Текст книги "Леди-бомж"

Я села рядом, приобняла ее за острые плечики и сказала:

– На кого гадаем?

– На тебя, задрыга… – отодвинулась она. Это гадание я знала. Оно называлось – «выливать воск». Это когда после молитвы и заговора расплавленный воск из освященной свечи выливается в воду, где он фигуристо, с загогулинами, мгновенно застывает, и судьба толкуется именно по этим фигурам и загогулинам.

Но еще нужен был какой-то личный предмет того, на кого гадают.

– Сними колечко, – приказала Гаша. Я сняла загсовское кольцо, оно было простое, гладкое, без выкрутасов, и тяжелое. Булькнула его в миску.

Свеча догорала, и воск пузырился и плавился в тарелке, куда стекал.

Гаша сожгла на огарке какие-то пушистые сухие травки, от которых запахло весной и цветением, потом опустилась на колени и что-то пошептала на четыре стороны света, крестясь. Ну и так далее…

Потом опрокинула тарелку с воском в миску, воск зашипел, остывая, и Гаша сняла с крюка керосиновый фонарь «летучая мышь» и подвинула ближе, чтобы лучше было видно.

Воск растекся по дну миски и подвсплыл какими-то странными, уродливыми отростками и выбросами, похожими на коралловые отростки в морской воде.

– Ну и что показывает, Агриппина Ивановна? – осведомилась я.

– Хреново показывает, Лизка… – вздохнула она угрюмо. – Ничего для тебя хорошего. Вот это вот означает крушение крыши, то есть дома твоего. В котором ты пребываешь ныне. Вот это вот – вроде бы как особа женского полу, которая держит на тебя неизбывное зло, видишь, носик крюком и как бы – на метле…

– Она на «Волге» ездит, с мигалкой… – заметила я.

– Не зубоскаль! Такой для тебя день сегодня, когда ничего не врет, все показывает! Поворотный день… Вот это, видишь, как бы птичка, что означает счастье, только у ней крылышко обломано и головка набок! А целится в нее как бы воин, казенный человек, вроде бы как в шлеме и с копьем. А вот тут, видишь, капельками, это близкая кровь… И много ее – крови! А тут уж просто не пойми чего против тебя наворочено, не то змеюки сплелись, не то раки с клешнями, но вот тут – точно – могильное.

– Спасибо тебе на добром слове. Утешила, – сказала я. – Могла бы и соврать! А что это ты все про меня? А где же мой супруг любезный?

– А нету его. Не показывает, – сказала Гаша не без ехидства.

– Как это – не показывает? Когда он у вас в избе храпит?

– А это я тебе и без воску скажу! – блеснула она глазами неожиданно тоскливо и зло. – Темный он человек. Нехороший. Весь крученый-перекрученый. Не твои это сани, Лизавета, не туда усаживаешься! Манят они тебя куда-то, затягивают… И кругом пляшут – неспроста. Вот он вроде бы уже и для нас – свой, смеется, шустрит… А глаза – сонные. Как будто нас всерьез и нету, так, мелькает что-то мелкое. Кабы б не ты – он бы нас и не заметил, как столбы при дороге. Да и старый он для тебя, Лизазета! Сколько уже ему, а сколько еще тебе? Конечно, мужики вообще раньше баб уходят, но не до такой же степени! Высосет он из тебя все молодые соки, опрокинется, а потом что?

– Другого найду! – обозлившись, сказала я. – Это называется «черная вдова»! Все в элементе, находишь себе какого-нибудь трухлявого пенька с деньгой, доводишь его до гробика, и – кто там следующий?

– Вдовой ты будешь… – фыркнула она уверенно. – Это я тебе гарантирую! Это еще не самое худшее… А вот ежели его на нары усодют и тебе передачки носить придется, вот тогда взвоешь! Он кто у тебя? Биз-нес-мен. А значит, жулик!

– Какой же он жулик, если он с министрами на дружеской ноге! Его и в Кремле знают!

– А чем нынче Кремль от тюряги отличается? Только что без решеток! Бери любого и сажай! Ты что, радио не слушаешь, газеток не читаешь? Так я тебе со своей пенсии выпишу!

Для меня все стало ясно – Гаша Сим-Сима не приняла. И я впервые пожалела, что сдуру приперла его сюда.

– Слушай, Гашенька… – ласково сказала я. – Спасибо тебе за доброту и ласку. Я такое никогда не забываю! Только чего тебе в Плетенихе такие таланты закапывать? Давай мы тебе салон для гадания в Москве откроем! Целить трудящихся будешь, будущее предсказывать! Сейчас это модно, экстрасенсов развелось, астрологов! А ты по-простому, как в деревне… Правду-матку в глаза и – пройдите в кассу, согласно. прейскуранту! Я тебя с настоящими колдунами познакомлю!

– Сама с ними знакомься! Эх, был бы живой Иннокентий Панкратыч, он бы тебя укоротил!

Гаша, всхлипнув, сплюнула и похромала прочь.

Я выловила из миски колечко, надела на палец и, разглядывая его, задумалась. А что он в действительности теперь для меня будет значить, этот обручок? И что там будет за ним? Или, может быть, Гаша, с ее почти первобытным чутьем на беду, права? И ничего хорошего мне ждать не приходится?

На улице что-то засвистело и затрещало. Оконце полыхнуло адским зеленым пламенем.

Я выскочила из баньки. Оказывается, наклюкавшийся до полного изумления Ефим проснулся и вспомнил обо всем и о забытом фейерверке, всех этих петардах, шутихах и ракетках на палочках и проволоке, которые днем растыкали в огороде и собирались запускать с темнотой.

Он бродил, спотыкаясь, по снегу, чиркал спичками и поджигал фитильки. Вся эта пороховая фигня в гильзах хлопала и выстреливала, в небо возносились струйки пламени, и потом в вышине, над головой, пиротехника срабатывала, и в треске веселых взрывов темное небо расцветало потрясающе красивыми и неожиданными фонтанами, шарами и брызгами оранжевого, алого, синего и изумрудного пламени, осыпалось и гасло мерцающим серебряным дождем, и Ефим вскидывал руки и орал: «Ура-а-а-а!»

Пиротехнических сюрпризов было много, и очень мощных, вплоть до гигантских огненных колес, которые разом и вдруг начали кататься по небу. Но никто этого праздника не увидел, потому что деревня Плетениха просто задрыхла под засыпанными снегом крышами, Сим-Сим тоже спал, оставив меня одну. И только хмельной дядя Ефим развлекался, как малый ребенок, которому в руки попал коробок со спичками.

И я беззвучно заплакала от какой-то тщательно скрываемой обиды и жалости к самой себе. Потому что это была последняя из нелепостей, коей заканчивался день, которого я так ждала.

…Через пару дней Туманский словно взорвался невидимо и неслышимо для посторонних, и оказалось, что мне только мерещилось, будто он торчит без дела в доме на территории и сонно зализывает раны.

Он все предусмотрел, обговорил и организовал.

Связь у нас всегда работала прекрасно – и прямая и, главное, кодированная. Были и чичерюкинские курьеры и фельдъегеря. И даже пара инкассаторских броневичков в Москве.

Туманский все переводил на меня. Все, чем владела и распоряжалась семья, то есть Нина Викентьевна и он. В общем, все, что ему досталось от жены, и все свои заначки, от недвижимости до контрольных и обычных пакетов акций, свои доли в предприятиях, всяких закрытых и открытых АО и тому подобное. Плюс депозиты. И даже аварийные валютные бумаги в некоторых прибалтийских банках.

Я еще не совсем осмысленно разбиралась во всей этой хреноте, и наш юрист дежурил при мне невылазно. Все делалось совершенно втихую, по всем законам конспирации, и, в общем, что я уже не Басаргина, а новая Туманская, даже в главном офисе знали два-три человека. Кстати, Кен, к моему удивлению, об этом и не догадывался, и когда я поинтересовалась, отчего Сим-Сим темнит с ним, он сказал уклончиво: «На всякий случай…»

Я застряла за городом, и каждый день мне привозили на подпись какие-то мощные бумаги тихие мальчики Чичерюкина. Дважды я выезжала втихаря в Москву в сопровождении Димы-телохрана и юриста в негромкие банки, переоформляла счета на свое имя, а как-то раз перевезла из одного сейфового хранилища в другое стальной чемоданчик с кодированными замками. Что там было, в чемоданчике, я так и не знала, а Сим-Сим сказал: «Там – последнее. На крайний случай. Когда прижмет, вскроешь и увидишь».

До меня кое-что стало доходить, и как-то раз я не выдержала и сказала ему:

– Свадьба – это зачем было? Чтобы тебе было удобнее темнить в делах? Оперировать?

– Не будь дурой! – сказал он. – В этом случае мне было бы удобнее всего жениться на Элге!

И как бы для того, чтобы начисто опровергнуть мои запоздалые сомнения, он тут же организовал довольно странный междусобойчик, в котором участвовали кроме нас с ним Элга, Вадим и пара каких-то шустрых лысоватых юношей стандартно-делового типа.

Оказалось, что бесчисленное количество каких-то анкет и тестов я заполняла именно для них, а они – самые ведущие на Москве «пиарщики», спецы по выведению нормальных людей в VIP-персоны. То есть любого пня они могут вывести в элиту и показать, какой он многомогущий и уникальный. Они несли какую-то ахинею о «харизме», но оказалось, что у меня эта штука уже есть. От рождения, значит.

Меня это, конечно, успокоило, но насчет всего остального я слегка прибалдела. Эти типы не знали сомнений. За что, видно, и драли совершенно дикие суммы. Плюс ко всему они обзавелись дипломами Балтиморского университета, работала под янки и даже слегка гнусавили, щеголяя сленгом, но когда я им кое-что вочкнула на своем «инглише» из репертуара Витьки Козина, они слегка сникли.

Но, в общем, план у них по формированию облика и образа некоей новой «бизнесвумен», то есть Лизаветы Юрьевны Туманской (бывшая Басаргина), был недурен. Но на все про все отводилось всего полгода, и к будущему осеннему сезону мне полагалось уже выйти на орбиту.

Предполагалось, что я юная «сэлф-леди», то есть «женщина, которая сделала сама себя». Подчеркивалось, что я из небогатой, но благородной академической семьи: «Басаргин? Это ведь дворянская фамилия? Сейчас это модно.» Преуспела в мелком провинциальном бизнесе «Сеть автолавок по обслуживанию старцев в заброшенных деревнях! Это несложно устроить! Трогательно и почти бесплатно!»

Но основные усилия я должна как внучка знаменитого незаслуженно забытого академика приложить к процветанию отечественной науки, то есть возглавить благотворительный и просветительский фонд по поддержке наших обнищавших кулибиных и Менделеевых. Шуровать я должна, овеществляя лозунг:

«Есть женщины в русских селеньях!» То есть представлять собой нечто, выросшее на отечественных грунтах, возникшее в занюханной глубинке, но тем не менее облагороженное образованием и не чурающееся некоторого академизма. Правда, кокошник и сарафан носить меня еще не заставляли, но имидж молодой западницы отвергался начисто. То есть я должна была представлять из себя Нечто среднее между Людмилой Зыкиной и леди Тэтчер. Еще не созревшее до конца.

Оказывается, главное было – вовремя и на нужном уровне засветиться, и для этого определялись средства масс-медиа и суммы для заказных статей, заметочек и снимков. Эти типы гарантировали засветку в определенных газетах и журналах и даже выход на ТВ в паре популярных программ. Был спланирован даже скандал в прессе, когда меня обвинят в нецелевом использовании средств благотворительного фонда, но я публично с блеском опровергну подлые измышления.

Мешало только одно – моя судимость. Три года на шее за воровство у персоны, которая мыслит державными масштабами, – это как-то не совпадало с образом провинциальной сестрицы Аленушки, чудодейственным образом добывшей Монету, и больше напоминало Соньку – Золотую Ручку. Но Туманский сказал «Этим займутся! Это даже на руку – происки конкурентов, и все такое…» И творцы успокоились.

Мы контрактно оформили мою «команду». В нее вошли эти самые братья-разбойники, обещавшие даже спецкурс психотренинга для того, чтобы я в любой ситуации не засмущалась, и Элга, которая брала на себя подбор визажиста, отработку нового стиля и поиск неповторимой манеры и внешности этой новой Л.Ю.Туманской (бывшая Басаргина) Вадим брал на себя связи с общественностью и переходил в ранг пресс-секретаря, за что Туманский накидывал ему еще пару сотен долларов.

Я прикинула, во что обойдется вся эта бодяга, и охнула – к таким суммам я еще не привыкла.

И как-то, когда мы с Сим-Симом ужинали при свечах по случаю снятия последних швов с пробоины на его плече, сказала:

– Слушай, на кой черт вся эта труха с этими имиджмейкерами? Я же не так тупа, чтобы с этим и самой не справиться?

– Это тебе кажется, – невозмутимо ответил он. – Никогда не делай того, что за тебя могут сделать другие! Система отработана мощно… Рассматривай себя как товар, который требует рекламы.

– Я не собираюсь продаваться… – заявила я.

– Вопрос не в твоей продажности, а в твоей покупаемости! – ухмыльнулся он. – Жизнь и рынок, что, в принципе, одно и то же, покажут, стоишь ли ты хоть чего-нибудь. В любом случае «пиарщики» тебя отполируют. Пройти через их лапы всегда полезно. От некоторого налета провинциальности тебе действительно стоит избавиться. Ну, и от того, чего ты иногда просто не замечаешь!

– Чего это я еще не замечаю?!

– Иногда ты говоришь как цивилизованная девица, знакомая по меньшей мере с журналом «Мурзилка» и знающая, что сморкаться в рукав – не очень прилично… Но иногда пуляешь такое, вплоть до матерка, что заставляет подозревать – лагерная зона, мадам, для вас дом родной! И вы получили воспитание в какой-нибудь не очень просвещенной бандгруппе!

– Да пошел ты!

– Вот-вот! – хохотнул он. Но потом посерьезнел, погрыз черенок своей трубки и добавил:

– А в общем, ты права… Думаю, что тебе предстоит кое-что другое. И это должна быть не просто роль. В конце концов даже попугая можно отдрессировать на лекции по монетаризму… Но я уверен – ты справишься!

– С чем еще?

– Ну, в принципе это должно выглядеть так… Дряхлого старца-шкипера уносят с капитанского мостика удрученные соратники! Ураган крепчает, все орут: «Братцы! Выхода нет! Сигай на шканцы! Руби грот-мачту! Запевай нашенскую, каботажную!» Посудина тонет, паруса унесло, все в пробоинах, а кругом айсберги, рифы и прочая гадость… И тут ты, молодая и красивая, в эполетах, водруженных на твои плечи усилиями имиджмейкеров, даешь в зубы паникерам, занимаешь место у штурвала и уверенно выводишь эту посудину из бури! Во всяком случае, не даешь этой лоханке потонуть…

Туманский нес эту ахинею как бы в порядке хохмочки, но я поняла, что завел эту идиотскую пластинку он не случайно. У него никогда не бывало ничего случайного. И на этот раз было странное несовпадение между внешне смешливой иронией и тем, как он словно бы забывал, что просто шутит, и примолкал, болезненно и напряженно морщась.

– Давай своими словами… – насторожилась я.

– Мне надо линять из страны, Лиза… – признался он, ковыряясь в трубке. – В общем, сматываться! Но так, знаешь, не афишируя! Логичней всего будет, если попозже ты или Кен, – скорее все-таки Кен, чем ты, – объявите, что я отбыл по делам и застрял… Или, что больше похоже на правду, выбит из дела какой-то хворью… В общем, что ты рулишь без меня! Вся такая молодая и талантливая… Заменяешь почти павшего героя как евонная боевая подруга… Если это кого-то и удивит, то не надолго…

На меня будто небеса обрушились. Я сидела оглоушенная и долго не могла ничего сказать. Вот теперь все становилось понятным. И наше скоростное бракосочетание, и то, что последовало за ним. Не знаю, как там насчет нашей взаимной безумной любви, но я даже в этом начала сомневаться. Слишком холодно, точно и безукоризненно он все просчитал. И во всем этом действительно не было ничего случайного. Меня опять сыграли, не спросясь меня. И от того, что это был именно Сим-Сим, мне так поплохело, что я уронила голову на кулаки и тихонько заскулила.

– Ну? Ты же сможешь… Ты сильная! – потрепал он меня по голове.

Я сжалась, но все-таки взяла себя в руки. А что мне еще оставалось делать?

– Когда? – глухо спросила я.

– Еще не знаю… – почти рассеянно сказал он. – Кое-что еще надо подчистить. Подобрать хвосты…

– Куда?

– И это покуда боюсь определить. Есть варианты… Берлога в Греции, кое-что в Испании… Может быть, что-то поближе, вроде Риги. Но это вряд ли!

– Надолго7

– Как выйдет. Как сложится…

– Что, к чертовой матери, сложится?! С чего все это?

– Меня должны убить, – очень просто сказал он. – Это же и ежу ясно. Разве ты еще не поняла?

– За что?

– «За что» – предполагает какую-то мою вину, – подумав, сказал он. – Сейчас «за что» почти что не убивают. Сейчас убивают за «потому что». Потому что просто – кому-то мешаю…

– Кому?

– А вот тут слишком много вариантов… – ухмыльнулся он. – Кузьма роет, но ничего толком не нарыл.

Кузьма? Ну да! Чичерюкин…

– Слушай! – умоляюще сказала я. – Ну, есть же главные менты! Прокуроры! Омоны всякие? Фээсбэ – или как они там называются! Они же должны… Ты же не пешка какая-нибудь!

– Вот именно… – вздохнул он. – Пешкам спокойнее… А насчет всего остального, Лизуха, здесь, как всегда, всего лишь вопрос цены! Кого – за бутылку водяры в подъезде трубой по кумполу, кого – за тихий счетец где-нибудь на Кипре… Отлежусь на дне, а там, глядишь, кое-что и прояснится. Мне еще сильно пожить хочется. И – персонально с тобой!

– Ни фига себе – жизнь! – заорала я. Вечером мы выехали в Ленинград. То есть в Санкт-Петербург. Я в Питере никогда не бывала, но дело было не в этом Я вцепилась в Сим-Сима всеми лапами и не отпускала его от себя ни на секунду, ни на шаг. Просто – сошла с ума.

И никак не могла забыть Гашиного идиотского гадания.

Туманский заводился от того, что я так раскисла, но я ничего с собой поделать не могла. Хотя для всех должна была делать вид, что ничего особенного у нас с ним не происходит.

Угрюмый Чичерюкин все сделал как надо. То есть нам на двоих с Туманским были взяты билеты в СВ на «Красную стрелу». В то же время публично были куплены и авиабилеты на последний рейс из Шереметьева. А в действительности мы выехали с территории под вечер на «мерсе», который вел Клецов. Чичерюкин ехал с нами, сидел впереди рядом с Петькой. И то и дело врубал рацию и переговаривался. Впереди нас на расстоянии с километр «подметал» трассу джип с охраной. Сзади шла чичерюкинская «Волга» с мужиками.

В дороге ничего не случилось.

И наутро мы были в Ленинграде. Город мне не понравился, какой-то плоский, серый и какой-то сонный после Москвы. Впрочем, мне бы и Рим в моем состоянии был бы до лампочки. Снег не шел, но мороз был каким-то мокрым, в воздухе сеялась серая пудра, по улицам, как по руслам рек, проползал блеклый туман. Невы, стоявшей подо льдом, видно не было, и даже скульптуры на крыше Зимнего дворца – не разглядеть.

Туманский все трепался про Ленинград его юности, вспоминал знаменитое кафе «Норд» и «американку» на Невском, где подавали стограммовки с какими-то особенными сардельками и где он просаживал свою стипендию.

Мы позавтракали в «Астории» втроем. Сим-Сим, Кузьма Михайлыч и я Клецов уехал на бензоколонку, заливать «мере» на обратную дорогу. Потому что ехать домой мы должны были в тот же вечер.

У Туманского были какие-то проблемы с таможней, но сначала мы поехали на Малую Охту, где был занюханный литейный заводик, каким-то боком входивший в систему Нины Викентьевны. Машины с охраной остались у ворот, «мере» пропустили на территорию, заваленную всяким железом, и мы пошли в один из цехов, там работала электропечь для плавки металлов, и какие-то работяги в брезентухах шуровали возле нее.

Местные трепещущие деляги в белых касках кружили вокруг Сим-Сима, чуть не виляли хвостами и всячески извинялись, что побеспокоили его. На полу в цеху лежала гора, выше головы, каких-то совершенно кретинских громадных кувалд без черенков. Кувалды даже по виду были сверхтяжелые, чистенькие, из какого-то серебристого металла.

Оказалось, что все дело именно в них, в этих кувалдах, каковых заводик наклепал множество тонн, но таможня их не пропускала на вывоз в Японию морем как готовые изделия для долженствующих кувалдить и ковать япошек. По-моему, ни один микадо кувалду в два пуда и поднять бы не смог. Дело было в металле, из которых эти штуки наклепали. Они были не из чугуна, стали или что там положено, а из сложного сплава, в который входил вольфрам, ванадий, никель и прочие редкости, и таможня резонно расценила попытку вывоза этих штук не как экспорт готового ширпотреба, а как контрабандную операцию по умыканию стратегического сырья.

Туманский психанул, но пообещал все уладить, и мы пошли в сопровождении местных шустриков к «мерсу». Он шел чуть впереди, раздраженно сопя, голой башкой вперед, как бычок, и вертел в руках белую инженерскую каску, не зная, куда ее деть.

Тут-то его и убили.

Застрелили моего Сим-Сима из армейской снайперской винтовки Драгунского.

С расстояния, как потом выяснилось, в восемьдесят метров.

С плоской крыши обшарпанной жилой пятиэтажки, стоявшей напротив заводских ворот, на другой стороне улицы. С крыши заводской двор был как на ладони.

Потом мне говорили, что там и нашли эту самую винтовку.

А кто стрелял – так никогда и не нашли.

Выстрелов было два – почти слитных. Одна пуля в грудь, вторая – главная – точно в переносицу. Даже очки не разбила.

Я выстрелов не слышала, хотя шла совсем рядом с Сим-Симом. Сначала мне показалось, что он просто споткнулся, но он начал падать на спину, запрокидывая голову. Пуля, пробив череп, вырвала ему затылок Я этого не поняла – видела, как над его головой вспыхнуло облачко красной пыли, которая попала мне в глаза и на лицо. Я механически стала обтирать лоб и глаза ладонью и только тут поняла, что это липко и что это кровь. Те самые мелкие застывшие в воске капельки, о которых мне совсем недавно говорила Гаша.

Больше из того дня я ничего никогда не могла вспомнить.

Одно я знаю совершенно точно: в эти секунды я перестала быть молодой. Доброй я перестала быть тоже в эти секунды.