Текст книги "Суккуб"

– Да.

– Ты злая ходила. Болел живот. Может у тебя еще какие проблемы были. Я не знаю. Ты шла в библиотеку с Анькой и Галчонком. Я шел вам навстречу.

Я закрыла глаза, ясно вспоминая тот день. Его кто-то окликнул.

– Меня кто-то окликнул.

Он обернулся и врезался в меня. Прямо локтем в желудок. Я взвыла.

– Я обернулся и врезался в тебя. Ты вскрикнула от боли. Наверно попал по больному месту.

Действительно, я была зла. Когда вспышка боли прошла, я процедила что-то вроде: урод… Смотри под ноги…

– Смотри под ноги, урод, ты сказала. Я опешил.

Он растерялся так, что мне стало стыдно, и это разозлило еще сильнее. На его лицо было жалко смотреть. Он изумленно переводил взгляд с меня на девчонок. Мы дружили. До этого момента.

– Я не мог поверить, что ты это произнесла. Твоя Анька засмеялась: Лид, у такого урода как он просто нет иной возможности прикоснуться к тебе. Не серчай, старушка.

Не серчай, старушка. Именно так она и сказала. Галка со своими всхлипами перед каждым предложением не осталась в стороне. Она просто ржала, и это было похоже на истеричный плач.

– В тот день все изменилось. Мгновенно. Я убрался из этого коридора, но внизу мне кто-то сказал в спину… ты сама знаешь что.

Я смотрела на него, не веря. И прекрасно понимала, что он прав. Не предполагая, что я действительно могла это сделать, одним желанием могла превратить его жизнь в институте в ад, он просто знал, кому обязан. Все это время. Четыре года…

– Ты отомстил?

– Нет.

– Ну, что тебя останавливает? Вот она я. Виновница всех твоих бед.

– Ни что не останавливает. Мне это не нужно.

– Просто, святой, – я отвернулась к окну, когда Марк поднялся. Подойдя, он сел рядом.

– Ты помнишь с чего я начал? Чем бы ни были эти отношения для тебя, я хочу, чтобы между нами ничего не стояло. По крайней мере, с моей стороны.

– Нет никаких отношений, – ответила я жестко. Он чуть улыбнулся и посмотрел в огонь.

– Я сейчас виноват в том, что был честен?

Я закрыла глаза, хмурясь.

– Когда ты передумал? Почему?

Он как-то очень искренне пожал плечами и снова улыбнулся.

– Сначала ответь, почему хранимую до двадцати лет девственность ты отдала Уроду, которого искренне презирала.

– Ты хочешь откровенности за откровенность? – уточнила я. Он кивнул утвердительно. – Маммолог порекомендовал мне наладить половую жизнь. Я никого не любила. Не было никого, с кем я могла бы даже гипотетически завязать отношения. Ты был для меня временной шиной при переломе. Только доехать до травм пункта и выкинуть. Я знала, что никогда тебя не полюблю.

Он поднялся и отошел к камину. Подхватил по дороге мою бутылку пива, отпил.

Это не я начала… Мне твое признание вообще не уперлось. Подняв все это, ты не сделал хорошо никому. Если бы ты оставил эту тему в покое, все было бы проще… А теперь…

– Вот и все, на чем мы начали жить, – сказала я, – тебе стало легче?

Сев в мое кресло, Марк неожиданно кивнул. Обернулся:

– Не хочешь оставить все это в уходящем году? Завтра наступит новый.

Я открыла рот, не находя ответа. В недоумении уставилась на парня. Он вернулся ко мне на диван и тихо засмеялся. Я попыталась расслабить мышцы лица.

– Ты знаешь. Я знаю. У нас могут продолжаться наши «не отношения»? Ты же еще не нашла себе гипс, чтобы выкинуть временную шину?

Я кивнула. Могут.

– Могут? – повторил он.

– Да.

Он улыбнулся.

– Прости за эти гадкие десять минут. Мне они были нужны. Надеюсь, тебе зачем-нибудь пригодятся тоже.

Он поднялся, потягиваясь. Тоже снял свитер. Я не верила, что этот разговор длился десять минут. Показалось, что он тянулся все прошедшие четыре года. Совершенно отчетливо я поняла, насколько ему могло полегчать после всего сказанного. Я не открыла ему ничего нового. Марк же он скинул с себя груз, и это было очевидно.

Я замотала головой, понимая, что он сделал. Я не хотела уйти. Не хотела сбежать. Несмотря ни на что. Мы просто вернулись к исходной точке. И при этом хотя бы ему стало легче. А мне… А я узнала очень нехорошую вещь. Эмоции нужно держать в узде. Причем, в очень строгой узде. И за это я была ему, по крайней мере – благодарна.

Часть вторая. СУККУБ

1. Февраль 2008 года, Москва.

– Валерий Михайлович, ну не выдам я вам подробностей. Закрыто! – я тыкала пальцем в клавиатуру, переключаясь между каналами.

– Ну, хоть о моржах расскажи, Лида! Я тебе за что деньги плачу?

– О моржовых хренах, – кивнула Гриша, откусывая сандвич.

– Давайте я сорву выборы и сделаю охренительный репортаж.

– А ты можешь? – спросил босс в трубке.

– Ради вас? Валерий Михайлович, ради вас что угодно! А вы ради меня?

– Работай.

– Нет, вы уж ответьте. Долго мне тут тухнуть?

– Вам нужен визуальный контакт, – предположила Гриша и поводила сандвичем от себя ко мне, – так не сработает.

Подтверждая ее слова, шеф нажал «отбой». Я улыбнулась, наблюдая, как Гриша пытается засосать лист салата в рот, не выронив при этом все остальное обратно изо рта.

– Может просто лечь спать, а завтра само всё рассосется?

– Сама решай…

Я вздохнула. Она все же заглотила салатный лист, и теперь содержимое рта было в безопасности. Тоже захотелось похрустеть чем-нибудь съедобным.

– Там еще осталась капелька варенья? – спросила я Гришу.

Она обернулась и выудила из-за спины пластиковый треугольник с оставшимся сандвичем.

Гриша – моя спасительница…

Мы познакомились год назад. Еще на пятом курсе я поняла, что без минимального влияния не обойдусь. Не просто не пробьюсь, а тупо – не выживу. Я не гнушалась влиять на кого-то по мелочам. Я приняла все, чем была наделена. Хотя, с какой целью мне была дарована способность влиять, я не понимала.

Дело было в одном из московских ночных баров. Это как необходимость слямзить шоколадку. Как желание покурить после совещания… Мне нужно было выплеснуть накопившуюся в связках и сочленениях энергию. Мне требовалось движение. Я хотела танцевать. И других планов у меня не было. Но природа – моя природа, моя натура – взяла свое.

Излишне настойчивое внимание я начала замечать через час. Самым привычным решением было смыться. Надев полушубок, я пошла на выход. Хороший зимний вечер. Замечательная погода. Тихо. Машина припаркована в пятидесяти метрах от бара. Я не пила. Я пришла просто потанцевать. И я собиралась домой – к Марку.

– Киса!

Ключи из сумочки выпрыгнули на деревянный настил крыльца. На улице тусили байкеры. Вся левая сторона стоянки была укомплектована разномастными мотоциклами. Они пили пиво и смеялись. Болтали о своем, кучкуясь в небольших компаниях. Подняв ключи, я спустилась.

– Эй! – кто-то ухватил за плечо, – куда же ты бежишь? Такой прекрасный вечер!

Я вскинула брови, пытаясь отцепить от себя руку. Это был молодой парень, младше меня. Усики, бородка, неуклюжие переминания с ноги на ногу. Возможно пьяный, но запаха алкоголя не чувствовалось.

– Извините, вы меня с кем-то спутали, – сказала я тихо, вцепляясь ногтями в его руку на своем плече.

– Ты же Лида. Я видел тебя по телевизору. В новостях.

– Убери руку, – на уме уже было одно: забудь, иди внутрь. Но слишком ничтожный был повод, чтобы расходовать силы.

– Я хотел бы тебя проводить, Лида, – улыбнулся парень.

– Я тоже не буду против, – послышался новый низкий голос.

Я подняла взгляд на высоченного и худого, словно швабра, мужика. Он вышел из бара, прошел мимо, будто сказал это кому-то другому, и остановился у меня за спиной. Я удивилась. Странный подход. С чего вдруг я постоянно нарываюсь на такое? – думала я с отчаянием и усмешкой.

Я скосила взгляд на длинного. Ничего не стоит успокоить его.

– Девочка, у тебя сложности? – спросил кто-то в ближайшей тусовке байкеров, стоявших в пяти метрах справа на тянущемся по всему фасаду крыльце.

Я удивленно обернулась. Это вмешательство было так приятно и забавно. Разве могла я чувствовать хоть толику опасности? Одна мысль – и они будут рыть носом снег и счастливо повизгивать. Это было даже немного весело. Склонив голову, я сделала неопределенный жест: даже, не знаю.

Меня окликнула высокая, метр восемьдесят, если не выше, женщина. На плече – русая коса. Ковбойская шляпа. Лицо… мужественное. По-другому я не опишу: оно мужественное, как у трансвестита. Но не пошлое. Просто – грубое. Кроме этого грубого лица и косы на ней был темно-розовый кожаный костюм – штаны с бахромой и куртка. Она, как насмешка над всем, что могло бы быть дорого всем женщинам, всем байкерам, и вообще всем людям, смотрящим на нее – существовала и смотрела на меня, взглядом спрашивая о необходимости вмешаться. Я кивнула.

– Пожалуй, да.

Взглянув на свою компанию, она направилась к нашей троице. Встала над парнем, спрашивая об осознании необходимости продолжать разговор (похоже, это ее стиль общения). Затем обернулась к длинному, осведомившись о целях притязания к моей персоне. Если честно, я и сама «осознала необходимость ретироваться».

Их смело. Их смело, будто школьников, застуканных за курением в туалете. Я была поражена. Впервые я увидела, что подобные вопросы могут решаться с такой простотой и скоростью, без применения моих способностей. Простым вопросом, взглядом, уверенностью. Я вежливо поблагодарила за вмешательство.

– Не стоит благодарности, – ответила она без улыбки тем же тоном, которым разговаривала с претендентами на мое внимание.

Спустившись на две ступеньки, я направилась к машине. Розовая байкерша была настолько странная, что выкинуть из мыслей ее было невозможно. Я думала о том, что постоянно попадаю в подобные ситуации. И мне приходится использовать влияние для быстрого и безопасного решения проблем. Если бы она могла быть со мной рядом всегда. Если бы могла избавить от подобных типов двумя предложениями, просто взглядом. Предоставила возможность забыть об их существовании, позволив спокойно работать и спокойно жить… мне было бы проще. И я не тратила бы силы на ерунду, сосредоточившись на накоплении энергии для моей мечты.

Остановившись, я развернулась. Женщина уже вернулась в свою компанию. Я подошла к перилам, на которых она сидела одним бедром, окликнула. Байкерша обернулась.

– Меня зовут Лида, – представилась я.

– Гриша, – протянула она руку ко мне вниз.

Я попыталась не выдать удивления. Закралось подозрение, что передо мной трансвестит. Пожала твердую теплую ладонь.

– Я хотела бы сделать тебе предложение. Скромное… – улыбнулась я, отходя.

Перемахнув через перила, она подошла ко мне.

– Я не звезда и не дочка олигарха. И я постоянно попадаю в подобные ситуации. Мне не нужна телохранительница, но твоя способность отшить подобную шваль одним словом – просто грандиозна. Если тебя в принципе может это заинтересовать, я хочу предложить работу. Я корреспондент новостного канала. Начинающий. Пока…

Она слушала меня молча, абсолютно не меняясь в лице. В какой-то момент мне показалось, что она вообще не слышит. Я размышляла так: она вроде женщина, она одним взглядом может оградить от ненужного внимания и одним словом – избавить. Подавив желание осведомиться о том, как она меня слышит и понимает ли вообще, я продолжала. В тот зимний вечер я была готова платить ей четвертую часть своего оклада. О том, что он очень скоро и значительно увеличится, я знала наверняка. Но говорить об этом не стоило. Покупать человека на перспективы я не считала честным.

– Я понимаю, что это довольно мало, – прокомментировала я сумму предлагаемого оклада, – и понимаю, что работа необычная. Что-то вроде телохранительницы… Но, если тебе интересно, я буду рада.

– Мне интересно, – сразу ответила она. Тем же тоном. Спокойно-безразличным.

Я не сдержала радостной улыбки. Приподняла подмерзающую ногу.

– Может, в машине продолжим разговор?

– Сама решай… – сказала она и обернулась к товарищам, чтобы сказать: пока, до встречи. С того дня «сама решай…» я слышала чуть ли не каждый день. И каждый раз это скидывание ответственности придавало сил.

Лишь через пару месяцев я спросила: почему «Гриша»?

Полный день мы проводили с ней вместе. Она стала компаньонкой и подругой. Причем так незаметно и стремительно, что я иногда смущалась. Казалось, я не имею права так нагло заполнять ее жизнь, ее личное время (намного дольше, чем восемь рабочих часов в день).

Достав паспорт из набедренной сумки, она протянула мне. Я прочитала раз, прочила второй, соображая. Сдавшись, обернулась к ней. Мы стояли в пробке на третьем кольце. Она сказала: операция по смене пола.

Паспорт гласил: Григорий Валентинович Миронов, 1975 г.р.

Сзади послышался гудок. Я тронулась, пытаясь прийти в себя.

– Так, ты мужчина?

– Похоже, что я мужчина? – спросила Гриша. Я обернулась к ней.

Вообще-то, да, – хотелось сказать. Но я промолчала. Меня мучил лишь один вопрос, и я не смогла сформулировать его иначе:

– Гриша, ты испытываешь сексуальное возбуждение, находясь рядом со мной?

Я почувствовала, что краснею. Я вообще не краснела. Никогда. Возможно, это был первый случай, когда я покраснела.

– А должна? – спросила она спокойно, будто это был обычный рабочий вопрос.

Если мужчина, то должна, думала я. Я так устроена. Я не всегда могу это контролировать. Но, слава богу, если нет. Я обернулась, чувствуя, как горят уши.

– Да или нет?

– Нет, – покачала она головой.

Я кивнула, облегченно выдыхая.

– Почему ты не сменила паспорт?

– Не успела, – пожала она плечами.

2.      Март 2008 года, Косовска-Митровица

Выборы завершились известным всему населению страны за полгода до начала предвыборной компании результатом. Все было прогнозируемо и банально. Выбор был сделан без моего гражданского сознательного участия. Выбор был сделан.

Когда всеми правдами и неправдами я получила направление в Косовска-Митровицу, казалось, жизнь налаживается. Конечно, это кощунство, но я собиралась отработать свою личную «произвольную программу» в каждом из репортажей.

От наблюдения забастовки клонило в сон. Конфликт должен был достигнуть точки кипения, чтобы потом дать возможность себя разрешить. В воздухе пахло гарью. Чувствовалось возбуждение. На следующий после нашего приезда день, шестнадцатого марта сербы захватили здание суда.

Мне было восемь, когда мы с мамой по телевизору следили за захватом и освобождением Белого дома в Москве. И это – столица великой державы! Глядя на вырывающийся из окон здания правительства черный дым, я еще не понимала, в какой стране живу. Что правильно, а что нет – во втором классе не обсуждали. Более того, это скучно было обсуждать и в третьем классе и в девятом и в одиннадцатом. Во всех замочных скважинах средств массовой информации мы видели насильников, наркоманов, алкоголиков, курильщиков и шлюх. И интерес именно к этим аспектам нашей банальной повседневности подогревался ежесекундно. Думать о происходящем в мире на уровне чуть выше бытовухи нас не учили. Это было нудно, не интересно и нашего ума не касалось. Касаться было не должно.

В те осенние дни, лишь, промелькнула мысль, что в Самаре танков не бывает…

Новостной канал тем и хорош, что у нас только новости. Для выпускницы это было маловероятной удачей, не приложи я совершенно конкретные усилия и определенные способности прямого влияния. Если бы рейтинг Лиды не рос с каждым ее появлением в эфире, шеф выбрал бы «старого солдата» для освещения этих событий. Можно ли сказать, что мне повезло?

Я невесело усмехнулась. Оглянулась на нашего оператора, сказавшего «Хм» укреплениям ООН за стеклом.

Анатолий, наш оператор, вызывает во мне благоговение. В Москве он – клетчато-рубашечное недоразумение с бородой на пол лица и лохматой, мечтающей о ножницах через день после стрижки шевелюрой. За МКАДом он превращается в Маугли с камерой. Все, что кажется тухлым и банальным в городе, за его пределами становится жизненно-необходимым и жизненно-оправданным. Он не знает, что такое тренд и думает о слове «стиль» лишь в случае отгадывания в кроссворде «палочки, служащей для нанесения текста на дощечку». Но если мы попадаем под дождь, помимо зонтов, он и камера обеспечены зелененьким дождевиком грибника. Он – представитель обособленной от городской суеты расы человекообразных – нормальных мужиков.

Гриша, словно тень – всегда со мной. Ее нахождение рядом оплачиваю я. С появлением в моей жизни Миши – агента и продюсера, ее присутствие в скором времени уже не будет таким накладным. Представить свой день без Гриши мне крайне сложно. Она – неотъемлемая часть моей повседневности. Если бы еще Марк не называл ее «он», а Миша «этот трансвестит», мне было бы спокойнее.

– Горячо… – вздохнула я, когда Гриша припарковала машину.

За пару часов нашего отсутствия все изменилось. Мы живые люди. И в этом иногда кроется проблема…

Каждые два часа мы передавали новости. Что пускать в эфир решали в Москве. Наше дело – донести все подробности быстро и четко. И в эту ночь о сне речи быть не могло.

Каждый раз, когда Анатолий выключал камеру, я искала глазами Гришу. Он поглощал концентрат продукта «Лида» в неразбавленном виде. Кто-то должен был выводить мою работу вовне. И мне становилось неудобно, что этим кем-то стал этот замечательный мужик.

– Лида, умники на штурм идут, – Гриша зависла надо мной в машине.

– А? – я приняла горизонтальное положение и начала сонно озираться по сторонам. Светало. Вокруг стоял гам. Непонятно как я вообще умудрилась уснуть…

– Умники. Штурмуют. Здание. Суда.

Я выползла из машины. Анатолий вылавливал вкусные кадры.

– Который час?

– Пять, – ответила Гриша.

– Я – как?

– Великолепно, – обернулся Анатолий.

Прозвучало это как оскорбление. Ему сложно находиться со мной рядом.

Мы протискивались сквозь толпу, явно готовящуюся воевать. Не знаю, начали они готовиться, пока я спала, или когда увидели окружающие здание суда бронемашины подразделения НАТОвцев, но хоть по камню – у каждого встречного в руках было какое-то оружие. Я опустила взгляд на болтающуюся на шее аккредитацию. Становилось страшно…

– Мы у здания суда, захваченного минувшей пятницей сербскими сотрудниками общинного и окружного судов и прокуратуры, – сказала я в камеру. За Анатолием такой же, как и он сам, бородатый загорелый мужик меланхолично поправлял тряпочку в бутылке с зажигательной смесью. Пришлось сдержать нервный позыв сглотнуть. – Мы видим, что штурм, осуществленный сотрудниками специальных сил полиции гражданской миссии ООН (UNMIK) не вызвал сопротивления арестованных. Спокойствие юристов и наблюдающих за освобождение здания суда сербов обеспечивают несколько сотен солдат KFOR сил НАТО. Территория окружена бронемашинами и танками, – я обернулась посмотреть, что творится у здания суда, когда Анатолий сделал знак рукой. Спокойствие? Я сказала «спокойствие»? Минута прошла? Ну, хоть, полминуты?

– В оцепленном периметре несколько десятков единиц тяжелой техники, над городом курсируют вертолеты. Прорывающихся к зданию суда манифестантов сдерживают представители миротворческих войск.

Анатолий поднял руку. Гриша обе: уходи!

Оператор стремительно ретировался в сторону от проезжей части.

– Что они собираются делать? – спросила у Анатолия. – Они же не будут по нам стрелять?

Оператор сфокусировал на мне взгляд. Скорее всего, не расслышал. За спиной что-то взорвалось.

– Снимай!

Прямо над нами кружили вертолеты. Хотя, и без них расслышать было что-то сложно… Я скосила взгляд на странное движение дальше по улице. Потом и вовсе обернулась. Подняла палец, показывая. Анатолий развернулся вместе с камерой. Выше по улице одновременно, словно договорившиеся, на проезжую часть синхронно падали два столба. Среди криков, скрежета и выстрелов послышался новый взрыв. Гриша маячила рядом, пытаясь уберечь от бегущих к зданию суда людей. Каспер… Я привидение Каспер… Меня никто не видит.

– Лида, камера.

– Мы видим, как гражданские лица оказывают ожесточенное сопротивление миротворческим силам ООН и НАТО. На глазах выстраиваются баррикады из машин, только что были повалены осветительные мачты. Слышатся выстрелы. Практически у каждого присутствующего здесь в руках… – от раздавшегося грохота я присела, вжала голову в плечи и обернулась.

– Пиздуем, – сказала Гриша. Мы вжались в стену. Я начала кашлять.

– Что это?

– Пошли, – Анатолий натянул ворот водолазки на нос и тряхнул головой.

По щекам текли слезы, в носу и горле першило. Еще минуту назад мы бежали бы против течения толпы. Теперь людская река изменила направление.

Забежав за угол дома, я откинула голову на бетонную стену. В какой-то миг, вычислить который уже не представлялось возможным, мы оказались в центре войны. Настоящей, оглушительной, пахшей гарью и газом. Меня снимать после всего унюханного было нельзя. Но Анатолий имел опыт несравнимо больший, чем я. Вздрогнув от прикосновения, я открыла глаза. Мгновение передышки закончилось. Гриша, поплевав на салфетку, вытирала подтеки туши у меня на щеках.

– Может, у тебя еще и «Натуральная слеза» припасена? Если у меня глаза такие же, как у тебя…

– Угу…

– Готова? – осведомился Анатолий. Поморщившись, я кивнула.

– На ближайших к зданию суда улицах Косовска-Митровицы разворачиваются боевые действия. Несколько сотен сербов, возмущенных осуществленным УМНИКами захватом…

Гриша заржала. Анатолий склонил голову. Я опустила глаза и начала тихо смеяться.

– Без истерик, Лида.

Я кивнула, пытаясь продышаться. Уже совсем рассвело, но светлее будто и не стало.

Комментируя происходящее, я выключала микрофон, чтобы высморкаться и прокашляться. Да, я сказала, что миротворцы были вынуждены применить слезоточивый газ против манифестантов. Но никого не интересовало, что корреспондент тоже нанюхалась его вдоволь. В какой-то момент мы опустились на корточки и перебрались за ближайшую машину. Я молилась, чтобы она не взорвалась и не привлекла внимания ни одной из сторон, пока мы за ней прятались. Я молилась. Впервые в жизни…

И казалось, что это никогда не кончится…

– Они резиновыми пулями отстреливаются, – Анатолий шмыгнул носом.

– И взрывы пуховые, и огонь нарисованный и гранаты игрушечные… – качнула я головой.

– Просто, скажи это.

Мы снова поднялись.

Живы будем – не помрем… Сама хотела, Лида.

3.       Сентябрь 2008 г.

Я сидела в открытом кафе на крыше отеля и просматривала почту. Гриша сидела напротив, попивая кофе и посматривая по сторонам. В скайпе, гуглтоке и аське мигали сообщения. В эти утренние часы, когда солнце только-только показалось над горизонтом, я могла посвятить пол часика трепу.

Писали друзья. Писали поклонники. Кто-то просил о встрече. Кто-то на встрече настаивал. Вежливо отбрехиваясь, я смотрела на мигающее сообщение от Марка. Вздохнув, открыла.

Он писал всю неделю, кидая фразы утром, вечером, ночью. Каждый раз, когда не мог удержать себя от того, чтобы не написать. Он скучал. Об этом не стоило и упоминать. Я сдерживала себя, чтобы не написать, что тоже скучаю.

Когда я добралась до последнего сообщения, появилось новое: Я знаю, что ты тут.

Я улыбнулась: Привет.

Марк написал: Возьми трубку. Я хочу услышать твой голос.

Я качнула головой: Не надо. Не нужно. Не сейчас.

Марк написал: Приезжай домой. Пожалуйста. Или скажи, наконец, где ты. В каком городе? В каком отеле?

Я вздохнула: Я скоро приеду. Скоро. Залечу в Самару и к тебе.

Марк написал: Я смотрю рекламу Данон. Прямо сейчас. Она говорит: И пусть весь мир подождет. Как это звучит в твоих устах?

Я поморщилась: Я приеду. Перестань ныть.

Марк написал: Ты потрясающе получилась на обложке MAXIM…

Я снова качаю головой: Не злись. Это всего лишь журнал.

Марк написал: На нем написано: самый продаваемый…

Я сжимаю зубы: Я отключаюсь. Пока.

Марк написал: Я не ною. Не уходи.

Марк написал: Не уходи!

Марк написал: Лида!

Я закрываю окно сообщения и поднимаю взгляд к Грише. Она пьет кофе.

Марк посылает файл. Я принимаю. Открываю. Это газетная вырезка. Заголовок: «Трагедия в самарской семье. Девочка-подросток осталась на попечении бабушки и дедушки». Я ударяю кулаком по клавиатуре и начинаю реветь… Сволочь…

На столе рядом с ноутом лежит коммуникатор. Я готова разнести всю кафешку, но зажимаю кулаки между колен и тихо плачу. На экране высвечивается звонок: Марк. Сжав челюсти, я поднимаю трубку.

– Какой же ты гад! Какая же ты сволочь! Зачем ты это сделал?! Зачем?!

В динамике повисла тишина. Потом его голос прорезался сквозь километры:

– Лида, я просто пытаюсь понять тебя. Чтобы помочь.

– Пошел ты в жопу со своей помощью, Урод! – крикнула я в трубку, глотая слезы.

Я нажала отбой и начала колотить коммуникатором об стол. Гриша наблюдала за девайсом у меня в руке, не меняясь в лице. Когда откуда-то справа послышался щелчок фотокамеры, ее мгновенно снесло.

Это ее работа. Никто не увидит фотографии, где Лида беснуется, колотя свой телефон. Вытерев сопли, я уткнулась подбородком в кулак. На экране застыла мамина свадебная фотография, снабжавшая газетную вырезку. Какая же она красивая. Немыслимо красивая. Мама…

4.      

Мне было двенадцать. В тот год пришли первые месячные, но не первые признаки сексуальности.

Я пришла домой из школы. Отчим сидел в комнате и смотрел телевизор. Он работал сутки через двое и в тот день отдыхал. Пройдя в комнату, я собиралась сделать уроки, чтобы вечером потусить во дворе.

Этот человек, ставший мужем мамы, был мне глубоко безразличен. Он существовал как прокладка между нами и внимания с моей стороны не удостаивался. Мама была потрясающе красивой женщиной. Самой красивой на свете. Она была драгоценностью, наградой, призом за первое место в марафоне жизни. Сложно было представить, что отчим может желать кого-то, кроме нее. Это было немыслимо!

Когда я села за письменный стол и принялась за геометрию, он встал в проеме двери. Я услышала или почувствовала, но реагировать на него не собиралась. Через какое-то время он подошел к столу и начал наблюдать за тем, как я черчу решение задачи. Когда дотронулся до волос, я лишь одернула голову. Когда сжал кулак на хвосте и потянул назад – испугалась.

Он не пил. Только курил. Его прогорклый язык оказался у меня во рту в тот момент, когда я закричала. Оттолкнувшись ногами от ножки стола, я резко откатилась к окну. Он повалился на меня, потеряв равновесие. Я вскочила с кресла, сшибая окончательно его с ног и сама полетела на пол. Он держал за лодыжку.

Тогда было тихо. Очень тихо. Все происходило в такой неестественной тишине, что только потом я обратила внимание на это. Сотни раз потом, тысячи раз потом – когда вспоминала. Врезав пяткой в глаз, я поднялась на карачки. Ватные ноги не слушались. Я хотела добежать до ванной и закрыться там до прихода мамы. Только об этом и думала. Закрыться в ванной. До прихода мамы.

Я не знаю, в каком прыжке он меня достал. Так прыгают только дикие звери. С карачек – вперед – ухватил за ногу и потянул к себе.

Я молила, чтобы мама пришла сегодня раньше. Позже, когда я сотни раз вспоминала, тысячи раз вспоминала, я поняла, что это была первая полноценная программа, запущенная мной. Потому что все, что произошло дальше – я предвидела и желала всем существом. Я отбивалась руками, ногами, лбом. Я видела огромный кухонный нож, которым мама стругала капусту на солянку. Я видела его в нем. Навсегда в нем. Чтобы он никогда уже. Никогда…

Мама пришла пораньше. Точнее принеслась, потому что была без сумки, без всего. Только с ключами.

После того, как я попала ногой по яйцам, он замер, жмурясь и прижимая мою шею к полу. Когда забрался снова, я уже не понимала что делать.

Он не успел. Ничего не успел, кроме как порвать на мне одежду, оставить пару синяков и смертельно напугать.

Когда он замер, я подумала, что передумал. Подняв взгляд, я уставилась в остекленевшие глаза и услышала хрип. Кровь изо рта теплой струей потекла мне на лоб. И тогда я закричала. Меня вырвало тут же.

Мама пятилась назад, безумно медленно поднимая руки к голове. Черты лица кривились. Губы расползались. Из закрывшихся глаз хлынули слезы.

Мы позвонили в «скорую». Со «скорой» приехала милиция. Маму арестовали. Ей ничего не угрожало. Я была уверена. Это была самооборона. Она защищала меня – свою дочь.

Мне рассказывали, что она выхватила пистолет еще в подъезде, на первом этаже. Нажала предохранитель и направила на сержанта. Они говорили ей, что ее наверняка оправдают. Молили, чтобы она успокоилась. Обещали, что все будет хорошо. Прижав дуло к подбородку, она выстрелила…

Позже, в сотый, в тысячный раз вспоминая, я понимала, что отчим заглотил весь неосознанный посыл моей формировавшейся натуры. И если разобрать все по полочкам, в обеих смертях была виновата только я. Это пришло позже. Намного позже. Когда я начала разбираться в происходящем вокруг. Когда обнаружила способность влиять на окружающих и выстраивать события.

Но с того дня любая человеческая особь мужского пола для меня стала лишь подзарядкой для тренировки своих способностей. Соляркой. До тех пор, пока маммолог не прописал секс…

5.      

Я планировала съездить в Самару на родительскую субботу, но присланная Марком газетная вырезка выбила из колеи. Собравшись в тот же день, мы полетели домой. Пусть весь мир подождет…

В зале ожидания я позвонила бабушке. Уже и не помню, когда мы виделись последний раз.

– Я завтра буду у мамы, – говорила я.

– Хорошо, девонька. Мы заберем вас, – обещала бабуля на другом конце провода.

С двумя пересадками на чартерах я, в общем-то, даже, выспалась. Гриша дремала рядом, накрыв своей ладонью мою. В самолете наши розовые наручники могли породить некрасивые слухи. Любой повод хорош лишь тогда, когда он свеж. И этот повод случился прошедшей осенью.

В то дождливое утро у одного из отелей в Праге меня встретили папарацци. Я растерялась. Хоть и прельщающий взгляды, хоть и соблазнительно-трогательный, но я просто журналист. Я штатный специальный корреспондент. Гриша пыталась оградить, как могла. Я перетрусила, проталкиваясь к такси. Когда же я по привычке передала ей зонт и ухватилась за ручку двери такси, случилось недоразумение. Она так и не призналась, специально или случайно это произошло. Из ее поясной сумки выпали наручники. Как из секс-шопа, только с нормальным ключом. Она сама сшила мягкий пушистый чехол, чтобы не натирали. Наручники в розовом меху…

Я открыла рот, глядя на мгновенно промокшую синтетику. Все внимание устремилось к ним: розовым меховым наручникам, упавшим между нами. Опомнившись, я подняла взгляд на Гришу и прыснула со смеху. Она улыбнулась в ответ и наклонилась, чтобы поднять. Папарацци были счастливы. Меня никто не тронул. В тот же день фотографии наручников и наши смеющиеся лица подвинули все гламурные новости Интернета. Блоги запестрели фантазиями на тему нашей лесбийской любви. И не собиравшийся остывать интерес просто закипел.

И все из-за простого и доступного ухищрения для лунатика Лиды…

Мы вышли из здания аэропорта, не вполне понимая, какое нынче время суток на улице и у наших организмов. Было прохладно. Где-то у горизонта небо обещало впустить в мир солнце. Коммуникатор пестрел вызовами и SMSками. Начальство бесновалось в трубке, что в последнее время случалось все чаще.