Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Полет в небеса"

I

 
Под ло́готь
Под ко́ку
фуфу́
 
 
и не кря́кай
не могуть
фанфа́ры
ла-апошить
деба́сить
 
 
дрынь в ухо виляет
шапле́ ментершу́ла
кагык буд-то лошадь
кагык уходырь
и свящ жвикави́ет
и воет собака
и гонятся ли́стья
сюды и туды
 
 
А с не́ба о хря́щи
все чаще и чаще
взвильнёт ви ва вувой
и мрётся в углы́нь
 
 
С пине́жек зире́ли
потя́нутся ко́кой
под логоть не фу́кай!
под ко́ку не плюй!
 
 
а если чихнётся
губа́стым саплю́ном
то Ки́ка и Ко́ка
такой же язык.
 

II

 
Черуки́к дощёным ша́гом
осклабясь в улыбку ки́ку
     распушить по ветровулу!
     разбежаться на траву
     обсусаленная фи́га
     буд-то ки́ка
     на паро́м
буд-то папа пилигримом
на камету ускакал
а́у деа́у дербады́ра
а́у деа́у дерраба́ра
а́у деа́у хахети́ти
     Мо́нна Ва́нна
     хочет пить.
 

III

 
шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп.
 
 
ВСЁ
 

<1925>

 
Тише целуются
– комната пуста —
ломками изгибами —
– полные уста: —
ноги были белые:
по снегу устал.
 
 
Разве сандалии
ходят по песку?
Разве православные
церкви расплесну?
Или только кошечки
Писают под стул?
 
 
Тянутся маёвками
красные гроба́
ситцевые девушки —
по́ небу губа;
кружится и пляшется
будто бы на бал.
 
 
Груди как головы
тело – молоко
глазом мерцальная
солнцем высоко…
Бог святая троица
в небо уколол.
 
 
Стуки и шорохи
кровью запиши;
 
 
там где просторнее
ку́киши куши́:
Вот по этой лесеньке
девушкой спешил.
 
 
Ты ли целуешься?
– комната пуста —
Так ли слома́лися
– полные уста?
:Ноги были белые:
по снегу устал.
 
 
ВСЁ
 

<1925>

gew. (Esther)

 
И говорит Мишенька
рот открыв даже
– ши́шиля ки́шиля
Я в штаны ряжен. —
 
 
Н ты эт его
финьть фаньть фуньть
б м пи́льнео
фуньть фаньть финьть
 
 
И́а И́а Ы́а
Н Н Н
Я полы мыла
Н Н Н
 
 
дриб жриб бо́бу
джинь джень баба
хлесь хлясь – здо́рово —
ра́зда́й мама!
Вот тебе ши́шелю!
финьть фаньть фуньть
на́кося ки́шелю!
фуньть фаньть финьть.
 
 
ВСЁ
 

<1925>

1926

писано 1 января 1926 года

 
метит балагур татарин
в поддёвку короля лукошке
а палец безымянный
на стекле оттаял
и торчит гербом в окошко
     ты торчи себе торчи
     выше царской колончи
 
 
распахнулся о́рлик бу́бой
сели мы на бочку
рейн вина
океан пошёл на убыль
в небе ки́чку не видать
 
 
в пристань бухту
серую подушку
тристо молодок
и сорок семь
по́ют китайца жёлтую душу
в зеркало смотрят
и плачат все.
 
 
вышел витязь
кашей гурьевой
гу́жил зи́мку
рыл долота
накути Ерёма
вздуй его
вздулась шишка
в лоб золотая
 
 
блин колокольный в ноги. бухал
переколотил на четвёртый раз
суку ловил мышиным ухом
щурил в пень
солодовый глаз.
 
 
приду́ приду́
в Маргори́тку
хло́пая зато́рами
каянский пру
па́ла́ша́ми́
ка́лику едрит твою
около бамбука
пальцем тпр
 
 
скоро шаровары позавут татарина
книксен кукла
полька тур
мне ли петухами
кика пу́ подарена
чи́рики боя́рики
и пальцем тпр
 
 
зырь мани́шка
пу́говицей пли́совой
грудку корявую
ах! обнимай
     а в шкапу то
     ни чорта лы́сого
     хоть бы по́лки
     и тех нема.
 
 
шея заболела на корону у́была
в жаркую печку затылок утёк
не осуди шерстяная публика
громкую кичку[11]11
  именно кичка а не кличка. (Примеч. автора.)


[Закрыть]
Хармса – дитё.
Хармса – дитё.
 
 
ВСЁ
 

Даниил Хармс

1926, 1 янв.

Сергею Есенину

 
ах вы се́ни мои се́ни
я ли гу́сями вяжу́
при́ходил ко мне Есе́нин
и четы́ре мужика́
 
 
и с чего́-бы это ра́доваться
ло́жкой стуча́ть
пошиве́ливая па́льцами
гру́сть да печа́ль
 
 
как ходи́ли мы ходи́ли
от поро́га в Кишинёв
проплева́ли три неде́ли
потеря́ли кошелёк
 
 
ты Серё́жа рукомо́йник
сары́нь и дуда́
разохотился по мо́йму
совсе́м не туда́
 
 
для тебя́ ли из корежё́ны
ору́жье шты́к
не тако́й ты Серё́жа
не тако́й уж ты́
 
 
по́й – ма́й
щё́ки ду́ли
скарлоти́ну перламу́тр
из за во́рота поду́ли
Vа́ter Únser – Líeber Gо́tt
 
 
я пляса́ла сокола́ми
возле де́рева круго́м
ноги то́пали пляса́ли
возле де́рева круго́м
 
 
размога́й меня заты́ка
на кало́ше и ведре́
походи́-ка на заты́лке
мимо за́пертых двере́й
 
 
гу́ли пе́ли ха́лваду́
чири́кали до́ ночи́
на́ засеке до́лго ду́мал
кто поёт и брови чинит
 
 
не по́ полу пе́рвая
залуди́ла пе́рьями
сперва́ чем то ду́дочны́м
вро́де как уха́бица́
 
 
полива́ла сы́пала
не ве́рила ле́бе́дя́ми́
зашу́хала кры́льями
зуба́ми зато́пала
 
 
с э́тако́го по ма́тери
с э́такого ку́барем
в обни́мку целу́ется́
в о́чи ва́лит бли́ньями
 
 
а лета́ми плю́й его́
до бе́лой доски́ и ся́дь
добреду́ до Клю́ева́
обра́тно заки́нуся́
 
 
просты́нкой за ро́дину
за ма́тушку ле́вую
у де́рева то́ненька
за Ду́нькину пу́говку́
 
 
пожури́ла де́вица́
неве́ста сику́рая́
а Серё^́жа де́ревце́м
на груди́ не кла́няется
 
 
на груди́ не кла́няется
не бу́кой не вечеро́м
посыпа́ет о́коло́
сперва́ чем то ду́дочны́м
 

14 января 1926

Даниил Хармс

Школа чинарей Взирь з́ауми

 
волчица шла дорогаю
дорогаю манашенькой
и камушек не трогала
серебрянной косой
на шею деревянную
садились человечики
манистами накрашеннами
где-то высоко́.
 
 
никто бы и не кланялся
продуманно и холодно
никто бы не закидывал
на речку поплавок
я первый у коло́дица
нашёл её подохлую
и вечером до ку́зова
её не повалок
 
 
стонала только бабушка
да грядка пересто́нывала
заново еро́шила
капустных легушат
отцы мои запенелись
и дети непристойные
пускали на широкую
дорогу камыши
 
 
засни засни калачиком
за синей гололедицей
пруда хороший перепел
чугунный домовой
щека твоя плакучая
румянится цыганами
раскидывает порохом
(ленивую) войну
 
 
идут рубахи ры́жики
покрикивают улицу
веревку колокольную
ладошки синяки
а кукла перед ужином
сырому тесту молится
и долго перекалывает
зубы на косяк
 
 
я жду тебя не падаю
смотрю – не высыпаюся
из маминой коробочки
на ломаный сарай
обреж меня тапориком
клади меня в посудину
но больше не получится
дырявая роса —
 
 
ВСЁ
 

Даниил Хармс

4 февр. 1926 г.

 
ты послушай ка карась
имя палкой перебрось
а потом руби направо
и не спрашивай зараз
то Володю то Серёжу
то верёвку павар
то ли куру молодую
то ли повора вора
 
 
Разбери который лучше
может цапаться за тучи
перемыгой серебром
девятнадцатым ребром
разворачивать корыто
у собачий конуры
где пупырыши нерыты
и колеблется Нарым
 
 
Там лежали Михаилы
вонючими шкурами
до полуночи хилые
а под утро Шурами
 
 
и в прошлую середу
откидывая зановеси
прохожему серому
едва показалися
 
 
сначало до плечика
румяного шарика
а после до клетчатых
штанишек ошпаривали
 
 
мне сказали на́ ушко
что чудо явилося
и царица Матушка
сама удивилася:
 
 
ах как же это милые?
как же это можно?
я шла себе мимо
носила дрожжи
 
 
вошёл барабанщик
аршином в рост
его раненная щека
отвисала просто
 
 
он не слышет музыки
и нянин плач
на нём штаны узкие
и каленкоровый плащ
 
 
простите пожалуйсто
я покривил душой
сердце сжалося
я чужой
 

– входит барабанщик небольшого роста —

 
ах как же это можно?
я знал заранее
– взял две ложи —
– ВЫ ИЗРАНЕНЫ. —
– ЗАНОВЕСЬ
 
 
собака ногу поднимает
ради си ради си
солдат Евангелие понимает
только в Сирии только в Сирии
 
 
но даже в Сирию солдат не хочет
плюет пропоица куда то
и в Сирию бросает кочень
где так умны Солдаты
 
 
ему бы пеночки не слизывать
ему бы всё: «руби да бей»
да чтобы сёстры ходили с клизмами
да чтобы было сто рублей
 
 
солдат а солдат
сколько тебе лет?
где твоя полатка?
и твой пистолет. —
 
 
кну́чу в при́хвостень кобыле
хоть бы куча
хоть бы мох
располуженной посуды
не полю не лужу
и в приподнятом бокале
покажу тебе ужо́!
 
 
Едет мама серафи́мом
на ослице прямо в тыл
покупает сарафаны
и персидскую тафту
 

– солдат отворачивается и больше не хочет разговаривать —

 
открылось дверце подкидное
запрятало пятнашку
сказало протопопу Ною:
– позвольте пятку вашу —
 
 
я не дам пятку
шнельклопс
дуй в ягоду
шнельклопс
 
 
разрешите вам не поверить
я архимандрит
а вы протопоп
а то рассержусь
и от самой Твери
возьму да и проедусь по́ полу
 
 
он рас-стегивает мундир
забикренивает папаху
и садится на ковёр
и свистит в четыре пальца:
 
 
пью фюфю́лы на фуфу́
еду мальчиком а Уфу
щекати меня судак
и под мы́шку и сюда
и́хи блохи не хоши́
пу́фы бо́же на матра́сс.
 
 
за бородатым бегут сутуленькие
в клети пугается коза
а с неба разные свистульки
картошкой сыпятся в глаза
 
 
туды сюды
да плеть хвоста
да ты да я
 
 
да пой нога
считает пальцами до ста
и слышет голос: «помогай»
обернулся парусом
лезет выше клироса
до месяца не долез
до города не дошёл
 
 
обнимались старушки плакали
замочили туфли лаковые
со свечой читали Лермонтова
влюбились в кого го то кавалера там
    на груди у него солнышко
     а сестра его совушка
     волоса его рыжие
        королеву прижили
        может кушать рябчика
        да и то только в тряпочке
        у него две шашки длинные
                  на стене висят…
        Господи Помилуй
         свят свят свят
 

– черти испугались молитвы и ушли из Гефсиманского сада, тогда самый святой человек сказал: —

 
здорово пить утрами молоко
и выходить гулять часа так на четыре
О человек! исполни сей закон
и на тебя не вскочит чирий.
 
 
ПОСЛУШАЙТЕ
сегодня например
какой то князь сказал своей любовнице:
– иди и вырый мне могилу на Днепре
и принеси листок смаковницы —
 
 
Она пошла уже козалось в камыши
Но видет (!) князь (!) за ней (!) бежит (!)
кида́ет сумрачный ноган
к её растерзанным ногам
прости-прости я нехороший
раз 2 3 4 5 6 7ю…………………… (быстро)
а сам тихонько зубы крошит
как будто праведный совсем
 
 
О человек! исполни сей закон
и на тебя не вскочит чирий
метай рубашками в загон —
как говориться в притче:
– плен духу твоему язычник
и разуму закованная цепь —
 

– за кулисами говорят шёпотом, и публика с трепетом ловит бабочку. Несут изображение царя. Кто то фыркает в ладонь и говорит: блинчики. Его выводят —

 
Выйди глупый человек
и глупая лошадь
на Серёже полаче
и на Володе тоже
стыдно совестно и неприлично
говорить блинчики
а если комната вдобавок девичая
то нужно говорить как-то иначе
– Все удовлетворены и идут к выходу —
 
 
ВСЁ
 

ДаНиил Хармс

1926 г. 11 февр.

 
присудили у стогов
месяцем и речкою
и махнула голова
месяца голова
толстою ручкою
 
 
позавидовала ей
баба руку ей
позавидовала баба
корамыслами
на дворе моём широком
вышивают конаплёй
дедка валенками шлёпает
и пьёт молоко
 
 
позавидовала я
вот такими дулями
и роди́ла меня мать
чехардой придорожною
а крестил меня поп
не поп а малина —
 
 
вся то распоса́дница
батькина бухта
лавку закапала
вороньим яйцом
больно родимая
грудью заухала
мыльными пузырьками
батьке в лицо
 
 
ахнули бусы
бабы фыркали
стукала лопата
в брюхо ему
избы попы
и звёзды русые
речка игрушка
и солнце лимон
        разные церковки
птички, палочки
оконце ла́аковое
               расшитое
 
 
всё побежало
побежало и ахнуло
сам я вдеваю кол в решето
б’ется в лесу фанта́н фанто́вич
грузди сбирает
селени́м паша́
перья точат
          мальчик Митя
          уснул в лесу
холодно в рубашке
кидаться шишками
кожа пупырашками
буд-то гусиная
высохли мочалками
волосы под мышками
хлещет бог
бог – осиновый
 
 
а́хнули бусы
бабы а́хнули
радугами стонет
баба Богородица
лик её вышитый
груди глажены
веки мигнут
и опять
закроются
сукровицей кажется потеют и дохнут навозные кучи
скучно в лесу!
в дремучем невесело!
мне то старухи до печёнки скучно
мальчика Митю
      в церковь
      НЕСТЬ
ведьма ты ведьма
кому ты позавидовала?
месяц п́упом сел на живот!
мальчика Митю
чтоб его (!) и́дола
сам я вдеваю кол в решето
сам я сижу
матыгой
           ночью
жду перелесья
синего утра
и кто то меня за плечо воро́очает
тянет на улицу
мой рукав
 
 
ЗНАЮ
от сюдова
мне не поверят
мне не разбить
ключевой тиши́
дедка мороз стучится в двери
месяц раскинул
в небе шалаши.
стены мои звончее пахаря
крепче жимолости в росту
крепли и крепли
и вдруг
заа́хала
бабы и бусы и шар на мосту
– милый голубку милой посылает —
         шлёт куличи́
         и хлай на столе
а губы плюются
в дым кисилями
а руки ласка́ются
ниже колен
 
 
ба́бка пе́ла
небу новосе́лье
небо полотенце!
небо уж не то!
бабка поля пшеном за́се́яла
сам я вдеваю кол в решето
пря́жею бабкиной
месяц утонет
уши его
разольются ре́чкою —
– там из окна
соседнего домика
бабка ему
ма́хну́ла ручкою —
 
 
ВСЁ
 

Школа

Взирь Зауми

Даниил Хармс

<1926>

 
в репей закутаная лошадь
как репа из носу валилась
к утру лиш отперли конюшни
так заповедал сам Ефрейтор
Он в чистом галстуке
и сквозь решётку
во рту на золоте царапин шесть
едва откинув одеяло ползает
и слышет бабушка
под фонарями свист.
И слышет бабушка ушами мягкими
как кони брызгают слюной
и как давно земля курносая
стоит горбом на трёх китах
Но вдруг Ефрейтора супруга
замрёт в объятиях упругих
Как тихо станет конь презренный
в лицо накрашенной измене
творить акафисты по кругу
и поджидать свою подругу
Но взора глаз не терпит стража
 
 
его последние слова
Как он суров и детем страшен
и в жиле бьётся кровь славян
И видит он: его голубка
лежит на грязной мостовой
и зонтик ломаный и юбку
и гребень в волосе простой
Артур любимый верно снится
в бобровой шапке утром ей
И вот уже дрожат ресницы
и ноги ходят по траве.
Я знаю бедная Наташа
концы расщелены глухой
где человек плечами дышет
и дети родятся хулой
Там быстро щёлкает рубанок
а дни минутами летят
там пни растут. Там спит дитя.
Там бьет лесничий в барабаны.
 

1–2 мая 1926

 
Живи хвостом сухих корений
за миром брошенных творений
бросая камни в небо в воду-ль
держась пустынником поотдаль
в красе бушующих румян
хлещи отравленным ура
призыва нежный алатырь
и Бога чёрный монастырь
Шумит ребячая проказа
до девки 107-го раза
и латы воина шумят
при пухлом шопоте шулят
Сады плодов и винограда
вокруг широкая ограда
мелькает девушка в окне.
Софокл вдруг подходит к ней
Не мучь передника рукою
и цвет волос своих не мучь
твоя рука жару прогонит
и дядька вынорнит из туч
и вмиг разбившись на матрасе
восстанет молод и прекрасен
и стоком бережных имян
как водолей пронзит меня
Сухое дерево ломалось
она в окне своём пугалась
бросала стражу и дозор
и щёки красила в позор
уж день вертелся в двери эти
шуты плясали в оперете
и ловкий крик блестящих дам
кричал: я честь свою отдам!
Под стук и лепет колотушек
Дитя свечу свою потушит
Потом идёт в леса укропа
В куриный дом и бабий ропот
крутя усы бежит полковник
минутной храбростью кичась
Сударыня я ваш поклонник
Скажите мне который час?
Она же взяв часы тугие
и не взирая на него
не слышет жалобы другие
повелевает выйти вон.
А я под знаменем в бою
плюю в колодец и пою:
Пусть ветер палубу колышет
но ветра стык моряк не слышет
Пусть дева плачет о зиме
и молоко даёт змее
Я окрестясь сухим приветом
стелю кровать себе при этом
бросая в небо дерзкий глас
и проходя четвёртый класс.
из леса выпрогнит метёлка
Умрёт в углу моя светёлка
Восстанет мёртвый на помост
с блином во рту промчится пост
Как жнец над пряхою не дышет
Как пряха нож вздымает выше
Не слышу я и не гляжу
как пёс под знаменем лежу
Но виден мне конец героя
глаза распухшие от крови
могилу с имянем попа
и звон копающих лопат.
и виден мне келейник ровный
упряжка скучная и дровни
Ковёр раскинутых саней
лихая кичка: поскорей!
конец не так моя Розалья
пройдя всего лишь жизни треть
его схватили и связали
а дальше я не стал смотреть
и з<а>потев в могучем росте
всегда ликующий такой
никто не скажет и не спросит
и не помянет за упокой.
 

2 мая 1926

 
Бежала лошадь очень быстро
ее хозяин турондул
Но вот уже Елагин остров
им путь собой перегородил.
Возница тут же запыхавшись
снял тулуп и лег в кровать,
четыре ночи спал обнявшись
Его хотели покарать.
Но он вскочил недавно спящий
наскоро запер письменный ящик
и не терпя позора фальши
через минуту ехал дальше
Бежала лошадь очень быстро
Казалось нет ее конца
Вдруг прозвучал пустынный выстрел
поймав телегу и бойца.
Кто стреляет в эту пору?
Спросил потусторонний страж
седок и лошадь мчатся в прорубь
их головы объяла дрожь,
их туловища были с дыркой.
Мечтал скакун. Хозяин фыркал,
внемля блеянью овцы
держа телегу под уздцы.
Он был уже немного скучный,
так не ожидано умерев
Пред ним кафтан благополучный
лежал местами прогорев.
Скакали день и ночь гусары
перекликались от тоски.
Карета плавала. Рессоры
ломались поперек доски.
Но вот седок ее убогий
ожил быстро как олень
перескочил на брег пологий
А дальше прыгнуть было лень.
О как < >[12]12
  Пропуск в источнике текста. – Сост.


[Закрыть] эта местность
подумал он смолчав
К нему уже со всей окрестности
несли седеющих волчат
Петроний встал под эти сосны
Я лих и нет пощады вам —
звучал его привет не сносный
телега ехала к дровам.
В ту пору выстрелом не тронут
возница голову склонил
Пусть живут себе тритоны
он небеса о том молил.
Его лошадка и тележка
Стучала мимо дачных мест
А легкоперое колешко
высказывало свой протест.
Не езжал бы ты мужик
в этот сумрачный огород
вон колено твое дрожит
Ты сам дрожишь на оборот
Ты убит в четыре места
Под угрозой топора
Кличет на ветру невеста
Ей тоже умерать пора.
Она завертывается в полотна
и раз два три молчит как пень.
 
 
Но тут вошел гусар болотный
и промолчал он был слепень
Потом вскочил на эту лошадь
и уехал на бекрень.
Ему вдогонку пуля выла
он скакал закрыв глаза
все завертелось и уплыло
как муравей и стрекоза.
Бежала лошадь очень быстро
гусар качался на седле.
Там в перемешку дождик прыскал
избушка тухнула в селе
их путь лежал немного криво
уж понедельник не ступил
– мне мешает эта грива
казак нечайно говорил.
 
 
Он был убит и уничтожен
Потом в железный ящик вложен
и как-то утричком весной
был похоронен под сосной
Прощай казак турецкий воин
мы печалимся и воем
нам эту смерть не пережить
Тут под сосной казак лежит.
 
 
ВСЁ
 

19–20 октября 1926

 
друг за другом шёл народ
ужимки тая в лице звериные
он шёл все прямо потом наоборот
летели поля необозримые
 
 
там где зелёный косогор
река поворачивала круто
был народ как пуля скор
и невинен был как утро
еще пройдя с полсотни вёрст
кто то крикнул: «земля».
кто то сразу вытянул перст
но дальше итти было нельзя.
уж над людьми колыхалась ночь
 
 
проплывало миллион годин
уж не шагом они а в скочь
торапилися как один
и ещё прошло 20 лет
все умерли как по заказу
<1 ст. нрзб.>
им с двух сторон по глазу
 

3 ноября <1926>

 
мы спешим на этот зов
эти стоны этих сов
э<т>их отроков послушных
в шлемах памятных и душных
не сменяем колпака
этой осенью пока
на колпак остроконечный
со звездою поперечной
с пятилучною звездой
с верхоконною ездой.
и два воина глядели
ждите нас в конце недели
чай лишь утренний сольют
мы приедем под салют.
 

Д. Х.

15 ноября <1926>

 
как-то бабушка махнула
и сейчас же паровоз
детям подал и сказал
пейте кашу и сундук.
утром дети шли назад.
сели дети на забор
и сказали: вороной
поработый я не буду
маша тоже не такая
как хотите может быть
мы залижем и писочек
то что небо выразило.
вылезайте на вогзал
здраствуй здраствуй Грузия
 
 
как нам выйти из неё
мимо этого большого
не забора. ах вы дети
выростала палеандра
и влетая на вагоны
перемыла не того
что налима с перепугу
оградил семью волами
вынул деньги из кармана
деньги серые в лице
 
 
Ну так вот. а дальше прели
всё супа – сказала тетя
всё чижи – ск<а>зал покойник
даже тело опустилось
и чирикало любезно
но зато немного скучно
и как будто бы назад
дети слушали обедню
надевая на плечо —
мышка бегала в передник
раздирая два плеча
а грузинка на пороге
все твертила. – а грузин
перегнувшись под горою
шарил пальцами в грязи.
 

<1926>

 
Где скакуны поводья рвут
согнув хребты мостами
пророк дерзает вниз ко рву
сойти прохладными устами.
О непокорный! что же ты
глядишь на взмыленную воду?
Теребит буря твой хохол
потом щеку облобызает.
Тебя девический обман
не веселит. Мечты бесскладно
придут порой. Веслом о берег
стукнет всадник.
Уж пуст – челнок.
Уж тучен – гребень.
И, тщетно требуя поймать
в реке сапог, рыдает мать.
Ей девочка приносит завтрак
бутылку молока и сыр.
А в сумке прятает на завтра
его красивые усы.
В трактире кончилась попойка
Заря повисла над мостом.
Фома ненужную копейку
бросает в воду. Ночь прошла.
И девочка снимает платье,
кольцо и головной убор,
свистит как я в четыре пальца
и прыгает через забор.
Ищи! Никто тебе помехой
не встанет на пути своем.
Она ушла, а он уехал
и вновь вернулися вдвоем.
Как загорели щеки их!
Как взгляд послушный вдруг притих!
За ними горница пуста.
И растворились их уста:
– Мы плыли ночью. Было тихо.
Я пела песню, Милый греб.
Но вдруг ныряет тигр плавучий
пред нашей лодкой поперек.
Я огляделась вкруг. Фонтанка
проснувшись знаменье творит.
За полночь звякают стаканы.
Мой брат стучится: отвори!
Всю ночь катались волны мимо.
Купался зверь. Пустела даль.
бежали дети. А за нами
несли корону и медаль.
И вот, где кони рвут поводья,
согнув хребты сбегают вниз,
ноздрями красными поводят
и бьют копытом седока, —
мы голос ласковый слыхали.
Земля вертелась в голос тот.
И гром и буря утихали
и платье сохло на ветру
И волчьим шагом оступаясь
на мост восходит горд и лих
пророк. А мы не плыли дальше
на брег скакая женихом.
 
 
ВСЁ
 

1926 года

 
Люди спят
урлы-мурлы
над людьми
парят орлы.
Люди спят
и ночь пуста
сторож ходит вкруг куста.
Сторож он
не то что ты,
сон блудливый
как мечты,
сон ленивый как перелёт
руки длинные как переплёт.
 
 
Друг за другом люди спят
все укрылися до пят.
Мы давно покоя рыщем.
Дым стоит над их желищем.
 
 
Голубь турмань вьёт гнездо,
подъезжал к крыльцу ездок,
пыхот слышался машин,
дева падала в кувшин.
Ноги падали в овраг
леший бегал.
людий враг.
Ночь свистела —
плыл орёл.
Дочь мерцала —
путник брёл.
Люди спали —
я не спал,
деньги я пересыпал.
Я счетал своё богатство.
Это было святотатство.
Я всю ночку сторожил!
Я так деньгами дорожил.
всё
 

1926 года

 
Ногу на ногу заложив
Велимир сидит. Он жив.
 

1926

1927

 
Мы бежали как сажени
на последнее сраженье
наши пики притупились
мы сидели у костра
реки сохли под ногою
мы кричали: мы нагоним!
плечи дурые высоки
морда белая востра
 
 
но дорога не платочек
и винтовку не наточишь
мы пускали наши взоры
вёрсты скорые считать
небо падало завесой
опускалося за лесом
камни прыгали в лопату
месяц солнцу не чета́
 
 
сколько времяни не знаю
мы гналися за возами
только ноги подкосились
вышла пена из уста
наши очи опустели
мох казался нам постелью
но сказали мы нарочно
чтоб никто не отставал
 
 
на последнее сраженье
мы бежали как сажени
как сажени мы бежали
!пропадай кому не жаль!
ВСЁ
 

<1926—нач. 1927>

Чинарь

Даниил Иванович Хармс