Текст книги "Злая Русь. Схватка"

И одним из ярких ее моментов для меня является готовка.

Моя красавица, увы, готовить особливо не умеет. Княжна, все дела… Хотя вышиванием княжон с самого детства запрягают, но готовка – это вроде как дело челяди. И нет, мужики здесь сами себе не готовят, в отличие от дружинников – но и те только в походе.

Но ведь и я не совсем обычный дружинник – гастрономические пристрастия у меня для местных довольно необычные. И хотя я привык к местной кухне (далеко не все так плохо и однообразно – по крайней мере, у воинов), все же захотелось мне как-то шашлычка. Самого обычного, свиного шашлычка, замаринованного с луком, солью и перцем, да вылежавшегося в горшке хоть пару-тройку часов, чтобы напитался вкусом. Местный аналог, «верченое» на вертеле мясо – это, как правило, тушка целиком, посоленная лишь сверху и ни капли не замаринованная – шашлыку, ясен перец, проигрывает во всем.

Мангалов у русичей нет – но соорудить эрзац-мангал из камней или даже саманного кирпича дело недолгое и нехитрое. Но для начала нужно было найти мясо – а где его искать? Правильно – там, где его готовят.

А готовят не на кухне, а в смежной с нашей горнице, располагающейся, в свою очередь, над подклетом, в котором хранятся все запасы. Так вот, оказавшись на «кухне» (все-таки буду так именовать ее по привычке), я попросил раздобыть мне свиной шеи добрый кус – и много репчатого лука. Но во время разговора я невольно обратил взгляд на большую русскую печь – и все в голове моей сошлось.

Чем, ё-моё, это не тандыр?!

Нет, в классическом понимании их равнять нельзя – потому как печь заметно более удобна и функциональна. Мне всего-то и потребовалось заранее уложить внутрь ее пару примерно одинаковой высоты камней у дальней стенки и у самого зева, дождаться, когда угли прогорят до состояния ярких и мерцающих – после чего уложить сверху нанизанные на толстенькие заостренные ветки куски замаринованной шеи. Правда, в печи шашлык готовится практически в два раза быстрее – но так я же это учел, понимая, что жар идет не только от углей, скворчащих при падении на них жира, но и от накалившейся печи.

Так что в тот памятный вечер я и моя супруга наконец-то насладились таким родным мне и совершенно неизвестным у местных яством (как мне тогда казалось), заодно сняв все вопросы типа «А что мужик делает у печки?»

Однако же моим кулинарным «чудачеством» заинтересовался сам князь рязанский Юрий Ингваревич, в чьем тереме мы, собственно, с Ростиславой и квартируем. Князь вкусно откушать тоже не дурак! Так вот, когда он попробовал приготовленный на бис шашлык, то я с некоторым удивлением от него узнал, что у ромеев есть схожее блюдо, приготовленное из замаринованной свинины. Только нарезают его меньшими кусочками. После чего Юрий Ингваревич решил удивить меня ромейскими изысками – и на очередной трапезе с князем меня угостили традиционным византийским (ну, то есть греческим, нет здесь такого понятия, как «Византия») блюдом «крео какавос». В нем были те самые кусочки маринованной с луком и специями «верченой» свинины, политые сверху кисло-сладким соусом из винного уксуса и меда. А еще нут – вареный, а после обжаренный в оливковом масле с мелко нарезанным укропом. Очень редкое в здешних местах бобовое, известное на Руси как «грецкий горох».

Так вот, если мясо мне просто понравилось (действительно, весьма недурной аналог местного шашлыка), то нут… Ну кто бы мог подумать, что вкус молодой картошечки так точно повторится в «крео какавос»? А ведь я же из еды более всего тосковал по родной картошечке!

Откушав нута и загоревшись распотрошить и так невеликие княжьи запасы «грецкого гороха», я решил сразить его блюдом, уже стопроцентно никем не изобретенным в тринадцатом веке. А заодно еще раз удивить супругу кулинарным изыском, так и напрашивающимся на готовку при виде русской печи.

Ради такого дела я даже выгнал всю челядь с «кухни», желая до поры до времени сохранить рецепт втайне.

Итак, взяв в руки классический чугунок, первым делом я неспешно, под треск горящих в печи полений нарезал подчеревочное сало. Максимально тонкими полосками (как получилось, понятное дело) – и максимально острым ножом. Выстлал ими дно чугунка и как смог – стенки. После чего мелкими полукольцами покромсал две головки репчатого лука, уложив их сверху сала. Следом отправилось несколько средних, чуть меньше шашлычных, кусочков говяжьего костреца, кои я еще и чуть примял кулаком…

Телятину здесь не едят, к сожалению. По вполне, впрочем, понятным причинам – начав забивать молодняк, люди сильно проредят и так невеликое у местных поголовье коров. Правда, со временем практический запрет перешел в устоявшуюся и нерушимую традицию.

Но в моем блюде что говядина, что телятина – все едино. Мясо растушится едва ли не в ноль! Следующим слоем вновь лег лук, следующим – вновь говядина, и вновь лук, и вновь говядина… И вновь лук. Сверху я все густо посолил не менее чем четырьмя крупными горстями (примерно на столовую ложку) соли – и вывалил кучу сливочного коровьего масла, нарезанного брусками. По моим ощущениям – две стандартные пачки из моего будущего. Обязательного для рецепта сахара на Руси нет. Поэтому следом отправилась жгучая смесь из примерно четырех ложек кисло-сладкого соуса (винный уксус и мед напополам), мелко нарезанного чеснока (целой головки), воды (не больше половины кружки), а сверху я все посыпал дробленым в ступке черным перцем.

После чего закрыл крышку чугунка и специальным ухватом отправил его в печь – к хорошим, жарким углям, запечатав печку заслонкой.

Томиться в печи «мясу по-кремлевски» не менее двух, а лучше и все три часа, учитывая, что все же говядина.

И вот именно в тот самый миг, когда я достал дрожащими от возбуждения руками чугунок (с помощью ухвата, понятное дело), открыл крышку, и мне в нос ударил просто дикий аромат томленого мяса, когда я увидел уже колечки аппетитно-коричневого, словно бы зажаренного (на самом деле тушеного) лука и чуть покрывающий его сверху сливочно-мясной сок…

В этот самый миг в горницу буквально вбежал отрок из младшей дружины Первак, взволнованным голосом воскликнув:

– Воевода, тебя князь кличет!

По одному только внешнему виду дружинника, его бледному лицу и горящим лихорадочным возбуждением глазам (вой сей из недавнего пополнения, единственный свой бой принял на стенах Рязани во время осады татарами) я понял, что случилось нечто экстраординарное.

Отправленные в степь дозоры обнаружили возвращающихся с Кавказа татар?

– Беда, воевода! Михаил Черниговский в союзе с Даниилом Волынским на Чернигов пошли, Мстислав Глебович рязанцев на помощь кличет.

Глава 4

Бату-хан с обманчиво отчужденным выражением лица смотрел на то, как мимо холма, на который он напоказ лихо взлетел на белоснежном арабском жеребце, неспешно следует все еще весьма многочисленная конница монгольских тумен. Теперь, правда, сильно разбавленная покоренными касогами (их меньше всех), асутами и грузинами. А также уцелевшими после разгрома последних очагов сопротивления половцами – и бродниками, силком поставленными в строй. Выбора у последних не было – как, впрочем, и у покоренных…

По-разному сложилась военная судьба темников прошедшим летом. Так, еще при приближении Бучека к владениям асутов, многие мелкие нойоны этой земли поспешили склонить головы перед чингизидами. По совету отправившегося вместе с Бучеком Байдара, чей тумен потерял большую часть нукеров под Переяславлем (и остатками которого усилили тьму сына Толуя), темник решил обласкать поддержавших его нойонов и поберечь их нукеров. А потому переметнувшиеся асуты сражались с соплеменниками не в одиночку, но вместе с кипчакскими конными лучниками и даже с батырами-хошучи, скрепляя воинское братство с монголами.

Часть нойонов асутов, впрочем, сумели объединиться перед лицом новой опасности и мужественно бились за свою землю, отступив, в конце концов, в горные крепости. Львиная доля врагов укрылась в Магасе – отлично защищенном скалами и каменными стенами стольном граде. Но большинство родов асутов или погибли, сражаясь и умирая в одиночку, так и не переступив через гордость и неприязнь к соседям, или же отдали уцелевших батыров в монгольский тумен.

Правда, добить запертого в своем логове асутского барса не удалось – умница Байдар, коему поручили сокрушать крепости горцев, только начал разворачивать осадные орудия перед мощными стенами Магаса, как до Бучека дошла страшная весть о разгроме ларкашкаки в Буларе. Сын Толуя тут же поспешно вывел свой тумен из земель асутов, вернувшись в степь. И включив в свою рать две тысячи отборных батыров асутов в сверкающих на солнце пластинчатых панцирях. Кроме того, грузинские мтавары, пережившие очередной удар монголов три года назад, по приказу Байдара спешно прислали полторы тысячи конных батыров-азнаури. Прислали бы и больше – но темник действительно очень спешил, а потому ушел в степь, не дожидаясь оставшихся подкреплений.

Заметно сложнее обстояло дело с покорением касогов у Гаюка и Шибана. Гаюк, в сущности, проиграл первое сражение при переправе через Кобан, что сбило спесь с сына кагана и заставило действовать с тесной спайке с Шибаном.

А вождь касогов Тукар дал захватчику еще две тяжелые битвы. В одной он подловил следующий впереди тумен Гаюка в ловушку, перегородив ущелье, в которое втянулась тьма, искусно укрытыми ямами с кольями. А когда «змея» походной колонны монголов уткнулась в эти ямы и замерла, потеряв на окровавленных кольях несколько десятков кипчаков, заросшие лесами склоны ущелья взорвались диким волчьим воем!

Пешее ополчение – фэкъолы, батыры-уорки (родовая конница мелких касожских нойонов) и отборные всадники Тукара, закованные в пластинчатую броню по типу аланской – все они яростно обрушились на тумен. Касожская конница стальными клиньями разрезала запертую в ущелье монгольскую «змею», в то время как пешцы, окружив всадников, принялись истреблять их, давя со всех сторон. Но и окруженные татары рубились храбро – не важно, монголы или покоренные. Никто из них не рассчитывал на милость горцев, да и вера в помощь тумена Шибана не покидала сердца нукеров…

И младший брат Батыя не подвел.

Поняв, что впереди идущий тумен попал в засаду, Шибан не растерялся: к голове он отправил всех батыров-хошучи, имеющих хоть какую-то броню, пусть даже легкую – а также уцелевших хорезмийских гулямов, переданных под его начало. Лучников же он частью спешил, частью и вовсе отправил конными в лес, растущий по обе стороны от дороги. В нем, как оказалось, можно укрыть целое касожское войско.

Удар бронированных татарских всадников спас Гаюка от разгрома, а когда монгольские и кипчакские лучники обстреляли фэкъолов со спины, атаковав из леса, то последние и вовсе дрогнули, поверив, что их окружили. Именно мощные составные луки степняков и их скорострельность выиграли эту битву – уж больно убийственным оказался первый же залп, обрушивший тысячи срезней на незащищенные спины касогов. Целиться татарам не было никакой нужды – горцы, окружившие нукеров Гаюка, стояли столь плотно, что ни одна стрела не пропала даром.

Тукар, видя, что разбить монгольские тумены поодиночке не вышло, вывел из схватки своих лучших воинов, за ними начали разбегаться ополченцы – а нойоны касогов принялись прорываться во главе остатков своих дружин. Но четыре нойона пщы остались со своими батырами уорками в этом ущелье навсегда, прикрыв собой отход собратьев.

Огромные потери понесли обе стороны…

Тумен Гаюка сократился на три пятых, пал в схватке Кюльхан, сын Чингисхана, пришедший на выручку племяннику во главе гулямов и хошучи: случайная касожская стрела погасила свет в его глазах.

После боя Шибан был готов развернуть оставшихся нукеров и покинуть эту неприветливую и непокорную землю, жители которой предпочитали сжигать свои селения и прятаться в лесах и горных долинах. Но Гаюк, по сути потерпевший поражение и будучи не в силах справиться с унижением, упросил Шибана продолжить поход и добить остатки войска Тукара. Тем более, что и последний потерял не менее половины своих людей – и как удалось монголам узнать, касожский вождь был вынужден идти достаточно медленно, прикрывая бегство своего народа в горы. Огромный обоз растянулся на многие версты по ущельям, женщины, старики и дети выбивались из сил, чтобы оторваться от страшного преследователя, но обоз с их пожитками, а главное, запасами еды, очень сильно замедлял беженцев. И монголы то тут, то там встречали множество сброшенных с троп и разбившихся о скалы телег, от которых просто избавлялись в случае поломок.

Шибан поддался на уговоры сына кагана – и тумен чингизидов нагнал косогов в долине горной реки, именуемой местными Сусан. Здесь Тукар дал захватчику последний бой.

Вождь касогов уже не прибегал к уловкам – выстроив пешее ополчение в горловине ущелья, по которому уходили беженцы, он просто прикрыл фэкъолов всеми уцелевшими лучниками, поставив родовую конницу уорков на крыльях своего войска. Позади же пешцев замерла гвардия Тукара, став последним рубежом обороны касогов – и одновременно с тем перекрыв ополченцам путь к бегству.

Битва началась с продолжительного обстрела касожской рати татарскими «хороводами». Неизвестно, сколько срезней оставили в той схватке кипчакские и монгольские лучники, перебив всех до единого касожских стрелков и понеся при этом сравнительно небольшие потери, – но чтобы проломить строй измученных обстрелом фэкъолов, чингизидам пришлось бросить в схватку хорезмийцев. И клин бронированных хасс-гулямов действительно сумел развалить довольно густой строй ополченцев, все же не умеющих грамотно противостоять тяжелой коннице. Но атаку едва ли не лучших батыров монгольских тумен остановил встречный удар гвардии Тукара.

И дикая сеча продолжалась, как кажется, несколько часов…

Но когда уже монгольские хошучи, вдвое расширив прорыв хорезмийцев, начали плечом к плечу с гулямами теснить уцелевших телохранителей Тукара… Когда последние конные уорки, не выдержав пытку бездействием и обстрелом, что продолжился на крыльях, бросились в самоубийственную атаку – и пали в неравной схватке с татарами… Когда дрогнули уцелевшие фэкъолы, уже окруженные со всех сторон врагом и скалами… Тогда вождь касогов вскинул руку в прощальном жесте, подавая соратникам сигнал, и сверху на узкое горло ущелья обрушился вал бесчисленных камней, летящих с отвесных скал! Хороня и последних гвардейцев Тукара, и сражающихся вместе с ними гулямов и хошучи…

Как видно, вождь касогов придумал это заранее – но не успел вовремя устроить обвал в ущелье. И чтобы выиграть время своему народу, он пожертвовал и собой, и войском – и спас-таки женщин и детей!

Похоронив под камнями и монгольскую победу над касогами…

Три тысячи нукеров пало в упорной схватке. И едва ли не треть – во время обвала. Лишившийся практически всех тяжелых всадников, Шибан был готов растерзать Гаюка, но сын Угэдэя и так сломался от позора и разочарования. После ущелья горной реки Сусанн он буквально потерял веру в себя – и когда Батый явился с остатками нукеров из Булара, то Гаюк даже не попытался оспорить его право быть ларкашкаки похода.

В отличие от Мунке.

Старший сын Толуя и брат Бучека действовал не менее успешно, чем последний. Гоня кипчаков до полуострова Таврика (именуемого так греками), он свободно провел свой тумен узким перешейком, омываемым водами двух морей. Уцелевшие половцы дали решающий бой в ущелье Таткар – но куда им было до мужества касожских волков! Боевой дух когда-то смертельно опасных кочевников был уже давно сломлен, а времена, когда они громили торков и печенегов, остались далеко в прошлом… И даже наличие в их отрядах бронированных всадников, перенявших боевые традиции орусутов и асутов, не спасли кипчаков от чудовищного разгрома!

Особенно отличились в той схватке бродники, действующие на острие тумена Мунке, – они питали к половцам давнюю ненависть и страстно желали своей храбростью заслужить милость чингизида. Что же, темник был не против поощрить верных союзников, отдав им богатую долю добычи и половецких женщин на утеху, но отпускать от себя бродников он не собирался.

Уцелевшие половцы были насильно включены в тумен.

И лишь горстка выживших непокоренных вместе с семьями была блокирована татарами на безымянном горном плато. Там они все и остались… Умерев кто от бессилия, кто от голода и жажды. А кто-то решился пойти и на прорыв – но сгинул в последней неравной схватке.

Именно Мунке, доведший свой тумен до полной численности за счет отправившихся с ним бродников и покоренных половцев, вознамерился оспорить право Батыя быть ларкашкаки, главой Западного похода. Тем более, что он рассчитывал на поддержку брата Бучека, также добывшего победу и собравшего полную тьму!

Вот только старший брат переоценил свое влияние на младшего – и наоборот, сильно недооценил здравого и рассудительного, к тому же весьма образованного Байдара. Узнав о поражении и гибели Субэдэя, Орду, Берке и Аргасута в Буларе, последний пришел в весьма сильное волнение. В голове Байдара долго не укладывалось, что орусуты смогли переиграть Старого лиса, что они решились ударить по Булару – и что сделали это так быстро, да еще такой великой силой! Но приняв смерть истинного вождя орды, к слову которого прислушивались все без исключения чингизиды, сын Чагатая высоко оценил северного врага… И обсуждая все свои переживания и мысли с Бучеком, он сумел убедить его, что сейчас любая распря смерти подобна – и что орусутов теперь необходимо победить любой ценой. Ибо они смогли не просто отразить татарский натиск – но и разбить монголов в нескольких битвах. И ныне выиграть у столь мощного врага возможно, лишь объединив все усилия, все тумены под единым началом…

А этого не случится, если внуки Чингисхана устроят распрю. Ведь кто бы ни решился оспорить права Батыя на его положение ларкашкаки, Шибан обязательно поддержит родного брата!

Так оно и случилось. Но в итоге на малом курултае уцелевших чингизидов гордые слова Мунке, обвиняющего Бату-хана во всех бедах орды, не нашли поддержки ни у сильно осунувшегося, едва ли не растоптанного собственными неудачами Гаюка, ни у задумчиво и тяжело смотрящего на старшего брата Бучека. Сам Батый молчал – зато вскинулся Шибан, схватившись за саблю! А Байдар, самый вдумчивый и миролюбивый среди родни, мягко удержал Шибана, положив свою ладонь на сжимающую саблю кисть двоюродного брата, после чего спокойно и рассудительно ответил старшему сыну Толуя:

– Бату не виноват ни в том, что мы не смогли одолеть орусутов зимой, ни в том, что им удалось нанести ответный удар летом – и победить. Именно Субэдэй‑багатур предложил напасть на землю северных воинов только после того, как лед покроет их реки и станет дорогой. Именно Субэдэй настоял на том, чтобы мы разделили тумены и разбрелись в стороны, отдалившись друг от друга на такие великие расстояния, что уже никак не могли прийти на помощь терпящему бедствие брату. Но за это Старый лис уже понес свое наказание, приняв честную смерть в схватке с орусутами. Однако же, обвиняя Бату-хана в трусости, Мунке, ты тем самым прямо говоришь, что лучше бы ларкашкаки похода принял смерть от рук нашего врага. Тем самым позволив кагану Юрги насладиться всеми гранями победы над монголами, насладиться смертью нашего вождя… Ты представляешь, Мунке, как смерть Бату вдохновила бы всех наших врагов? Каким плевком она стала бы для всех потомков Чингисхана, чем обернулась бы для Угэдэя, нашего кагана?!

Мунке замолчал, удивленно и даже несколько растерянно смотря на родного и двоюродных братьев, а между тем взял слово и Бату, дождавшись нужного мгновения:

– В тебе, сын Толуя, говорит гордость и злость. Но я понимаю твою злость, я и сам очень зол на нашего с тобой общего врага. И согласен с Байдаром – мы должны отомстить орусутам за поражение!

Немного помолчав, Бату продолжил:

– Мои лазутчики успели донести мне перед самым ударом врага, что каган Югри начал объединять всех нойонов под своей рукой. Это делает его очень опасным для нас противником, и я сам успел познать его мощь в Буларе… Но далеко не все нойоны орусутов согласны объединяться и служить Югри. Мы должны этим воспользоваться! Мы заключим с этими нойонами союз, придем в их земли – и вместе дадим бой нашим общим врагам. И пусть орусуты режут орусутов у нас на глазах, пусть наши нукеры сохранят свои жизни – когда настанет наш час, мы сметем и победителей этой войны, и проигравших. И тогда земли орусутов познают монгольскую ярость – мы уничтожим саму память о тех, кто отнял жизнь Субэдэя и его батыров!

Такой призыв невозможно было оставить без внимания – и все присутствующие, даже Мунке, единодушно отозвались на него древним кличем:

– Хур-р-р-р-а-а-а!

Понимая, что уже практически победил, Бату приблизился к Мунке – и с легким нажимом закончил свою речь:

– Меня назначил ларкашкаки похода наш великий каган, Угэдэй. Только он вправе изменить это решение – а разве ты готов идти против воли кагана, Мунке?

…Старший сын Толуя не был готов – и потому отступил. Тогда… Впрочем, после попытки перехватить власть над уцелевшей ордой, Мунке с тех пор ни разу не проявлял неуважения к Бату и не пытался тянуть на себя одеяло.

И это было вовсе неплохо… Хотя еще как настораживало!

…Бату-хан, после стремительного бегства из Булара вновь привыкший к седлу и практически позабывший о роскошном походном шатре, смотрел на свое разношерстное воинство с высоты возвышающегося над местностью кургана. Тридцать тысяч нукеров, три полноценных тумены, львиную долю которых составляют кипчаки – вчерашние враги, ненавидящие их бродники, ненавидящие друг друга асуты, собранные Бучеком из разных родов, грузины, тюрки, остатки хорезмийцев и китайцев… И сами монголы, связующее звено, едва ли не скелет такого сложного организма, как кочевая орда.

Так вот, пока они идут землями нойона Михаила, прозванного орусутами «Черниговским», и вынуждены делать вид, что татары для нойона есть лучшие, самые добрые и надежные союзники… Также под страхом смертной кары ларкашкаки запретил нукерам грабить, насиловать и убивать местное население. И если исправно поставляемой Михаилом еды не хватает – то покупать за золото и серебро, если есть. Или же выменивать…

Но это только пока татары ведут себя тихо, стараясь не насторожить внезапного союзника. Сил у того немного, не более шести тысяч батыров Киева и Галича, да еще три с половиной привел с собой другой нойон, Даниил. Десять тысяч – совсем немного против Югри! Но вполне достаточно, чтобы выманить русского медведя из лесной берлоги – и разбить его рати по частям…

Вот только Михаил сильно заблуждается, рассчитывая, что втрое превосходящее его рать монгольское войско выиграет все битвы едва ли не в одиночку, теряя нукеров в схватках с упорным и стойким врагом. Нет, не ему приказывать ларкашкаки Бату-хану! И потому, когда дело дойдет до сечи, то вперед помчит как раз дружина «союзника»… А когда сечь закончится и обе стороны уже не смогут оказать татарам сопротивления – вот тогда они и познают на себе всю ярость монгольского возмездия!