Текст книги "Ангелы"

Я лежал и думал о ее пощечинах, которые она так залихватски раздавала мне. Неужто Алогэ девчонкам говорила тоже, что и нам, только с точностью да наоборот, типа «Бейте мужиков. Они всегда этого заслуживают», ну или что-нибудь в этом духе. Как вообще нормальному человеку может взбрести в голову начать размахивать руками при такой еще сомнительной публике?

Я пытался понять себя, почему меня это так бесило. Нет особой-то боли, звездочек тоже не было, ничего не было…только идиотская злость. Я даже не понимал, на кого злился: на себя или на нее. Высокоцивилизованное общество соорудило кучку законов, которым свято поклоняется, повелевая всем веровать в них! Ударить девушку в ответ? Мне вспомнились слова Алогэ. Была ли это смелость с ее стороны подойти и двинуть по морде? Нет, сраная самоуверенность, что ей никто не двинет в ответ. Ей никто и не двинул, а я был унижен. Меня бесила общественная неспособность ответить. Ведь когда тебя бьют, автоматически возникает желание, нет, это даже инстинкт, двинуть в ответ. А что делается в голове, когда понимаешь, что перед тобой девушка? Инстинкт – природная херня, к ней привыкаешь и живешь с ней, ничему не удивляясь… Но, черт побери, в природе слабость никогда не прыгнет на силу! Поэтому инстинкты просто теряются в догадках, как же поступить в ответ.

В какой-то момент я даже решил подумать, может это действительно моя какая-то чрезвычайно серьезная оплошность? Может я больше не имел права общаться с противоположенным полом? Особенно с Мелишей? Но это же бред! Роза не могла запретить мне общаться с девушками…

– Жив еще? Где твоя «пила»? – в комнату постучался Люцифер.

Он еще ничего не знал.

После того, как Лафортаньяна отправила его в райское путешествие, он только вернулся из него.

– Жив… – ответил я, даже не удосужившись взглянуть на протиснувшуюся физиономию брата в дверь.

Я не знал, что ему сказать, как и надо ли вообще. Его реакция – я изначально знал, что Люцифер всегда смеялся над такого рода ситуациями. Он не знал, что такое сраная боль, фальшивое счастье с любимой девушкой, любовь… Он ни хрена не знал или очень умело притворялся, что не знал, что, несомненно, облегчало его без того паскудно-слащавое существование.

– Паршиво выглядишь, братец! – заключил он и открыл дверь пошире так, что свет из коридора осветил пол моей комнаты.

Сзади него прошла очередная девушка, по направлению его руки к следующей комнате – комнате Люцифера.

– Похоже, что это мой новый стиль… – все также безучастно к окружающему ответил я. – Иди, развлекайся.

Увидев девушку, я окончательно потерял надежду поговорить с братом. Конечно, я мог сказать ему «иди сюда, мне надо поговорить». Но почему человек, чье существование насквозь светится идиотскими лучами тошнотворного не существующего солнца, должен тратить свое беззаботное время препровождения на унылое говно вроде меня, выслушивая результаты маразмотичных поступков моей любимой девушки.

Я просто отвернулся на бок и услышал, как дверь слегка скрипнув закрылась. В комнате наступила тишина, сраная тишина и такой маниакально-соблазнительный свет вечернего бытия. Черт его побери, он валялся у меня на полу, под окном. Морально я упрашивал кого-то в голове, чтобы мой ненаглядный брат вел себя потише ночью: у меня совсем не было настроения слушать их лживые вздохи выдуманной одноночной любви. Но брат умудрился удивить меня.

Где-то через полчаса в дверь раздался стук. Честно, я был слегка шокирован – стук. Совершено не адекватное поведение для моего импульсивного брата. Более того, это было не адекватно хотя бы потому, что он был не один. Я развернулся и молча уставился на дверь. «Может он случайно задел?», подумал я, продолжая смотреть на дверь. На этаже стояла тишина, которую снова нарушил стук в дверь.

– Ну, чего затих-то? – раздался возмущенный вопль Люца.

Я вздохнул и крикнул ему, чтобы он заходил. Брат вошел в комнату, закрыл за собой дверь и с улыбкой больного ребенка подошел ко мне. Без фамильярностей он грохнулся на мою кровать и молча уставился на меня. Через две минуты он заговорил.

– Кажется, я предупреждал, что ты окажешься в очередном дерьме из-за очередной бабы! – произнес он злорадно.

Стоит ли говорить, что его злорадно-издевательская рожа просто выпрашивала, чтобы что-нибудь по ней съездило. Можно сказать, что я прибывал в депрессии, а тут пришло это гнусное лицо, ехидничает и улыбается.

– Что ты здесь делаешь? – выдавил я из себя, укрощая раздражающуюся злость внутри.

Хочет ржать – пусть ржет! Пусть хоть пузо себе порвет от смеха!

– Пришел узнать, не чиркаешь ли ты тут лезвием по венам! – усмехнулся брат.

– Очень смешно! – я изобразил идиотскую улыбку.

Ну почему родной брат всегда выбирал такие неудачные моменты, чтобы поржать надо мной? Почему ему вообще надо было надо мной ржать, даже несмотря на то, что иногда он за это получал?

– Что случилось-то? – внезапно, к моему удивлению, Люцифер обрел некую серьезность, от которой меня просто начало мутить, ибо я подумал, что он просто окончательно издевается надо мной!

– Тебе лишний повод поржать нужен? Кого хера ты вообще здесь сидишь? Разве тебе не пора удовлетворять свою ночную шлюху? – взревел я, проклиная брата, его мудацкие издевки и предложения.

Люц снова улыбнулся и опустил голову. Совершено нагло и ни грамма не смущаясь он достал сигареты, прикурил, полу развалился, чем притеснил меня и уставился в потолок.

Мы молчали. Мы сидели в темноте. Наши одинаковые лица были устремлены вверх.

– Мой дорогой братец! – тихим голосом сказал он, так и не отрывая взгляда от потолка. – На твоем скорбном лице нет места даже для уродливого горя, так как там слишком до хера отчаяния. Мою ночную шлюху я отправил домой. Я, конечно, хотел бы почувствовать себя полным гондоном, трахаться всю ночь, спать пол утра… Что случилось, Гавр? – снова спросил он, наконец, посмотрев на меня.

Я вздохнул.

Что случилось? Беспроглядная, идиотическая пучина, вот что случилось. Я зажмурился, потер руками лицо и сел удобнее, разглядывая лицо брата.

– Ничего хорошего не случилось… – прошептал я.

– Я и спрашиваю, что случилось плохого? Про хорошее обычно не спрашивают, да и с такой рожей не сидят! – он попытался улыбнуться по-доброму. – Где Роза?

Честно, я даже не знал, что мне ответить на этот вопрос. Начать рассказывать всю ту херню – сравнимо с жалобой, а я не привык жаловаться… тем более брату, надменному, циничному, да просто шлюхе в мужском обличие, которая ничего не понимает и глумится над любовью.

– Я не знаю… – Я решил все-таки поболтать с Люцифером.

Пусть он окончательно смешает меня с говном, мне было уже наплевать.

– Как так-то? – удивился он и снова улыбнулся.

– Она не пришла домой, как видишь! – с долей цинизма ответил я, все еще ожидая, что Люц вот-вот начнет ржать.

Но он сидел, всего лишь с легкой лыбой на лице.

– Ты ее обидел? – он удивленно захлопал глазами, сам не веря в то, что спросил.

      Вот после этого вопроса я не смог не улыбнуться. Я обидел Розу! Ха-ха! Я все рассказал ему: почему Роза так поступила, о ее пощечинах при всем ВУЗе, о Мелише, о моей так называемой измене, предательстве или, не знаю, как там это Роза называла. Пока я говорил, брат, как ни странно, молчал, но как только я закончил свою «утопию», Люц сказал «извини» и разразился жутким хохотом. Чуть ли не впервые в жизни я не хотел разбить ему лицо, более того, через несколько секунд я ржал вместе с ним.

– Гавриил, у тебя уникальная способность встревать в такого рода чушь! К тому же ты умудряешься сам остаться без бабы и мне всю ночь изгадить! Можешь начинать писать диссертации, вымаливая в них прощения, при этом собирай кучу свидетелей, кто подтвердит твою незаинтересованность в «любовнице», покупай наколенники, чтобы свои не стереть.

– Да… Мое охренительное будущие меня почти устраивает! Вот только почему опять я должен валяться в ногах? Просить прощения за то, что ей что-то померещилось, за ее пощечины?…

– Ты сам выбрал себе такое развлечение. Постоянное присутствие девушки требует кучку усилий и волшебно      й фразы: ты всегда ей должен, пофиг что, но ты должен. Я тебя предупреждал, ты сказал, что твои отношения совершено другие. Да, я не спорю, может они и другие, но приплыл ты все-таки в ту же самую кучу говна, где и любил бывать до этого…

Я сидел, смотрел на своего брата и искал рукой сигареты на тумбочке. Меня даже не злило, что он был прав…опять. Его циничные, пропитанные сарказмом фразы говорили мне только об одном – опять я мудак. Я уже начал переживать, а не мой ли это удел – быть мудаком всю жизнь? Чего-чего, а такая перспектива меня совершенно не радовала. Мне было также интересно, откуда в светлой голове Люца появлялись такого рода мысли. Если я не хотел быть мудаком, то брат старательно косил под него. У него были свои планы на жизнь и хер кто с ним поспорил бы по этому поводу.

– Как же все забавно складывается…но только не для меня! – усмехнувшись, сказал я.

– Вставай, горе-любовник, пойдем чаю попьем! – предложил он и пошел к двери.

Я снова улыбнулся, встал и пошел за ним.

Я был жутко рад, что в тот момент у меня был рядом брат. Конечно, я был удивлен, нет, даже смертельно шокирован, что Люцифер отказался от секса, чтобы выслушивать мое ночное вытье. Возможно, в тот момент я начал понимать, что значит иметь брата: оказывается, в этом есть хоть какие-то плюсы. Все-таки Люц любил меня как брата, неважно, что он при этом творит, кем прикидывается, что говорит. Он был моим братом! Я его любил, ненавидел, я хотел, чтобы он был рядом.

До самого утра он что-то говорил мне, пытался успокоить, приводил какие-то доводы, подтверждающие его правоту. Люц был уверен, что девушек обучали такому поведению на парах у Алогэ, вход на которые нам был заказан. Люц рассказал мне, что как-то раз он вышел в туалет с немецкого, и узнал кое-что интересное. Проходя мимо кабинета, где были открыты двери, Люц решил остановиться. Это была пара у Алогэ, как раз женская часть. Почему-то до этого момента я никогда не думал, что можно ведь подслушать, о чем говорят и чему учат девчонок. В общем, Люц рассказал, о чем Алогэ театрально распиналась перед женской аудиторией.

–… Милые девушки, вы не должны позволять обращаться с собой плохо. Если вам что-то не нравится, скажите об этом так, как считаете нужным. Но есть одно «но». Прежде всего, чтобы научиться манипулировать мужской частью, вы должны быть уверены, что вас любят или в вас должно быть что-то такое, чего у других нет, чтобы вам не могли составить конкуренцию. Одним словом, вы должны держать своего мужчину не в ежовых рукавицах, а кое-чем, чего он не захочет терять, так, чтобы ему было очень больно, но он знал, что без этой боли ему будет еще больнее. Мы же все знаем, как мужчины относятся к боли. Вы может сделать его зависимым от вас. Какими путями это можно сделать, мы с вами будем разбирать на дальнейших парах. Например, если вы ждете от своего парня извинений, будет так любезны дождаться их, не идите первыми на контакт, ибо дальше вам будет все сложнее и сложнее вытащить из него слова сожаления…

Рассказывая эту чушь, Люцифер смеялся жутким смехом, в то время, как в у меня в груди сердце покрывалось пугающим холодом. Мои догадки подтверждались: девчонок все-таки учили быть суками, причем не хорошими, а такими, которым хочется ломать головы. Я почувствовал себя несчастным подопытным кроликом, на котором Роза оттачивала свое «мастерство».

Люцифер продолжался смеяться – у него не было постоянства, он не понимал всего ужаса. На мгновение я представил, что случится с Розой к моменту нашего выпуска, да и не только с ней, а со всеми девушками, которые пока еще в свои семнадцать-восемнадцать лет могут улыбнуться, потому что им действительно захотелось это сделать, по-настоящему.

Значит, после таких пар девичьи улыбки станут фальшивыми, сердца – гнилыми, тела – пустыми. Девушек готовили к тому, что они должны продать душу жирному пузу, страшной роже, идущей рядом с ними за пару пачек долларов. На хер нам душа? Что с ней можно сделать в современном мире? Ничего. А люди современности бесполезный хлам не держат. Выкинь душу – обогатись материально – забудь слово «мораль». То, что нельзя потрогать, не достойно обсуждаться! – вот, чему нас учили. Наверное, тогда у меня началась настоящая депрессия за все человечество, которое хотело этому учиться и восторгалось своими успехами.

Моя любимая девушка пыталась стать идеальной частью благовоспитанного общества. У нее все было нормально, у нее не было никаких проблем, единственной ее проблемой был я, как мне казалось. Она ждала от меня извинений. Нет, это мягко сказано. Она хотела, чтобы я ползал у нее в ногах с лезвием в руках и молил о пощаде. И каждый раз, когда она говорила еще, я резал бы себе по венам, показывая, свою бесконечную любовь. Ведь слово само себе – это морально, его нельзя потрогать, а раз его не существует в современности, значит режь на хер вены, может хотя бы что-то докажешь. У людей, имеющих деньги, все было намного проще: тряханул купюрами перед носом или прошуршал одной перед ухом – все – теорема доказана! Прощен!

Люцифер также прекрасно понимал всю мутатень, но держался значительно лучше. Хотел бы я спросить его: ему действительно плевать или он так просто потрясающе прикидывается, но я боялся услышать ответ.

До выхода в университет у нас оставалось два часа. Вначале, я не хотел туда идти, но затем, поговорив с Люцом, мною завладело любопытство. Я ведь прекрасно знал, как Роза выглядела и после чего. Я решил сходить и посмотреть на нее. «Материально» или «морально» может еще как, но я любил ее… Ха, я был готов ползать у нее в ногах и просить прощения потому, что любил ее.

Я подумал, что мне абсолютно наплевать на себя, я хотел, чтобы она была рядом и раз для этого я должен был извиниться, то я сделаю… Мне было наплевать, что Люц полночи рассказывал мне, что Роза не стоит таких сумасбродных мыслей, что ни одна из девушек не должна получать любовь путем морального унижения. Если она прикидывается дурой лишь бы только услышать очередное прости, то надо ее потихоньку начинать ненавидеть, ибо она собирается обосрать всю жизнь. Плевать на все! Я любил и извиниться для меня не было проблемой! Поэтому я должен был поехать в университет потому, что помимо моего любопытства, я должен был извиниться…

Я пошел поспать хотя бы часок. В молодости так не хватает сна. Я бы все отдал за хороший, ежедневный сон. Как было бы прекрасно иметь сон и Розу… Но, как обычно, в сраной реальности то, чего больше всего желаешь, хер когда поимеешь.

– Ты куда? – спросил Люц, застегивая рубашку.

– Туда же, куда и ты! – ответил я, хлебая молоко.

Люц остановился и посмотрел с печальной улыбкой и даже, наверное, с издевкой продолжил:

– Ты едешь к ней? – спросил он замогильным голосом.

– Нет, я еду на пары. – Недолго думая, я почему-то соврал.

Конечно же, Люц услышал эту ложь. Как же резко у него поменялось выражение лица.

– Ты что, мудак? – спросил он, снова возвращаясь к пуговицам на черной рубашке.

Я посмотрел на него исподлобья: имел ли он право на такие высказывания? Или я действительно был мудаком?

– Я еду на пары! – снова повторил я, решив проигнорировать странный вопрос брата.

– Забей на пары, тебе отдохнуть надо, ты еле живой, всю ночь не спал…

– Я еду на пары! – перебил его я и пошел в прихожую.

Одним прыжком Люцифер оказался около меня. Он схватил меня за руку и безмолвно таращился мне в глаза. Я смотрел на него, как на свое отражение в зеркале, но видел совершено другое лицо.

– Ты едешь к ней… – прошептал он, покачивая головой. – Я потратил ночь впустую, объясняя тебе всю эту чушь! Я отказался от секса, желая помочь тебе…И вот она благодарность – ты едешь к ней! К суке, которая начала равнять тебя с землей!

– Я не просил тебя работать моей сиделкой! И не надо говорить так о Розе!

Люцифер взглянул на меня, горько улыбнулся и отпустил мою руку. Я молча смотрел на него и понимал, что раз во мне хватает сил на то, чтобы злиться, то попросить прощения будет не проблемой.

– Давай, идиот, пошли, а то упустишь шанс поваляться у нее в ногах! – сострил Люцифер и пошел к входной двери.

Я досчитал до десяти, чтобы не двинуть ему по морде за столь издевательские высказывания и пошел за ним.

Всю дорогу мы молчали. Я был уверен, что мой брат ненавидел меня… Я его понимал. Я понимал его правду, его желания, но мои желания также были сильными. Если Люцу хотелось ненавидеть меня, я не мог возражать ему – вперед! «Ненавидьте меня все, обижайтесь на меня все. Я – богопротивный кусок мяса, обделенный пониманием, не имеющий жалости к себе. Сравняйте меня с говном – я заслуживаю этого!», я смеялся про себя над собой. Что ж мне еще оставалось делать, если все ржут надо мной?

А солнцу-то как было на всех наплевать! Оно укрывалось пушистыми белыми облаками, пускало лучи на землю. Я любовался природой, пытаясь абстрагироваться от неумелых, идиотских мыслей о Розе, о Люце и о себе. Я курил сигарету, пялился на солнце, сжигая себе глаза и… улыбался, предвкушая разговор с Розой.

Мы подъехали к университету. Брат заглушил мотор и уставился на меня со свойственной ему улыбкой говнюка.

– Вали, чего же ты ждешь? Вон твоя зазноба! – Люц усмехнулся.

– Я посижу еще пару минут, речь продумаю…

– Машину закрой! – Люцифер кинул мне ключи на колени, вышел из машины и направился к университету.

Я наблюдал за ним. Он подошел к Розе, улыбнулся, а затем, как мне показалось, он прижался к ее щеке. Но приглядевшись, я понял, что он что-то шепчет ей. Мне было жутко интересно что, потому что от этого шепота выражение лица Розы становилось более озадаченным. Еще интереснее мне было, как он сумел доказать ей, что он – это Люцифер?

Я докурил, вылез из машины и направился к ней. Люц улыбнулся и пошел дальше. Я приблизился к Розе. Белоснежное каре на солнце отдавало перламутром. Голубые глаза почему-то были преисполнены добротой. Хорошо ли это было? Вчера она чуть ли не воткнула мне нож в спину, а сегодня смотрит, как Офелия на Гамлета.

– Привет! – сказал я, жутко нервничая.

Я ведь не знал, что она мне скажет, куда пошлет. Но она ничего не говорила, просто стояла и смотрела. С каждой минутой я все больше и больше чувствовал себя неловко.

– Где ты была? – спросил я, не надеясь получить никакого ответа.

Девушка улыбнулась и легкой походкой пошла в курилку. Как и предполагалось, я поплелся за ней. Через две минуты должна была начаться пара у Лафортаньяны, если мы там не появимся, это означало – у каждого долг. Хех…мне было наплевать… Розе, видимо, тоже.

– Знаешь, – ее голос, божественный голос…

Я не слышал его так долго, мне казалось, что целую вечность и не одну. Она шла, а у меня в ушах эхом играло слово «знаешь» с ее обычной вопросительной интонацией.

– Что? – спросил я воодушевлено.

– Когда ты пришел после разгрузки… Ну или после встречи с Мелишей, так правильнее сказать, я ведь тоже спрашивала тебя, где ты был. Вместо ответа ты затащил меня в койку и после уснул младенческим сном.

– Роза, у меня не было свидания с Мелишей…

– Ты сидел с ней за одним столом… вдвоем…с пивом. Как ты это называешь, если это не свидание?

– Дружеская встреча… – я никак не мог понять, откуда она знает подробности.

Видимо, заметив мою озадаченность, Роза сказала, что спрашивала у Мелиши о деталях нашего «свидания». Мое сердце бешено заколотилось, услышав такое заявление, ведь Мелиша могла наговорить все, что угодно, а Роза проявляла слабость к чрезмерной вере посторонним. Я вжался и замолчал. Роза тоже не спешила с ответом. Она словно нити из меня вытягивала, как из какой-то марионетки. Роза явно наслаждалась своим положением, возможно, правильнее будет сказать, что она упивалась всем этим.

– Это была…ей просто надо было поговорить со мной…

– О чем? – спросила Роза.

Ее взгляд был устремлен к небу, к пустому чистому небу.

– Мне сказать за тебя? Или ты наберешься сил и сам, наконец, скажешь?

Вот не понятная черта характера! Такие люди, как Роза способны душу из человека вытащить, не то что пару слов.

–…она влюбилась в меня, решила рассказать мне об этом…

Опять послышался шлепок, по щеке пробежался легкий холодок.

Я судорожно начал рыться в прошлом, вспоминать кролика, который когда-то у нас жил. Да, да! Большой, такой домашний кролик! Мы с братом периодически таскали его за уши, а мать орала на нас из-за этого. У нее была миссия – спасти кролика. Ей все время казалось, что он в опасности, и неважно, что при этом делали мы. В итоге он умер…от старости, а не оттого, что мы допекли его. Вот об этом я думал, пока пощечина остывала на моем лице.

Меня это уже не просто злило, я буквально пылал от ярости, гнева и ненависти. Мне очень хотело ударить эту девушку. Я был в шоке от себя. Я раньше часто думал, что у меня никогда даже мысли не будет о том, чтобы ударить Розу или хоть как-то навредить ей, причинить боль. Но тогда, после очередной затрещины (хорошо, что студентов кругом не было), я действительно хотел схватить ее за горло, придушить, ударить, не знаю, толкнуть…

– Ты мне противен! – ярость, звучавшая в ее голосе, просто сводила меня с ума.

Почему? Почему она так отреагировала? Значило ли это, что Мелиша сказала что-то не то… Значит Мелиша соврала!

– Я не разговаривала с Мелишей! – продолжила Роза. – Что я, совсем себя не уважаю что ли? Я специально тебе так сказала, чтобы ты мне все сам рассказал! И ты рассказал! Она значит любит? Ты теперь счастлив? А? Ты доволен? Тебя любят две девушки и одна из этих дур – я!

Она заплакала, оттолкнула меня и убежала в университет, даже не докурив сигарету. Я остался один в полном замешательстве. На сером асфальте тлел ее бычок, одиноко и мерзко так же, как и я, тлел, стоя в мусорных помойках. Я был настолько озадачен, что терялся в собственных чувствах, догадках и ощущения.

Черт побери, я не знал, что мне делать: удариться головой о дерево, упасть на асфальт и забиться в конвульсивном плаче или смехе, поржать и пойти напиться? Что? У меня в груди что-то рвало до жути больно и отчаянно… может сигаретный дым, может отчаяние, может еще какая херня, не знаю, но комок в горле начал надоедать мне.

Я написал Люциферу сообщение, что моя сраная жизнь настолько прекрасна, что, пожалуй, я пойду домой и впаду там в спячку депрессии, самобичевания и ненависти, может выпью яда и все такое… Чушь, конечно, мне просто хотелось уползти в свою бетонную раковину, как рак-отшельник, чтобы меня никто не трогал. Я не мог представить себе, как в таком «воодушевленном» состоянии можно было идти к Лафортаньяне? Можно, если бы мне только окончательно захотелось убедиться в собственном бытие конченого неудачника. На тот момент мне казалось, что я и без Лафортаньяны все понимал.

На следующий день все повторилось, за исключением того, что Люцифер не особо-то хотел успокаивать меня, и Роза вроде не била больше. А так, ночь она провела опять не со мной, я рвал на себе волосы от горя и обиды, Люц всю ночь трахался! Ну чего мне было жаловаться-то? У меня все было прекрасно…почти…

Мы сидели у Рэйта. Перемена уже закончилась, но профессора не было, похоже он опаздывал. Я сидел на последней парте, рядом был Люц, Роза, как всегда, на своем месте у окна. Это была уже третья пара, а девушка даже не посмотрела на меня за весь день, словно меня не существовало, она вела себя так, будто мы никогда не были знакомы, она никогда не любила меня, она не знала, кто такой Гавриил! Вот так выглядело ее поведение. В моей голове постоянно мелькала фраза «тебя любят две девушки, и одна из этих дур – я». То есть, грубо говоря, она призналась мне в любви, но при этом знать меня не хотела. Весь этот дурдом ломал мне голову и очень даже успешно: я чувствовал себя почти имбицилом.

Люцифер сидел рядом, но он тоже особо-то не спешил вести одушевленную беседу. Я его понимал: он был обижен…но мне было по херу. Обида брата – такая мелочь! Я знал, что он никуда не денется, а вот Роза… Перед ней были открыты все дороги, а я метался и не знал, на какую из них встать, чтобы перекрыть собою путь.

– Обещание. – Рэйт как всегда влетел в кабинет.

У него был вид вечно опаздывающего человека, у которого нет времени, чтобы жить размеренно, не задыхаясь и не теряя себя в ничтожных крысиных бегах за каким-то неясным хером. Рэйт же всегда начинал так свои лекции: вбегал, как ошпаренный в кабинет, на ходу орал одно слово, кое означало тему лекции, и начинал свой жуткий речитатив. Он никогда не проводил перекличку, ему просто было наплевать на присутствующих. Мы привыкли. Мы научились записывать его лекции стенографическим почерк, что потом сами же не могли разобрать его.

Да пофиг – меня это все равно не касалось. Я также продолжал ходить с одной лишь несчастной тетрадкой, честно говоря, теряясь в догадках, как же ее все-таки подписать. Это была одна тонкая тетрадь на все предметы. Я даже не знал, были ли чернила в моей ручке, пока не начинал рисовать.

– Обещание – снова повторил Рэйт, наконец, добежав до своего стола. – Сегодняшняя лекция посвящена тому, чего мы хотим сделать и чего от нас ожидают и что мы делаем. Заметьте, я не сказал «на что мы способны», потому что человек вообще способен на многие вещи…правда, если он захочет. Обещание – это форма несдержанности или невыполнимости, как вам больше нравится, смысл тот же. Честно говоря, само слово уже считается архаизмом, люди его практически не употребляют. Его вы можете услышать только в низких сословиях, у низких классов и бомжей. В высшем свете – звучание этого слова редко. Немного хотелось бы сказать о его семантике. Ранее люди употребляли его, как залог того, что человек сделает то, о чем говорит. Со временем, «обещание» стало претерпевать изменения и в данный момент получило определение, как форма несбыточности, несдержанности или невыполнимости. Что это значит? На самом деле все очень просто: если человек что-то обещает, то девяносто-девять процентов того, что он сделает все с точностью наоборот – в лучшем случае, или по статистике – вообще ничего не сделает. Если вам кто-то что-то обещает, вам стоит улыбнуться в знак того, что вы поняли – вам нечего ожидать от этого человека. В наши дни «обещание» сохранилось формально, так как люди просто обожают всякие такие формальности – ими достаточно легко и примитивно заполняются пустоты в разговоре и к тому же они не требуют никаких обязательств. Вы ведь знаете о всепоглощающей людской любви к беззаботности и жуткого страха и кровавой ненависти обязательств. Именно эти чувства привели к тому, что мы имеем сейчас. Если же вам действительно что-то надо от кого-то, то услышать его «обещание» в ответ и успокоиться на этом будет означать, что вы останетесь в меньшинстве в самом плохом смысле этого слова! В серьезных и важных делах лучше всего обратиться к юридическим лицам. Но, не все так просто, как звучит в этом кабинете. Чтобы получить хоть какой-то прок или выгоду от посещения юридических офисов, вам следует прихватить с собой «немножко» денег. В таком случае, вначале вы получите нотариально утвержденное «обещание» от нужного вам человека, что, несомненно, заставит его произвести какие-то, нет, не какие-то, а необходимые вам действия. Вывод прост: «я обещаю» – это между так называемыми друзьями, а «будет решаться судом и взыскаться морально» – для дел. Кстати, последнее вполне можно использовать между друзьями. Мы ведь уже не раз сталкивались с тем, что «друзья» злоупотребляют «обещаниями» и «святой верой» в них…

Вот так вот протекала очередная пара, на которой я не знал, что делать: то ли плакать, слушая лекцию, то ли забыть и пытаться продумать план по примирению с Розой. Я даже не злился…ибо почти был согласен с лекцией! Обещаниям никто не верит, потому что никто их не выполняет, но я был совершено не согласен с решением проблемы! Хотя какая это проблема? Мир давно не верит сам себе, единственное, что может хоть как-то дать сраную веру друг другу, так это адвокаты.

Наслушавшись панихидной лекции, мне стало совсем не весело. Я, как слепая и глухая собака, продолжал верить в обещания. Наша мать учила нас по-другому… К моему великому, нет, превеликому счастью, она не училась в ВУЗе. Она закончила школу, а потом пошла работать поваром в церковь, по совместительству уборщицей. И, черт побери! Она приходила в грязной одежде домой, с полупустой сумкой продуктов (самых дешевых), но счастливая и улыбчивая. На свои несчастные копейки она подарила нам с Люцом это «корыто», на котором мы ездили в университет. Ну, так вот, наша мать всегда говорила, что язык – это прародитель действий, за которые говорящий ответственен перед самим собой, а ответственность перед самим собой намного ценнее, чем параноидальная туалетная бумага с кривыми напечатанными буковками и печатью юриста. Но так говорили наша мать, а кто такая была наша мать? Как бы ее назвали – низший класс, без семейного древа, без имени, без денег, без нечего. Она была никем окруженная ничем. Поэтому ее слова помнили только мы с братом, потому что для нас она была всем. Я стал ценить ее еще больше, чем когда-либо, когда начал учиться в гнилом месте… Ее слова, и только ее, были путеводителем для меня по моей сраной жизни.

Я также испытывал сильнейшее расстройство из-за Розы. Ведь до этой лекции я намеривался еще раз извиниться и пообещать ей, что все мои действия она будет знать наперед. Но я был уверен, что прослушав столько «ценные» акты на лекции Рэйта, Роза просто не поверит мне на слово. Идти к адвокату и ставить росписи под его печатью – у меня не было денег. Господи, как же мерзко было на душе уже четко зная, что «на слово» – ненавистный многими людьми архаизм, о котором даже не хотят вспоминать… В тот день я почти смерился с ценностями «падшего» стада… Слава богу, что у дня есть конец.

Посреди лекции Люцифер толкнул меня в бок и подсунул сложенный лист бумаги. Записку.

Поначалу, мое сердце бешено заколотилось, ведь я наивно предположил, что она от Розы, но потом вспомнил, что я – никто или, наверное, даже ничто для нее, а писать пустоте записки – так можно в дурку загреметь. Поэтому я просто вздохнул и развернул лист. По почерку я сразу же догадался, кто является автором сия творения: полудурок – Люцифер.

«Как тебе новые познания? Впервые я рад, что матери нет,

она бы просто не пережила, узнай она, чему нас тут учат!

Скажи мне честно, брат, о чем ты сейчас думал? Где взять

денег, чтобы сходить к адвокату, который заверит твое ничтожное