Текст книги "Леди-бомж"

Сим-Сим настаивал, чтобы я использовала под постой их квартиру на Сивцевом Вражке, но я наотрез отказалась переступить тот порог без него, а если честно, просто боялась еще одной встречи с Ниной Викентьевной и что-нибудь нарушить в квартире, где они жили вместе В общем, решила, что так – честнее.

Так что застревала я на ночь в Москве в номерке нашего постоялого двора, там было не роскошно, но мне и нужно было. койка, чтобы рухнуть, умывалка с зеркалом и душем и шкаф под барахлишко.

Самое смешное – я обзавелась личным телохраном. Оказывается, этого потребовал Сим-Сим. Парень прилип ко мне как банный лист, симпатичный битюжок с совершенно детским личиком и безмятежными глазами, чуть меня моложе. Он был мастером по рукопашному бою, кончил какую-то спецшколу для телохранов, звали его Дима, он отличался совершенно чудовищной молчаливостью, и только изредка я от него слышала: «Туда можно», «Туда нельзя», «Допустимо» и «Не положено». Если честно, работы у него не было почти никакой, Туманский напрочь мне запретил светиться в Москве, я послушно отклоняла все и всяческие приглашения и даже не поддалась Кену, который один раз хотел затащить меня в какой-то новый китайский ресторанчик на акульи плавники и еще что-то трепанговое, а во второй раз раздобыл билеты на показ мод с участием Наоми Кэмпбелл, прилетевшей на один вечер в Москву.

Мне было как-то не до мод, все, что удивляло раньше, было, в общем, шелуха, и только, теперь я по-настоящему, но, конечно, не до конца, стала представлять, чем и как рулила Туманская.

Ее главный офис на Ордынке был расчетливо скромен и ни с какого боку не походил на новомодные главные штабы других фирм и корпораций, псе эти навороченные высоченные строения с псевдокремлевскими башнями и куполами на макушках чуть ли не в поднебесье. Ни на воротах, ни на главном входе в старинный не то купеческий, не то дворянский двухэтажный особнячок с пристройками даже официальной вывески не было. Двор был хорошо вымощен брусчаткой, колонны, небольшой портик, стены, крашенные в традиционные московские желтоватые тона, все теплое, уютное, чистенькое, но и только.

Все остальное было продуманно разбросано по разным районам Москвы под разными вывесками и, казалось, не имеет между собой никакой связи: где-то в Перове был коммерческий банк, возле Рижского вокзала – аналитический и вычислительный центр с мощным штатом программистов и прочих спецов, в Мытищах – транспортная фирма, занимавшаяся междугородними и международными перевозками и имевшая больше двух сотен автотягачей и фур к ним, в основном «вольвовских», под Подольском в цехах какой-то бывшей номерной «оборонки» собирали из деталей, завезенных россыпью из каких-то Индонезии и Малайзии, классные компьютеры, где-то на Москве шустрили по продаже квартир некрупные риелтерские фирмочки, работали пара оптовых баз по продовольствию и мебельные салоны.

Было еще много всего, и не только в Москве, чего я не могла сразу охватить взглядом, но главное, что все это существовало, крутилось, набухало Большой Монетой под разными вывесками, разными именами и фамилиями и на первый взгляд не имело ничего общего с особнячком на Ордынке, и, пожалуй, только считанные и особо доверенные люди знали, что за всем этим скрывают себя Туманские, но, в общем-то, именно она, Нина Викентьевна. У нее был какой-то особенный нюх на удачу, она не боялась рисковать и как-то умудрялась держать все это хозяйство под присмотром.

В этом особнячке и был мозговой центр, куда все стекалось и где принимались судьбоносные решения.

Конечно, на Москве знали, что Туманская – дама при деньгах, потрошили ее как меценатку и покровительницу сирот и пенсионеров, она светилась на приемах, включая дипломатические, но, думаю, никто и не догадывался, как она вкалывала и каких размеров достигла бы ее империя, контуры которой уже обозначались, если бы не та дурацкая и нелепая ночь в июне возле старой порушенной церквухи. Когда оказалось, что она прежде всего женщина и все, что она собирала и выстраивала, просто труха и дребедень по сравнению с тем, что ее ожидало. И она рассталась со всем этим решительно и бесповоротно, не унижая себя трусливым ожиданием конца, болью и немощью.

Или боли уже были, и немощь накатывала, и она глушила боль выпивкой и наркотой? И то ее ночное бегство было как прыжок с поезда на полном ходу"? Отчаянный и безоглядный?

Чего-то очень важное о ней я все еще не могла понять, что-то ускользало, но одно я знала точно: я бы так никогда не смогла. В том, как она поставила точку, было все-таки что-то неженское. Слишком логичное, просчитанное и точное, безукоризненно задуманное и хладнокровно исполненное. На что не каждый мужик решится.

Насколько я изучила сильную половину человечества, гусары и рыцари отечественного разлива в основном вымерли, ни один из тех д'Артаньянов и Бельмондо, которых я знала, по собственной воле из жизни бы не ушел ни в коем разе, даже если бы его опустили до положения слизняка, а что касается чисто физической боли, то в этом любая женщина даст сто очков любому Шварценегеру (одни месячные чего стоят), а уж как они боятся врачей! Смешно вспомнить, но даже моего доблестного Панкратыча я водила к дантисту рвать зубы за ручку.

Кабинет Туманской, в который я наконец не без робости вступила в московском особнячке, был точной копией ее кабинета на территории. И если не считать, что он был раза в два больше и в нем был белокаменный камин и пушистый ковер на полу, тут было то же самое: большой письменный стол, стоявший в углу, и приставные стеллажи и столики, загроможденные машинерией, кресло на колесиках, накрытое хорошо выделанной рысьей шкурой, часть коллекции сувенирных куколок, даже два деревца-цветка в напольных японских вазах были такие же, с лакированными листьями, гроздьями сиреневых цветов, которые пахли лимоном и свежестью. На этот раз я ничего выкидывать не стала. Кен был прав: с мертвыми не воюют.

От загородного кабинета этот все-таки немного отличался: одна из стен от пола до лепного потолка была сплошь завешана экзотическими масками божков и прочих уродов из красного, сандалового и эбенового дерева, привезенными Туманской из своих поездок, были даже стрелы, копья и щит из серой шкуры, какие-то засушенные тыквочки и здоровенный бубен. И от этого в обстановке было что-то шаманское.

Вот я и шаманила здесь вместе с Вадимом с утра до вечера. Бывший помощник Туманской, по-моему, не очень понимал, какая роль мне предназначена Сим-Симом во всей этой системе, которую между собой все называли «Структура», да я и сама этого не могла понять, но был любезно-исполнителен, вежлив и сразу же посоветовал мне установить в кабинете мощный кофейный агрегат, чтобы не гонять за черным кофе на первый этаж.

Год заканчивался, и изо всех филиалов, отделений, фирм и фирмочек валом шли предварительные годовые отчеты, и мы с ним потихоньку утопали в потоках цифири, которые беспрерывно выбрасывал факс или доставляли тихие курьеры. Были дела, выбивавшиеся из текучки, в основном по кредитам и, конечно же, налогам, но я еще плавала в этих областях, как дитя.

Было похоже, что Сим-Сим швырнул меня в глубокие воды, как человека, не умеющего плавать, и даже особенно не интересовался, как бултыхаюсь и сумею ли выплыть.

В общем-то, все, от главбухши Беллы Зоркис до канцеляристок-девиц и того же юридического гения в пиджаке, обсыпанном перхотью, были внешне дружелюбны, но это была только оболочка, под которой скрывалось насмешливое удивление: что это за дылда вторгается в запретные области, с каких таких пирогов, и вообще – что все это означает? И еще я всей кожей ощущала, что меня не просто ежедневно, а ежечасно оценивают, обсуждают и сравнивают с Туманской, где-то за моей спиной шелестят и перетекают из уст в уста злорадные и просто враждебные шепотки, и если в загородном доме мне уже прилепили кличку «Подкидыш», то она пришла вместе со мной и сюда.

И даже деликатный Вадим время от времени как бы случайно давал понять, что то, что я среди них, расценивается как очередной бзик Сим-Сима, который с чего-то решил ввести свою постельную подружку (а это было известно прекрасно) в курс дел, которые ее совершенно не касаются.

Я сцепила зубы, не заводилась и помалкивала, лишь время от времени изображая крайнюю степень тупости, и задавала наивные вопросики, ответы на которые уже и сама прекрасно знала.

Пожалуй, это было самое правильное – казаться гораздо примитивнее и глупее, чем ты есть на самом деле. Каждая из самых затюканных шестерок в особняке чувствовала себя мудрее меня и снисходительно старалась помочь.

Первым меня раскусил Вадим. Это когда после дедуктивных размышлений я вычленила и составила списочек главных конкурентов Туманских, то есть персон и структур, с которыми она и он схлестывались подковерно то и дело, и сказала:

– Помогите разобраться! Если это враги, то во что они уже успели вцепиться, во что – собираются и на каких полях пойдут сражения? Чего ждать-то?

– Это вы сами вычислили? – удивленно глянул он.

– Это – не все?

– Конечно. Но в основном все точно. Видите ли, Лизавета Юрьевна, после смерти Нины Викентьевны, увы нам, вся эта шарашка необыкновенно сплотилась, врубила все мощности и возможности, и наезды идут уже беспрерывно. У нас пытаются перехватить кое-какие финансовые потоки, пытаются оттеснить от «трубы», я имею в виду нефть, начали втихую скупать акции и уже отыграли табачную фабричку на Урале. Вышибли нас оттуда и перепродали «Филиппу Моррису»…

– Давайте-ка точнее…

Он долго с интересом разглядывал меня, покуривая, и потом спросил:

– С чего вы из себя дурочку-то строите, Басаргина?

– Ах, друг мой любезный… – закатила я глазки. – А что еще остается делать одинокой беззащитной затюканной девушке? Когда вокруг все такие умные?

– Ну, вы финик, Лизавета! – одобрительно сказал он. – Можно на «ты»?

– Валяй!

В общем, я пробила первую брешь, и мы задружили.

Туманский вел себя странно. Так, словно его уже ничто не интересует. Выздоравливал он трудно, из спальной почти не вылезал, только вел какие-то бесконечные телефонные переговоры, в смысл которых меня не посвящал, и когда я в последний раз его видела за городом, они вместе с Гришкой запускали в спальной игрушечную железную дорогу, очень до" вольные друг другом.

Сим-Сим лежал на ковре, орудуя пультом, Гришка сидел у него на спине и вопил от восторга, а по игрушечным рельсам ездили несколько составов, пассажирских и товарных, ныряли в туннели и проносились по мостам, посвистывая и трубя, загорались и гасли огоньки светофоров, и игрушечный начальник станции брал «под козырек». Гришунька уже называл его «дед Сеня», и, по-моему, по степени восторгов от игры они ничем друг от друга не отличались. Я даже испытала некоторое ревнивое чувство, когда мой парень заорал:

– Мама Лиза, не мешай… Мы, блин, играем! Ночью я пожаловалась Сим-Симу на мои московские проблемы, на то, что до сути дел приходится, в общем, добираться самой. Он слушал молча, потом сдвинул стенную панель, за которой оказался небольшой встроенный в стену сейф, набрал код и открыл его. В сейфе были лишь десятка три одинаковых папок с бумагами. Оказалось, что это досье, персональные. Большая часть из них относилась к противникам Туманских, к врагам, значит, но несколько папок были посвящены биографиям и деяниям и ближнего окружения, то есть друзьям; Кену, Чичерюкину, Вадиму, еще кое-кому и даже Элге!

– Господи, а это-то зачем? – удивилась я. – Это же – свои!

– Своих сейчас не бывает, – нехотя сказал он. – Сегодня свой, завтра чужой И наоборот. Это все – ее работа! Погляди, тебе это полезно.

Я включила ночник, уткнулась в папки. Да так и просидела до утра. Содержимое было не просто увлекательным, иногда смешным, иногда страшным.

Несколько персон я знала только по громким фамилиям и передачам «Герой дня» по ТВ. Я не знаю, как это добывала и как использовала Туманская (в конце концов, у них была и служба разведки), но в этих досье персоны представали голенькими, в них было все подробности о том, что эти люди тщательно скрывали, включая грехи молодости и тайные пристрастия, начиная от запоев и кончая вычеркнутыми из официальных биографий судимостями, номерами анонимных счетов в банках, перечнями недвижимости, суммами взяток, даваемых и получаемых, и даже списками наград и званий, полученных ни за что.

Я удивилась количеству тайных «голубых», мощи их сообщества, тому, как они втихую подсаживают и поднимают друг дружку все выше и выше, так что создавалось впечатление, что самая успешная карьера на Москве – карьера педика. И так далее и тому подобное. В сейфе были и две видеокассеты, но смотреть я их не стала.

Было такое ощущение, что я заглянула в какой-то тайный скотный двор. И еще – мне почему-то было жалко этих людей. Одно дело, когда их ведет на своих веревочках из небесных пределов глумливый Главный Кукольник, который знает все о каждой куколке. Но другое дело, когда за эти веревочки дергает такая же куколка, исполняя роль судьбы и заставляя их двигаться и плясать так, как нужно ей.

И пожалуй, я впервые задумалась над тем, что Нина Викентьевна была не только запредельно умна и талантлива в своих предприятиях, она была очень жесткой, даже жестокой женщиной, раз умудрилась собрать такое, она могла расчетливо и безжалостно заставлять этих бедолаг делать то, что нужно ей и ее делу…

И кажется, к своим тридцати семи годам она узнала не только об этих людях, но и вообще о человеке что-то такое, что было выше понимания для такой дуры, как я. Во всех этих досье было что-то от мертвецкой, когда человека на части разбирает совершенно циничным и бесчувственный паталогоанатом.

Сим-Сим что-то почуял, и, когда мы завтракали, а я безучастно сидела, бледная, с провалившимися от бессонной ночи глазами, он похлопал меня по руке и сказал:

– Мерзко, да? Успокойся… Это никогда не пускалось в ход по-настоящему. Я ведь тоже к этому руку приложил. Собирал, как говорится, по зернышку. Но она ни разу, запомни – ни разу не использовала эти закрома для того, чтобы что-то пробить, провернуть, сыграть по-крупному. Это бы означало – стать на один уровень… с этими и уже ничем от них не отличаться.

– Зачем же тогда надо было все это добро копить?

– Последняя линия обороны, – серьезно сказал он – Последний редут, арсенал, боезапас… На крайний случай, который, к счастью, так еще и не произошел! Многие из этих типов догадываются, а кое-кто даже точно знает – у нас это есть. Вот ей и дали существовать. И работать. И никаких наездов всерьез. Такой вооруженный нейтралитет. В общем, нейтральная зона. По крайней мере была.

В этот раз Сим-Сим посоветовал мне побывать на презентации на военном аэродроме в Жуковском «В целях самосовершенствования, – ухмыльнулся он. – В общем, приглядись!»

Кен удивился, что мы с Вадимом собрались сопровождать его, но ничего не сказал.

Было жутко холодно, возле ангаров по бетонке мело сухим снегом, и низкое солнце висело негреюше, как желток. Деловых людей, наехавших из Москвы в своих лимузинах, на поле не пустили и свезли к ангару в трех военных автобусах.

Знаменитая авиафирма представляла публике модификацию такого же знаменитого боевого вертолета, охотника за танками и все такое, отличившегося еще в Афгане. Предполагалось, что деловые люди раскошелятся и отстегнут энные суммы на производство этого чудо-оружия, существовавшего покуда в единственном экземпляре, поскольку наша доблестная, но тем не менее обнищавшая героическая армия, лишенная бюджетной подкормки, освежить себя такими вертолетами и показать флаг всяким НАТО и «Сикорским» пока еще не может.

Вертолет стоял перед ангаром, зелененький такой, а перед ним на бетонке были выложены, как блестящие металлические сигары, стрелы и тому подобное, все те бомбы, ракеты, ленты со снарядами и иные смертоубийственные штуки, которыми вертолетчики будут пулять в гипотетического противника.

Авиагенерал с багровым от холода лицом сипло объяснял, какая это уникальная, способная исполнять уже и ночные полеты и напичканная электроникой замечательная фигня, показывающая немыслимую дальность и мощь, но, на мой взгляд, это был просто нелепый урод, похожий не то на тощую рыбу, не то на сушеного саранчука. Кабина была двухместная, и оба пилота в шлемах и в теплой одежде постукивали унтами и прыгали, чтобы согреться.

Я тоже мерзла в своей укороченной полушубейке и ругала себя за то, что решила форсануть и обулась в ботинки, а не теплые сапоги и нахлобучила на макушку меховую берегку, хотя у меня и был теплый оренбургский платок.

Деловые люди, в отличие от меня, были оснащены шубами, пальтуганами до пят и пыжиковыми ушанками. Они ползали вокруг вертолета молча и деловито.

Здесь, конечно, были не первые банковские и фирменные персоны, но Вадим кое-кого знал и нашептывал мне:

– Вон тот хмырь – господин Алюминий! Тетка – синьора Клизма! В общем, фармацевтика, аспирин и прочее… Толстяк – мистер Газ! Ну, эти два молодых сперматозоида – «Бета-банк»! А вон те – консервщики из Хабаровска! В общем, сплошные «Амурские волны»! А вот этого запомни, видишь, бородатого. похожего на козла… Сэр Никель… Только знаешь, чем это кончится? Ни хрена они не дадут! В ладоши похлопают, водочки на халяву тяпнут – и с концами!

В общем, так и вышло. Пилоты влезли в кабину, вертолет заревел турбинами, раскрутил ротор и рванул в небеса красиво, без пробежки. Минут двадцать кувыркался, замирал, летал чуть ли не задом наперед. И ничего уродливого в нем, летающем, уже не было. Даже наоборот.

Потом сел точно туда же, где и стоял. Все вежливо похлопали и потянулись в ангар. В ангаре было пусто и так же холодно, как и снаружи, а на железных столах стояла водка и лежали сиротские бутербродики с докторской колбаской и селедкой. Водку пили из картонных стаканчиков. Мне стало жутко жалко нашу армию.

– Слушай, а мы не можем отстегнуть им сколько-нибудь миллионов?.. – сказала я Вадиму. – Она ж все ж таки летает, эта хреновина?

– Ты что, опупела? – сказал он. – Кто ж ее купит? Ее еще сертифицировать надо, на рынок выводить… А эмираты уже и так нашими вертушками и стрелялками затарились…

– На вас обращают внимание, – тихо сказал мой телохран из-за плеча.

А я это уже я сама замшила. Возле Кена стояли какие-то люди и что-то спрашивали, показывая на меня глазами. А он вежливо отвечал. Авиагенерал что-то громыхал про обороноспособность, но его не особенно слушали, и едва он кончил толкать речугу, как все эти приглашенные кавалькадой двинулись в мою сторону. И оказалось, что – «Матильда в центре всех событий!» – они все жаждут увидеть меня, познакомиться и обменяться визитками. Я растерялась, а Кен только покуривал и загадочно ухмылялся. Получалось так, что я если и не Туманская, то представляю семью, и все просто растекались в счастии меня лицезреть к выражали надежда что это – лишь начало… Долговременного знакомства и вероятного сотрудничества.

А фармацевтическая леди, так та просто обдала меня какими-то жуткими духами и защебетала о том, что по средам у нее в доме приемы – концерты древнеславянской музыки, исполняемой на рогах, бубнах и свирелях, и она будет просто счастлива…

Я ни фига не понимала.

И только позже сообразила, что навел на меня внимание всех этих типов именно Кен. Который и сказал мне:

– Презентация вертолетов их мало волновала. Их уже давно интересуете вы. Москва, знаете ли, в общем, большая деревня. Слухи, сплетни, подковырки… Никто не знает, куда исчез Семен, никто не знает, кто в действительности берет в руки дело… Я просто оказал вам услугу, Лизавета Юрьевна! Это был удобный момент. Нужный им человек в нужное время и в нужном месте.

Я не знала, что делать: обругать его или поблагодарить.

Но когда дозвонилась до Сим-Сима и рассказала ему, что случилось, он долго молчал и только потом зло сказал:

– Кто его просил? С ума он сошел, что ли? Рано, слишком рано.. – Что – рано?

– Все – рано! – заорал он и отключился.

Думаю, все, что произошло потом, было как-то связано с моим вертолетным спектаклем, на котором я впервые засветилась на публике.

В два часа ночи из-за города Клецов пригнал за мной «мере» Сим-Сима. Он разбудил меня в моем номерке, и я испугалась, не случилось ли чего с Гришкой. Оказалось, что с Гришкой все в порядке. Но Сим-Сим приказал доставить меня к нему немедленно. Когда я осведомилась, здоров ли Сим-Сим, Петюня ухмыльнулся:

– А что с ним сделается? Его даже гранатомет не берет! А про все остальное – у богатеньких свои причуды!

Димка-телохран был в отлучке до утра, так что ехали мы вдвоем с Клецовым.

Я хотела сесть рядом с ним, но он ощерился и сказал:

– Назад! Прошу в салон… Рядом с водилой вам не положено по чину, мадам!

– Ты только не лопни от злости, Петюня. – ласково сказала я. – Забрызгаешь своим дерьмецом экипаж, потом отмывай его…

– Прошу занять положенное место! – не поворачивая головы, заявил он.

Я заняла.

Он гнал «мерс», согнувшись над баранкой и оскалившись как дикий кот. Всю дорогу промолчали.

Я поглядывала на его отражение в зеркале заднего вида – он подсох, исхудал еще больше, и седины в его ежистой прическе прибавилось, видно, он недавно постригся, и она торчала вразнобой иголками, как щетка. В общем, мы с ним были все время рядом, но я не сталкивалась с ним давно и не без удивления отметила, что я, кажется, умудрилась забыть о том, что он существует. На этот раз на его безукоризненной форменке галстука не было, вместо него горло в распахе рубашки прикрывал мягкий пестрый шарфик, явно не мужского типа, в оранжевых цветочках, и я вдруг подумала, что, наверное, у Клецова появилась девица и это – ее подарок. И сама удивилась, что мысль об этом почему-то больно кольнула. Выходит, мало мне Сим-Сима и обязательно должен быть еще и Петро? Ощущение было дурацкое, как будто кто-то без спросу воспользовался моей личной зубной щеткой или натянул мои любимые чулки.

Клецов гнал автомобиль как безумный, шипованная резина свистела, пожирая трассу, деревья размазывались за окнами серыми и черными полосами, встречные машины проносились, взрываясь гулом, как снаряды. В машине было темно, и лишь огоньки от приборов на панели управления то красными, то зелеными точками отражались в его оцепеневших зрачках, и иногда мне казалось, что он не видит дороги, будто ослеп.

Когда «мерс» взвизгнул покрышками по наледи, вильнул и обошел какой-то трактор с прицепом, я вскрикнула:

– Ты что, псих? Угробить меня хочешь?

– Давно пора, – заметил он, головы не повернув. И на этом наша дискуссия завершилась.

Мы влетели на территорию через час десять минут после того, как отчалили с Ордынки, и, по-моему, это было рекордом.

– На метле ты прилетела, что ли? – лениво удивился Сим-Сим.

Я нашла его на кухне. Он сидел в домашнем халате, в тапочках на босу ногу, к его загривку была приспособлена черпая косынка, в которой он держал на весу все еще побаливавшую правую руку. Он играл с Цоем в шахматы. Вернее, делал вид, что играет. Кореец тоже делал вид. Его сверхузкие гляделки закрылись совсем, как у крота. А в кармане белой куртки на груди торчала нечищеная морковка. Оба были пьяны до изумления. То есть в дымину.

Кроме шахматной доски, на которой вместо пешек стояли рюмочки, на столе между ними стояло блюдо со здоровенным судаком в маринаде, частично уже слопанном. По-моему, они путали доску с блюдом, потому что в пасти судака торчал чей-то ферзь. Впрочем, кое-какие фигуры были и в кастрюле с квашеной капустой, в которую они время от времени запускали лапы.

Трескали они не водку, а что-то совершенно чудовищное – цвета детского поноса, полупрозрачное, из опорожненной наполовину трехлитровой бутыли, оклеенной красными флажками с желтыми иероглифами. Но самое гнусное – в бутыли плавала небольшая гадючка с развратным голым пузом и плоской головкой.

– О, господи! Что это такое?! – завопила я.

– Это? – Сим-Сим задумчиво уставился на бутыль и пояснил:

– Эта штука называется «Поцелуй удава»! Ис-сключительно для членов Политбюро где-то там у них, в священном городе Тяньаньмынь… Или Пхеньян. В общем, это не важно! Эту штуку даже императору раз в год давали! По спецталонам! Сто травок, тридцать три корня и одно пресмыкающееся… Специальное! Там, внутри… Не бойся, оно не кусается!

– Я, кажется, сама сейчас кусаться буду… – сказала я. – С чего это вас повело?

– У нас мальчишник! – твердо заявил Сим-Сим. – Я – мальчик. Цой – мальчик. Цой – ты мальчик?

Повар встал, вскинул руку, как эсэсовец на параде, и заорал что-то совершенно непонятное. По-моему, это было по-китайски. А может быть, по-корейски. Звучало это так, будто по куче тарелок проехал трактор.

– Что он орет? – спросила я.

– По-моему, это тост! За мое здоровье! – сказал Сим-Сим. – А может быть, за твое? Знаешь, он тебя любит! Я, кажется, тоже… А впрочем, не уверен! Тяпнешь?

– Зачем я тебе нужна? – психанула я.

– Не помню. – Он как-то странно захихикал. Повар запел что-то военное. Это было уже совершеннейшее безобразие, я обиделась и ушла. Но в знак протеста не в спальню, а в свою светелку.

Тут появилось кое-что новое. На кровати лежала большая плоская картонка перламутрового цвета, перевязанная синей лентой. В картонке оказалась легонькая, почти невесомая, английская шуба из чернобурки с серебряной сединой, с неснятыми ярлыками фирмы и салона. Ласковый длинный мех пах новизной и пушисто отсвечивал.

Я не удержалась и влезла в шубу. Попадание было совершенно точное по размерам, будто ее шили на меня. Шуба была скроена колоколом, длиннющая, до пят, с громадными, как муфты, манжетами, но небольшим невысоким воротом. К шубе прилагался пристежной капюшон, он же шапка, он же капор, из такого же ореольно-невесомого, матово-черного, с чуть заметным бурым оттенком, кое-где переходившим на кончиках в серебро, лисьего меха. Модель была супермодная, с тем чуть заметным намеком на средневековье, которым щеголяют именно британцы. В ней было что-то от коронационной робы королевы Елизаветы. Я не удержалась и покружилась еще разок. Полы раздулись и потом мягко обвили мои ноги.

И все было бы прекрасно, если бы не записка от Элги, лежавшая на подзеркальнике «Вам надлежит быть полностью готовой к 6 часам 40 минутам (утра!)».

В общем-то, я не совсем дура и догадывалась, что меня ожидает. Очевидно, нет ни одной нормальной женщины, которая не предчувствует этого, главного дня. Которого она ждет, к которому готовится. Но в том, что происходило здесь и сейчас, было что-то гнусное и обидное.

Они все решили без меня – Сим-Сим. Элга и – кто там еще?

Даже что именно мне надевать. Потому что здесь еще были упаковки, картонки и даже пластиковый чехол в шкафу, в котором отвешивался строгий английский костюм темно-серого, благородно-мышиного цвета, с узкой и длинной юбкой до щиколоток и боковыми разрезами, чтобы шаг был свободным. Жемчужного цвета кофточка с небольшим жабо, тонкие перчатки, шарфик в тон, новая сумка – красно-коричневая, на узком и длинном ремешке, с серебряным замком и застежками – Элга Карловна не забыла ничего. И в этом было что-то унизительное, как будто меня, как породистую кобылу, долго, продуманно и старательно, не забывая вовремя подрезать копыта и подковывать, скармливали отборными овсами, отпаивали теплым пивом, чистили, холили, лелеяли, гоняли на корде и проверяли на тренировочных пробежках – и вот наконец решили, что меня можно выпускать в первый публичный заезд на скачках, не боясь, что я могу опозорить высокую репутацию его фамильной конюшни и лично самого владельца…

Я отшвырнула ногой шубу в угол, села к зеркалу, закурила и заплакала. Я до сих пор не знаю, что я оплакивала. Вряд ли то, что первая брачная ночь будет для меня далеко не первой. В этом смысле сейчас любая мочалка из седьмого или восьмого класса может дать мне недосягаемую фору.

Наверное, я плакала от того, что у меня не было, нету и уже никогда не будет той смешной и трогательной, но кажущейся неизмеримо важной хлопотни, которая предваряет каждое нормальное бракосочетание. Это когда с подружками (я бы согласилась даже на Ирку Горохову) обсуждается, какое именно платье сшить или купить, дабы оттенить белоснежность предполагаемого целомудрия, что делать с шляпкой, а главное, с фатой – полной вуалью или вуалеткой? Какие будут кольца – из ювелирки или заказные, какими – перчатки и мемориальное бельишко, сколько и каких гостей приглашается на выпивалище и едалище, где и как будет это происходить, кто и что будет свадебно дарить, так чтобы не оказалось с десяток лишних электроутюгов или кофемолок, кто займется цветами, кто будет отвечать за торжественный экипаж с эмблемными кольцами на радиаторе или на крыше и каким он будет – ограничиться ли отечественной «Волгой» или заказать белый «роллс-ройс» с наворотами..

Эти рыдания для меня были полной неожиданностью. Я-то всегда считала себя совершенно не похожей на других, испившей из высокоинтеллектуальных источников, совершенно трезвой и почти циничной особой, для которой вся подобная возня – лишь повод для иронии и насмешек. Но оказывалось, что если поскрести оболочку, то под нею обнаруживалась стандартная провинциальная дура, которая ждет этого события с неясной надеждой и трепетом и которая способна хранить до гробовой доски и эти самые перчатки, и вышеназванную фату, и идиотские цветные снимки всей процедуры, и поздравления на открытках с ангелочками, чтобы когда-нибудь, шамкая и придерживая выпадающую вставную челюсть, сказать гипотетической внучке: «А бабуля у тебя была – ого-го! Видишь?»

И светлая слеза печали стечет по моей морщинистой щеке…

М-да…

Я еще немножко порыдала, но уже о том, что я бедная полусиротка, и никого-то у меня из родных и близких не наблюдается, чтобы повести меня к венцу и передать, трепещущую, робкую и нежную, в руки новому владетелю.

Панкратыча, конечно, уже не было по вполне серьезной причине, но уж моя беспутная мамочка могла бы по такому случаю вынырнуть из своего небытия, хотя бы в сопровождении своего грузинского овощевода. Хотя допускаю, что его уже сменил кто-нибудь из новых, неизвестных мне мужей. Впрочем, она могла бы и послать меня ко всем чертям; я прикинула и поняла, что к нынешнему дню она еще не разменяла полтинник и при ее неустанной заботе о своем здоровье, своей внешности и жажде утех могла бы выглядеть весьма молодо и привлекательно, и показать публике, что у нее уже дочка двадцати шести годов, для нее могло быть – нож острый… Но что я, увы, о ней знаю? Может быть, как раз все было бы и наоборот?

Не знаю, сколько бы я еще рыдала, но тут обнаружила на столике здоровенный фотоальбом, в кожаных корочках, с металлическими застежками. Я раскрыла его и поняла, что подсунуть его мне могла только Элга. Это была полная панорама жизни Нины Викентьевны Туманской. Которую, по-моему, тщательно и собирала эта полутевтонская стерва.