Текст книги "Saratov Revival"

Глава восьмая

– Элвис Виссарионович, может быть, памятник Столыпину оживлять мы всё-таки не будем? Он ведь самая настоящая контра… – робко проблеял Кайзерслаутерн. Однако товарища Сталина, почувствовавшего силу и мощь коллективного бессознательного, было уже не остановить.

– Нэт, таварыщ Кайзэрслаутэрн, нам нюжны новие кадри… асобэна в областы гасюдарствэннова управлэния! Далой классовие различия! У нас тут кадровий голод! Сэргей, памаги!

Халкоподобный Киров снял самого, пожалуй, известного саратовского губернатора с постамента, после чего Сталин, произнеся что-то вроде «ахалай-махалай, кого хочешь – расстреляй, кого можешь – воскреси во спасение Руси», правой рукой дотронулся до мундира Петра Аркадьевича, и уже через несколько мгновений Столыпин с недоумением озирался по сторонам.

Эксперимент с оживлением памятников путём использования энергии коллективного бессознательного, начатый Кайзерслаутерном и единогласно поддержанный Элвисом Виссарионовичем Сталиным и Сергеем Мироновичем Кировым, шёл максимально успешно, хоть и не без эксцессов.

У Вокзальной площади, например, был позаимствован памятник Дзержинскому. Вернувшись в жизнь, «Железный Феликс» тут же схватился за наган и начал палить во все стороны, едва не подстрелив какого-то торговавшего носками гостя из Средней Азии. Лишь путём долгих и продолжительных уговоров и дипломатических объятий Элвису Виссарионовичу удалось убедить Феликса в том, что пули нужно беречь во имя торжества идеалов мировой Революции.

С Петром Аркадьевичем же всё оказалось не так просто.

– О, Киев! Как ты изменился!

– Ваше благородье, Вы не в Киеве. Вы в Саратове, – не осмелившись выступить против генеральной линии Партии, Кайзерслаутерн решил ввести Столыпина в курс дела.

– Но как это возможно, добрый господин? Ведь, я должен был смотреть «Сказку о Царе Салтане» в местном театре. Лихолетие нанесло мне серьёзные увечья, но не настолько же, право, чтобы я путал столь отличные друг от друга города. Где дилижанс? Мне срочно нужно выехать в театр!

В дело решил вмешаться Сталин.

– Здравствюйтэ, Пётор Аркадьэвич. Ми с вамы нэ знакоми, но павэрьте: тют, в Саратовэ, такые чудэса творятся, что лючше любой сказкэ, тэм болэе, о каком-то там царэ, забудьте его, эээ, пайдомте с намы! Ви нужны людям в дэле восстановлэния разрюшенного нарёдного хазяйства!

Пётр Аркадьевич был как обычно упрям. И, несмотря на все уговоры, только и твердил, что ему нужно смотреть сказку в театре, и дела ему никакого нет до какого-то там государственного управления.

– Коба, а может, шлёпнем контру, и дело с концом? Он нам тут ещё интервентов позовёт, как его дружки в Гражданскую, – Феликс Эдмундович категорически не хотел иметь ничего общего со старорежимным министром.

– Нэт, Фэликс! Врэмя сэйчас другое, дэйствовать надо гибко. Людэ вэрят нэ только в нас, но и в таких, как товарэщ Столыпэн.

– Как скажете, товарищ Сталин. Но сдаётся мне, проблем с этим Столыпиным будет: не оберёшься. Если честно, более признаю своим товарищем волка тамбовского, чем бывшего губернатора саратовского.

Столыпин откровенно не понимал, что происходит.

– Где мой дилижанс, господа?

– Пётр Аркадьевич, да поймите же Вы, наконец, – Кайзерслаутерн в сотый раз тщетно, но вежливо, пытался объяснить Столыпину, что «Сказки о Царе Салтане» не будет.

– Пэтя, паслюшай! Тэатр отмэняется, нас ждют вэликие дэла! Луди в нас вэрят! Нэ бэси меня и Фэликса! – в отличие от учтивого Кайзерслаутерна, товарищ Сталин церемониться со Столыпиным особенно не собирался.

– Предложение остаётся в силе, Коба, – у Феликса тем временем явно чесались руки.

– По-моему, это абсолютно контрпродуктивно, товарищ, – и если бы Сергей Миронович знал слово «фэйспалм», он явно в этой ситуации употребил бы именно его.

– Хорошо, любезные господа. Коль скоро в театр я всё равно ко времени не поспеваю, готов выслушать ваши предложения, однако сперва – потрудитесь, пожалуйста, объяснить, кто вы такие и каковы ваши цели?

– Товарищи, можно я вкратце расскажу господину Столыпину о тех событиях бурных лет истории нашей многострадальной страны, которые он не застал в силу независящих от него причин, – Кайзерслаутерну явно хотелось блеснуть эрудицией и заслужить авторитет первого историка Партии, вожди же возражать не стали.

– Харашё, таварыщ Кайзэрслауэтэрн, толко кратко.

И Владлен Трудомирович пустился в сорокаминутную лекцию о последних годах правления Романовых, о помощи братской Сербии, о военной катастрофе Первой мировой, о Февральской Революции и об отречении Государя, о большевистском перевороте (тут-то ему и представился шанс кратко представить своих компаньонов), о Гражданской войне, о «красном» и «белом» терроре, о бегстве за границу интеллигенции.

На этом месте его жестом прервал Элвис Виссарионович: Сталин раскричался, затопал ногами и стал называть всех «белых» крысами и шакалами, но товарищ Кайзерслаутерн вежливо попросил его не прерывать ликбез раньше времени, дабы у Петра Аркадьевича выстроилась в голове целостная картина произошедшего. Под конец товарищ Сталин не выдержал и всё-таки вмешался в познавательную лекцию по русской истории, добавив туда немного красных красок:

– …а патом паляке и гаварят: «ми сэйчас на Кииф пайдёом! Дэржытэсь, бальшэвеки!». Тра-та-та-та-та! Rock’n’Roll All Night Long! А ми им, такие, нэт, ляхи, нэ видать вам Киифа!

– С поляками всегда были одни проблемы. Киев они захотели! Может, им ещё и Минск со Львовом отдать? А немчура, она и есть немчура. Понимаю. Но, царя-батюшку вы зря свергли, конечно. Жалко его: добрый он был, хоть и наивный. Бог бы с ними даже с воронами! Ладно. Это всё дела давно минувших дней. И всем нам, подозреваю, по-прежнему нужна Великая Россия! И за неё, господа, мы будем сражаться до последней капли крови, чего бы нам это не стоило!

– Да будэт так, Пётр Аркадьэвич. Да будэт так.

– Абсолютно с Вами согласен, Пётр Аркадьевич: до последней капли крови! Хоть, я теперь и каменный, и вряд ли она у меня вообще есть, – согласился Киров.

– Не возражаю, товарищ Столыпин. Не возражаю… – завизировал исторический момент Железный Феликс, спрятав наган обратно в кобуру.

– Ура, товарищи! – воскликнул Кайзерслаутерн.

Импровизированная лекция закончилась эпохальным рукопожатием Сталина и Столыпина, и наблюдавшие за всем этим случайные прохожие умилялись, улюлюкали, кричали «ура» и хлопали в ладоши. Казалось, теперь, когда впервые за всю историю нашей страны соединились не только все её пролетарии, но и величайшие деятели из разных эпох, жить действительно станет лучше и веселей.

Чернышевский всё это время сквозь сон наблюдал за людскими реками, устремившимися к памятнику Столыпину. «Пора», -подумал Николай Гаврилович и отряхнувшись от пыли, спрыгнул с постамента, представ перед почтенной публикой в образе восторженного франта середины XIX века.

– А вот и ответ на извечный вопрос «что делать?», которым я задавался всю свою жизнь! Я преисполнен счастьем по случаю того, что в моей Отчизне люди отличных друг от друга политических убеждений готовы встать плечом к плечу, дабы Государство наше процветало!

– Вегной догогой идёте, товагищи! Да, здгаствует Геволюция!

Вождь мирового пролетариата прогуливался в пиджаке с красным галстуком у здания Радищевского музея. Ленин проклинал царизм и грозил пальцем Столыпину, на что последний только и мог ответить, мол, «полно вам, батенька, мы теперь тут все свои, хватит ссориться». Удивительно, как быстро «коммунисты», «монархисты» и прочие деятели нашли общий язык в постмодерне саратовской действительности.

– Торжество идей Просвещения! Предлагаю организовать штабную квартиру в здании названного в мою честь заведения и обсудить будущее устройство России!

– Ура! Да будет так!

Именно к этому призвал великий русский философ и поэт Александр Николаевич Радищев, и предложение было единодушно поддержано. Под громогласные возгласы толпы самые профессиональные из всех революционеров и примкнувший к ним Столыпин направились в сторону музея.

– Не так быстро, эээ, граждане. Что это вы тут за несанкционированный митинг устроили? У вас есть разрешение от Администра…

Так и свершилась в Саратове социал-трансгуманистическая революция.

Свигум же наблюдал за этим цирком с конями и карликами молча.

– Командор Андерс? Вы ли это?

– Да, я. Мы с Вами знакомы?

Старичок отвёл подоспевшего на место исторических событий Андерса в сторону, дабы избежать излишнего внимания.

– Разве что заочно и односторонне. Разрешите представиться: меня зовут Владлен Трудомирович Кайзерслаутерн. Я специалист по истории Партии, хотя – хех! – не так давно я стал проводить опыты с векторным приложением энергии коллективного бессознательного. Результаты моих экспериментов вы и наблюдаете прямо сейчас, в самом центре нашего славного города. Кто бы мог подумать, что именно в Саратове вспыхнет социально-трансгуманистическая революция. Кто бы мог подумать…

– Так весь этот, – Андерс обвёл пальцем ликующую толпу так, что у него получился не очень ровный кружок, – тургымжым калыкнан, стало быть, твоих, Кайзерслаутерн, рук дело? И зачем же ты, Кайзерслаутерн, вернул к жизни пламенных революционеров и тиранов. Что тебе нужно? Вот мы, например, Адепты чистого браузера, хотим, чтобы люди перестали гуглить всякую ахинею, чтобы семьи не разрушались из-за того, что похотливые отцы семейств спускают половину семейного бюджета на порно-чаты, а ты, ты же настоящий Дьявол во плоти! Ты хоть понимаешь, к каким катастрофическим последствиям может привести возрождение в России тирании и тоталитаризма? Я читал Мао только по приколу, понимаешь, ПО ПРИКОЛУ! Вся эта красная символика, все эти нашивки, прозвища: это ведь была просто игра!

Кайзерслаутерн жестом прервал своего собеседника и блаженно улыбнулся.

– Да-да, Андерс. Наслышан. Вы, Адепты чистого браузера, воины света и вообще святее самого Папы Римского: конечно, с точки зрения верующих католиков. И возможно, когда-нибудь и вы принесёте пользу обществу, я же – забочусь о благе всего нашего государства, даже больше: о благе всего человечества, ведь Россия отныне – в авангарде социально-трансгуманистической революции. С каждым оживлённым памятником Ленину – настоящий Владимир Ильич, пусть пока он слаб и прикидывается хлебобулочным изделием, будет становиться всё сильнее и сильнее. С каждым вернувшимся в жизнь памятником советскому асу страна получит потрясающие кадры в области авиации. Но самое главное, Андерс, заключается в том, что маховик уже запущен. Ты можешь устранить меня, но ты не убьёшь идею, потому что всего этого хотят сами люди. Ты, например, догадываешься, почему никто не оживил памятник Федину?

Андерс призадумался, но ответа на этот вопрос не нашёл.

– …да потому, командор, что Константин Алексеевич – фигура в наши дни никому не интересная, забытая: спроси у любого в этой толпе, «кем был Федин?», никто не скажет, что он был «великим писателем». Он забыт, отправлен на свалку истории. То ли дело Железный Феликс! Революционер Чернышевский! Вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин! Так широко рас-пи-а-рен-ный в последние годы Столыпин, не говоря уже о товарище Сталине, памятников которому в Саратове, конечно же, не было, поэтому пришлось довольствоваться вот такой вот забавной «копией» твоего, между прочим, Андерс, авторства.

Командор уже мысленно ненавидел себя и готов был совершить харакири на месте. Ведь то, что ещё недавно казалось ему невинной игрой в «тоталитаризм» и «красных комиссаров», вот-вот должно было стать явью.

– …таким образом, вина за материализацию Сталина лежит в том числе и на тебе, голубчик. И нечего обзывать меня Дьяволом. Я лишь скромный саратовский исследователь-энтузиаст. Разрешите откланяться, меня уже ждут в Радищевском музее. Было приятно с Вами пообщаться, Андерс!

Переоценка ценностей заняла у командора Андерса меньше времени, чем скачивание вордовского файла с манифестом Коммунистической партии в эпоху широкополосного и повсеместно распространённого интернета. Впрочем, к этому имелись, пусть и запрятанные где-то далеко в подсознании, предпосылки.

Командор большую часть своей жизни провёл уже в новой России, а Советский Союз застал лишь подростком. Он был из семьи простых научных сотрудников, у которых никогда не было чёрной Волги. Очередь на получение заветной квартиры в Саратове дошла до них только по самой счастливой случайности. Когда же в 1991 году красная империя рушилась, простой советский старшеклассник Андрюха Сорокин, как и все, чувствовал себя частью идеологического протеста, слушал Металлику, проклинал коммунистов и носил варёные джинсы. Даже пытался приторговывать на рынке, но в основном деньги на карманные расходы добывал сдачей бутылок. Много дрался. Лежал в больнице с тремя сломанными рёбрами и сотрясением мозга. В «лихие девяностые» друзей детства приходилось хоронить чаще, чем гулять на их свадьбах. Мать с отцом лишились работы, перебивались случайными заработками. Тяжёлое было время. Неромантичное.

Всё изменилось в самом начале «нулевых», когда Андерс (кстати, это прозвище закрепилось за ним в саратовской ролевой тусовке, где он смиренно отбегал эльфом все её золотые годы) начал медленно, но верно приближаться к тридцати годам. Человеческая память настолько избирательна, что весь мрак перестроечных лет с окончательной победой в России капитализма рассеялся, а приятные воспоминания из юности, как то: посиделки с гитарой на прокуренных кухнях, первые видеоигры, короткая, но яркая жизнь в фидонете, юные барышни, тогда ещё попадавшиеся в рядах ровесниц, удивительным образом переплелись с идеализацией Той Страны, в которой был Ленин, пионерия и научная фантастика. Так Андерс и увлёкся марксизмом. Точнее, его эстетикой: значки, вымпелы, умные книжки. Даже партбилет себе на принтере напечатал.

А всё потому, что многим людям свойственно идеализировать эпоху своей юности, особенно, если она не была беззаботной: сам факт осознания того, что они (мы?) это прошли, пережили, как-то выкарабкались – максимально положительно влияет на их (нашу?) самооценку. Вот и Андерс, спокойно просиживая штаны в офисе очередной туристической компании и получая свои законные пятнадцать тысяч, любил рассказывать всем окружающим о том, что сейчас, мол, жизнь уже «не та»: всё серое, рутинное и будничное.

И однажды, встретив пятничным вечером в одном из пабов такого же скучающего айтишника Рабиндраната, он решил круто изменить свою жизнь, благо, как выяснилось, сделать это было вполне реально.

Но всё это было частью игры! Создавая Чёртов Муравейник, люди бежали от скуки, хоть и прикрывались высокими целями. Рисуя Сталина с причёской и повадками Элвиса, Андерс испытывал схожие чувства с оными у юного пионера, которого никак не может устроить фотография депутата в местной газете, если на ней нет рогов, гротескной бороды и «стимпанковских» очков. А уж когда его совершенно случайно нашёл седовласый Моня (бывший электрик с хорошим образованием, ироничным чувством юмора и недюжинным чутьём диггера), Андерс понял, что перед ним стоит сам старец Фура, которому можно доверить ключ от собственноручно выстроенного Форта-Боярда. И это тоже являлось частью игры! Все эти прозвища, войнушки (самой реальной из которых была, пожалуй, борьба с крысами), «завоевательные походы», фракции: да, это была всего лишь масштабная ролевая игра с добавлением элементов реальности, в данном случае – виртуальной. Кто-то принимал её всерьёз, кто-то не очень, но суть оставалась прежней.

Вернувшись к Адептам, Андерс резюмировал:

– Случилось непоправимое. Мы доигрались.

– Если меняется окружающая действительность, у индивида есть два выхода: либо эволюционировать, либо сдохнуть, – парировал Моня, – и второй вариант меня категорически не устраивает. Впрочем, кажется, я знаю, что нужно делать.

Эрхард и Свигум переглянулись и решили не вмешиваться в спор отцов-командиров.

– И что же ты предлагаешь? Возможно ли в принципе убедить наш народ в гибельности выбранного им, пусть и бессознательно, пути? Вон посмотри на них, Моня: рукоплещут и улюлюкают! Мы чужие в этом ликующем социуме. Разве нет? – Андерс с нетерпением ждал, пока мудрый Соломон подскажет, как им жить дальше, но виду не подавал, отстреливаясь ехидными ироничными вопросами.

– Друзья мои, нет ничего проще и сложнее одновременно. Нам всего лишь нужно отвлечь «народное бессознательное». Нам нужно переключить его на что-то позитивное, созидательное и безопасное. А для этого, как я понял из механики происходящих событий, придётся либо вновь задействовать волшебную кисть командора Андерса, либо оперативно воздвигнуть памятник какому-нибудь кумиру толпы, в чьи планы не входит достижение мирового господства и превращение страны в один большой и страшный ГУЛАГ.

Адепты дружно посмотрели на Андерса, разумно отдавая себе отчёт в том, что никто из них не обладает скрытыми талантами скульптора и в лучшем случае (да и то – при наличии необходимых материалов) они смогут «воскресить» разве что Колобка. Сомнительный, с точки зрения морали и нравственности, ориентир: вечный скиталец и врун. Андерсу же решительно надоело быть демиургом, и он выразил протест.

– Моня! Ты, верно, надо мной издеваешься! Не буду я больше никого рисовать! Должен быть другой способ остановить этот балаган, вместо того, чтобы плодить сущности и играть в «некромантов»!

– Я только предложил. Можно это обсудить: у нас пока ещё демократия в стране.

– Командор, а почему бы и нет? Клин клином, к тому же, чем мы рискуем? – вставил свои пять копеек Свигум

– Да, командор! По-моему, это отличная идея! Сможете, например, смоделировать Курта Кобейна? А может быть, Виктора Цоя? Или Егора Летова! Люди их любят! Рок в своё время «совок» развалил. По крайней мере, мне так рассказывали. Может, рок и со Сталиным справится? – блеснул знанием конспирологической теории Эрхард.

Андерс нахмурился.

– Отставить! Вы хоть понимаете, о чём говорите? Какие «цои-кобейны»? Какая «демократия»? Я не могу взять на себя такую ответственность. Это всё равно, что сбросить атомную бомбу на мирно спящий японский город!

– Как будто что-то новое… – незамедлительно отметил Моня.

– Хватит придираться к словам, Моня! Ты прекрасно понимаешь, о чём я.

– Конечно, Андерс. И тем не менее, пока ты не предложишь иного решения проблемы…

– Оно. Должно. Быть. К тому же где гарантия, что это работает именно так? Может быть, мы что-то упускаем из виду? – упрямство Андерса не знало границ.

– Командор, у меня есть одна мысль. Можно мне её высказать?… – робко проблеял Свигум.

– Конечно, Свигум! Лайк! Шер! Репост! – Андерс что есть силы хватался за возможность сложить с себя полномочия демиурга.

– Я… Дело в том… Ну, в общем…

– Хорош мямлить, Свигум! Вещай! – подбодрил товарища Эрхард, а Моня одобрительно кивнул.

– Есть такие люди, на которых пропаганда практически не действует. А если на них не действует пропаганда – они в жизни не станут частью коллективного бессознательного, «воскресившего» товарища Сталина. Не то чтобы они были лютыми оппозиционерами: я, так-то, не уверен, что у них в принципе есть политические взгляды. Они настолько увлечены своими девайсами, что, кажется, напрочь потеряли связь с окружающим миром. Если бы мы могли их заинтересовать…

– Кто же это?

– Это «центениалы». Люди нового поколения, пришедшие на смену «миллениалам», то есть моим сверстникам. Они, «центениалы», правда, лично мне больше напоминают антропоморфных киборгов: любят всё блестящее, яркое и весёлое. Память – как у золотых рыбок: исключительно «оперативка», «жёсткий диск» не найден. А ведь даже у нас, «тупых миллениалов», этот диск был: хотя бы и для хранения смешных картинок из интернета. Их сиюминутный смысл существования – купить какой-нибудь новомодный смартфон за половину родительской зарплаты. Кстати, в этом самом девайсе честный «центениал» в день будет проводить как минимум восемь часов. И самое главное, они мыслят себя в большей степени частью виртуального, а не реального мира: все эти бесконечные приложения, фоточки, лайки, шеры, репосты. «Паутина» затянула их настолько, что они стали гармоничным элементом её декора. При этом, как правило, они мечтают открыть свой бизнес, стараются рационализировать каждый свой шаг. А вот к политике они абсолютно равнодушны: никто и никогда не видел протестующего «центениала».

– А ведь хорошие ребята. Честные, чистые, такие нам сейчас и нужны! – философски отметил Андерс, – Моня! Эрхард! Срочно оббегите все близлежащие дворы и притащите сюда за шкирку хотя бы пяток-другой «центениалов»: попробуем организовать «живой щит» и разбавить ими энергию агрессивного коллективного бессознательного. Быстро!

– Есть, командор!

Моня и Эрхард уже было ринулись выполнять поручение командора, как на их пути, буквально из ниоткуда, возник Кайзерслаутерн. На сей раз он был не один: его окружала дюжина крепких коротко стриженых парней в красных гимнастёрках.

– Не так быстро, Андерс. По решению Радищевского Трибунала и лично товарища Элвиса Виссарионовича Пресли-Сталина ты и все твои «боевики» арестованы за контрреволюционную деятельность. Исполнение решения Радищевского Трибунала возложено на меня, комиссара внутренних дел Владлена Трудомировича Кайзерслаутерна. Решение обжалованию не подлежит.

– Что? Как? Какой трибунал? Какое решение? Какой ещё «Сталин-Пресли»? Да я же… Да я же сам его создал! Я сам породил эту тварь! Да если бы не я… – возмутился командор.

– Поздно, Андерс. Решение принято. Парни, взять их!

Цепные псы революции быстро скрутили Адептов и увели их по направлению к зданию духовной семинарии на улице Мичурина, которое в считанные после начала в Саратове революционных событий часы успели переделать в следственный изолятор.