Текст книги "Любовь надо заслужить"

Антония

Возвращаемся в Феррару на закате. На этот раз Луиджи не гонит, молчит всю дорогу, а я смотрю на поля, на равнину, которая кажется еще более пустынной, чем обычно. Только стройные тополя, устремленные вверх, отбрасывают длинные тени да неожиданно возникают редкие домики, нарушающие правильную геометрию полей.

– Раньше здесь выращивали коноплю, – единственный комментарий, который я услышала.

Как только мы подъехали к Чертозе и я увидела огромную полукруглую лужайку перед входом на кладбище, я сразу вспомнила, как мы приезжали сюда с Альмой и Франко. Двадцать лет назад эта лужайка казалась мне бескрайней. Она действительно огромная.

С одной стороны тянется длинная аркада, за которой большое сооружение, похожее на монастырь, и церковь. Все построено из красного кирпича, как и феррарский замок, только цвет ярче, и белые колонны арок отчетливо выделяются на красном фоне.

Здесь – простор, красота и благодать. В Болонье нет такого кладбища.

Заходим в калитку к югу от церкви.

– Помнишь, где ваша могила? – спрашивает Луиджи. Мы пересекаем внутренний дворик, окруженный надгробиями конца девятнадцатого века. Эпитафии витиеваты и сентиментальны: мужья, преданные семье и работе, добродетельные жены, преданные мужьям. Многие умерли молодыми от неизлечимых болезней.

– В конце этого дворика мы шли налево, там был странный памятник, кажется, какому-то поэту. Такое надгробие… футуристическое… возможно?

– Может, Больдини, художнику? Не это случайно?

– Молодец, то самое! – восхищаюсь я. – Откуда ты знаешь?

– Эти ступеньки напоминают виллу Курцио Малапарте на Капри. Я уже был здесь. Где-то рядом похоронены Де Пизис и Говони[10]10
  Курцио Малапарте (1898–1957) – писатель, журналист, кинорежиссер. Филиппо Де Пизис (1896–1956) – живописец, график, писатель, близкий к школе метафизической живописи. Коррадо Говони (1884–1965) – итальянский поэт-футурист.


[Закрыть], а Бассани – на еврейском кладбище. Куда дальше?

– Не помню…

Кто такой Говони, я тоже не помню, но не буду спрашивать. Интересно, Луиджи знает всех знаменитых личностей или только тех, кто жил в Ферраре? Специально щеголяет эрудицией, чтобы удивить меня?

– Давай спросим кого-нибудь.

– Подожди-ка, я вспомнила: могила, что рядом с нашей, была очень забавной.

– Это как?

– Там было написано: семья Нанетти[11]11
  Нанетти (Nanetti; ит.) – гномики.


[Закрыть]. А я представляла, что в ней похоронены семь гномиков в разноцветных курточках.

Луиджи ворчит:

– Мы не купили цветы. Я схожу.

И прежде, чем я успеваю что-либо возразить, он резко разворачивается и направляется к выходу.

Я медленно бреду среди надгробий. Есть очень красивые памятники, попадаются и странные: египетская пирамида, лев, миниатюрный акрополь. А вот и то, что я ищу.

Сначала – могила Нанетти, точно такая, как я ее помню: белое матовое надгробие без фотографий, только крупная надпись. А рядом – наша, грязная прямоугольная плита из мрамора, обнесенная тяжелой кованой цепью на четырех мраморных колышках по углам. На плите – два имени, даты рождения и смерти. И одна черно-белая фотография: они вдвоем. Он положил руку ей на плечо. На ней – светлый костюм, на нем – темное пальто.

Они стоят на пляже, спиной к морю. Пляж – как тот, где мы только что были с Луиджи. И они улыбаются мне.

Альма

Мы с Франко живем на виа Гверрацци рядом с университетом. У нас трехкомнатная квартира на втором этаже: две спальни и гостиная. Не слишком большая и не очень светлая, но я не могла бы жить в другом месте. Я работаю в двух шагах от дома, и этот район – мой дом, мой мир. Когда Антония стала жить отдельно, Франко переселился в ее комнату, места нам хватает, только книги по-прежнему девать некуда – они навалены везде: в комнатах, в коридоре. Даже на кухне и в ванной.

Идем под портиками молча, но я не чувствую неловкости. Все-таки хорошо, что не пришлось обедать в незнакомом месте. У подъезда, обшаривая сумку в поисках ключей, замечаю мою студентку, Виолу.

Поздоровалась со мной, потом смотрит на Лео, и снова на меня, глаза такие хитрые, будто говорят: “Вот вы и попались, проф!”

Лео улыбается, он понял двусмысленность ситуации. Действительно, он больше подходит мне, чем Антонии, в роли жениха. Только я никогда не смогла бы влюбиться в полицейского. Лео из иного круга, нас мало что объединяет, и часто я даже не знаю, о чем с ним говорить.

Он поднимается по лестнице, немного задыхаясь, впереди меня. Спортивным его не назовешь. Кажется, что Лео преждевременно состарился, – как когда-то мужчины его возраста: животик, небольшая лысина, очки в золотой оправе, всегда в пиджаке и при галстуке.

К счастью, сегодня была Мария, и квартира более-менее прибрана, по крайней мере, заправлены кровати и вымыта посуда. Франко обедает с коллегами, дома тишина, по кухне скользит солнечный луч.

Правильно, что мы решили пойти домой, дома хорошо. Кот Рыжик бежит нам навстречу, трется о мои ноги. Наливаю в кастрюлю воды, ставлю на газ, накрываю стол на двоих: соломенные салфетки и будничные тарелки в цветочек. Лео смотрит в окно, выходящее во двор.

– Мария приготовила два соуса: песто или томатный?

– Мне все равно, – отвечает он. – Как хочешь.

– Тогда сделаем спагетти с соусом песто. Как Антония?

– Думаю, хорошо.

– Разве ты не видел ее сегодня утром?

– Слышал по телефону. Как раз об Антонии я и хотел поговорить, если не возражаешь. Мы никогда не говорили с тобой откровенно.

Чувствую, как во мне нарастает тревога, однако Лео так спокоен, что, очевидно, ничего страшного не случилось. Поссорились? Вряд ли, они никогда не ссорятся, и потом, Лео не тот человек, чтобы изливать душу теще.

– Что случилось? – Я изо всех сил стараюсь скрыть волнение.

– Не беспокойся, ничего особенного. Просто надо поговорить. Пойду, помою руки. – И он выходит из кухни, задев за стол.

Кухня у нас маленькая, а Лео большой. Бутылка с водой чуть не упала, он поймал ее на лету, извиняясь.

Какой же Лео нескладный! Будто заранее подготовил фразы, заучил наизусть. Однако он прав: за то время, что они с Антонией вместе, мы действительно никогда откровенно не говорили. С Франко все иначе, он ни с кем не ведет задушевных бесед, всегда с головой в своих книгах. Но и я не делала попыток завязать с Лео доверительные отношения.

Стол накрыт, я слышу, как отворяется дверь в ванную, и привычные домашние звуки меня успокаивают. В соуснице готовлю песто, ставлю в мойку дуршлаг для макарон. Лео еще в коридоре, до меня доносится какое-то шуршание, и как будто что-то падает с глухим звуком. Что, интересно, он уронил на этот раз?

Я делаю салат, Лео появляется с книгой в руках. Это “Энеида”, старое школьное издание, она всегда лежала в книжном шкафу в коридоре. Как странно, я вспоминала об этой книге недавно.

– Знаешь, я как раз думала про “Энеиду” перед нашей встречей.

– Антония мне говорила. Я хотел спросить про двенадцатую книгу.

Двенадцатая – это последняя книга, поединок Энея и Турна. У меня всегда от нее мороз по коже. Потрепанный пыльный томик лежит на столе, а мы едим в тишине макароны. Бледное солнце исчезло, начался дождь, капли барабанят по пластиковому столу на балконе.

Я хотела бы помочь Лео начать разговор, но не знаю как. Не могу же я выспрашивать его об Антонии, а другие темы на ум не приходят.

– Очень вкусно, – одобряет Лео, – молодец.

– Песто готовила Мария, очень простой рецепт: измельчаешь базилик с орешками, добавляешь оливковое масло и пармезан. Чеснок я не кладу, картофель и зеленую фасоль тоже, – отвечаю автоматически.

“Энеида” на столе вызывает во мне беспокойство. Может, это одна из школьных книг, моих или Майо. Книги – единственное, что я забрала из Феррары.

Лео доел макароны, листает “Энеиду”, ищет двенадцатую книгу.

– Вот здесь подчеркнуто, я тебе прочитаю, – говорит он.

И читает:

 
Infelix crinis scindit Iuturna solutos,
unguibus ora soror foedans et pectora pugnis:
“Quid nunc te tua, Turne, potest germana iuvare?
Aut quid iam durae superat mihi?”[12]12
Турна сестра, и волосы рвать принялась она в горе,Щеки следами ногтей осквернять и грудь – кулаками.“Чем теперь тебе, Турн, сестра поможет родная?Что мне, упорной, еще остается?”  Вергилий. Энеида. Книга XII, 870–874. Перевод С. Ошерова, под редакцией Ф. Петровского.


[Закрыть]
 

Читает, кстати, неплохо, наверное, немного изучал латынь.

– Зачем ты хотел меня видеть? – обрываю его. Думаю, он не случайно выбрал именно этот отрывок.

Лео снимает очки, протирает их платком. Совсем близко слышны раскаты грома. Пошел сильный дождь.

– Антония рассказала мне о твоем брате, я хотел сказать, что мне очень жаль.

Ну вот. Я так и думала.

– Я предполагала, что ты заговоришь об этом, но…

Не знаю, как сказать. Я совершенно не умею, не могу говорить об этой истории.

– Ты спросишь, при чем здесь я? Я хочу помочь Антонии, как она хочет помочь тебе. Я уверен, что и ты этого хочешь. Поэтому я подумал, что, если мы поговорим, будет лучше для всех. Тони уехала в Феррару вчера утром. Она не хотела ничего говорить, чтобы не волновать тебя, но волноваться не о чем. Твоя дочь упряма, но благоразумна. Ей взбрело в голову разузнать как можно больше о своем дяде. Ты же знаешь, как она любит раскрывать тайны.

Антония в Ферраре? Не нравится мне эта затея. Я всегда старалась держать ее подальше от Феррары. Феррара – это прошлое, это боль и смерть. Я совсем не рада, что Антония с Адой в Ферраре. И потом, в ее положении… ей нельзя волноваться, уставать, есть что попало.

– Не нравится мне, что Тони в Ферраре, – говорю я Лео. – Где она остановилась?

– В гостинице, в центре. Я познакомил ее с моим коллегой, комиссаром Д’Авалосом, если ей что-то понадобится, он поможет. У него жена – врач.

– Зачем она туда поехала?

– Ты ее знаешь, если уж что-то решит… Ты рассказываешь ей такую историю, и, конечно, с ее любопытством, как тут удержаться! Она надеется что-то узнать.

– Ну да, через тридцать четыре года! Невозможно вернуться в прошлое.

– Ты права, но ей интересно посмотреть, где все это случилось. Все-таки город ее матери, там жили ее бабушка с дедушкой. Совсем рядом, а она никогда там не была, ничего о нем не знает, какой-то провал, белое пятно в ее жизни. Она попросила прикрыть ее, но уверяю тебя, единственный способ, который пришел мне в голову, – все честно тебе рассказать.

Хочется закурить, но я больше не покупаю сигарет, разве что иногда тайком выкуриваю одну. Я бросила курить, когда пропал Майо. Дождь шумит все сильнее.

– У тебя есть сигареты? – спрашиваю Лео, хоть никогда не видела его курящим.

– Вот. – И он вынимает из кармана синюю пачку и фиолетовую пластмассовую зажигалку.

– Держишь, чтобы развязывать язык преступникам?

– Вроде того, – улыбается Лео.

Он поджигает мне сигарету. Я встала за пепельницей, сажусь и открываю “Энеиду”. Это моя лицейская книга, потом она досталась Майо. Я готовилась по ней к экзамену в университете, читала ее после маминой смерти.

Лео оставил закладку – красный шнурок – на странице, которую читал.

– Хочешь послушать в моем вольном переводе? – спрашиваю его.

Несчастная Ютурна рвет на себе волосы, царапает лицо ногтями, бьет себя в грудь кулаками. “Чем же тебе, о Тури, может помочь сестра? – спрашивает она. – Что мне остается, жестокой?”

– Это ты подчеркивала? – спрашивает Лео.

– Не помню. Когда Майо начал колоться, я не читала “Энеиду”. Я тогда заканчивала третий класс лицея, Майо – второй, “Энеиду” изучают в гимназии. Может, я решила перечитать это место или Майо подчеркнул. А может, Франко. Иногда я вижу у него в руках “Энеиду”.

– Франко сказал Тони: ты чувствуешь себя виноватой в том, что не умерла вместе с братом.

– Чтобы понять это, необязательно быть профессором.

Мы смотрим друг на друга изучающе.

– Что ты собираешься делать? – спрашивает Лео.

– А ты что посоветуешь?

– Отправь ей сообщение, напиши, что знаешь, что она в Ферраре, и считаешь, это правильно. Как будто ей нужно собрать материал для очередной детективной истории. Если захочет что-то спросить у тебя, – спросит. Ей будет спокойнее, если она поймет, что не должна тебя обманывать. Ты же знаешь, Антония на это не способна.

– Ты ее любишь, верно? И решил встретиться со мной, чтобы ей не пришлось мне лгать. – Сама того не желая, я говорю достаточно резко, а Лео смотрит на меня спокойно и уверенно. Какого благородного мужчину выбрала Антония, такого благородного, что даже раздражает.

– А ты что собираешься делать?

– Если я увижу, что ей нужна моя помощь, помогу, но лучше, если она сама разберется с этим, пока не родилась Ада.

– Именно поэтому я решила все рассказать. Рано или поздно, нужно разорвать эту цепь, – говорю я, наливая ему кофе.

Хочу скрыть свою досаду, но это так. Конечно, Лео прав, но благоразумный тон его рассуждений меня раздражает.

– Я решила запросить свидетельство о смерти Майо, чтобы продать недвижимость в Ферраре, – сообщаю я.

Он – первый, кому я это говорю, даже Франко еще не знает.

– Я не знал, что у вас есть дом в Ферраре.

– Дом, где мы жили, и еще усадьба за городом. Тони не помнит, мы не были там тридцать лет. Послушай, Лео, не мог бы ты… держать меня в курсе, как там Антония? Если буду очень волноваться, можно тебе позвонить? Меня страшит мысль, что она там, в Ферраре, одна.

– Чего ты боишься?

– Точно не знаю. Чего-то. Ты поедешь к ней?

– Возможно, сегодня вечером.

Вдруг мне приходит в голову идея:

– Я дам тебе ключи от дома. Там давно никто не живет, пару раз заходят представители агентства, проверяют трубы. Когда случилось землетрясение, сказали, что осыпалась штукатурка, вот весь ущерб, хотя, думаю, дом сильно запущен. Если Тони захочет посмотреть, можешь дать ей ключи. Но лучше ей не ходить туда одной.

– Почему ты не сдала его внаем?

– Не хотелось этим заниматься.

Ключи от дома в Ферраре хранятся в кармане моей старой замшевой куртки, сейчас она висит в шкафу. Иду за ними.

Как давно я к ним не прикасалась! Такой привычный предмет, как и шрам на левой руке, который остался у меня от удара железными качелями, когда мы в детстве играли с Майо: сколько себя помню, он всегда был, как и эти ключи. Они всегда были. Я получила их в четвертом классе: предметы из детства остаются в памяти навсегда. На ключах брелок – почерневшая серебряная монетка в пятьсот лир, подарок отца.

– Виа Виньятальята, 26, запомнишь? – протягиваю Лео ключи.

– Монетку тоже запомню, – улыбается он. – Мой отец их собирал.

– Мой тоже. Как-нибудь расскажу.

Не знаю, зачем я это сказала, я никогда не рассказывала об отце.

– Можно, я спрошу тебя, Альма? – Взгляд у Лео внимательный, в нем нет ни капли осуждения. Должно быть, он хороший полицейский, у него располагающая внешность, кажется, он старается тебя понять.

– Да.

– В тот вечер, когда ты предложила брату попробовать героин, зачем ты это сделала?

Этого вопроса я никак не ожидала. Никто мне его не задавал вот так, напрямую, даже Франко. Повисло молчание.

– Я думала, мы только попробуем… только один раз… надо же все попробовать. Это был импульсивный поступок, я совершенно не представляла себе последствий. Мы посмотрели странный фильм – “Профессия: репортер”, потом выкурили косяк и пошли на площадь, где обычно встречались с друзьями, но на площади никого не было, кроме одного типа, который кололся. Начинались каникулы, мы чувствовали себя смелыми и свободными. Не знаю, Лео, разве ты не совершал необоснованных поступков?

– Совершал, конечно, но мне, в отличие от тебя, повезло больше.

– Значит, ты думаешь так же, как я: то, что случилось, лежит на моей совести.

– Отчасти да.

Смотрит на меня сосредоточенно и серьезно.

– Ты – первый, кто это понимает или хотя бы соглашается с этим.

Молча жмем друг другу руки, как будто скрепляем договор, правда, не знаю какой.

Дождь перестал. Лео наклоняется погладить Рыжика – тот крутится у его ног, – надевает пальто и выходит, притворяя за собой дверь.

Антония

Телефон в кармане начинает вибрировать, когда я подхожу к гостинице.

Я попросила Луиджи не провожать меня, хотела прогуляться. Стемнело, но я достаточно хорошо ориентируюсь в городе.

Луиджи оставил меня неподалеку от Чертозы, на пьяцца Ариостеа – огромной прямоугольной площади, похожей на стадион, с зеленой лужайкой в центре. Объяснил дорогу: к гостинице все время прямо, до проспекта Джовекка.

– Видишь, это Людовико Ариосто, великий поэт, – Луиджи указал на статую на вершине колонны, – а на этой площади в последнее воскресенье мая проходит Палио[13]13
  Палио – традиционные скачки, во время которых наездники управляют неосёдланными лошадьми.


[Закрыть], древнейшее в мире.

– Древнее, чем в Сиене?

– Да, да, – кивнул он, включая передачу, и уехал, даже не взглянув на меня.

Странный этот Луиджи Д’Авалос: в момент прощания он будто отключается, его мысли внезапно переносятся куда-то далеко. После того, как мы провели полдня вместе, сначала на море, а потом на кладбище – он прибежал, запыхавшись, принес букет красных гвоздик – я ждала более теплого прощания. С другой стороны, мне нравится его непредсказуемость.

На дисплее мобильного телефона высвечивается имя Лео. Как хорошо, что это он, ведь я так и не придумала, что сказать маме, если она позвонит.

– Ну, наконец-то! Ты приедешь?

– Я собирался, но мне только что сообщили, в районе Пиластро была перестрелка, кажется, убили человека. Антония, когда освобожусь, не знаю. Если не слишком поздно, могу приехать переночевать у тебя. Правда, завтра рано на работу, совещание в Квестуре.

– Как жаль, я так ждала! Тогда лучше не езди, только устанешь. Ты принял таблетку от давления?

– Принял, да. Послушай, с твоей мамой я все уладил.

– В каком смысле?

– В прямом. Сказал ей, что ты в Ферраре, она отнеслась к этому спокойно.

– Не могу поверить.

– Да все в порядке, мы поговорили, она в курсе.

– Черт!

– Черт, хорошо, или черт, плохо?

– Черт, хорошо, ты молодец! Ты разрушил табу, как тебе это удалось?

– Сказал ей правду.

– А она?

– По-моему, она согласилась с этим еще тогда, когда все тебе рассказала. Она готова к переменам, хоть они ее и пугают.

– Я скучаю.

– И я. Что обнаружила сегодня?

– Много чего. Кажется, у моей бабушки был роман с префектом, и, возможно, Майо – его сын.

– Как это?

– А вот так.

– То есть он не сын твоего дедушки?

– Кажется, да.

Лео молчит. Слышу, как стукнула дужка его очков о корпус телефона, значит, он их снял.

– И что? – спрашивает Лео.

– А то, поскольку он был сыном префекта, расследование велось на высшем уровне. Ничего не нашли, но твой коллега Д’Авалос думает, что Майо бросился с моста в По той ночью.

– Правда?

– Да, или упал случайно.

– Как тебе Д’Авалос?

– Красавчик, похож на киноактера.

– Кто бы мог подумать! Тебе понравился?

– Хочет произвести впечатление. Он знает о Ферраре больше, чем иной гид.

– Я должен бить тревогу?

– Думаю, нет.

– Ну ладно. Чем будешь заниматься?

– Если не приедешь, может, посмотрю фильм в том кинотеатре, где последний раз видели Майо.

– Думаю, там поменялся репертуар.

– Вот остряк! В общем, да, в тот день шло “Предзнаменование”, а сегодня – “Цель номер один”.

– Ах да! Мы его смотрели, хороший фильм.

– Ты помнишь, как звали главную героиню?

– Майя, кажется.

– Молодец. Забавно, правда?

– Думаешь, это символично?

– Нет, естественно, но вполне подходит для моего детектива.

– Если не приеду сегодня, увидимся завтра вечером?

– Завтра я ужинаю с Микелой Валенти, девушкой Майо.

– С кем?

– Она была девушкой Майо. Мы встретились сегодня утром, интересный персонаж. Работает логопедом. Пригласила меня поужинать завтра. Сегодня она выкроила час, но ничего не успела рассказать, только эпизод про бабушкину связь с префектом, об этом же говорил и Д’Авалос.

– А говоришь, мало. Столько всего узнала за один день! Все, я побежал, случилось что-то серьезное, Инноченци говорит, что там, в Пиластро, убиты двое… я перезвоню. Поесть не забудь.

– Да, да… здесь удивительная макаронная запеканка… попробуешь. А ты не ешь много. Потом расскажешь про Альму.

– Ты скажешь ей про префекта?

– Давай об этом потом.

– Целую.

– И я тебя.

Стою перед гостиницей и размышляю, не взять ли в номер парочку этих замечательных запеканок… Бар напротив как раз закрывается, надо спешить.

– Если еще остались, дайте две макаронные запеканки с собой, пожалуйста, – прошу я девушку, которую Луиджи назвал Изабеллой.

На ней приталенное черное пальто, почти до пят. Губы накрашены красной помадой, черные волосы подобраны наверх в высокую элегантную прическу. Она хлопочет у кассы, а белокурая официантка подметает пол. Около восьми, но в баре пусто – это не то место, куда приходят пропустить стаканчик перед ужином.

– Есть, но холодные. Хочешь, разогрею? Ты где собираешься ужинать? – говорит со мной так, будто мы сто лет знакомы.

– В номере, в гостинице напротив.

– Если не будешь ужинать прямо сейчас, попроси потом разогреть в гостинице, бар там открыт до одиннадцати, есть микроволновка. Захочешь, тебе принесут и свежевыжатый сок.

– Я как раз подумала, что сегодня малыш остался без витаминов, – киваю я на свой живот, стараясь поддержать дружеский тон разговора.

– Разве не девочка? – спрашивает скорее с любопытством, чем с удивлением.

– По правде говоря, не знаю. То есть, я думаю, да, но не уверена.

– Понятно, – улыбается она так, будто хочет сказать: “Понятно, что ты странная, но мне такие симпатичны”.

Мне нравится Изабелла. И нравится ее стиль: у нее оригинальный вкус. Я думаю, она чуть-чуть моложе меня.

– Мне сказали, ты – актриса.

– На каждый роток не накинешь платок, – отшучивается она. – Пытаюсь, скажем, так. Но сейчас я безработная.

И добавляет:

– Что делаешь вечером?

Такого вопроса я никак не ожидала.

– Может, пойду в кино. В “Аполлоне” идет фильм, который я уже видела, но не прочь посмотреть еще раз.

На самом деле я просто хочу посидеть в кинотеатре там, где был Майо перед своим исчезновением, но мне не хочется объяснять это Изабелле. Вот почему меня так поражает ее фраза:

– А Майо был на дневном сеансе, не на вечернем, если тебе это важно.

Откуда ей известно про Майо?!

– Извини, я думала, ты хочешь пойти в кино именно поэтому… Мама сказала, что утром вы были у кинотеатра… Ты – Антония, да? А я – дочь Микелы, старшая. Красавица и дура.

Изабелла театрально кривит губы и протягивает мне руку.

Значит, дочь Микелы, теперь все понятно.

– Когда же она тебе сказала?

– Сегодня днем. Иногда она забегает сюда выпить капучино, в перерывах между пациентами. Она сказала, что ты пишешь детективы и что завтра вы ужинаете вместе.

– А как ты поняла, что это я?

– Беременная, около тридцати, длинные волосы. В Ферраре все друг друга знают. Никто, кроме туристов, не обедает в баре, а ты на туристку не похожа.

– Двадцать три недели.

– Что?

– У меня срок – двадцать три недели. Ты – единственная в Ферраре, кто заметил мою беременность. Твоя мама рассказывала тебе про Майо?

– Она сказала, что он первый парень, который ее поцеловал, что умер лет тридцать назад и что ты, его племянница, очень на него похожа.

Мне она этого не говорила. Сказала только, что я не похожа на Альму.

Как же я забыла, что я – племянница Майо! Микела была взволнована и после нашей встречи рассказала обо всем дочери, что же здесь странного? Интересно, Луиджи знает, что Изабелла – дочь Микелы? Он утверждает, что все знает, он просто не может не знать. Тогда почему мне ничего не сказал?

Изабелла кричит блондинке, чтобы та, уходя, проверила жалюзи. Говорит, что спешит, и, коснувшись моей руки, добавляет:

– Прости, если сказала лишнее… мне надо бежать… пока. – Уже в дверях оборачивается: – Будь добра, не говори моей маме, что я сказала тебе про Майо, – и идет быстрым шагом по проспекту Джовекка в своем черном развевающемся пальто, оставив меня с пакетом, за который я так и не заплатила.

Официантка машет шваброй:

– Ступайте себе, заплатите завтра, касса все равно закрыта. – У нее усталый голос.

В этом городе я всего чуть больше суток и, кажется, начинаю его узнавать. Нет, скорее так: начинаю понимать, что узнать его будет непросто.

Сообщение на телефон приходит в тот момент, когда я закрываю в номере ставни. Хорошо бы от Лео, что он едет. Но нет, от мамы: “Как странно, что ты в Ферраре! Умница, делай то, что подсказывает сердце. Спокойной ночи, цыпленок”.

Как давно она не называла меня “цыпленком”!

Мамочка, как бы я хотела, чтобы ты была счастлива.

С тех пор, как ты рассказала мне про Майо, я постоянно думаю, как бы сложилась твоя жизнь, если бы не эта история. Родила бы ты ребенка в двадцать лет от такого мужчины, как мой отец? Наверное, нет. Значит, я не появилась бы на свет. Не знаю, могу ли пожертвовать собой для твоего счастья, все-таки я рада, что родилась.

Отвечаю: “Спасибо, мама, спокойной ночи! P. S. Феррара – прекрасный город”.

В ответ получаю сообщение: “Завтра будет солнце, пообедаем у городских стен?”

Мама приедет сюда? Так неожиданно! Даже не знаю, радоваться или волноваться, и тут понимаю, что сообщение не от Альмы, а от Микелы. Она решила перенести нашу встречу на обед, что ж, тем лучше, сможем поужинать с Лео.

Пишу Лео: “Завтра вечером я свободна. R S. Альма прислала утешительную эсэмэску. Ты – гений”. И как раньше люди жили без эсэмэсок?

Я смертельно устала, должно быть, потому, что мы ездили на море. Засыпая, вижу перед глазами красные гвоздики на белой мраморной плите.