Текст книги "Азъ есмь Софья. Государыня"

– Хорошо ли это? Русские всегда нашей кровью за свое добро платили…

Степан сдвинул брови:

– Мне ли не знать? Сам я брата потерял, а все ж таки… сволочь – она всякой бывает. И русской, и казацкой. И у нас Дорошенко чего стоил? Всех хотел под султана прогнуть…

– И то верно. Степан, я тебя с титешного возраста знаю, еще в люльке помню… Уверен ты в царевиче? Не подведет он? Ведь ежели что – твоя голова первой полетит, не простят казаки…

Степан вздохнул:

– Верю я ему, дядько. Другому кому не поверил бы, а царевича еще сопляком помню. Воля в нем железная была – и осталась. Он своих разменивать не станет. А ежели пошлет куда – я первым пойду. Потому что верю – то не просто так будет. Хватит уже поганым топтать нашу землю! Живем ведь от набега до набега! От стычки до схватки! Все разрознены, все землю, что одеяло, на себя тянут… Хватит! Что смогу – то делать буду.

Иван медленно кивнул.

Да уж, когда Дорошенко под султана пошел, разругался с ним атаман смертно – и пошел громить негодяя, так что не понаслышке о междоусобице знал.

– Что ж, веришь ты – и я тебе поверю. Но учти, коли что – пощады и тебе не будет.

Степан кивнул. А что делать? Сейчас он все поставил на кон, либо пан – либо пропал. И пропадать не хотелось.

– Ты ж не просто так зашел, Иван Дмитрич?

– Куда как непросто. Ты погляди, что за цидулька до меня пришла.

«Цидулька» выглядела очень солидно. Лист пергамента с большой печатью, шелковым шнуром… видел Степан такие.

– Дядько, никак тебя османы уважили?

– Оне… гниды! Да ты почитай, что пишут!

Степан кивнул и развернул свиток.

– Красота!

Я, султан и владыка Блистательной Порты, сын Ибрагима, брат Солнца и Луны, внук и наместник Бога на земле, властелин царств Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властитель над властелинами, несравненный рыцарь, никем не победимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоиться.

Султан турецкий Сулейман II[2]2
  Не могу утверждать, что текст идеально правильный, источники везде разные. Взяла, что нашла. (Прим. авт.)


[Закрыть].

– Сдаться ему, черту! Не много ль чести?

Иван кивнул.

– Ишь ты, никем не победимый. Не воевал, вот и не побеждали его, чего тут думать!

– И то верно. Отписать ответ да в поход собираться.

Иван хищно усмехнулся:

– Сам отписывать будешь?

Степан покачал головой:

– На такое и ответа-то достойного нет.

– Тогда отдай сюда. Мы ему отпишем!

Ответ писался при участии нескольких бочек горилки, писался настолько душевно, что некоторые выражения пришлось вымарать – боялись, как бы бумага не воспламенилась. Но и оставшихся хватило. И утром письмо полетело обратно, к султану, с заманчивыми предложениями. Казаки, грубый народ, сильно сомневались в происхождении султана и его видовой принадлежности, хотя и не знали таких определений. Зато были уверены, что он не убьет ежа голым задом, а потому не является рыцарем, тем паче – непобедимым. И предлагали ему совершить акт мужеложства со всем Запорожским войском, будучи при этом в пассивной позиции.

Одним словом, попытка наладить дипломатические отношения вторично – вдруг да отыщется еще один Дорошенко? – провалилась глубоко и с громким треском[3]3
  Не могла я пройти мимо такого смачного эпизода, тем более, что он где-то к этим временам и относился. (Прим. авт.)


[Закрыть].

Март 1673 года

Софья, ни на что не обращая внимания, висла на шее у брата.

– С Богом, Алешенька. Молиться день и ночь буду, только живой вернись.

– Еще как вернусь! Не плачь, Сонюшка. Все хорошо будет!

– Я и не плачу!

Софья действительно не рыдала, считая, что слезы приманивают беду на воина. Пусть у ребят все будет хорошо. Алексей последний раз поцеловал сестренку и вскочил на коня. Соня обняла еще и Ивана.

– Вернись, Ванечка. Я за вас обоих равно молиться буду…

Иван тоже крепко поцеловал девочку… да скорее уже и девушку. Это Софья за всеми бегами и трудами не замечала, как округляется ее тело и наливается грудь, а вот окружающим это отлично видно было. В том числе и Ивану Морозову, который твердо решил вернуться – и поговорить с Соней. Но это потом, потом…

А пока он крепко поцеловал девушку прямо в губы. И тут же, пока Соня не начала задавать неудобные вопросы, выпустил ее из объятий и вскочил на коня.

– Ты тоже себя побереги, сестренка, – ухмыльнулся Алексей, разряжая обстановку. И парни тронули коней.

Софья стояла красная, что та малина, – и ощущала себя полной дурой. В таком деле ошибиться она не могла. Ваня ее… любит?!

Да. Судя по всему – да.

А она его?

Софья задумалась. И страстной любви, о которой пишут в романах, в себе не обнаружила. Только глубокую и искреннюю нежность. Все бы сделала для этих двух мальчишек.

Но вот что делать с этими чувствами?

А если Ванька погибнет?

Тогда пусть домой не возвращается! Она его сама убьет!

* * *

Всего на Крым двигалось более сорока тысяч человек. Учитывая уже имеющиеся в Азове тридцать тысяч – сила получалась весьма внушительной.

Почти пятнадцать тысяч вел Ян Собесский. Пять, даже почти шесть тысяч собрали казаки. Слишком уж их обозлило письмо турецкого султана. Нашелся умник – вольным запорожцам приказывать! И двадцать две тысячи шло под командованием царевича. А если уж точнее – то командовали войском все те же Хитрово и Косагов. Они организовывали марши, они брали на себя семьдесят процентов работы… Ну а почему нет?

К полякам они уже удачно сходили – турки удрали восвояси. Почему бы не повторить второй раз?

Да и из этих двадцати двух тысяч, почитай, десять тысяч было легкой конницы. Башкиры, калмыхи… те, кто отродясь татар не любил, а вот в седле они держались, как на коне рожденные. И уж пограбить, набрать рабов, трофеев…

В серьезном столкновении толку от них было немного. Но им предстояли не битвы. Им надобно было рассеяться летучими отрядами по степи и тревожить кочевья. Да сменить тех, кто зимовал в Азове, ежели те захотят.

Серьезных надежд на них Алексей Алексеевич не возлагал. Скорее на пушки, которые со всеми предосторожностями везли в обозе. На взрывчатку, которая хоть и получилась золотой, но и результаты давала бриллиантовые. На страшное зелье, которое с предосторожностями вручила ему Софья.

Греческий огонь.

Она называла это именно так, хотя и подчеркивала, что с первоначальным огнем сие зелье имеет мало общего.

Да-да, Софья добралась до бакинской нефти. В основном благодаря Степану Разину. Для казаков в тех местах ходить было несложно, а уж высадиться, где сказали, да набрать в бочки, чего попросили, – тем более. Степан и поспособствовал, еще пока Алексей Алексеевич в польских землях геройствовал. Получив несколько десятков бочек с нефтяным содержимым, Софья занялась перегонкой. Она знала, что надо сделать, и примерно представляла себе устройство перегонного аппарата – а кто его не знает после знаменитого фильма Гайдая? – а в школе могли довести ее идею до ума. И довели ведь, и даже смогли перегнать нефть, после чего и соорудили снаряды с греческим огнем. А что?

Керосин есть, сера, селитра, а самое главное – негашеная известь. При опытах сгорела насмерть оказавшаяся рядом скамейка, получили легкие ожоги и тяжелую взбучку лаборанты, которые плеснули-таки на греческий огонь водичкой – и Софья задалась вопросом безопасности. Огнетушители с углекислым газом рассматривались пока в перспективе, хотя идея была плодотворная. Получить его несложно, кинь карбонат в кислоту – и радуйся. Только получить мало, надо еще направить, надо еще, чтобы давление емкость не разнесло и коррозии не было… Одним словом – огнетушители надо было считать, а вот асбестовые полотнища выглядели более привлекательно, как и ящики с песком. Впрочем, ящики можно было обеспечить уже сейчас, а вот асбест чуть позднее. Хотя заказ Строганову Софья уже сделала. Пусть добирается до Баженовского месторождения. Эх, как же ей иногда не хватало нормальной карты, спутниковой связи и компьютера! Про почту упоминать не будем. Как работала почта во времена оны – и как она работала в XXI веке, сравнивать было страшно. Потому что лошади оказывались круче поездов и самолетов, а сравнение получалось не в пользу Софьиной современности. Или, по некоторым подсчетам, почту могли везти кругаля через Чукотку. Тогда – да! По срокам все сходилось![4]4
  Одна моя знакомая пересылала вещь из Екатеринбурга в Саратов. Два месяца. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Плотно запечатанные кувшины были погружены в специальные телеги – причем огонь находился не в смеси, а в виде отдельных составляющих. Слишком далеко его придется везти, слишком много ситуаций может возникнуть…

Где он пригодится?

Да хотя бы и против турецких кораблей. Галеры жалко, там христиане оказаться могут. А вот парусные турецкие суда – вполне! Бить! Никак нельзя не бить!

Опять же Керчь – приморская крепость.

Софья вздохнула.

Да, греческий огонь – страшная вещь. Оружие массового поражения, не иначе. Но тиражировать она его не даст. Будет хранить секрет, сколько сможет, благо до конца весь процесс знают два-три человека, остальных допускают строго в отведенные места. Разделяй и действуй, иначе и не скажешь.

Жестоко?

Страшно?

Софья привычно – поди, не привыкни за тринадцать лет-то! – перекрестилась на купола церкви.

Ее грех – она за все и ответит. Только она.

* * *

– Степан! Ну, здравствуй!

Ромодановский искренне рад был видеть казаков. Особенно – на чайках. В гавани сразу стало как-то тесно и весело. Вот уж воистину – чайки. Мелкие, много, а как нагадить могут! Восторг!

– Здравствуй, боярин! Принимай гостей!

– Много вас?

– Да нет, всего, почитай, пять с половиной тысяч человек!

– Та-ак… Ладно. До подхода царевича размещу.

– Да ты не думай, боярин, мы в тягость не будем. С собой провизию захватили, опять же часть чаек в море выйдет на разведку…

Это Ромодановский одобрил. И фарватер узнавать надобно, и турок погонять… Они-то старались не сильно высовываться – не так много у него здесь кораблей, чтобы рисковать. Хотя и говорили моряки, что команды сработались, что справятся они с галерами, но мало ли…

С кого спросят?

Как войска везти, ежели что?

Нет уж, сидите дома – целее будете. А потому турецкие галеры чувствовали себя в заливе как дома. Да и были, до недавнего времени.

Казаки же…

Пусть осваивают.

Чего греха таить, до конца своими Ромодановский их не считал. Нужны? Да! Полезны? Трижды да! Вот и пусть приносят пользу.

Степан, в свою очередь, не возражал погонять турок по заливу. Пять с хвостиком тысяч казаков, рвущихся в бой, – смесь крайне взрывоопасная. И сдерживать их боевой пыл до подхода основных сил будет крайне тяжко, пусть они лучше на турках срываются.

– Когда выйдете?

Ромодановский и Разин отлично поняли друг друга – и не обиделись. Было б на что! Оба – профессионалы, оба – воины, оба по должности политики, просто в разных местах…

– Денька три отдохнем, да и вперед. Поделю чайки на две части, пусть попеременно, по три-пять дней бороздят залив, одни вернутся – вторые уйдут… как раз, пока все отдыхать будут, очередность определим с Иваном Сирко.

– Он здесь?

Про Ивана Дмитриевича Ромодановский был наслышан. Как же, герой… уж сорок лет герой, между прочим!

– А то ж! Такую потеху пропустить он никак не мог!

Разин хищно ухмыльнулся. Впереди ждали великие дела. Если им удастся взять Керчь, выбить турок с Перекопа, а татар с полуострова – да за такое золотом в летописи вносят! И он постарается, чтобы его участие не прошло незамеченным.

Ромодановский думал примерно о том же, но золотыми буквами в летописях не интересовался. Его больше радовало то золото, что липло к рукам. А липло – немало. Даже с учетом царской и царевичевой доли, с учетом того, что никто не выворачивал карманы ни беженцам, ни башкирам, получалось очень прилично. Оставалось переправить все это до дома… Ну да ладно. Вывернемся! С такими деньгами многое сделать можно!

* * *

Три царевны под окном… Нет-нет, о рассуждениях речи не было. Сейчас все трое – Татьяна, Анна, Софья, смотрели на Марию Луизу Собесскую. И доброты в их взглядах не было. Никакой.

Мало того что эта девица могла разрушить тщательно лелеемые планы по обрусению Польши, так она еще и Марфу отравить хотела. Между прочим, любимую сестру и племянницу.

Впрочем, Мария не особо нервничала. Смотрела зло, гордо…

Софья в разговор вступать не торопилась, поэтому первой атаковала Татьяна. И старшая, и более нетерпеливая.

– Что ж, Мария, не могу сказать, что рады мы тебя видеть, но сейчас ты под нашим кровом. Всего ли тебе довольно?

Мария чуть заметно усмехнулась, повела плечом:

– Чем же я заслужила такую немилость, ваше высочество?

По-русски она не говорила, но царевны неплохо понимали польский – выучили с Марфой.

– Попыткой убийства нашей родственницы, – так же спокойно ответствовала Татьяна.

– Я невиновна. А коли была бы…

– Не стоит крутить, – вступила в игру Анна. – Лучше постарайся подумать над своей жизнью. Королевой тебе уже не стать, как и любой девке, которая свою честь потеряла, но хорошей женой – еще не поздно.

– Я своей чести не теряла!

– Да неужто? На франкского короля бессилие напало? А заодно и на его брата?

Анна с Татьяной откровенно издевались, заставляя Марысю выйти из себя, сжать кулачки.

– Это ваша Мария придумала!

– Коли б это правдой не было, ты б так и не нервничала!

– Это она мою честь сплетнями загубила!

– Невелика та честь, которую может сплетня унесть, – фыркнула Татьяна.

– Уж какая ни есть – а все побольше вашей. Вся Польша знает, что царевны тут в школе блудят с кем попало!

Если Марыся ожидала гнева, то зря. Таня кокетливым жестом поправила волосы.

– Почему же с кем попало? Мы себе в мужья негодящих не выбираем и за сладкий кусок не продаемся. Как некоторые, кои с детства на польский престол ладились, да вот не срослось…

Софья не особенно следила за разговором. И так понятно, что тетки много не выудят. Разозлят – да. А в остальном… После Версаля-то, который тот еще гадюшник?

Если бы ей кто и сказал, что Версалю еще достраиваться и отделываться – она бы только плечами пожала. Какая разница? Версаль, Тюильри или еще где – всегда французский двор был той еще клоакой, причем – и в переносном, и в буквальном смысле. Это непросвещенная Русь штаны меняла да в бане мылась, а шевалье… Откуда их поклоны с изящным размахиванием шляпой? Да просто в Париже ночные горшки на улицу выливали. Не уберегся – ходи с дерьмом-с на голове. А чтобы даму не шокировать видом и запахом, сам поклонись, а шляпу прибери подальше от чувствительного носика.

Так что Мария будет стоять до последнего. Но Софье и не ее исповедь важна была. Вот еще…

Храм в Дьяково по ее инициативе строился, и потайных мест там было более чем достаточно. Мария будет исповедаться своему духовнику – обязательная принадлежность дамы, как золотая блохоловка и флакон с нюхательными солями – а кто-то да послушает. Может, и она сама, коли не занята будет.

Софье надо было оценить саму женщину. И результат был неутешительным.

Обидно – до слез.

Умная, красивая, властная, честолюбивая – какая была бы находка для команды! Но дама мыслит себя лишь в качестве польской королевы – и никак иначе. Марфу она на этом месте не потерпит.

– Жаль, что Михайло тебя собакам не скормил! Хотя псов небось пожалел – потравятся еще от такой суки!

Тетка Таня. Да, с таким характером ей на Сечи куда как лучше будет. Софья очень живо представляла себе тетку в роли атаманши. Это она запросто. А вот с такими, как Марыся…

Жаль женщину. Но травить ее придется. Либо морально, либо физически.

Если Ян Собесский выживет – отравим перед отъездом. Поговорим с Ибрагимом, пусть медленный яд подберет. Если не выживет – и отъезда ждать не будем. Потом Михайле покаемся, что не уберегли… Авось простит?

Или даже травить не придется? А ведь идея…

Мария тоже ответила и достаточно едко, что таких манер царевна не иначе на псарне набралась. Софья подняла руку, требуя тишины – и впилась глазами в Марию.

– Сударыня, вы можете идти в свои покои. Вас проводят. При необходимости – обратитесь к служанкам, они передадут нам ваши пожелания.

Ее тон подействовал на взбешенную женщину, как ведро ледяной воды. Мария Казимира Луиза де ла Гранж д’Аркьен, пани Собесская фыркнула и ушла не прощаясь. Дверью тоже не хлопнула. Не рискнула.

– Жаль, – подвела итог Софья.

Царевны дружно согласились с ней, хотя печалились все о разном. Татьяна – что не казнили негодяйку вовремя. Анна – что не получится у них Марию к себе на службу поставить. Софья – что в очередной раз придется подписывать приговор и еще тратить время и силы. Никто не должен заподозрить неладного. Нет, даже не так.

Подозревайте!

Но доказательств быть не должно!

Это не Наталья Нарышкина, с французами им еще работать придется…

А еще…

Софья уже мысленно подбирала подходящую кандидатуру. Надо, надо подсунуть Собесскому одну из своих девочек. И под присмотром будет, и потерю жены легче перенесет, а там, глядишь, и второй раз женится.

Кто же?

Ксения с черными косами и глубокими карими глазами? Но вспыльчива… иногда сама собой не владеет.

Мирослава – темная шатенка с синими глазами и невинной улыбкой? Как вариант, но влюбчива… Или это и не грех? Кто может вертеть влюбленным мужчиной? Только влюбленная женщина…

Или Ирина? Пухленькая хохотушка, лицом – почти вылитая пани Собесская?

Елена? Темноволосая и голубоглазая? Типаж вроде не тот…

Надо пока посмотреть на всех четверых, да и пусть учат польский и французский как следует. А там… решим. Будет выбор – будет и дело.

* * *

Версаль.

Хотя работы в резиденции французских королей еще продолжались, но жить там уже было возможно. И Людовик обожал это место. Здесь, именно здесь, он чувствовал себя дома. Не в Париже – слишком памятны были детские годы, Фронда, Мазарини, которого он ненавидел…

Нет. Именно не опоганенный воспоминаниями Версаль.

И сегодня полувесеннее солнышко, уже яркое, но пока еще холодное, заглядывало в роскошное окно, игриво касалось лучиками позолоты на столе, на стенах… Солнечные зайчики были веселыми и беззаботными. А лица людей, сидящих в кабинете, – очень серьезными.

Людовик XIV, которого уже начинали звать «Король-солнце», внимательно слушал своего интенданта финансов – Жан-Батиста Кольбера.

И доклад был нерадостным.

Людовику нужны были Нидерланды, с которыми он воевал не один год. Но ни оным Нидерландам, ни Вильгельму Оранскому он не нужен был ни в каком виде. Война высасывала время, силы, а главное – деньги, которых и так не было. Долги Франции составляли бешеные суммы – миллионы и миллионы луидоров.

Кольбер справлялся, как мог, заслужив всенародную ненависть, но что он мог сделать?

Если бы придворные не воровали, фаворитки – особенно мадам де Монтеспан – не тянули деньги на свои развлечения, словно водоворот, а король не требовал роскоши и пышности – интендант справился бы. Финансистом он был от Бога. Но…

Сейчас Кольбер докладывал о сложной ситуации. В Турции сменился султан, но это было половиной беды. Второй половиной было то, что северный медведь показывал зубы.

Вильгельм Оранский успешно отбивался и вскоре должен был подавить восстание окончательно.

Турок вышибли из Польши и, судя по всему, собирались оторвать от них еще кусок мяса.

Людовик слушал задумчиво.

Турция была ему выгодна. На море этот союз давал отличные результаты – против испанцев, австрияков… да всех, кто мешал Франции. Но вот помогать ли им в беде?

А зачем? Перебьются. Османская империя достаточно сильна.

А Франции? Выгодно ли им ослабление турок?

О да! Тут уж каждый сам за себя! Пока Османскую империю будут рвать со всех сторон, Франция окажет ей помощь но… в Европе! Например, со Священной Римской Империей. Людовику весьма важна была выгода государства. Пусть турок как следует потреплют – тем больше они будут потом ценить союзника. А разорвать? Нет. Русский медведь не настолько силен, чтобы одолеть Империю!

В то же время у него есть общий интерес с Русью.

А именно – Вильгельм Оранский.

Русь далеко, между ней и Францией есть поляки, так что нападения можно не опасаться. Да и к чему ему та Русь?

Она богата, но если удастся оттеснить англичан и голландцев, если через поляков можно будет торговать, на что недвусмысленно намекал русский дофин, то Франция получит куда как больше выгоды. И с молодым Корибутом можно иметь дело.

Вильгельм Оранский…

Сейчас он мешает политике Франции.

Людовик усмехнулся. Жестко, холодно…

Если он не может стать другом прекрасной и просвещенной Франции – значит, его не должно быть.

Справедливости ради Людовик был не одинок в своих мыслях.

Вильгельм тоже задумывался о дружбе с Русью. Но….

Ему было не до того. Слишком много забот было в родном королевстве, слишком тяжело ему приходилось. Куда уж там на стороны глядеть?

Остальные же…

Медвежонок вылез из берлоги – и никто не обманывался пушистой шкуркой. Его рассматривали и думали, что выгоднее – получить с него мех, натравить на врага или сразу поднять на рогатину. Мнение медвежонка никого не интересовало.

Русские варвары…

Фу…

* * *

Остап внимательно оглядывал море. Вроде как и приказ у них был несложный – походить вдоль берега, разведать фарватер, но ведь тут же и турки шляются! Обнаглели, нехристи!

Ужо задаст им Иван Сирко! Ух как задаст!

Не было на Сечи человека более уважаемого, чем старый воин-характерник[5]5
  По преданию, Иван Дмитриевич действительно считался кем-то вроде колдуна. (Прим. авт.)


[Закрыть].

А уж как не любил он турок с тех пор, как в одной из схваток сложил голову его сын Петр! Глотки бы зубами грыз!

И в поход пошел доброй волей и с радостью, а с ним и войско Запорожское! Кто ж такого атамана ослушается? Это, почитай, удачу потерять, а что казак без удачи? Сирко, говорят, сам черт не страшен… Остап быстро оглянулся – и перекрестился. И тут же – словно нечистый ему глаза отводил – и заметил!

Парус на горизонте!

Схватил подзорную трубу, пригляделся…

Галера! Да не одна… двое турок идут вдоль берега…

– Скидывай мачту!!!

Рев Остапа разнесся на несколько чаек окрест, и казаки ринулись работать. А то как же!

Они-то из воды выступают на два локтя, так что заметить их сложно. А вот сами – видят. Сейчас парус уберут, и…

– Давай вон туда, ребята!

Остап махнул рукой, задавая направление. Точного курса не было, но галеры шли на восток, а это вообще чудесно. Теперь до конца дня чайки будут следовать за галерами, держась с солнечной стороны. Поди, разбери, что там, на воде, то ли лодка, то ли блик, парус уже положили… Не заметят нехристи поганые! Не в первый раз то проверено!

Да и сам Остап сомнений не испытывал.

Две галеры? Восемь чаек?

Бить или не бить? Разумеется, бить! Это вам не Шекспир, тут сомнения ни к чему!

Да и не так уж много продержаться осталось – всего-то часа два, – а потом и солнце сядет. Только вот галеры тут себя в безопасности чувствуют. Ну оно и понятно. Казаки ж только пришли, вот и не успели поучить лиходеев! На то Иван Сирко с волком и побратался, чтоб у нехристей медвежья болезнь случалась!

Естественно, два часа казаки продержались. На галерах было спокойно, никто не суетился, не готовился к бою, не бегал…

Где-то за полчаса до захода солнца казаки постарались подгрести поближе, хотя потерять галеру было сложно – на ней зажгли огни. Опять же в ночи по воде звуки далеко разносятся, а понятие «режим тишины» в обиход еще не ввели. Так что казаки, конечно, подкрались поближе, примерно на пару километров – и стали ждать уже все вместе.

К галерам они погребли ближе к полуночи. Тихо, страшно, молча…

Восемь темных призраков выметнулось из темноты, окружая турецкие корабли. Команда поделилась на две части – одна половина гребла так, что только весла трещали, молча и яростно, а вторая сидела в лодках, разматывая веревки с крючьями, уже готовая к бою… И какой же неожиданностью стало для турок, когда по бортам галеры застучали десятки крюков!

Каждая чайка без натуги несла 50–60 человек, поэтому почти сто крючьев впилось в борта что одной, что второй галеры… Словно простучал коротко и сухо смертельный град.

Какое там воевать!

Проснуться половина не успела!

Казаки уже не молчали. Они шумели, они орали, они вырезали всех, кто встретился им на пути. Прижались к веслам и нырнули под скамейки прикованные гребцы, ужасаясь ярости нападающих. Вышел из своей каюты капитан – и тут же упал с чьим-то ножом в горле. Капитана второй галеры все-таки соизволили рубануть саблей. Тем паче, что турки не гасили фонари на галерах… Куда как удобно для казаков, чьи глаза привыкли к темноте – и теперь турки представляли для них роскошные мишени.

А вслед за первой партией лезли и гребцы, собираясь поучаствовать в развлечении. В каждой чайке оставался, дай Бог, десяток человек – и весьма этим недовольных! Такое развлечение мимо проходит! Ну да ладно, следующий бой – их!

Уже через два часа все было кончено[6]6
  Нечто подобное описывал г. Левасер де Боплан, франц. инженер на службе у поляков (1600–1673). Насколько он приврал – не знаю. (Прим. авт).


[Закрыть].

На галерах практически не осталось живых турок – так, человек пять, в качестве «языков». Сдать на руки Ромодановскому – пусть допрашивает. Просил ведь, ежели получится, кого захватить… ну так для хорошего человека и не жалко!

Остальные были грубо обшарены, раздеты – а чего добру пропадать? – и скинуты за борт. Казаки обшаривали трюм, не особо покамест разговаривая с прикованными рабами – потом. Свой карман – он завсегда ближе к телу, чем чужие нервы. Хотя и видели, что рабы дрожали. Как же ж! Про казаков такие слухи ходили, что самим иногда страшно становилось! Здоровы ж эти европейцы брехать! И глотки-то казаки зубами рвут, и режут всех, кого ни попадя, и корабли на дно пускают с прикованными людьми…

Разве что новорожденными младенцами казаки не питаются, ну так это еще впереди! Авось придумают!

Вот и пусть чутка подрожат!

Так что Остап молчал до последнего. И только когда забрезжил рассвет, кивнул Дмитро:

– Переведи им. Доведем корабли до Азова – там раскуем их. Получат жизнь и свободу.

Дмитро послушно перевел, но радостных воплей не дождался. Не верили. Ну и не надо, что он – убеждать их будет?

Сами поймут. Когда все сбудется, тогда и поблагодарят. А пока пусть слушаются и лишних хлопот не добавляют!

Ромодановский был весьма рад еще двум галерам – в хозяйстве все пригодится. А турки быстро начали себя чувствовать весьма и весьма неуютно. Казаки не собирались давать им спуску и даже если по нехватке сил не решались идти на абордаж, все равно умудрялись напакостить – подкравшись и от души обстреляв галеру.

Вольной турецкой жизни приходил конец.

* * *

Михайла Юрьевич Долгоруков смотрел на монаха злобными глазками:

– Говоришь, ведомо тебе, кто отца моего сгубил?

– Ведомо, князь. И ведомо, почему того убийцу не нашли.

– Коли узнаю, что лжешь ты мне…

– Коли хотел бы солгать – не пришел бы я к тебе сам, князь. Но в то время государь мне доверял, советовался…

– А сейчас терпит с трудом.

Симеон Полоцкий склонил голову. Это верно, у царицы он впал в немилость, а царь ей во всем потакает, потворствует бабской глупости! Нет бы прислушаться к мудрым словам, тогда б и не пришлось…

Ладно. Не о том речь.

– Что верно, то верно. Я в монастырь уйти хочу, но до того должен душу облегчить. Грех на мне, знал я об убийстве твоего отца – и не предотвратил.

Налитые кровью глаза Михайлы злобно блеснули:

– Кто?!

– Сам государь.

– Лжешь, собака!!!

Симеон спокойно, хоть и стоило это немалых усилий, выдержал бешеный взгляд, покачал головой:

– К чему лгать мне, князь? Тем более – так?

Михайла задумался, а Симеон продолжил плести паутину лжи. Юрия Долгорукова, по его словам, отравили. И приказал то сделать царь, который решил, что после польских побед Юрия на место поставить не удастся. Казнить и не за что, а Романовы куда как худороднее. Вот и взял грех на душу…

Кто сделал?

По приказу царя – Ордин-Нащокин. Не по норову ему был Юрий Долгоруков. Слишком умен и силен, слишком любим в армии, слишком стрельцы его уважали…

Михайла слушал, стискивал кулаки – и видел Симеон, что верят ему, еще как верят! Люди вообще склонны верить в худшее. Тем более, он столько времени пытался доискаться до истины…

– Ты-то, князь, при царе безотлучно, а вот отец твой…

– Отца я и царю не прощу, – выдохнул мужчина.

Симеон внутренне собрался.

Не простишь, конечно. Мы все сделаем, чтобы не простил. А поскольку ты к царю приближен, то и сделаешь все необходимое.

А вот как сделаешь…

Начиналась более жестокая политика. Сильная Русь – а одолев крымчаков, она бы стала куда сильнее – не нужна ордену иезуитов. Слишком опасно для них было православие.

* * *

– Григорий! Слов нет! Отец в восторге будет!

Алексей Алексеевич хвалил от души, уважительно именуя Ромодановского не Гришкой, а Григорием, – и боярин это оценил. Да, такое было у царей в обычае, боярина запросто могли назвать Ивашкой, и кинуть в него чем потяжелее, и царской ручкой за вихры оттаскать… Алексей не стал бы исключением из царственного правила – постаралась Софья. Она и внушила брату когда-то, что бояться люди будут при такой манере, а вот уважения не дождешься. А ежели ты всегда вежество соблюдаешь, то гнев твой куда как страшнее им покажется.

Алексей послушался – и не пожалел. Но сейчас речь шла не о простой вежливости, нет! Ромодановского действительно было за что хвалить!

За осень и зиму тот крепко поработал над Азовом. Пролом в стене был заделан, насыпи восстановлены, перед крепостью устроена настоящая полоса препятствий – рвы, ямы с кольями, закрытые чем-то вроде легких настилов… если ехать по дороге – все было в порядке. Но когда это осаждающее войско только дорогами и пользовалось?

Судя по всему, Григорий спал по два часа в сутки, а остальное время трудился так каторжно, как и на рудниках не заставляют.

Азов тоже сиял чистотой и напоминал казарму. Улицы выметены, никаких пьяниц, ни драк, ни скандалов, ни лишнего шума – всяк знает свое место и занимается своим делом.

– Я старался, государь!

Алексей от души хвалил боярина, видя, как его лицо становится все более спокойным и довольным. А после обеда – короткого, без лишних этикетов, перешел к делу:

– Со мной тридцать тысяч человек. Двадцать моих, десять поляков.

– Я могу тысяч пятнадцать отпустить, – согласился Ромодановский.

– У меня пять тысяч с лихвой, – кивнул Степан.

И его, и Фрола, и Ивана Сирко, равно как и Косагова с Хитрово, Ордина-Нащокина-младшего – свой же человек, считай, родственник, дядя – и Ивана Морозова Алексей пожелал видеть за столом. А когда Ромодановский как-то неубедительно запротестовал, махнул рукой:

– Мы сейчас в походе, вот и считайте, что у походного костра. Там раскланиваться некогда…

Ромодановский едва не фыркнул в ответ. Да уж, видел бы ты, сынок, с каким обозом твой отец в поход ходил! Да как вокруг него стольники-постельничие плясали, как повара павлинов готовили в соусе из соловьиных язычков!

А Алексей и правда не видел. Его-то походным премудростям казаки обучали, а у них просто – что на лошади увез, тем и пользуйся. А не увез – оно тебе и не надобно.