизнь.

За время моей отчаянной экспедиции к берегам Африки я никогда не задумывался о том, что будет со мной, не желал, чтобы Бог направил меня в плавании, чтобы Он уберег меня от окружавших меня опасностей, от хищных зверей и от жестокости дикарей. Я не думал о Боге или Провидении, а слепо, как зверь, покорялся инстинктам и едва ли руководствовался здравым рассудком.

Когда от гибели на море меня спас португальский капитан, так приветливо и заботливо отнесшийся ко мне, ни одной мысли о благодарности не пришло мне на ум. Но и после моего второго кораблекрушения, даже тогда, когда мне угрожала опасность погибнуть на берегу этого острова, меня не мучили угрызения совести, и я не считал все это наказанием Небес, а твердил только, что я несчастнейшее из существ, рожденных для одних бедствий.