Текст книги "Между нами лёд. Книга 2"

Таня не могла сдвинуться с места. Она смотрела на Громова глазами, в которых смешалась боль, злость и немой вопрос «за что?». Ей хотелось высказать всё, что она думала о подобном поступке. Хотелось сказать, что с людьми так не поступают. Что это, чёрт возьми, больно. Что нельзя давать сначала повод для радости, а затем так ужасно лишать её.

Евгений смотрел на партнершу с долей понимания. Ей было больно.

Она приоткрыла губы, но даже не смогла сделать вдох. В легких будто закончилось место для воздуха, и Таня опустила голову, пытаясь привести мысли в порядок.

– Ты хотела познакомиться с моей мамой, – тихо напомнил Евгений и свободной рукой взял Таню за предплечье, уводя в сторону с проезжей части.

– Х-хотела, – медленно кивнула она, смотря на асфальтовую дорогу, расчищенную от снега, и боясь поднять взгляд куда-либо выше. За арочным проемом уже виднелись нетипично большие надгробия. Таня не могла сказать, что её очень пугали кладбища, но сегодня, сейчас, она ждала совсем другого, а потому резкий контраст ощущений ещё несколько минут держал в оцепенении.

– Она здесь, – Громов мягко пояснил то, что уже и без этого стало очевидным.

Таня ещё несколько секунд молчала, уговаривая себя собраться. Евгений виновато поджал губы, мысленно обозвав себя не самыми цензурными словами. Таню не стоило сюда привозить. Он знал, как близко она всё воспринимает. А принять то, что за многие годы не смог принять даже он сам, возможно, и вовсе будет ей не по силам.

– Если ты передумала, то…

Сердце Тани пропустило удар. Давать волю страху сейчас совсем нельзя. Она любила этого мужчину, несмотря на его характер и прошлое, которое он тщательно скрывал. И появился шанс стать ему ближе. И она не могла его упустить.

– Не передумала, – стараясь унять дрожь в голосе, ответила Таня, поднимая голову и встречаясь с Женей взглядом.

Громов сдержано кивнул, а затем протянул ладонь. Таня вложила в неё свою, и они прошли через арку на территорию кладбища.

Ярчайший, бьющий буквально по глазам контраст – белый снег и виднеющиеся из-под него черные и серые надгробия, раскинувшиеся по двум сторонам от узкой расчищенной дорожки, на которой Татьяна и Евгений едва умещались вдвоем. Таня с опаской огляделась по сторонам. Разнообразным крестам, ангелам и вертикальным плитам не было конца. Они перемежались между собой и сливались друг с другом, при этом резко выделяясь на фоне снега. Казалось, что всё окружающее их сейчас пространство состояло только из двух этих цветов – белого и черного. Но были и два ярких пятна. Одним из них была сама Таня, облаченная в бордовое пальто, а другим – букет красных роз в руке Евгения.

У Тани закружилась голова. Она чуть качнулась и коснулась черной витиеватой ограды могилы, видневшейся из-под снега. Нервно поджав губы, Таня сильнее прижалась к идущему рядом Жене, и крепче сжала его ладонь.

– Бояться нужно не мертвых, а живых, – задумчиво посоветовал он, заметив реакцию Тани на случившееся.

Она чуть запрокинула голову, смотря на лицо Жени. Он был необычайно спокоен. Эта обстановка с воистину гробовой тишиной совсем не давила на него. Евгений выглядел так, будто пришел в дом, что некогда принадлежал ему, и теперь он обходил его и что-то вспоминал, думал о чем-то своем. Он шел медленно и размеренно, будто не желал скорее оставить все эти надгробия позади. Напротив, на некоторые могилы он смотрел с какой-то грустной и горькой ухмылкой, замедляя возле них шаг.

Когда Евгений пристально рассматривал надгробную статую ангела, скорбно обнимавшего крест, Таня резко остановилась, вынуждая Громова сделать то же самое. Впереди на дорожке лежало сломанное вандалами надгробие. И упавший с него массивный черный крест из гранита преградил путь.

– Вот, о чем я и говорил, – недовольно вздохнул Евгений, а затем отдал букет Тане. Она ошарашенно наблюдала за тем, как он надел перчатки, а затем наклонился и поднял тяжелый с виду крест, а после поставил его за ограду могилы, которой он принадлежал.

– Нужно будет сказать об этом охране, – вслух поставил себе задачу Евгений, стягивая с длинных пальцев перчатки и убирая в карманы куртки. – Идём?

Таня вернула ему букет и обняла за руку. То, как уверенно и спокойно себя чувствовал Громов среди этой обстановки, слегка пугало.

– Такое обычно происходит зимой, ранней весной и поздней осенью. А вот летом здесь много охраны и туристов.

– Туристов?

– Не стыдно тебе, петербурженка? – с тенью улыбки посмотрел Евгений. – Старейшее кладбище города. Здесь есть невероятные могилы и склепы. Они в себе несут больше, чем любые музейные экспонаты.

– Невероятные? – приподняла брови Таня, смотря на Женю, как на умалишенного. Молодой, полный сил мужчина восторгался тем, от чего разило смертью.

Громов вздохнул, раздражаясь, что партнерша не способна его понять, а затем остановился, оглядываясь вокруг и пытаясь найти другую дорожку.

– Пошли, – он крепче взял её за руку и потянул туда, где расчищенных от снега дорожек уже не было. Ноги Тани уходили под снег почти по колено, а внутри что-то сжималось от ужаса. Она не знала, что было там, под снегом, а потому каждый шаг давался с трудом. Не выдержав, Евгений закинул её на плечо.

– Мне кажется, – несмело начала она, отмечая, что с высоты роста Жени нагромождения черных надгробий кажутся бесконечными, – что это не то место, где стоит нести девушку на руках.

– В этом месте любви больше, чем в любом ЗАГСе, – серьезно отвечал Громов, пробираясь между могилами и находя среди них особенно выдающиеся, по которым ориентировался ещё в юности. И захотел поделиться с Таней тем, что поразило его много лет назад.

Евгений остановился и поставил её на ноги, а затем развернул к надгробию, выполненному в виде черной колонны со скромным, тонким крестом наверху. На черном мраморе Таня увидела выцветшие, но всё же хорошо читавшиеся буквы дореволюционного алфавита:

«Подъ симъ памятникомъ, сооруженнымъ безутешною супругой Лизаветою, покоится ея нѣжный, милый, любимѣйшій супругъ Александръ Ѳедоровичъ Голубскій.

Проходящія, милыя люди, помяните Господу имя его, да проститъ онъ ему всѣ прегрѣшенія. Да благословитъ Онъ Ваши короткіе дни.

Неустанно скорбящая, утратившая послѣ смерти твоей спокойствіе, Лизавета».

Татьяна прочла эпитафию, понять которую было несложно, и обняла себя за локти, поглаживая холодными пальцами шерстяную ткань рукавов и ощущая, как внутри смешиваются десятки разнообразных чувств. Она поняла, что имел в виду Женя. Нет этого Александра, по которому безутешно скорбела его супруга. Уже давно нет и её самой. Нет на этой земле и их детей, если они, конечно, вообще были. Их нет. Но есть эта любовь, оставшаяся здесь. Она осталась, она обрела форму колонны из черного мрамора. Она пережила несколько наводнений, революций и войн. Она здесь. Эта любовь здесь.

Несколько минут Татьяна и Евгений стояли молча и думали о своем. Громов отметил, что эти слова из раза в раз всё ещё имеют большое воздействие на него.

– И много здесь такого? – несмело поинтересовалась Таня.

– Много, – кивнул Евгений, аккуратно сжимая её холодную ладонь в своей и медленно обратно повел в сторону дорожки. – Хоронить людей здесь начали ещё при строительстве города.

– И сейчас здесь это… – Татьяна растерялась, не зная, как продолжить. Однако Громов ход её мыслей мог легко предугадать.

– Сейчас это делают за огромные деньги, – недовольно ответил он. – Похоронить маму здесь было желанием моего отца. Эдакий… красивый жест.

Татьяна отчетливо услышала в голосе Жени ноты раздражения и холодной ненависти сразу же, как он упомянул отца. Хотелось расспросить подробнее, но то, что происходило сейчас, уже было для Евгения огромным шагом, и не хотелось мучить его больше. Поэтому Таня решила пока что тему отца не затрагивать. Если расскажет что-то сам – прекрасно. Если нет, значит, так пока нужно.

– Как ты здесь ориентируешься?

Евгений горько усмехнулся, сворачивая влево у небольшого черного склепа в готическом стиле.

– Я проводил здесь много времени, Таня, – болезненно ответил Громов, вспоминая, как однажды прятался за этими надгробиями от охранников, обходивших территорию после закрытия кладбища. И как этим же вечером его отсюда забрал отец, разъяренный подобной выходкой сына.

Татьяна почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она не знала, как давно не стало мамы Жени, но даже если это произошло совсем недавно, частое и долгое пребывание на кладбище вряд ли могло пойти на пользу молодому мужчине.

– И летом, когда людей здесь невероятно много, мне приходилось пробираться через старую, заброшенную часть кладбища. Поэтому я знаю много путей, как найти… – Громов на несколько секунд замолчал, потерянно посмотрев направо, где виднелась вертикальная плита из черного мрамора, ярко контрастировавшая с окружавшими её старинными надгробиями. – Маму.

Татьяна проследила за его взглядом, понимая, что до встречи с женщиной, подарившей миру удивительного фигуриста и мужчину, которого она любит, остались считанные шаги.

Евгений неосознанно и крепко сжал её ладонь. Так, как делала это обычно сама Таня перед совместными выходами на лёд, когда нуждалась в ощущении Громова рядом с собой. Когда понимала, что ей необходима его поддержка.

Несколько тяжелых, медленных шагов. Таня уже на этом расстоянии видела на надгробной плите портрет молодой женщины с длинными волосами и сдержанной, но при этом искренней улыбкой.

Симановская Юлия Константиновна (1969–2005)

Громов смахнул с горизонтальной части надгробия снег, обнажая черный, гладкий мрамор, и положил букет роз. Татьяна зашла за его спину, не в силах выдержать этот теплый взгляд Юлии, который казался живым даже сейчас. И от этой теплоты было не хорошо, а нестерпимо плохо и больно. Несколько секунд Таня стояла за партнером, прислонившись лбом к его спине в районе лопаток. Громов понимал, что ей нужна пара минут, чтобы прийти в себя.

– Чья у тебя фамилия? – наконец, несмело поинтересовалась она, понимая, что нужно выйти из своего «убежища» и выглянуть из-за спины Жени. Она сама хотела этой встречи. Она совсем не догадывалась, что она может быть такой, но всё же.

– У меня её девичья фамилия. В тринадцать лет я решил, что она звучит «круче», – спокойно отвечал Евгений, несколько недоговаривая и умалчивая о том, что стало последней каплей в принятии решения о смене фамилии.

Татьяна понимающе кивнула. Представить Громова не Громовым сейчас было уже практически невозможно. Она внимательнее присмотрелась к дате смерти Юлии и с ужасом поняла – когда её не стало, Жене было всего шестнадцать, а его маме и вовсе каких-то тридцать шесть. Таня попыталась сделать вдох, но удалось с трудом. Она чувствовала, как ею овладевало оцепенение. Нужно было как-то с этим бороться. Нужно было заговорить. Едва ли Женя, когда вёз её сюда, мог надеяться на то, что его минуют вопросы, которых у Тани было много.

– Как это произошло? – тихо поинтересовалась Таня, посмотрев на партнера, но он тем временем продолжал не сводить глаз с портрета мамы.

Громов вздохнул, скрестив руки на груди. Ещё сидя на диване в квартире мамы Тани и принимая решение привезти партнершу сюда, он понимал, что если сделает это, то ему придется отвечать на вопросы. Придется открыться. И он полагал, что это будет легче. Но нет. В носу снова появился фантомный тошнотворный запах гари, вынуждая Евгения взять одну из роз и поднести к лицу, вдыхая сладкий аромат. Таня выжидающе наблюдала за ним, ожидая ответа, но не собираясь торопить.

– Авиакатастрофа.

Громов прикрыл глаза, в красках вспоминая день, разделивший жизнь на «до» и «после».

Вот он не отпускал маму в аэропорт. Кричал, что она не должна оставлять его. Метался по квартире, как загнанный зверь, пытаясь не дать ей выйти за дверь. Плохое… Плохое предчувствие! Она не должна улетать вот так! Она должна простить его! Он хотел как лучше! Но нет. Она оставила его. Говорила что-то до жути банальное. Что необходимо побыть одной. Что она скоро вернется. Что не пропустит ни одного выступления. Но это будет потом. А пока она торопливо поцеловала его в лоб, попросила не пропускать сегодняшнюю тренировку и закрыла за собой дверь, полагая, что уходит на время, и не догадываясь, что навсегда…

Из потока воспоминаний Женю вырвали всхлипы, раздававшиеся рядом. Он перевел взгляд на Таню, что повернулась спиной и судорожно убирала тыльной стороной ладоней слёзы, катившиеся по щекам.

– Плюша, – грустно улыбнулся он, положив ладони на её миниатюрные плечи. Женя не знал, что ему нужно сейчас ей сказать. Попросить не плакать? Глупо. Сказать, что у него всё в порядке? Ещё глупее. Увезти её отсюда? Пожалуй.

– Пойдем, – Громов наклонился ближе, крепче сжимая теплыми ладонями плечи, желая привести в чувство. – Отвезу тебя домой. У твоей мамы наверняка осталась ещё парочка блинчиков. Съешь их с чаем и успо…

– Какие блинчики? – вымученно простонала сквозь слезы Таня, закрывая ладонями покрасневшее лицо. – Какие к черту блинчики, Женя?

– Вкусные, – невинно пожал плечами он.

Татьяна развернулась и обожгла взглядом полным злости, боли и слёз, заставляя Евгения на мгновение ощутить себя виноватым.

– Почему ты так делаешь? Почему ты так ведешь себя? – с зарождавшейся дрожью в голосе протараторила Таня, заставляя Громова непонимающе вскинуть брови.

– Как я веду себя? – спокойно поинтересовался он, желая, чтобы Таня перестала плакать. Женские слезы всегда действовали на него пагубно.

– Вроде бы хочешь открыться, а потом резко… – она не нашла подходящего слова и просто эмоционально всплеснула руками. – Я не хочу уходить отсюда вот так! Я хочу, чтобы ты рассказал мне! Чтобы стал хоть немного ближе! Всё, что есть у меня – это ты на льду! А сейчас, из-за травмы, нет и этого!

Громов поджал губы, испытывая желание напомнить Тане о том, кто виноват в её травме. Но ругаться на кладбище хотелось меньше всего, да и в целом нужно было сделать так, чтобы она успокоилась и не продолжала истерику.

– Стать ближе, значит? – задумчиво уточнил он, а затем кивнул, понимая, что стоит действительно рассказать. – Ещё когда моя мама была беременна, она была уверена в том, что я буду великим фигуристом. Она считала дни до того, как мне исполнится три года, чтобы скорее отдать в фигурное катание. Но в три года я серьезно заболел, и мама испугалась, что ничего не получится…

Громов говорил медленно и спокойно, смотря то на портрет мамы, то на стоявшую рядом Таню, которую бархатный тембр партнера вкупе с его повествованием начинал приводить в чувства и заставлял перестать плакать.

– Она им занималась? – предположила Таня.

– Она им болела, – грустно улыбнулся Женя. – Твоя мама отличит один прыжок от другого?

Татьяна поджала губы, отрицательно качнув головой. Далекие от фигурного катания люди действительно с большим трудом могли отличить один прыжок от другого. И родители спортсменов не так часто углубляются в их профессиональные тонкости.

– Только если аксель, – ответила Таня, упоминая прыжок, который существенно отличается по технике выполнения от остальных пяти.

– А моя отличает друг от друга все шесть, – с толикой какой-то детской гордости пояснил Громов, а затем перевел взгляд на портрет.

По спине Татьяны побежали мурашки. Женя говорил о своей маме в настоящем времени. Так, будто она всё ещё была жива. Тане казалось поразительным то, что Громов, несмотря на свою силу и мощь, как физическую, так и моральную, не смог смириться с потерей близкого человека.

– За шестнадцать лет она не пропустила ни одного соревнования, – продолжал Евгений, а затем резко замолчал, опуская взгляд вниз. – Но не увидела главного.

Таня обняла Громова со спины, желая как-то смягчить боль, которую он ощущал.

– Она тебя всегда видит, – тихо произнесла Таня, понимая, что эта фраза слишком банальная и в подобных ситуациях её говорят часто, но это было именно то, во что ей очень хотелось верить.

– Она так говорила даже тогда, когда была жива, – безрадостно вспомнил Евгений, а затем положил ладони поверх ладоней Тани, лежавших на торсе. – Помню, в тринадцать лет я занял третье место на юниорском этапе Гран-При и получил первые большие, как мне тогда казалось, призовые. И, когда вернулся домой, купил маме серьги в виде простых серебряных колец…

Татьяна отпрянула от спины партнера, вставая рядом и с удивлением рассматривая такую знакомую ей сережку в мочке его уха.

– Это… – Таня растерялась, не зная, как продолжить.

– Да. Это её сережка.

Татьяна приложила холодную ладонь ко лбу, надеясь, что это поможет не воспринимать так близко, так болезненно. Но нет.

– Она шутила, что дороже этих колец будут только кольца Олимпийских игр, где я буду принимать участие, – продолжил Евгений. – А в день, когда улетала, она их сняла. Точнее…

Громов зажмурился, будто сопротивлялся собственным воспоминаниям. Таня испуганно наблюдала за ним, видя появившиеся морщины на его лбу и переносице.

– Она собиралась в такой спешке, что надела только одну, – договорил Громов, открывая глаза и делая тяжелый, медленный вдох. – Вторую я нашел дома уже после того…

Евгений шумно выдохнул, собираясь с мыслями. Он никому не рассказывал о том, как это происходило. Как он узнал о том, что самого дорого человека больше нет в живых.

– Я был на тренировке, – Громов провел ладонью по волосам и перевел взгляд куда-то вдаль, смотря поверх надгробий. – За мной приехал отец. Он никогда не забирал меня с тренировок. Ему вообще было, мягко говоря, плевать. Оплачивать тренера, костюмы, коньки – пожалуйста. Принимать какое-то другое участие в моей судьбе – нет.

Татьяна напряженно нахмурилась. Похоже, у них обоих были далеко не лучшие взаимоотношения с отцами.

– Поэтому, когда я увидел его на катке, то уже понял, что что-то не так, – продолжил Женя. – Я пытался узнать, что случилось, но он сказал, что нам нужно кое-куда съездить.

Громов вспомнил звенящую тишину, что царила в автомобиле отца, пока они ехали по улицам Санкт-Петербурга. Тогда юный Женя наивно полагал, что что-то случилось с мамой, но про её гибель даже не задумывался. Такое он даже не мог предположить, несмотря на плохое предчувствие, не оставлявшее его с того самого момента, как за мамой захлопнулась входная дверь. Но, вспомнив последние слова мамы и просьбу не пропускать тренировку, он так и сделал. Находясь в ледовом дворце, он никак не мог узнать о том, что в «Пулково» при взлете упал самолет.

– Мы приехали в бюро судмедэкспертизы, – с трудом рассказывал Евгений. Таня чувствовала, как с каждой новой фразой это становится всё тяжелее для него.

– Мне было всего шестнадцать, я и не знал, что делают в подобных местах, – качнул головой Громов, не встречаясь взглядом с Таней. – Мы спустились в подвал и встали в очередь.

Евгений вспомнил длинный коридор, в котором даже стены были облицованы кафелем. Вспомнил людей, что толпились там. Они кричали, рыдали, стонали в голос и сыпали проклятиями. Юный Женя в тот момент, несмотря на то что теплых чувств к отцу никогда не испытывал, как-то инстинктивно прижался к нему, округлившимися от непонимания глазами смотря вокруг. Поток нескончаемого людского горя пугал. Но больше нескончаемых стонов и рыданий пугал запах. Тошнотворный горько-кислый запах чего-то горелого. Казалось, что даже если перестать дышать, он всё равно залезет, буквально заползет в нос, заполняя затем и легкие. И даже пока Женя не знал его источника, этот запах дико пугал, заставляя надолго задерживать дыхание.

– Меня завели в кабинет, посадили на стул и попросили открыть рот, – Громов сглотнул, стараясь унять рвотный рефлекс, посетивший после этих воспоминаний. – И взяли образец слюны.

Таня зажмурилась от ужаса. Она поняла, о чем идет речь. Экспертиза ДНК.

– Нас попросили подождать несколько минут, – заканчивал повествование Женя. – А потом сказали всё, как есть. Даже не просили меня увести.

Громов закрыл глаза, делая глубокий, медленный вдох. Он всё помнил. Помнил свою реакцию на фразу судмедэкспертов о том, что Юлия Симановская стала жертвой авиакатастрофы. Помнил, как закричал, не желая слышать ничего вокруг. Как проклял собственного отца, будучи уверенным в том, что в гибели мамы виноват он. Как бежал, проталкиваясь между людьми, судорожно бормоча, что это всё происходит не с ним. Как запах, источник которого теперь был известен, казался ещё более удушающим. Казалось, что он мог буквально убить, если сделать пару лишних вдохов.

Юный Женя бежал по коридору, расталкивая убитых горем людей, а следом за ним бежал его отец, умоляя сына остановиться. Но Женя не мог этого сделать. Он бежал несколько часов, не замечая, что на нем один свитер, а на улице двадцать градусов мороза. И остановился Женя только тогда, когда даже его натренированные ноги уже отказывались гнуться. Он зашел в первый попавшийся магазин, а затем… Несколько литров непонятного алкоголя, купленного случайным мужчиной по его просьбе, и потеря сознания по причине интоксикации организма юного фигуриста, который ранее никогда не выпивал…

Несколько долгих минут партнеры стояли в абсолютной тишине. Евгений судорожно пытался «свернуть» все воспоминания, не желая в них тонуть, а Таня не могла уложить услышанное в голове. Она обняла себя за предплечья, чувствуя поистине могильный холод, пробирающий насквозь. Это он. Это тот холод, которым пропитан Громов. Это причина, по которой с ним иногда бывает необъяснимо холодно, несмотря на теплоту его тела.

– Прости, – тихо извинился Евгений.

Таня, несмотря на свою чувствительность, уже не плакала. Она была поражена настолько, что ни одни слёзы не могли бы выразить то, что она чувствовала. Фигуристка безмолвно смотрела на снег, а в голове – пустота. В душе – холод. И везде вокруг них сплошная боль, обличенная в черные надгробия.

Громов вздохнул, не получив от Тани ответа, а затем согнул руку в локте и посмотрел на циферблат часов, понимая, что до закрытия кладбища осталось десять минут, и им нужно уходить.

– Идем, Таня?

Она едва заметно кивнула, смотря куда-то вниз. Громов понимал, что Таня ушла в себя. Так, как обычно уходил он сам.

Евгений приобнял её за талию и медленно повел в сторону выхода с кладбища, доставая из кармана телефон, чтобы заказать такси.

– Я не зайду, – произнес Евгений спустя час, открывая Тане дверь такси возле подъезда её дома. – У меня скоро поезд.

Татьяна потерянно кивнула. У неё не было сил. Не было эмоций. Внутри пустота и боль. И она не может сейчас злиться на Евгения.

– Прости, что день выдался таким… – пожал плечами Евгений, не находя подходящего слова.

– Спасибо, что он выдался таким, – тихо произнесла Таня, удивляя такой фразой, а затем прижалась к его груди. – Спасибо, что рассказал. Я уверена, что это не всё, и тебе ещё есть, что рассказать. Но пока я большего не требую.

– Как плечо?

Таня сильнее уткнулась носом в кожаную куртку Евгения. Несколько секунд она размышляла над тем, сказать правду или вновь совершить ошибку и утаить её от него?

– Ноет периодически, – призналась она, а затем ощутила, как вздымается его грудь от недовольного вздоха. – Но всё в порядке! Это можно терпеть, правда.

Таня чуть отстранилась, внимательно посмотрев Жене в лицо.

– Я не могу дождаться возвращения к тренировкам, – с трепетом произнесла она. – Я не могу дождаться возвращения к тебе…

Минута тишины в промозглый мартовский вечер. Взгляды. Умоляющий. И будто бы извиняющийся в ответ. А затем – вместо всех слов – долгий, трепетный поцелуй. На прощание.

* * *

Татьяна ещё долго не могла заснуть. Она ворочалась на небольшой постели в своей комнате. Она догадывалась, что где-то в глубине души у Громова есть какие-то тайны, но даже не представляла, что они настолько болезненные. Таню пугало то, как комфортно Евгений чувствовал себя на кладбище. Пугало, что порой он говорил о своей маме в настоящем времени. Пугало, за тринадцать лет не смог отпустить её. Он молодой и красивый мужчина, полный сил. Ему нельзя так жить. На мгновение фигуристке показалось, что и его мама разделила бы с ней недовольство подобным поведением Жени.

Таня решила, что они справятся с этим. Как-нибудь, но непременно справятся. Она чувствовала, что любит этого мужчину. А настоящая любовь, по её мнению, творит чудеса и вполне способна исцелить. Она никогда не сможет вернуть ему маму, но постарается уменьшить боль от её утраты. Главное, чтобы он не отталкивал. Она всё сможет стерпеть, лишь бы он был рядом.

И скоро они вновь будут рядом сутки напролет. Завтра уже седьмое марта, а десятого она вернется в Москву, чтобы возобновить тренировки. Мысль об этом грела. Что может быть лучше поездки в Ниццу с самым «завидным женихом России»? Ничего! Даже если этот «жених» официально ей пока что только партнер, а из всех достопримечательностей Ниццы им светит увидеть только аэропорт, ледовый дворец и гостиницу. Но ведь никто не отменял «нелегальные» ночные прогулки втайне от тренерского штаба…

С этой сладкой мыслью Татьяна заснула, уже видя их с Женей на улочках французского городка и крепче обнимая большую подушку, представляя, что это он.

Утром в комнату к спящей Тане ворвалась мама, с намерением разбудить дочь и расспросить о том, что она только что услышала по телевизору. Верилось в это с трудом, и Таня была единственным человеком, что смог бы объяснить, что случилось.

– Таня! – встревоженно воскликнула Марина Александровна. – Таня! Вставай!

– Ма-ама… – сонно простонала фигуристка, желавшая выспаться даже в ущерб своим пробежкам. – Если там опять что-то про нас с Женей, то я посмотрю пот…

– Таня, он сказал, что отказывается от участия в чемпионате мира!

– Очень смешно, – хрипло ответила Таня, накрывая голову подушкой.

Несколько секунд Марина Александровна ошарашенно смотрела на дочь, отказываясь верить в то, что та была не в курсе такого серьезного решения.

– Таня, это не шутка! – ещё больше испугалась мама. – Это только что показали по первому каналу! Он заявил это в министерстве спорта.

Таня услышала эти слова даже через толстую пуховую подушку. Она резко откинула её в сторону, садясь на постели и непонимающе хлопая ресницами.

– Этого не может быть. Он не мог принять такое решение один, без меня!

Таня переглянулась с мамой и увидела искренний испуг и озадаченность. Мама не врала. Но зачем Громов так поступил с Таней не могла спросонья понять ни сама Таня, ни, тем более, её мама, на которую буквально вчера Евгений произвел прекрасное впечатление.

Татьяна вскочила с постели и взяла телефон. Включив его, обнаружила десятки пропущенных вызов. Среди них были звонки от Мельникова, Ольги Андреевны, Алисы и Ксюши. Видимо, они уже узнали эту новость и не смогли получить никаких комментариев от самого Евгения, а потому бросились звонить его партнерше.

«Женя, ты ведь не мог так поступить со мной? Пожалуйста, Женя!» – судорожно думала Таня, начиная собирать вещи.

– Ты куда? – не понимала мама, следя за нервными и быстрыми передвижениями дочери по квартире.

– Мне нужно в Москву, – тихо ответила Таня, понимая, что если мама задаст ещё какие-либо вопросы, то она просто расплачется, а это было сейчас ни к чему.

Всё, чего сейчас хотела Таня – посмотреть Громову в глаза и высказать всё, что думает о таком поступке. О том, что партнеры не должны так поступать друг с другом. О том, что он так и остался закоренелым эгоистом, долбанным «ледяным королем», которому плевать на мнение собственной партнерши.

В Ванкувере он обещал, что поедет на чемпионат мира. Обещал, что поедет с ней. А что получилось в итоге? «Обкатал» на чемпионате Европы, чтобы использовать на Олимпийских играх. А затем соврал о совместном чемпионате мира. Зачем ему, человеку, которому покорялась эта вершина трижды, покорять её в четвертый раз, особенно после получения главной награды – олимпийского золота?

Дальше Таня стала ему не нужна. Дальше он просто предал её.

Дальше – конец?..