Текст книги "Быстрые воды"

– Да, – пессимистично заметил Джордж, – но ураган может и усилиться. Почему вы с матерью не уедете на несколько дней, подальше от беды?

– Но это глупо, дорогой, нам нет нужды уезжать. Власти города очень бдительны. Они чаще склонны преувеличивать опасность. Если ситуация станет опасной, мы сразу же об этом узнаем. И люди теперь лучше подготовлены к урагану вроде «Сэнди». Больше это никого не застанет врасплох.

– Но вы не можете остановить такое наводнение, как в прошлый раз. А твоя мать живет в первой зоне, – напомнил Джордж.

Элен улыбнулась. После «Сэнди» он уже разбирался в терминологии и географии города и знал обо всех возможных неприятностях.

– Не беспокойся о нас. С нами все в порядке. Наслаждайся своим уик-эндом в обществе друзей, – сказала она.

– Я просто волнуюсь из-за того, что ураган может обрушиться на город.

– Не обрушится, а если это все же случится, мы будем готовы.

– Вы запасли еду, воду и батарейки для фонарей? – спросил Джордж почти официальным тоном.

– У мамы достаточно запасов. Обещаю тебе, с нами все будет в порядке.

Потом Элен спросила его, как проходит уик-энд и кто там присутствует, после чего они распрощались. Джордж сказал, что всего собралось четырнадцать человек, большинство из которых Элен знала, хотя и не всех. Она понимала, что в эти выходные Джордж от души наслаждается жизнью, и была тронута, что он позвонил в Нью-Йорк, чтобы справиться, как у них дела. Она была рада, что у него было чем заняться. Это сделает ее отсутствие не слишком долгим. Она всегда чувствовала себя немного виноватой, когда уезжала от него, даже если это было связано с ее работой. Но в будние дни он будет занят в офисе. И она знала, что он собирается отправиться на охоту и на следующий уик-энд, до того как она вернется.

После этого Элен немного поработала за своим компьютером, и ее мать занялась тем же. Собака спала у ног Грейс, после того как та померила на нее новые свитеры и осталась довольной тем, что они подошли, и Бланш выглядела в них такой милой, как она и надеялась. Дождь и ветер непрерывно бушевали за окном, но в квартире было уютно, а из стереосистемы лились тихие звуки музыки. И, несмотря на ураган, который предположительно был всего в нескольких днях пути от них, это был приятный и спокойный день.

В субботу, на следующий день после приезда, Чарльз проснулся в своем номере в «Сохо Гранд» и сразу же позвонил Джине. Но в ответ на звонки он слышал только автоответчик, поэтому послал ей письмо по электронной почте и отправил сообщение на мобильный телефон. Он знал, что она не всегда проверяет свою почту, особенно в выходные дни, когда занята с детьми. Хлоя играла в футбол, а Лидия только что начала заниматься балетом. Им, похоже, нравилась их новая жизнь в Нью-Йорке, и они рассказали отцу обо всех своих новых друзьях. В разговорах с ним они никогда не упоминали Найджела. Казалось, они инстинктивно чувствовали, что он ничего не хочет о нем знать. И всякий раз при встрече с ними Чарльз видел, что они были счастливы и что мать хорошо о них заботится, хотя то, что они живут так далеко от него, разбивало ему сердце. С самого начала он был очень заботливым отцом, и он любил жену и свою семью. Но разница в возрасте в десять лет между ним и Джиной, а также несхожесть интересов, занятий и образа жизни отдалили их друг от друга. Когда они поженились, Джина была еще не готова остепениться, и она хотела постоянно выходить на люди. А Чарльз в это время был занят своей карьерой, к тому же он уже перебесился и любил проводить время дома. Он хотел сделать Джину счастливой, но это ему не всегда удавалось. Будучи моделью, она вращалась в другом обществе – более блестящем и экстравагантном. И стабильность, которую Чарльз мог ей предложить, утомляла ее. После того как они поженились, Джина стала находить его жизнь и его друзей невероятно скучными. Ей не хватало общества ее сверстников. Чарльз надеялся, что она со временем остепенится, но Найджел появился на сцене раньше, чем это произошло. Родители Чарльза с самого начала были против этого брака. И их предчувствия оправдались. Они говорили, что она еще слишком молода для брака и не ценит Чарльза, и в обоих случаях были правы.

Джина сгорала от желания стать актрисой и, работая моделью, жила в мире, совершенно отличном от его. Она забеременела Хлоей через шесть месяцев после того, как они начали встречаться, и как только они об этом узнали, Чарльз сделал ей предложение. Он считал, что это единственно правильное решение, к тому же он любил ее. Джина же не считала, что им необходимо жениться, и хотела подождать до тех пор, пока не родится ребенок, что шло вразрез с убеждениями Чарльза. Он был старомоден и консервативен и мечтал о законном браке и семейной жизни с ней. Он убедил ее выйти за него замуж, когда ей было двадцать четыре года и она находилась на четвертом месяце беременности. В это время она уже добилась некоторого успеха в модельном бизнесе, к тому же ей начали предлагать маленькие роли, так что замужняя жизнь стала казаться ей еще менее привлекательной. А спустя два года она неожиданно забеременела Лидией. Появление второго ребенка еще больше привязало ее к дому и отдалило от достижения желанных целей. Чарльз пообещал ей всяческую помощь в уходе за детьми и выполнил свое обещание, наняв для них няню. Он был в восторге от своих детей и страстно любил Джину. Она тоже любила его, но ее раздражали налагаемые семейной жизнью ограничения, которые мешали ей в ее карьерных устремлениях. Когда ей исполнилось тридцать лет, она начала паниковать по поводу того, что семейная жизнь навсегда засосет ее, она уже не сможет больше работать моделью, а карьера актрисы закончится, не успев начаться. И все, во что верил Чарльз, стало представлять для нее угрозу. Она винила его за то, что он уговорил ее выйти за него замуж, когда она была еще так молода. Многие ее подруги рожали детей не в браке, и она говорила, что это было бы предпочтительнее для нее. Замужество стало казаться ей тюрьмой.

Чарльз всегда чувствовал в ней глубину чувств, на которую она была способна, но которую она не имела пока желания проявлять. Когда Джина бывала дома, она была хорошей матерью их детям, но она страстно желала заниматься своей карьерой в обществе моделей, актеров, продюсеров и прочих представителей творческих профессий, которые казались ей более интересными и близкими по духу. Она пыталась объяснить, что быть просто женой банкира было для нее недостаточно. И в этот момент на горизонте появился Найджел как посланец из того мира, по которому она тосковала. Он был просто создан для нее, по крайней мере, она так думала. Найджел был фотографом, с которым она познакомилась на Таити, где снималась для итальянской версии журнала «Вог». И, хотя она говорила, что не хотела, чтобы так случилось, на съемках между ними сразу же завязался бурный роман, который привлек внимание желтой прессы, поскольку Найджел был хорошо известен в мире моды. За этим последовало несколько мучительных месяцев, в течение которых Чарльзу пришлось испытать стыд и публичное унижение. Его родители были в ярости из-за того, через что приходилось проходить ему и его детям. Не желая вовлекать его в скандал, через два месяца после того, как все это началось, Джина сообщила Чарльзу, что уходит от него. Она сказала, что ей нужна свобода и она хочет, пока еще молода, успеть испытать что-то новое в жизни. Они оба плакали, когда она объявила об этом, но она настаивала, что уверена в своем выборе. И Найджел был слишком сильным искушением. Он было гораздо привлекательнее в ее глазах, чем Чарльз.

Джина сказала, что переезжает в Нью-Йорк, чтобы работать с американским журналом «Вог», руководство которого в этот момент было очень заинтересовано в Найджеле. Найджел рисовал ей ослепительные перспективы, которые откроются перед ней, если она последует за ним, в числе которых, возможно, будет даже шанс сделать фильм с его знакомыми продюсерами из Лос-Анджелеса. Джина не могла устоять ни перед такими заманчивыми возможностями, ни перед самим Найджелом.

Чарльз мог попытаться остановить ее, прибегнув к помощи закона, но он знал, что разбирательство в суде будет публичным и отвратительным, и Джина никогда не простит ему того, что он не дал ей осуществить ее мечты. Он знал, что должен отпустить ее, и ненавидел Найджела за то, что он украл ее у него. Он помог ей найти в Нью-Йорке агента, который устраивал ей фотосессии и с другими фотографами. Ее карьера, наконец, пошла в гору. Чарльзу оставалось лишь надеяться, что в один прекрасный день ей все это надоест и она вернется к нему. Он проявил великодушие и теперь горько сожалел об этом. Спустя год Джина была влюблена в Нью-Йорк, все еще жила с Найджелом, стала успешной моделью, а девочки были счастливы с ней. Было похоже на то, что он навсегда потерял их. А Найджел, судя по всему, подходил ей гораздо больше, чем Чарльз. Все получилось именно так, как она и мечтала, к глубокому отчаянию Чарльза. Найджел был типичным представителем того мира, к которому столько лет стремилась Джина, – небритым, неряшливым и красивым. Она была слишком молода и слишком амбициозна для будничной семейной жизни, которую предложил ей Чарльз. Он чувствовал себя так, словно вся его жизнь пошла под откос год назад. Процедура развода не так давно завершилась, и теперь Чарльз размышлял над тем, выйдет ли Джина замуж за Найджела или, по крайней мере, родит ли от него ребенка. Брак, похоже, ничего не значил в их мире. Отношения завязывались и распадались, и часто в результате этих коротких связей появлялись дети. И все это было предельно чуждо мировоззрению Чарльза.

Чарльз пока не начал встречаться с другими женщинами. Все они проигрывали по сравнению с Джиной, несмотря на ее предательство и на то, что она его разлюбила. Джина была красивее и ярче всех женщин, которых ему довелось встречать. К тому же она была матерью его детей, что, по его мнению, заслуживало глубокого уважения, пусть даже она и не испытывала таких же чувств по отношению к нему и оставила его ради другого мужчины. Весь прошедший год после ее ухода Чарльз находился в глубокой депрессии, стал страдать от приступов панических атак и влачил жалкое существование. Он жил лишь от встречи до встречи со своими дочерьми, изо всех сил стараясь, пока безуспешно, отвлечься от мыслей об их матери. Всякий раз, когда он видел ее фотографию в рекламе или на обложке журнала, его сердце делало кувырок. Он знал, что это было слабостью и ему необходимо преодолеть ее, но пока ему это не удавалось.

Джина, со свойственной ей безалаберностью, не отвечала на его звонки. Чарльз долго сидел в своем номере, надеясь договориться о встрече с дочерьми, но, в конце концов, отправился на прогулку, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он был необычайно красивым мужчиной, чему, казалось, не придавал значения. Женщины, мимо которых он проходил на улице, неизменно обращали на него внимание. Но его, как и обычно, это не интересовало. Он никогда не считал себя привлекательным, особенно теперь, после ухода Джины. Всем, кроме него, было понятно, почему Джина вначале увлеклась им. Он был красив, умен, у него была прекрасная работа, он прилично зарабатывал, происходил из хорошей семьи, и он обожал ее. Но в отличие от Найджела, у которого не было всех этих достоинств, он был серьезным, консервативным и ответственным, и ни одно из этих качеств не казалось Джине романтичным. А когда Чарльз нервничал, он чувствовал себя последним неудачником. Найджел был намного обходительнее и увереннее в себе. Но Чарльз считал, что у него нет души, и ему было интересно, как долго продлится их связь с Джиной. Пока Найджел, похоже, не собирался уходить от нее.

Учитывая все его достоинства, любая женщина была бы рада быть рядом с Чарльзом, но это его не интересовало. Он не обращал внимания на женщин. Он хотел лишь вернуть свою семью, которую потерял. Но даже он сам понимал, что на это надежды нет. Джина казалась счастливой, живя с Найджелом в Нью-Йорке. Ее жизнь сложилась именно так, как она и мечтала, когда уходила от Чарльза, хотя ему и казалось, что долго это не продлится. В ее новом мире не было стабильности. Но по истечении года Джина все еще пребывала в эйфории.

Чарльз несколько часов бродил по Сохо и по набережным Гудзона, но Джина так и не позвонила ему. В четыре часа он вернулся в отель и снова включил телевизор, чтобы узнать новости об урагане. В настоящий момент все его тревоги сфокусировались вокруг него. Чарльз приходил в ужас, представляя, что город может быть разрушен. Ему больше нечем было занять свои мысли. Но никаких существенных изменений не произошло. Ураган немного покружился над Карибским морем, но потом снова лег на свой курс и начал приближаться к Нью-Йорку, при этом его скорость немного возросла. Чарльз пытался представить себе, где в настоящий момент могла быть Джина с детьми. Он сделал все возможное, чтобы связаться с ней. Теперь ему оставалось только ждать. Заказав себе в номер гамбургер, он устроился у телевизора. По новостному каналу ураган «Офелия» сравнивали с «Сэнди», хотя в настоящий момент он казался не таким устрашающим. Но нельзя было недооценивать его потенциальную угрозу для города, пусть даже эта угроза была чуть меньшей, чем в случае с «Сэнди». Но даже это не успокоило Чарльза. Он ел гамбургер и думал о своих детях. И то, что их мать не отвечала на его сообщения, как обычно, сводило его с ума. Он говорил себе, что, возможно, она не взяла с собой мобильный телефон или что он разрядился. Это были ее обычные оправдания, когда она не отвечала на его звонки.

В субботу Жюльетта Дюбуа с полудня была на дежурстве в отделении экстренной помощи в одной из крупнейших больниц города. Ей был тридцать один год, и она была ординатором и врачом «Скорой помощи». Во время урагана «Сэнди» она училась на медицинском факультете университета Нью-Йорка и проходила стажировку в больнице университета. Больница тогда сильно пострадала, пациенты и персонал должны были быть эвакуированы, и Жюльетта помогала выносить из здания лежачих больных, чтобы их перевезли в другие больницы. И в это время отключился запасной генератор. Никто не был готов к такому развороту событий. И, хотя во время эвакуации никто не погиб, персоналу пришлось поволноваться, особенно из-за недоношенных детей, лежавших в кювезах, и из-за пациентов, подключенных к аппаратам искусственного дыхания. Пришлось вручную поддерживать работу этих аппаратов до тех пор, пока все пациенты не были перевезены в другие больницы. На Жюльетту это произвело неизгладимое впечатление и внушило ей ужас перед стихийными бедствиями. И хотя ураган «Офелия» не казался пока таким же опасным, по спине Жюльетты пробежал холодок, когда она услышала первое сообщение о том, что он движется в сторону Нью-Йорка.

В течение пяти часов после того, как она заступила на дежурство, у Жюльетты не было ни момента передышки. По субботам отделение экстренной помощи всегда работало в авральном режиме. У многих людей, которые заболели во время рабочей недели и не нашли времени обратиться к врачу, в пятницу ночью наступало ухудшение, и им не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в больницу на выходные дни. В городе свирепствовал грипп, представлявший особую угрозу для детей и пожилых людей. Во время уик-эндов чаще случались бытовые и спортивные травмы. В отделение также поступали женщины, у которых начались преждевременные роды, и люди с переломами, полученными при падениях на улицах города.

В настоящий момент в отделении находились двое больных с переломами бедра. Восьмидесятичетырехлетнюю женщину сбил велосипед в Центральном парке, а девяностолетний мужчина упал со стремянки, когда осматривал течь на потолке. Их доставили парамедики из службы «Скорой помощи», так же как и множество других пациентов с обычными проблемами – сердечными приступами, мелкими травмами, приступами астмы, порезами, на которые нужно было наложить швы. Вдобавок ко всему среди них был четырехлетний ребенок, который, как опасалась его мать, мог проглотить их любимую черепашку. Жюльетте нравилось разнообразие случаев, с которыми приходилось иметь дело в отделении экстренной помощи, хотя временами это место напоминало сумасшедший дом.

В пять часов, когда она устроила себе первый маленький перерыв, мимо нее прошел Уилл Хелтер, их старший ординатор. Он был высок, темноволос и красив, и ранее этим летом они встречались в течение трех месяцев, но результат был плачевным. Они с трудом могли выносить друг друга. По мнению Жюльетты, его эго было непомерно огромным, а поскольку она не собиралась потакать ему, он ее бросил. У него были романы почти со всеми медсестрами в отделении, даже с замужними. Жюльетта чувствовала себя последней идиоткой из-за того, что связалась с ним, но было очень легко подпасть под его обаяние. Все попадались на его удочку – и пациенты, и медсестры, и студенты. У него был такой мастерский подход к больным, что пациенты просто обожали его. Но Жюльетта больше не верила, что они его на самом деле интересуют. Однако она вынуждена была признать, что формально он был хорошим врачом, хотя она и считала его отвратительной личностью.

И он любил ее не больше, чем она его. В результате им было исключительно трудно работать вместе. Приходилось изо всех сил стараться, чтобы скрыть от пациентов их взаимную неприязнь. Персонал отделения был в курсе происходящего, и, когда Уилл Хелтер думал, что это сойдет ему с рук, он не упускал случая уничижительно отозваться о Жюльетте, хотя и с неохотой признавал, что она была чертовски хорошим врачом. Она просто не нравилась ему как женщина. Он знал, что она видит его насквозь и считает его самовлюбленным ослом. Жюльетта бесстрашно и откровенно высказывалась о нем и не боялась перечить ему, когда дело касалось ее пациентов, и это доводило его до бешенства. Они с трудом могли соблюдать элементарную вежливость при общении, что составляло большую проблему, которую они пока не смогли разрешить и которую, возможно, вообще не решат. А как старший ординатор Уилл был ее непосредственным начальником. Жюльетта честно рассказала о создавшемся положении дел руководителю ординаторской программы, сказав, что они с трудом могут работать вместе и у них друг на друга аллергия. Она решила предупредить руководителя на тот случай, если Уилл решит начать ставить ей палки в колеса в ее работе, на что она считала его вполне способным, хотя пока он этого не делал. Он просто неуважительно обращался с ней, но никогда не говорил о ней неправды, что уже было неплохо.

– Я вижу, бог решил порадовать нас сегодня его высочайшим присутствием, – увидев Уилла в коридоре, ядовито заметила Жюльетта, обращаясь к Михаэле Манчини, старшей сестре, сидевшей на посту.

Михаэла рассмеялась. Она была в курсе сложившейся ситуации и поняла, кого Жюльетта имела в виду.

– По-моему, он появился в четыре часа. У нас сегодня куча пациентов, так что это очень удачно, что он пришел, хотя обычно он не работает по субботам. Ты же ведь не захочешь вести еще двенадцать пациентов? – с улыбкой спросила она, и Жюльетта покачала головой и взяла со стола медицинские карты.

– Я уже и так на пределе. Пусть и он немного поработает для разнообразия.

Уилл Хелтер работал не так напряженно, как рядовые ординаторы, но даже Жюльетта была вынуждена признать, что он был прекрасным диагностом, особенно в сложных случаях. Она не любила его как человека, а не как врача, и понимала, что нужно мириться с обстоятельствами.

Жюльетта была симпатичной блондинкой. Она заплетала волосы в косу, почти не снимала белого халата и никогда не находила времени на макияж. Жюльетта страстно любила свою работу и своих пациентов и почти не думала ни о чем другом. Она была прямолинейна и предана своему делу и в отличие от Уилла не руководствовалась эгоистическими соображениями и не старалась обаять окружающих. Она родилась в Детройте в семье медиков. Оба ее брата были врачами, как и ее отец. А ее мать до замужества работала медсестрой. И все они утверждали, что хотя бы раз в жизни им приходилось сталкиваться с такими старшими ординаторами. Родные говорили ей, что было большой ошибкой встречаться с ним. Ведь теперь, когда она жаловалась на него, можно было подумать, будто она делает это из мести, особенно учитывая то, что это он бросил ее. И Жюльетта понимала, что они правы. У нее не было выбора – оставалось лишь терпеть и надеяться, что со временем ему надоест издеваться над ней.

И, как в поговорке «Помяни черта, и он тут как тут», спустя пять минут старший ординатор подошел к сестринскому посту отделения и мрачно посмотрел на Жюльетту.

Через некоторое время, после того как они оба просмотрели медицинские карты, Жюльетта задала ему вопрос, стараясь не выказывать никаких эмоций, чтобы не провоцировать его на стычку. Хотя, что бы она ни сказала ему, это вызывало у него раздражение и заставляло его терять терпение. Сестры уже видели такое множество раз. Иногда наблюдать за ним было даже забавно. Это было похоже на салют в День независимости. Можно было смело рассчитывать на этот спектакль при каждой их встрече.

– Мы будем принимать какие-либо меры из-за урагана, на случай если объявят чрезвычайное положение? – спросила Жюльетта.

Она думала об этом весь день. После того, что происходило в больнице университета Нью-Йорка во время урагана «Сэнди», Жюльетта знала, как важно быть подготовленными.

– Вряд ли. Нам ни к чему беспокоиться заранее. Будем разбираться с этим, когда нам скажут. А до того у нас нет на это времени. Не знаю, как у тебя, но у меня и так сейчас работы вдвое больше, чем обычно, так что мне некогда волноваться из-за урагана.

– У меня тоже. Но кому-то следует проверить запасные генераторы до того, как объявят чрезвычайное положение. В прошлый раз в университетской больнице они вышли из строя, и это чуть не обернулось трагедией.

– Ты что, теперь работаешь на министерство чрезвычайных ситуаций? – саркастически спросил Уилл. – Почему бы тебе не обратиться с этим вопросом к главному врачу?

Жюльетта проигнорировала его сарказм, продолжая настаивать на своем.

– Мы можем по крайней мере подготовиться в своем отделении. Мы находимся ниже уровня моря и достаточно близко к реке, и нас может затопить.

– В таком случае приходи завтра на работу в резиновых сапогах. От меня-то ты чего хочешь? Чтобы я сам грузил мешки с песком? Я здесь старший ординатор, а не разнорабочий. И перестань паниковать – твое настроение может передаться пациентам, – упрекнул он ее, потом положил карту, которую просматривал, и отошел от стойки.

В качестве комментария Михаэла молча приподняла бровь.

– Мы должны подготовиться, – тихо сказала ей Жюльетта, и Михаэла кивнула.

– Хотя он прав. Ни у кого нет времени заниматься этим сейчас, пока не возникло необходимости. И все отлично знают, что произошло в больнице университета Нью-Йорка. Они не допустят, чтобы такое повторилось и здесь.

Жюльетта кивнула и отправилась в палату, где девяностолетний мужчина с переломом бедра ждал хирурга, который должен был прийти и обследовать его. Ему собирались сделать операцию этой ночью, и его дочь и внуки были рядом с ним. Они в сотый раз говорили ему, что он вообще не должен был залезать на эту стремянку. Мужчина находился в здравом уме и твердой памяти; он не страдал слабоумием, просто был очень стар.

– Как ваши дела, мистер Эндрюс? – с улыбкой спросила Жюльетта.

– Я осматривал течь на потолке. В нашем здании очень старые трубы, – в который раз пояснил он.

Жюльетта была согласна с его дочерью по поводу стремянки, но он был очень милым стариком, и ей было жаль его. По мнению его дочери, он только что доказал, что больше не может жить один, и он выглядел глубоко опечаленным. Он без проблем прошел проверку психического состояния, и было очевидно, что у него нет деменции. Просто он был очень независим, хотел осмотреть течь и потерял равновесие. Его проблема состояла в том, что ему было девяносто лет, он уже был не так подвижен и не так устойчиво стоял на ногах, как раньше, и при этом жил один. Он сказал, что его жена умерла два года назад.

– Вас не очень беспокоит боль? – ласково спросила Жюльетта.

– Со мной все в порядке, – ответил он и смутился, когда Жюльетта коснулась его руки.

– После операции все придет в норму, – спокойно сказала она, и он кивнул.

В это время в палату вошел хирург. Жюльетта попросила родственников больного выйти на минутку в коридор, где они продолжали жаловаться, что старик ведет себя неразумно, он слишком независим, хочет по-прежнему делать все, что делал в молодости, и отказывается вести себя соответственно своему возрасту. Про себя Жюльетта подумала, что это замечательно – мужчина был все еще полон жизни и энергии.

После этого она отправилась проведать ребенка, проглотившего черепаху.

Мальчик одевался, собираясь ехать домой, и на лице его матери было написано огромное облегчение. Он только что признался, что не глотал черепаху, как уверял раньше. Он спустил ее в унитаз и не хотел, чтобы его наказали, поэтому сказал, что проглотил ее. Его мать сурово отчитывала его за вранье.

Жюльетта серьезно посмотрела на него, с трудом сдерживая улыбку.

– Джонни, у тебя есть собака? – спросила она, хотя уже знала ответ.

Мальчик кивнул.

– Да, его зовут Дэбби. Это немецкая овчарка.

– Уверена, что он замечательный пес. Ты можешь пообещать мне кое-что? – Мальчик посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и снова кивнул. – Ты пообещаешь мне, что не проглотишь его? Я думаю, что от этого у тебя может очень сильно разболеться живот, да и Дэбби это вряд ли понравится.

Мальчик рассмеялся над ее словами, а его мать улыбнулась.

– Обещаю. Но он слишком большой, чтобы его можно было проглотить.

Вероятно, как и незадачливая черепаха. Она принадлежала его сестре, и мальчик сказал, что она очень разозлится на него. Персоналу больницы доводилось видеть детей, которые глотали самые неожиданные предметы, так что даже врачи порой приходили в смятение, глядя на рентгеновские снимки.

– Ну что ж, помни это. Не глотай Дэбби.

Мальчик кивнул, и после того, как он оделся, Жюльетта помогла ему слезть со стола, подписала форму для выписки и отдала ее его матери. Потом она напомнила ему, что говорить неправду тоже не очень хорошо. Он торжественно кивнул и, уходя, помахал ей рукой на прощание и сообщил матери, что Жюльетта очень славная и она ему понравилась. После этого он пообещал больше никогда не врать.

Жюльетта начала обходить своих пациентов, распределяя их по степени тяжести состояния. Она ненадолго зашла в комнату ожидания, чтобы проведать детей мужчины, у которого случился инфаркт и которому собирались сделать ангиопластику. И тут на экране телевизора она увидела срочное сообщение. Глаза всех присутствовавших в комнате обратились к экрану. Диктор сообщил, что урагану «Офелия» присвоена первая категория, он набирает скорость и движется прямо на город. В городе официально объявлено чрезвычайное положение, с восьми часов вечера будет закрыто метро, а жители некоторых районов будут эвакуированы. На экране появился список зон, жители которых подлежали эвакуации. Всех остальных просили не выходить из дома после девяти часов вечера. Потом диктор сказал, что жителей будут постоянно извещать о состоянии дел, а в шесть часов в прямом эфире будут передавать обращение мэра города.

– Проклятье, – сказала Жюльетта. – Опять начинается.

Она повернулась к семье пациента с инфарктом.

– Они не закроют больницу? – встревожено спросил один из них.

– Нет, мы полностью готовы к такому повороту событий. У нас есть запасной генератор, и мы примем все необходимые меры. Да и, вероятнее всего, все будет не так плохо, как в прошлый раз, – ответила Жюльетта.

Она надеялась, что так оно и окажется, вспоминая, как в больнице университета Нью-Йорка им пришлось выносить больных по лестнице, освещая себе дорогу карманными фонариками.

После этого она начала объяснять детям своего пациента, какую именно операцию будут делать их отцу.

Покончив с этим, Жюльетта направилась на сестринский пост. Несколько сестер, которые ездили на работу на метро, собирались уйти домой пораньше, до того как общественный транспорт прекратит движение. Жюльетта представляла, что будет в случае возникновения чрезвычайной ситуации, и осознавала, что ее собственное жилье находится в зоне, подверженной наводнениям.

– А что насчет тебя? Тебе не нужно съездить домой, чтобы забрать какие-нибудь вещи? – спросила Михаэла, но Жюльетта лишь пожала плечами.

– Единственная ценная вещь в моем доме – это мой паспорт. Но я всегда могу получить другой. В моей квартире жуткий беспорядок. И там нет ничего, что стоило бы спасать.

Вся жизнь Жюльетты проходила в больнице. В ее квартире не было ничего, что было бы ей дорого, – ни домашнего питомца, ни сувениров, которые напоминали бы ей о счастливых моментах ее жизни. Все это хранилось в Детройте. А квартира была для нее лишь местом для ночлега, куда она приходила в перерыве между дежурствами.

Вскоре она увидела, как Уилл Хелтер быстрым шагом идет по коридору, направляясь к своим пациентам. Теперь, когда в городе объявили чрезвычайное положение и эвакуацию из опасных зон, у него не было времени на то, чтобы сказать ей какую-нибудь грубость. А сама Жюльетта надеялась лишь на то, что у кого-то хватило ума и дальновидности, чтобы проверить запасные генераторы. Но тут она ничего не могла поделать. У нее на руках были пациенты, и, если ураган окажется таким же, как «Сэнди», им придется как-то справляться с ситуацией. Ей следовало думать лишь о своих пациентах и о своей работе. А об остальном позаботятся городские власти. И что бы обо всем этом ни думал старший ординатор, ей до этого нет дела. Как и до всего того, что он говорил ей.

Элен включила телевизор, стоявший в квартире ее матери, как раз в тот момент, когда передавали срочное сообщение об урагане. Застыв на месте, она не отрывала глаз от экрана. Зона 1, в которой проживала ее мать, была в первых строчках списка районов, подлежащих эвакуации. Элен пошла сообщить об этом матери, которая на кухне кормила Бланш ужином.

– Мам, мы должны уйти из дома к девяти вечера, уже через четыре часа. Нам нужно собрать вещи и подыскать себе место, где мы могли бы остановиться на это время. Я думаю, что нам лучше отправиться в гостиницу в северной части города.

Районы города, расположенные к северу от Тридцать девятой улицы, не пострадали во время последнего урагана, в то время как районы, расположенные южнее, походили на зону боевых действий. Так что северная часть города была самым безопасным местом. Грейс выслушала дочь, немного подумала, потом поставила на пол миску Бланш с ее ужином и повернулась к Элен с выражением твердой решимости на лице, которого та не ожидала увидеть.