Текст книги "Ангелы"

Роза пришла только вечером. Я ждал ее весь день, жутко страдая от головной боли. Около полудня я перебрался в свою чистую и убранную комнату. И до прихода Розы я лежал, как прогнившая мумия, сложив руки на груди. Честно говоря, мне даже захотелось стать этой мумией, лишь бы только не переживать похмелье, от которого было только одно спасенье – нажраться еще раз. Но я не имел права этого делать. Хер с этим университетом, но вот Роза вряд ли бы оценила такой поступок.

Мне бы стоило подумать о грядущих разборках, но я не мог думать, словно пропил весь мозг. Я просто лежал и смотрел в потолок и думал, как бы не помереть.

Роза пришла около семи вечера. Я слышал, как она вошла в дом, но почему-то не спешила подниматься, а я ведь соскучился. Мне хотелось сползти с кровати, выползти на кухню и обнять ее. Но потом я вспомнил слово «погода», улыбающееся лицо Люцифера, хитрый взгляд Розы, и снова начал раздражаться. Я мог считать до миллиона про себя, чтобы успокоиться, но мне это не помогало. Я ждал. И во спустя какое-то время дверь в комнату открылась и Роза тихонько вошла. Она была бледнее, чем обычно, под цвет седых волос, а брови, как мне показалось, были почти не накрашенными. Клешеные джинсы обтягивали тонкие ножки и теплая, шерстяная кофта придавала ей больше массы.

– Привет. – Сказал я, не дыша, чтобы она не почуяла перегар.

Я даже не подумал о том, что за весь день комната провоняла так, что Роза могла окосеть только от одного этого запаха.

– Как ты? – спросила она, неторопливо подойдя к окну.

Я улыбнулся и проводил ее взглядом.

– Как я? – буркнул я. – Как тебе сказать? Пока вроде не умер, но весь день готовлюсь к этому. А ты?

– Сегодня Рене интересовалась, почему ты отсутствуешь. Как долго будет продолжаться твоя ревность?

– Какая ревность? О чем ты? – вытаращился я.

Мне совсем не хотелось, чтобы Роза так явно видела мои чувства. Конечно, я понимаю, что мне изначально не стоило их показывать, но я не мог молчать.

– Гавриил! – она строго посмотрела на меня, нахмурив свои превосходные брови.

Мне хотелось улыбнуться, глядя на ее очаровательную мордашку.

– Что, Роза? – спросил я, закрывая глаза и готовясь выслушивать какую-нибудь ересь.

Как же это ужасно! Почему девушки всегда выбирают ну очень подходящие моменты, чтобы выносить мозг? Почему Роза никогда не выговаривала мне ничего, но стоило хорошенько нажраться, заболеть мрачным похмельем, она тут же появилась с длинным, острым гвоздем и огромным молотком в руках, чтобы вбить мне гвоздь в голову! В чем прелесть таких гнусных поступков? Ведь никто ей не мешал высказать свое «недовольство» на следующий день, я никуда не уходил, умирать не собирался.

Просто ей надо было показать свое превосходство, которого на самом деле ни фига не существовало! Роза специально дождалась такого момента, когда мое состояние ненормально, я был совершено не способен ответить ей что-либо. Она сделала это специально, чтобы не слушать никаких препираний с моей стороны или никчемных возражений. Все сделано для того, чтобы она оказалась права, ну и плюс охренительный намек на то, чтобы я извинился.

Когда голова страдает после вечеринки, а рядом стоит бензопила и пилит эту голову, проще извиниться и наврать, чем выслушивать весь этот бред до конца! Но я слушал. Слушал то, что я не прав (это прозвучало очень много раз, невозможно даже посчитать, сколько конкретно), что я плохой человек, мой поступок слишком мерзок, чтобы быть правдой и все такое. Но она ни разу не сказала, что беспокоилась, переживала, ночь не спала… Роза просто выжимала из меня какие-то извинения. За что я должен был извиняться? Она рассказала красивыми словами, какой я мудак, но так и не сказала, в чем была моя ошибка… Я не стал извиняться. Она села за уроки, готовиться к семинарам. Я уполз на кухню.

Мне тоже надо было подготовиться к семинару… «Город и человек. Начало» – тема моего доклада. К вечеру мне полегчало и я сидел за столом, подперев рукой подбородок. Передо мной лежал белый лист бумаги и ручка. Мне ничего не лезло в голову.

– Жив? – на кухню вошел Люцифер, весь мокрый и как ни странно один. – Говорил же, что погода испортиться! Ливень! Ни одной девки не смог завлечь в гости.

– Спасибо, что интересуешься моим здоровьем! – ответил я, рассматривая чертов лист бумаги.

– Что это? Никак жалкая попытка появиться завтра на семинаре у Лафортаньяны?

– Отвали! – буркнул я.

– Да ладно тебе! – Люц усел за стол напротив.

Я понял, что у него хорошее настроение, независимо от того, что в тот холодный, дождливый вечер он остался один. Какая-то сволочь сказала мне, что я должен еще раз спросить у него вопрос, который меня жутко мучал.

– О чем вы разговаривали с Розой? – не поднимая глаз, спросил я.

На самом деле я чувствовал себя полным говнюком. Они оба измывались надо мной, издевались, да просто глумились. Но мне искренне хотелось знать, о чем был их диалог. Их лица, светящейся подлой радостью меня озадачивали. За весь первый семестр они ни разу так мило не общались. Блин! Да я просто испугался! Если Розе я еще как-то доверял, пытался видеть в ней ангела, то вот Люциферу с его паршивым именем я никак не мог верить.

– О погоде, Гавриил! Вот представь себе, что я впервые в жизни решил поговорить с девушкой о погоде!

– Люц. А слабо хоть раз в жизни сказать правду? – улыбнулся я.

– Правду? – удивился Люц, доставая пиво из холодильника.

При виде бутылки меня чуть не вырвало.

– Что такое правда? Гавриил только не говори мне, что ты, как полный кретин, еще и веришь в правду? После гуманных лекций Трокосто, я убедился окончательно, что пресловутой правды не существует!

– Чего ты несешь? – удивился я его ответу. – Она существует, и я, черт возьми, хочу услышать ее от тебя!

– Для меня правда, как зачиханный Боженька, в которого наша мать так свято верила, а я в него не верю! Ты веришь в правду, а я – нет! Как я могу говорить правду, если ее не существует для меня? Ммм? Знаешь, без нее прекрасно живется! Я не скажу тебе правду, я скажу, что было на самом деле – мы говорили о погоде! И дальше уже от тебя зависит – верить в эту правду или нет!

В тот момент Люцифер был для меня отпетым уродом! Он никогда не отвечал как на духу, все время придумывал какую-то херню! И порой меня это жутко злило. Я окинул его мефистофелевским взглядом и попросил свалить с глаз долой. Он не стал ждать, когда я попрошу еще раз. Видимо он сам слегка разозлился из-за прекрасного диалога. Я так и остался сидеть и смотреть на белый лист передо мной.

***

Ночевать мне пришлось на кухне, так как я не был прощен. Честно говоря, я даже не пробовал залезть к ней в кровать. Она несколько раз выходила на кухню, окидывала меня забавными взглядами, но не о чем не говорила. Я каждый раз улыбался и смотрел на нее. Ей не нравилось то, что я так легко воспринимаю столь серьезную ссору. Но что она могла сделать? Она же не разговаривала со мной! Если ей не хотелось этого делать, зачем же я буду принуждать ее к ненавистному разговору? У меня не было желания действовать насильно.

Полночи я писал доклад и чуть ли не плакал над его содержимым.

Немного о предмете Лафортаньяны. «О разрушении» – жуткий предмет. Его цель – не дать человеку и природе ужиться в идиллии. То есть у нас была задача – к пятому курсу научиться разрушать то, что создает природа. Меня шокировали ее лекции, но чтобы получить допуск к экзамену, я должен был рассказать то, что Лафортаньяна хотела услышать.

Утром первым встал Люц. Поздоровавшись со мной сквозь зубы, он делал себе завтрак, напевая какую-то мелодию. Следом за ним спустилась Роза. Я впился глазами в ее заспанное лицо, растрепанное каре. Она была добродушна – одарила взглядом, но не поздоровалась. Так же, как и Люц, она занялась своим завтраком. Между собой они тоже не разговаривали и вообще, в глазах Люцифера мелькала какая-то ненависть к Розе, как обычно. И «как обычно» мне безумно нравилось.

Через полчаса мы втроем уселись в машину: я за руль, Люц рядом, Роза естественно сзади с открытыми лекциями по «Разрухе». Первой парой была физкультура и под конец семестра мы отважились туда сходить. Точнее Роза, как прилежная студентка ходила туда весь семестр, а мы с братом, как два олуха, заходили туда раз в месяц.

Всю дорогу в машине был четвертый попутчик – тишина. Мне это нравилось. Люцифер освободил меня от всей утренней чуши. Роза вообще делала вид, что ни меня, ни брата не существует, тем самым освободив меня от требовательных взглядов. Зато я всю дорогу сожалел, что у меня нет косоглазия. Хоть одним глазком я хотел смотреть на Розу, а вторым на дорогу. Я почти неотрывно пялился в зеркало заднего вида, на расстегнутую пуговичку кофты, видневшуюся из-под пальто, на ее тонкую шейку, на выпирающую ключицу, которая отбрасывала немыслимые тени.

Люцифер умело делал вид, что ничего не видит и вообще ему насрать. Он уныло смотрел в окно, подперев подбородок рукой. Вот так и ехали.

В тот момент я подумал о словах брата: правды не существует. Вдруг он прав? Три человека ехали в машине и вели себя не так, как хотели на самом деле…то есть, врали. Все трое отчетливо понимали, что едут и врут, и всем троим было начихать на это. Где ж была правда в тот момент? Или Люцифер, прикинувшись змеем искусителем, нашептал мне о нереальности правды? Мне захотелось прочертить грань между шуткой, правдой и ложью. Ну ладно, правду отмести не сложно раз у кого-то она существует, у кого – нет, остается шутка и ложь! Была ли в тот момент шутка? Можно ли было назвать его шуткой? Или ложью? Но правды там не было точно. А что за всевышний осмелится разграничить ложь и правду? Кому хочется быть посланным в далекое путешествие? Можно пойти и кого-нибудь трахнуть, а Розе сказать – это была шутка! Шутки ведь могут быть смешными и не очень. Измена – это шутка, правда, не смешная, но кому от этого горячо или холодно? В машине вполне могла быть жуткая шутка. А может все-таки ложь? Как было бы артистически, если бы Роза пришла в соплях и начала визжать, что я ее обманул. А я бы такой: «Дорогая, это была шутка! У тебя нет чувства юмора!». И попробовала бы она доказать, что это была ложь! Нет никаких доказательств! И правды нет!

Выйдя из машины, мы, словно три призрака, растворились в коридорах университета. Я пошел в туалет, не потому, что хотел гадить, я просто хотел побыть в гордом одиночестве вместо нудного урока физкультуры.

Я не знал, куда пошел брат, собирался ли он бегать по кругу в спортзале, как несчастная пони с ребенком на спине.

      Однозначно, Роза была не против войти в роль бедной лошадки-карлика. Мне кажется, если ей надо было бы отдаться какому-нибудь уроду по учебе, она бы это сделала без зазрения совести. Хотел бы я назвать это ответственностью, но язык поворачивается только на шлюху, работающую на кошмарный университет. Может я был неправ в своих мыслях, но они были и я думал о них.

Я открыл окно, достал сигарету и, наплевав на строжайший запрет курения в стенах университета, закурил. Через две минуты проскрипела входная дверь, я быстро затянулся и выкинул бычок в окно. В помещении было накурено и я радостно ждал, что войдет ректор или его зам и вынесет мне мозг блаженной моралью, но я был удивлен.

В дверном проходе стояла Роза, в черных, спортивных шортах и топике. Мне в глаза бросился оголенный животик. Руки тут же вспомнили, каков он на ощупь, всю бархатистость кожи, и им снова захотелось дотронуться до него.

– Разве ты не должны быть на уроке? – спросил я, старательно блокируя мысли о возможных прикосновениях.

– Я решила посмотреть, где ты есть. – Ответила она, невинно опуская взгляд.

– Зачем? – улыбнулся я, сидя на широком подоконнике.

– Зачем? – переспросила она с удивленным выражением лица, словно я вообще не имел права спрашивать ее о чем-либо.

Я – мерзкая гадость, осмелился спросить королеву за каким хером она притащилась в мужской туалет, вместо спортивного зала! Как я посмел, мелкая сошка! Но я посмел!

– Да! – ответил я, приподняв брови. – Мне интересно, что ты здесь делаешь, когда Бакасо свистнул в свой слюнявый свисток?

Роза медленно перевела на меня взгляд и также, еле ступая, на мысочках, начала красться ко мне. Я облизнул губы и прищурил глаза. Роза шла…прямо ко мне, соблазняя меня своим чарующим взглядом. Я терялся в мыслях, не мог понять, что с ней. Стоит ли мне отреагировать на ее движения, на ее томный взгляд? Или она вновь готовилась к издевкам? Я ни хрена не знал, что мне делать, как себя вести, поэтому просто сидел на подоконнике и хлопал совиными глазами. Роза остановилась в двух сантиметрах от меня и соблазнительно закатила глаза. Я смотрел на ее лицо, оно казалось мне совершено бесподобным, нежным, с гладкой ,мраморной кожей. Мне захотелось дотронуться до нее, но я не мог заставить руку подняться. Я был парализован. Большие, бездонные глаза цвета океана манили меня, а я тонул в них, захлебывался пучиной безумия, кое плескалось в них.

– Поцелуй меня…

Божественная просьба, нежный шепот, который я когда-либо слышал, который я вообще хотел слышать. «Поцелуй меня…» – да я чуть не кончил от одной только этой фразы, от глаз, которые просто умоляли это сделать, от нежных рук, которые в наглую ласкали мое тело. У меня сперло дыхание, веки тяжело опустились и я прикоснулся к ее мягким губам.

Жизнь? Смерть? Да все это полная фигня, по сравнению с тем, что я испытывал в тот момент. Ни один наркотик, ни один сон и ни одна мечта, ни одна болезнь, ничего не могло сравниться с тем, что я чувствовал. Беспокоился ли я о том, что вся безумная оргия с нашим участием происходила в университете, в мужском туалете? Да мне было наплевать на университет так, как я в жизни не на кого не плевал! Я совершено не беспокоился, не думал о том, что кто-то войдет. И как мне казалось, Розе тоже было совсем не до этого.

Я дотрагивался до нее и думал, что трогаю входную дверь в рай, которого не существует. Ее тело обжигало мои пальцы, но я не мог оторваться от нее. Впервые в жизни я хотел схватиться руками за раскаленное тело и никогда больше не отпускать его, и плевал я на ожоги четвертой степени.

Роза.

Она горела, полыхала в моих объятьях, и я наслаждался пылкостью огня. Я стянул с нее физкультурную форму и заполучил небеса и космос. Хотел бы кто-нибудь побывать в космосе? Покружиться среди миллиарда маленьких звездочек, толстых планет, среди галактик? Я это сделал! Без ракеты, без стартовой площадки, без образования космонавта, без всего нужного оборудования, я был в космосе! Я был в его долинах, видел млечный путь, я все видел! Видел, пока держал в руках тело, нежное и приятное тело Розы!

Она кричала. Кричала так, что я сходил с ума. В моем космосе ее крики раздавались ошеломляющим эхом, я слышал ее и поддавался на эти приятные провокации. Слышал ли такие крики любви еще кто-нибудь, кроме меня? Повторюсь, мне плевать! Я любил эту девушку, я забыл о ссоре, о погоде, о существовании брата. Я забыл обо всем. Роза, как ластик, стирающий память, правда, не навсегда, таяла в моих объятиях. Я любил ее. Я очень любил ее.

Во время нашей оргии в туалет никто не входил. Хотя… может и входил, но мы не заметили. Да и какая к черту разница? Мы сидели на полу, совершенно голые и курили. Мы нарушили сразу несколько правил и наслаждались этим чувством! Я чувствовал себя богом или дьяволом, кем-то, у кого больше всех сил, чувств и идиллии. Я был самым мощным существом. Рядом со мной был ключик, который давал мне эту энергию.

Роза! Цветок с шипами, который раздирал мои ладони в кровь, причинял боль, но раз я сорвал его, то уже не хотел отпускать его. Мне нравилось та боль.

– Мы безумцы! – прошептала Роза, усмехнувшись и выпуская сигаретный дым к потолку.

Я проследил за струйкой сизости и улыбнулся.

– Почему? – я чмокнул ее в макушку и выдохнул пост-эйфорию секса от ее белоснежных волос.

Она улыбнулась. Я не видел, но я знал, что по ее довольному лицу блуждала улыбка, да и по моему тоже.

– Ты забыл, где мы находимся? – она подняла на меня свои голубые глаза и похлопала ресницами.

– Честно – да! Ты заставила меня забыть вообще обо всем! – усмехнулся я, крепко прижимая ее к себе. – По-моему пара валить отсюда!

– Да! – она уткнулась мне грудь носом и сладко вздохнула – Причем нам следует сделать это побыстрее!

– Не могу не согласиться! – я вскочил на ноги, помог встать Розе.

Пока она безбожно натягивала на себя спортивную форму, я наслаждался ее видом. Даже в тот момент, когда мозг казалось бы заработал, я не думал о том, что кто-то войдет в туалет и увидит остатки дыма сигарет и бешеной страсти. Мы пошли в столовую, так как смысла идти на физкультуру уже не было.

Мы взяли дешевый завтрак и сели за стол.

Роза, словно год не ела, жадно поглощала сэндвичи. Я не прикоснулся к своему завтраку. Я просто сидел, сложив руки на груди, с легкой и совершено идиотской улыбкой наблюдал за тем, как она уплетает хлеб с сыром.

Почему она так поступила? Этобыл единственный вопрос, на который мне очень хотелось знать ответ. Вообще, именно в тот момент я понял, что я нечто больше, чем кусок недоразумения или недоумок. Почему она так поступила? Что за риторический вопрос, который я задавал себе после каждого ее поступка, неважно каков он был. Почему я не мог просто не спрашивать у себя всякую чушь в голове, а просто жить счастливо?

– Почему ты не ешь? – спросила она, перестав жевать.

Я улыбнулся и склонил голову.

– Твой образ не выходит у меня из головы…твое появление в туалете… – Я медленно переполз к ней на соседний стул. Мне хотелось еще раз дотронуться до нее, обнять, поцеловать. – Давай плюнем на пары и поедем домой?

– Ты с ума сошел? Гавриил, разве ты забыл, что следующая пара у Лафортаньяны? Семинар! – воскликнула Роза, округлив глаза.

– Я знаю, Роза. Помимо того что, это семинар, так это еще мой последний шанс сдать долг. Буду читать доклад!

– Что? – Роза усмехнулась. – Ты? Доклад? О чем?

– О городском житие… мелком, пока что! Я честно готовил полночи этот бред! Не хочется мне завалить первую же сессию.

– Ну и о каких прогулах ты говоришь в таком случае? Ты обязательно должен пойти на пару!

– Да я знаю…знаю. Это просто мечта! Прекрасная мечта, как прекрасно прогулять мерзкий университет!

Мне хотелось сказать еще кучу гадких прилагательных, описывающих мою ненависть и нежелание учиться в этом дряхлом болоте. Но я не мог говорить при Розе какие-то гнусные слова, мне казалось, что она девственно чиста, и я не должен засорять ей голову гадостями.

– Пойдем «мечта», покурим! – вытирая крошки, предложила Роза.

Я кивнул головой, взял мусор, оставшийся после нас, и выкинул в помойку, идя сзади нее.

До начала пары оставалось минут двадцать. Я стоял и наслаждался табаком. За совсем короткий срок я скурил много сигарет, но в университет идти не собирался.

Роза, уткнувшись мне в грудь, стояла и потрясывалась от зимнего холодка. Я обнимал и прижимал ее к себе, пытаясь согреть. Вот мы и стояли молча в курилке, обнявшись и впитывая воздух. Порой мне совсем не хотелось с ней разговаривать, мне безумно нравилось просто стоять и чувствовать ее. Плюс, в тот момент, я немного нервничал: я совсем не любил выступать с мудатскими докладами перед людьми, которым абсолютно насрать на тему и на доклад.

Я четко видел у себя перед глазами аудиторию, наполненную студентами, которых меньше всего интересует учеба во время учебы, которые сидят, тихо вертятся и ржут. Ты же, как ничтожное создание, стоишь у доски с бледной рожей и потными ладонями и пытаешься понять – они ржут над тобой и твоим докладом или им просто хочется ржать. Ну, черт со студентами, у них есть всего лишь пять-шесть лет, чтобы поржать. Но вот профессор, сидящий за спиной c надменной мордой, что-то чиркая на своей кипе бумаг – вот это уже жуть. Причем его идиотские чертежи не имеют никакого отношения к читающему доклад. Вот и получается, что больше всех насрать самому профессору. Для него время докладов – сонное время, когда надо сидеть и делать вид, что слушаешь херню, которую несет студент, смотреть за остальными уродцами в аудитории, и не уснуть при этом. Меня угнетали эти мысли.

На кой черт заставлять несчастных студентов сочинять бредни сумасшедшего в виде доклада, чтобы потом все мучились? Для того чтобы руки перестали потеть, когда с людьми разговариваешь и рожа не бледнела? Это, конечно, развитие нужной привычки, но это же просто невозможно, когда всем насрать!

В итоге вырабатывается немножко другая привычка – университет убивает не боязнь быть оратором и выступать перед людьми, он развивает черту пофигизма: меня не слушают – плевать, на меня не смотрят – плевать, я обложался – плевать и так далее. То есть, начиная с университета молодежь поощряют, делая из людей живых роботов, убивая одну за другой эмоцию и чувство. Весь мир насрал на себя и наслаждается, прибывая в этом чудном говнице! И чего ж я так расстраивался? Если везде одна и та же однородная масса – надо радоваться! В университете общество учили прибывать в этой массе, не обращая внимания на то, что масса эта – говно! Все происходит путем лишения человека чувственности и понимания.

– Где ты был? – в курилке появился Люцифер с красной рожей – видимо бегал много на физкультуре. – Бакасо сегодня, как Сатана! Всю группу! Загонял!

– Мы завтракали! – ответила вместо меня Роза.

– Да! – подтвердил я.

– Засранцы! Подставили меня, бросив одного… Ну да черт бы с этим! Там была девушка из 2В. Мне показалось, что я влюбился! – Люцифер, наконец, прикурил сигарету.

Я улыбнулся, услышав такое заявление. После незабываемого секса в мужском туалете мое настроение было на высоте, и даже такое мерзкое лицо Люца не смогло мне его испортить.

– Ты не можешь влюбиться! – сказал я, крепко прижимая к себе Розу. – Ты вообще знаешь, что такое влюбиться? Когда-нибудь слышал слово «любовь»?

– Я все время влюбляюсь в девушек… – Люцифер улыбнулся и окинул всех стоящих людей в курилке.

– На одну ночь? – внезапно спросила Роза.

Я перевел на нее глаза и снова улыбнулся.

– А что, надо обязательно любить всю жизнь? – удивился он, как будто у него денег попросили.

– А как можно любить одну ночь? – не успокаивалась Роза.

Я молча наблюдал за разгорающимся спором между чудищами с разных миров.

– Как? Роза! Прекрати задавать глупые вопросы! Я слышу из вашей комнаты по ночами звуки любви, когда мой брат тебя любит, и, судя по этим звукам, ты не против ночной любви? – он гнусно улыбнулся, облизнув губы, неотрывно смотря в ее голубые глаза, которые были полны удивления и я бы даже сказал приятной для меня агрессией.

– Конечно, не против, хотя тебя это вообще не должно касаться! Дело в том, что меня любят не только ночью, но еще и днем и утром и вечером, на что ты, категорически не способен!

– Видишь ли, дорогуша! У нас с тобой разные понятия о любви, а на самом деле она одна! Это ты просто хочешь быть любимой каждую секунду, а в реальности мы вас любим по ночам. Только вот мне хватает смелости признаться всем, что у меня столько этой любви, что я хочу поделиться с ней со всеми женщинами!

– Люцифер, какая связь между сексом и любовью? – спросил я, все также улыбаясь.

Спор казался мне смешным, с учетом того, что я не особо понимал, чего они хотели доказать друг другу.

– Ох, братец! – Люц бросил на меня недовольный взгляд. – С тобой у нас вообще нет ничего общего, кроме рож!

– Видимо, как и со всеми! Люди живут вместе всю жизнь, а не по ночам! У них есть дети, работы и все такое. Неужели ты думаешь, что это все писькина любовь? – Роза гордо вскинула голову.

– Лапушка, я не сказал, что я люблю, я сказал, что влюбился. С чего вы вообще навешали на меня ярлыки конченого скота? Девушки сами ложатся ко мне в постель, я их не насилую и не заставляю! Да и вообще! Какое ваше дело? Хочу – влюбился, захотел – потрахался! Сидите и любите друг друга днями и ночами!

Люц раздражался. Вообще он не любил спорить с девушками, ибо его любви просто не хватало на ссоры. Его любовь обычно исчезала с рассветом, как летучая мышь.

– Знаешь, звучит, как зависть! – Роза подалась вперед, гневно сузив глаза. – Ты просто неудачник! Тебе не везет с девушками, но ты не можешь в этом признаться, потому что врешь сам себе! И к тому же ты завидуешь нашей любви!

– Вашей любви? Не смеши меня! Где была ваша любовь, когда мой брат валялся на полу на кухне, пьяный и в соплях, в то время как ты нежилась в его постели…

– Люцифер! – строго сказал я.

Вот чего я не хотел, так это, чтобы они переходили на личности. Мне было плевать на то, как Роза обзывала его, что говорила, но ему я не позволял говорить о ней гадости в моем присутствии.

– Что? – возмутился он, переводя на меня взгляд.

Нахмурившись, я молча смотрел ему в глаза, давая понять, что он не должен так разговаривать с Розой. И Люцифер это прекрасно понимал. Ему не надо было говорить или что-то объяснять – он отчетливо понимал тишину, возникшую между нами.

Возможно, Роза немного ошиблась, говоря о чувства и переживаниях Люцифера: он не завидовал, он – ревновал.

– Нам пора на пару… – тихо сказала она, делая шаг назад.

Я не понимал, как же они смогли тихо и мирно разговаривать о погоде, когда они терпеть друг друга не могут. По крайней мере, после того представления я немного успокоился в своих переживаниях насчет их двоих.

Идя к кабинету, я все-таки решил сосредоточиться на идиотизме, который меня ожидал: то есть на своем докладе.

Лафортаньяна была еще той гадиной. Ей могло не понравиться мое выступление из-за внешнего вида, из-за интонации, с которой я произношу то или иное дурацкое слово, из-за торчащего волоска на голове в другую сторону. Да чего тут говорить! Она могла выгнать меня и не поставить зачет из-за всего, из-за всей той шизоидной чуши, которая приходила ей в голову. А мне вовсе не хотелось страдать из-за ее не здоровой мозговой деятельности.

– Здравствуйте! – Лафортаньяна вползла в аудиторию, как обычно с пучком на голове и высокомерным лицом.

Я горько улыбнулся. Ну что за выродок позволил работать такой вот выдре с детьми? У них же моральная травма на всю жизнь останется и кошмары будут сниться до конца дней.

Профессор заняла свое привычное место у доски за огромным столом и молча смотрела на нас. На ее парах была такая тишина, словно все студенты, включая эту кикимору, умерли. Почему-то она всегда, перед тем как начать что-то вещать внимательно разглядывала наши потухшие рожи. Может, запоминала. Или вспоминала. Но это было не просто так – это точно!

– У нас осталось четыре семинара до конца семестра. – Она соизволила начать говорить. – Два из них я отвожу на должников, то есть сегодня и следующий семинар. В оставшиеся два мы занимаемся в обычном ключе. Ясно? – надменно спросила она, приподняв брови.

Черт возьми! Откуда в ней было столько пафоса? Что надо сделать в жизни, чтобы так нездорово гордиться собой? Я ни хера не понимал, но всем сердцем ненавидел эту мразь. Она смотрела на меня и на брата, сидящего в соседнем ряду на предпоследней парте. Пафосная выдра не могла определить, кто из нас обложался в течение семестра и кому надо отдуваться с докладом. Я решил не провоцировать женщину в возрасте и с климаксом, и сам сознаться, что я – тот несчастный гондон, который посмел схватить долг у такой звезды.

– Эээ… Профессор? – начал я, поднимаясь из-за парты. – Я бы хотел…

– Что? – вскрикнула она, строго разглядывая мое лицо и одежду.

Тут я все понял.

– Я Вас о чем-то спрашивала?! Кто Вам разрешил вставать и разговаривать со мной в один голос?

– Я думал, Вы договорили…

– Неужели?! Вы еще хотите пререкаться со мной? Что за распущенность и хамство? Никаких уважительных манер к людям, от которых зависит Ваша сессия, мистер Гавриил!

Я достаю пулемет и выпускаю в нее добрый десяток пуль очередью, потом кидаю коктейль Молотова и эта дрянь мгновенно вспыхивает, но остается живой. Она орет и корчится, истекая кровью и пытаясь вырваться из огня – вот, что творилось на тот момент в моей голове, пока Лафортаньяна с пеной у рта орала, какой я невоспитанный и дерзкий мудак. Вот сука! Узнав, кто из нас должник, она сразу же решила показать свое превосходство! Мол, на колени, щенки!

Она хотела услышать от меня сердечные извинения и мольбы о пощаде, но я настолько осатанел, что просто не мог выговорить ни одного слова. Я просто молчал, глядя на сварливую бабу. Она орала и орала, и мой мозг решил абстрагироваться от этого идиотизма: я вспомнил похороны матери.

Я стоял у гроба в черном костюме – это был чуть ли не единственный раз, когда я носил костюм. Крышка гроба была закрыта так, как пост-месиво смотреть не кому не хотелось. Я не плакал, честно, мне хотелось, но я не мог. Рядом стоял Люцифер, и он тоже не плакал.

Тишина.

Одна лишь мерзкая птица на дереве кудахтала, словно курица. Когда гроб засыпали землей, я смотрел то вдаль, то на очередную горсть земли, рассыпающуюся по крышке гроба. Больно? Отчаяние? Нет. Просто, обычно. Мне даже показалось, что мне как-то было легко. Просто, когда от сердца отрывается уже мертвая половинка, заполненная мертвой любовью к кому-либо и закапывается в землю, становится легче, не так тяжело. Легко, как обычно.

Люцифер пустыми глазами смотрел куда-то далеко вперед. Я понятия не имел, что он чувствовал и чувствовал ли вообще. Оторвалась ли у него часть сердца, принадлежащая матери? Была ли у него та же тошнотворная легкость, от которой было еще противнее, чем от тяжести, как у меня? Обидно, что самый дорогой и жизненно-важный орган крошится, как сухая известь и закапывается кусками с кем-то в землю…

– …Вам понятно? – услышал я хоть один адекватный вопрос от Лафортаньяны.

– Да, мэм! – я ответил незамедлительно и закрыл воспоминания с гробом.

– Садитесь! – она окинула меня гневным взглядом. – Я Вас вызову, когда посчитаю нужным.

Я сел и словно парализованный смотрел на мерзкого профессора. Серьезно, я ненавидел ее в тот момент, она была хуже, чем чесоточный клещ, хуже, чем плешь на голове в юности. Я честно желал ей тяжкой смерти и чтобы около ее гроба не было такого человека, который отдавал бы часть своего сердца вместе с ней в землю! Как-то так.

В каждом учебном заведении есть несколько замечательных профессоров, добрых, с чувством юмора и отзывчивых. Но это правило не распространялось на мой сраный университет. В нем не было ни одного адекватного профессора, одни моральные и физические уроды, которые не могут вызвать к себе жалости, только злость! Чертовы хренососы!

К моему великому несчастью Лафортаньяна была не просто не в настроении, она была, как разъяренный медведь-шатун, внезапно вывалившийся из темного леса на оживленные улицы гниющего города.