Текст книги "Как мы стали детективами после того как я умер"

Девушка надула щеки и отвернулась от него.

– Хорошо! – друг примирительно улыбнулся. – Я отдал их Идзанами. А что было дальше с ними я не знаю.

– Понятно.

Парень наклонился и поцеловал подругу в лоб, заставляя ту покраснеть от смущения.

– Ханако, что ты?

– Теперь никакой темный дух ничего не сможет тебе сделать, – улыбаясь ответил призрак.

***

Они остановились переночевать в гостинице со странным названием «Очищение», что находится рядом в горах. Ханако отдал несколько золотых монет и странного вида кот с ведром на голове вместе шляпы, отдал им ключ от номера.

– Никак не могу привыкнуть к этому, – произнесла Мегуми, оглядываясь вокруг и замечая все более и более странных духов и ёкаев. – Это так необычно.

– Не оглядывайся, привлекаешь лишние внимание, – призрак схватил за руку девушку и повел к лифту на второй этаж.

– Прости.

– Все в порядке. Ты же не знала.

Они зашли в лифт, парень нажал два раза на крутящийся глаз в отверстии стены и в тот же момент лифт поехал вверх.

– Почему ты мне рассказал про Анкэля и Микото?

Лифт остановился на втором этаже, друзья вышли и пошли к своей временной комнате.

– Потому что мы идем к ним.

– В смысле? Зачем?

– Мы должны им помочь. Говорят, что главный лидер сопротивления – Анкэль начинает сдаваться. А это очень плохо.

– Почему? – недоуменно ответила девушка.

Мегуми легла на кровати, а призрак открывал окно и тут же в комнату задул свежий ветер.

– Очень важно, чтобы камикакуси освободились в праздник фонарей. До следующего Обона Анкэль не сможет помочь.

– Почему?

– У него не останется сил помогать восстанию. Он сейчас кое-как держится, – призрак сел на кровать рядом с подругой.

– А чем же так важен Анкэль? Почему именно его роль в этой революции важна?

– Это его судьба, свергнуть тирана. И никто кроме него не исполнит эту цель.

***

Скрип двери.

Анкэль сделал шаг вперёд – в темноту ночной таверны. Сегодня, лишь сегодня, здесь не было ни одного живого человека, даже хозяина, что всегда, даже в самые трудные времена, стоял за стойкой и разливал горячее, терпкое вино по бокалам, возвращая любому желание жить и дышать. Желание смотреть вперёд и идти дальше, к башне. Стойкий аромат винограда, дуба, который наполнял всё вокруг, и табачного дыма.

Даже несмотря на то, что никого здесь не было, эти запахи никогда не покидали помещение, навсегда впитавшись в его стены, проникнув в самую глубину столов, под полы, сливаясь с каждым бокалом и посудой. Запахи, которые останутся здесь, даже если сжечь таверну дотла. Сегодня здесь не было ни одного человека.

И Анкэль это не изменил.

Он давно, так давно, не чувствовал себя живым, продолжая втягивать воздух сквозь бледные и сухие губы лишь на бывшем когда-то важным желании победить.

– Ты внутри, – обращается он в пустоту. Голос юношеский, тонкий, в котором не было ни капли эмоций. Сломанный. – Я не вижу, но понимаю.

Не горит ни одной свечи, двери и окна – плотно закрыты, так, что лучу света не попасть в помещении, позволяя мальчику и кому-то ещё, неосязаемому, тихому, скрываться в полной темноте.

Анкэль знал эту таверну.

Шагнул вперёд, и вправо, и снова вперёд, в обход столов и мест, которые скрипят при шаге. Анкэль знал эту таверну. Дошёл до самого угла, между барной стойкой и стеной, от которой особенно разносился запах влажной древесины. Он медленно сползал по ней спиной, закидывая голову назад.

Анкэль знал эту таверну.

Лучше, даже чем её хозяин, лучше, чем хотел сам.

– Бог помог бы тебе, – отозвался наконец голос откуда-то из глубины таверны.

Микото редко видел мальчика таким: чаще бард играл на лире, с улыбкой идя вперёд, распевая песни свободы, чтобы никто, совершенно никто из людей не пал духом, не потерял ту искру, которая превращается в смертоносное пламя, сжигающее даже башни тиранов.

Жаль лишь, что сам Анкэль давно погас.

Он закрыл лицо руками, закапываясь пальцами в чёрные волосы.

– Да не хватит твоей веры, – Микото устало опустился перед ним, зависнув недалеко от лица, не в силах разобраться, что отражается на лице кажущегося сейчас таким маленьким мальчика.

Анкэль ничего не ответил.

Вера.

Вера в победу, в свободу, в мир.

Когда же он её потерял?

Почему он больше не хочет закрыть глаза и позволить ветру развивать свои косы, наслаждаясь каждым касанием, даже когда холодные льдинки оставляли едва заметные царапины на его коже.

– Ночь в окнах, – тихо сказал Анкэль, подтягивая к себе колени.

Плащ не укрывал от пробирающего до костей холода.

Ночь – его время.

Но.

Не сегодня.

– И ночь – смерть твоя.

Микото знал, зачем они здесь, знал, что произойдёт.

И ему уже не страшно.

Анкэль закрыл глаза, обхватывая колени руками, уже не вздрагивая, и лишь застыв, будто кукла. Он молчит. Утром, с рассветом, он выйдет на улицу, вновь улыбнувшись и ударив по струнам лиры, беря самые высокие ноты своих песен, так, чтобы его услышали все с самых дальних уголков города.

Это – чистая и светлая сторона восстания, которая проходит под солнцем и светом дня, та, что останется в легендах и летописях. Про неё будут говорить люди и восхищаться дети, она станет путеводной звездой для потомков, которые так же решатся на борьбу за свободу, против тирана.

А пока Анкэль поднялся на ноги и сделал шаг к барной стойке, опуская руку за неё, пальцами нащупывая нужный ему предмет. А потом возвращается в угол, теперь крепко, до боли, сжимая рукоять кинжала.

Темнота.

Та самая сторона, скрывая во мраке, про которую предпочтут забыть. Не упоминать даже в самых подробных пересказах, только бы не опорочить честь мятежников и их чистые стремления.

Анкэль коротко рассмеялся.

– Тяжко мне, – глубоко вдыхая, бросает мальчик. Его голос, напоминающий мертвеца, без капли жизни в пустых звуках. Будто всё, что у него было, он вкладывает в песни, оставаясь ни с кем в конечном счёте. – Холодно мне.

Микото не мог ему помочь – и это сводило с ума.

Лишь ветер, лишь простой дух.

Да и погода была ни при чём.

Они сидели, в полной тишине, прерываемой лишь тяжёлыми вздохами, болезненными и хриплыми. Мальчик даже не подозревал, как сильно постоянный холод и сильный ветер разрушают его здоровье.

И всё же он знал, что не доживёт.

Даже не смотря, на то что был уже мертв.

Наверное, поэтому его первыми словами для ветерка была просьба увидеть мир вместо него.

– Холодно мне, - ещё крепче кутаясь в плащ, пряча под ним кинжал, бросил Анкэль, и голос его впервые сорвался, задрожал, то ли от смеха, то ли от боли.

Он не знал, ничего не знал, ему хотелось лишь спрятаться и сбежать от того, что сегодня произойдёт. Но бежать некуда. Тиран, сидящий на башне, его ветры, заполняющие весь остров Камикакуси, стены, сквозь которые не прорваться.

Хотелось кричать.

Но кричать – опасно, а ещё – он точно знал – крик сорвёт голос, и бард больше не сможет петь. Хотелось плакать.

Но слёзы.

Слёзы закончились, когда-то давно, ещё когда гибло всё, что могло сберечь мальчика от трудной судьбы, ещё когда Инари установила свою власть. Теперь только вперёд, навстречу ветрам, которые оставляют царапины на лице, к вершине башни, вперёд, за летящим ветерком, ведь есть смотреть только на маленькое существо – можно не замечать всей крови и боли вокруг, вперёд.

Анкэль глубоко вдохнул, прислушиваясь.

Шаги.

За таверной всегда ходили, даже ночью, но эти – отличались. Сопровождаемые звоном стальных лат и мечей, ударяющихся о ножны, они извещали о идущей каре за все грехи, они – верные воины тирана, они – городская стража, борющаяся с повстанцами.

Сколько же мятежники потеряли людей в борьбе с этими рыцарями.

Сколько им ещё предстоит потерять. И все эти годы Анкэль, будто лист на ветру, лавировал между ними, избегая взмахов копий и мечей, будто собака, зализывая раны от случайных встреч. А сейчас перехватывает кинжал, готовясь прыгнуть в пасть дракону, в совершенно ничтожной надежде вспороть тому горло, пока всё тело сжигает пламя.

Они вломились с ноги – как делали всегда. В дома горожан, магазины, таверны и даже лазареты, заставляли всех подчиняться и арестовывали любого, кто хоть немного походил на мятежника.

Никто не смел перечить войскам Инари.

Но стебли цвета ночного цветка справятся и с холодной сталью мечей. У них нет выбора. Рыцарь медленно вытащил меч из ножен и металл блеснул в лунном свете. Анкэль взмолился всем богам, только бы пережить эту ночь, только бы ему привиделись алые капли на клинке. Он закусил губу, чтобы не взвыть. Он думал, что потерял способность бояться.

Нет.

Страх наполнял грудь, в немом желании остановить быстро бьющееся сердце. Мальчик чувствовал, как теряет контроль над собой, и это пугало гораздо больше, чем медленно приближающиеся мужчины.

Они начали поджигать свечи – начиная от входа, и потому их свет не падал на угол рядом со стойкой.

Анкэль глубоко вдохнул.

Сейчас или никогда.

За Камикакуси, за свободу, за мир.

– Выходи бард, выходи и прими правосудие богини нашей Инари, – хриплым голосом бросил рыцарь, продолжая приближаться. Горела свеча и распространялся её свет.

Ещё секунда.

Вдох.

Выдох.

За Камикакуси, за свободу, за мир.

Анкэль вскочил и тут же прыгнул за другой стол, чувствуя, как в крепкую древесину за его спиной врезается массивный кинжал. Плохо. Он глубоко вдохнул и встряхнул головой, позволяя косам царапать его лицо.

– Выходи!

Анкэль вышел из своего укрытия.

Выпрыгнул.

Появился из ниоткуда. Он в одно движение, будто молния в грозовом небе, оказался рядом и полоснул кинжалом. Кровь потекла на деревянный пол и тело тяжело упало. Снова. Он сделал это снова.

Двое рыцарей бросились на него.

И Микото вступил в игру. Ветерок облетел всё вокруг, затушив огонь свечей, погрузив помещение в полную, ужасающую темноту. Захлопнулась дверь. Анкэль знал таверну как свои пять пальцев.

Стражи – нет.

Он закрыл глаза, чтобы не мешали отблески случайно попавшего света и сосредоточился. Громыхание стальных лат, запах крови и пота, лёгкие порывы ветра и, главное, интуиция. То, из-за чего он был ещё жив, из-за чего мог обходить десятки засад и убийц. Это восстание против бога-тирана.

Здесь не может быть без жертв и одной из них однажды станет он.

За Камикакуси, за свободу, за мир.

Подпрыгивая вверх, чувствуя, как проносится совсем рядом клинок, Анкэль думал лишь о том, как там, далеко, летают свободные белые птицы.

Как бы ему хотелось их увидеть.

Удар кинжала коснулся стали – и скрип железа пронзил слух. Неудачная атака, которая отметила его местоположение.

Вражеский меч оставил глубокую царапину на руке, которая тут же начала сочиться густой кровью, добавляя в ощущение мира ещё одну важную вещь.

Боль.

Она путала мысли, мешала сосредоточиться, толкала в сторону глупых ошибок.

За Камикакуси, за свободу, за мир.

Он махнул рукой – и капли полетели вперёд, и к ним бросился Микото, продлевая расстояние.

Они со стуком упали слева и оба рыцари резко развернулись. В этот раз кинжал достиг цели.

Анкэль не хотел думать.

Только быстрее закончить.

Но едва он мог приказывать своим мыслям.

Они появились, будто змеи, отравляя разум.

“У них могла быть семья”.

“Они кого-то любили, и кто-то любил их”

“Они тоже чего-то хотели больше жизни”

Анкэль тяжело сглотнул. И бросил кинжал, который по самую рукоять вонзился в шею третьему рыцарю, единственное слабое место их брони. Тот захрипел, медленно опускаясь на деревянный пол. Пытался закрыть рану руками – но кровь сочилась сквозь пальцы, не желая останавливаться. Мальчик сделал шаг вперёд и присел перед умирающим мужчиной.

Допросить, выжать хоть какую-то информацию из бьющегося в агонии, что-то, что могло помочь восстанию и облегчить продвижение к башне.

Он не мог.

Анкэль протянул вперёд руки, нащупал подбородок и резко провернул. Тело обмякло, всей массой навалившись на стену.

И кому сейчас было легче.

Он ненавидел себя. Ненавидел Инари. Ненавидел всех, кто был причастен к этому ужасу.

Трём мертвым телам, которые наконец-то обрели покой и тепло, или живому мальчику, который продолжит жить и убивать ради далёкой цели.

Он закрыл лицо руками и хрипло закричал, не желая привлекать лишнее внимание, но не в силах сдержать боль.

– Верни мне душу! – Анкэль не знал, к кому обращается.

К Инари, к мужчине по имени «Бармен», Микото или к себе.

Он знал лишь, что его сердце бьётся, но внутри сейчас не было ничего, кроме пожирающей пустоты. Мальчик оседал на пол, точь-в-точь, как поражённый кинжалом рыцарь, вот только его единственная рана не была смертельной.

– Живым. Сделай.

Он ненавидел всех, кто был причастен к этой войне.

Ответом ему была лишь мёртвая тишина, напоминающая, что он только что сделал. Нужно убрать тела.

К рассвету в таверне не должно быть и капли крови. Но сил не осталось, даже закрыть лицо руками, и Анкэль мог лишь смотреть вперёд, на то, как прорвавшийся в щель лунный меч лезвием падает на три мёртвых тела, от которых всё ещё распространялась по полу алая кровь.

– Не мучий меня, – тихо сказал мальчик, который не мог даже заплакать.

– Скоро всё закончится, – всё, что мог ответить Микото, смотря, как тяжело вдыхает Анкэль, хрипло глотая воздух, заставляя себя это делать.

– Пришли войско своё.

Ветерок говорил, что у него есть друзья где-то далеко, за стенами, которые могли бы помочь. И Анкэль мог лишь умолять о том, чтобы эти люди помогли дойти до башни. Он закрыл глаза: больше он не мог смотреть на последствия своих грехов.

Темнота поглотила его, и так даже было спокойнее. Запах древесины, вина, табака и крови.

– Где ты, мой бог? – Анкэль не видел, не чувствовал духа.

Одиночество сводило с ума.

– Рядом. Я всегда рядом.

– Лети.

Как в первую встречу. Как в первой песне. Как в первом разговоре. Анкэль просил Микото лететь.

– Пока петухи пели, а птицы летели. Спаси меня.

Когда-то бард просил духа увидеть мир вместо него. Теперь просил помощи. Анкэлю хотелось выбраться из этой бездны, чтобы хоть кто-то, хотя бы одно живое существо, протянуло ему руку и помогло расправиться с демонами, которые давно поселились в его душе.

Но все вокруг могли летать.

И только мальчик продолжал падать всё ниже.

– Когда закончится этот ужас, – Анкэль усмехнулся.

Микото завис в недоумении, не понимая, что имел в виду мальчик, который теперь смотрел в потолок, не видя перед собой ничего.

Возможно, древние, описанные в книгах ритуалы призыва демонов. Но против бога не поможет даже демон.

Белая линия, которой обводят мёртвые тела сыщики. В середине улиц, где ночью была битва, нет крови, нет следов борьбы. Только неживой след от мела, говорящий, что здесь мятежники потеряли ещё одного.

– Я монстр? Я ведь ничем от неё не отличаюсь, – внезапно спросил Анкэль, но Микото смутил акцент на слове “неё”.

Мальчик имел ввиду не монстра. А кого-то гораздо страшнее.

– Нет, – Микото взлетел выше, не в силах смотреть на своего друга, который сходил с ума и ничего не мог поделать. – Вы совершенно разные.

– Смотри в глаза! – Анкэль повысил голос и тут же рассмеялся, опуская голову, накрывая её руками. – Ты думаешь, я не знаю? Не знаю, что эти стены – наша защита? Что за ними – война богов, которая несёт за собой только боль и разрушения? Война между людьми, духами и мононоке? Я знаю! Знаю! Только это ведь всё равно неправильно. Я хочу свободы. С одной стороны – мононоке, с другой – тиран. Нужно победить. Высвободиться. Мы сможем.

Мальчик говорил быстро, иногда срываясь на крик, а потом, быстро, переходя на едва слышный шёпот.

– Тяжело мне, – и всё же Анкэль не смог сдержать слёз.

Слёз усталости, боли, ненависти к себе. Капли медленно текли по лицу, заставляя мальчика иногда сглатывать и вдыхать с лёгкими всхлипами. Микото подлетел, опускаясь к Анкэлю на колени, едва заметно касаясь порывом ветра его кос.

– Слушай, мальчик, – призрак даже не знал, что говорить, но чувствовал, что должен. – Ты как себя чувствуешь?

– Как человек, который только что убил трёх рыцарей без суда и следствия! – Анкэль говорил громко, не боясь, что его услышат.

Да и было слишком паршиво в груди, чтобы беспокоиться о подобном.

– Спокойнее, прошу тебя. Всё будет хорошо. Всё обязательно будет хорошо, я обещаю, – Микото всегда был насмешливым, но сейчас в его голосе была лишь серьёзность и желание помочь.

Мальчик знал, что все это неправильно.

Все что вокруг происходит было неправильным.

– Холодно мне, - Анкэль поёжился.

Сейчас погода не оказывала уже никакого внимания, а мороз исходил из груди, сковывая всё тело, пробирая до костей. Мальчику было плохо, он тяжело дышал, но всё ещё пытался сохранить те остатки сознания, которые так желали ускользнуть, как вода из рук. Он поднялся на ноги, как кукла, и двинулся вперёд.

На него часто – чаще, чем мог выдержать детский разум – оставляли уборку мёртвых тел и зачистку следов. Анкэль действовал механически, даже не отдавая себе отчёта, что именно делает.

В едва проникающем сквозь плотные тучи свете луны он копал холодную землю, чтобы потом положить в одну могилу три мёртвых тела. Это место за таверной уже давно можно было назвать кладбищем.

Своих и чужих.

Разница между повстанцами и солдатами Инари лишь в том, что говорили при захоронении. А в остальном – совершенно одинаковые бездыханные люди, у которых были цели в жизни.

И которые их не добились, погибнув от удара меча или стрелы. И сидя на ещё одной могиле, Анкэль подставил лицо холодному ветру, который развевал его плащ и косы. Он перебирал струны лиры – без определённой мелодии – в попытке заглушить мёртвую тишину, которая обвила его без остатка.

– Холодно мне.

Он знал, что это неправильно. Но он не знал, как иначе поступить.

– Это все так сложно.

Глава 11

Это старое поверье, которого часто придерживаются прямо на выветренной дороге. Войдите, пройдите по хорошо протоптанным грунтовым дорожкам и окажитесь в блуждающем доме Амэ-фури-кодзо. Холм Бакэ-кудзира так же жив, как и духи, которыми она руководит, некоторые шепчут, хотя это не какой-то хорошо хранимый секрет. Тем не менее, у них есть здоровый страх перед ее возмездием – возможно, необоснованный страх, но тем не менее мудрый. Возможно, она никогда не была живой, но и не умрет никогда. На протяжении тысячелетий и тысячелетий она была невидимым стражем острова Камикакуси, их непогрешимым проводником. Некоторые могли бы даже сказать, что она сама смерть.

Амэ-фури-кодзо – дух дождя, что живет последние несколько лет около острова по приказу шишигами. Она должна была быть невидимым стражем, что следит за событиями на острове и докладывает хранителю леса Аокигахара. Бакэ-кудзира, который всегда путешествовал вместе с Амэ, плавает вокруг острова охраняя свою хозяйку.

Девочка защищает тех, кто испустил последний вздох, от душ самых маленьких мышей до душ самих богов. И все же она живет всего полжизни, и можно было бы задаться вопросом, почему. Когда у кого-то есть вся эта сила, и легко понять, что она могла бы просто захватить больше -взглянуть на каменные шпили Идзанами или пронзающие небо башни Инари, обе дышащие, живые земли – почему она не так сильна, как они?

По правде говоря, для нее это не имеет никакого значения. Той жизни, что ей дарована, более чем достаточно, чтобы она могла выполнять свой долг, вести души к свободе. И, что ж, это все, что ей когда-либо было нужно или что она когда-либо хотела сделать. Хотя немного «лишнего», конечно, никому не повредит.

Верный защитник скелетный кит, сопровождаемый светящимися рыбами и птицами, охраняет свою хозяйку, плавая всегда где-то рядом с ней. И Амэ спокойно и большего ей не нужно.

Небольшой холм, окруженный полосами темных и корявых деревьев, навес из темных листьев, закрывающий яркое небо, создавая бесконечную ночь – ну, с первого взгляда кажется, что для его пересечения потребуется не более нескольких утомительных часов. И все же армии затерялись в ее глубинах, и их больше никогда не увидят.

Слышал, хотя да. Да, их, безусловно, все еще можно услышать, они маршируют и готовятся к своей войне против неизбежности.

Смерть – это не то, с чем можно бороться, но это не остановило некоторых от попыток.

Но войдите во владения Амэ ради чего-то другого – кого-то – и она может просто позволить вам уйти вместе с вашей жизнью. Возможно, вы тоже приобретете некоторые знания, находясь на своем своенравном пути. Живые затерялись в ее темных глубинах на часы, дни, месяцы – даже годы. Когда они наконец вернулись, эти люди, которые осмелились пересечь границу, которые осмелились посмотреть самой смерти в глаза и усомниться в ее воле, они были изменены.

Они не вернулись с темными, злобными мыслями, кипящими прямо у них под кожей, с шепотом давно умерших богов, эхом, отдающимся в их сознании – нет, ничего подобного. Те, кто вернулся смирились – со смертью.

И какое это было чудо для их души.

Они не говорили о том, что видели между толстыми стволами деревьев, о том, что узнали, пробираясь сквозь мертвые листья и поваленные деревья, мимо блуждающих духов и в бесконечную бездну, но у тех, кто был рядом с ними, были справедливые догадки. Конечно, хранитель мертвых, должно быть, дал им последний шанс увидеть свою возлюбленную. Поговорить со своими возлюбленными, родителями, детьми – в последний раз.

Что еще могло бы принести им такой мир?

Что еще могло позволить им понять смерть? Ханако, пробиравшийся сквозь заросли ежевики, усмехнулся при этой мысли. Слабый солнечный свет отражался от куда-то сверху, он пробирался сквозь ежевику и шипы со шквалом проклятий, срывающихся с его губ.

Он признал бы, что хранительница Холма Амэ-фури-кодзо была далеко не такой злобной, как духи, запертые в Каменном лесу или на острове Камикакуси, но и доброжелательной ее тоже трудно было назвать.

Она была недостаточно добра, чтобы позволять такие легкомысленные поступки простым смертным. Она не стала бы нарушать правила смерти ради них. Смерть не была милосердна, по крайней мере, к тем, кто еще жил.

Это просто было.

Ей не нужно было быть чем-то другим – ни доброй, ни ненавистной. Кроме того, он уже знает – знал. Он знал одного человека, который был на границе. Он знал, что она хотела там найти, и что она нашла вместо этого.

Если он честен, то этот единственный разговор вполголоса лежит в основе его причин, по которым он сам не пришел сюда год назад. Он уже понимал смерть. Глубоко. Ему не нужно было проводить дни за днями в ожидании, размышлениях, тревогах, одиноком бдении у границы.

Остался только со своими мыслями, пожирающими его изнутри, его вера и преданность тают с каждым часом, и он ждет горького осознания ему не нужно было, он не хотел сталкиваться ни с чем из этого.

Он не хотел вновь переживать, тоже самое чувство, когда попал в лес Аокигахара.

Он уже понимал смерть. Кроме того, он бы ни о чем не пожалел, если бы оставила её в мире живых. В конце концов, именно так она могла прожить свою жизнь. Ханако качает головой, прерывая ход своих мыслей – он здесь не для того, чтобы думать о ней.

И она сама выбрала этот путь. А значит он не может её покинуть.

И из-за чего у него такие мысли появились? Он слышал от учителя, что фонари Амэ летающие вокруг её места обитания заколдованы и сбивают с пути всех путников разными способами.

И его они пытались отвлечь навязчивыми мыслями о Мегуми.

Он здесь, чтобы делать свою работу, и он не позволит себя отвлекать от поставленной задачи.

Попросить Амэ о помощи в восстании.

Мир, казалось, изменился в тот момент, когда он вошел в священные земли смерти – деревья двигались, когда он отводил взгляд, и перед его глазами открывались никогда прежде не протоптанные тропинки.

Он клялся, что сегодня холм казался немного более живым, чем обычно. Ну, честно говоря, он не так уж часто бывал здесь – в последний раз, когда он был в этом районе, чуть больше года назад, она хотела показать ему кое-что на холме. Его губы слегка приподнимаются, и он задается вопросом, что бы это могло быть – знакомство с ней, возможно будет слишком странным.

Просто она была таким человеком.

Слишком странной и вела отшельнический образ жизни.

Когда он пробирается мимо деревьев и ветвей, следуя по тропе, тихий голос в его голове шепчет странные слова.

– Правильно идешь путник. Но ту ли ты дорогу выбрал? Или другая правильная?

Она заманивал его?

К чему, однако? С какой целью? Он приветствует отвлечение от своих внутренних мыслей, даже если это немного тревожное развитие событий.

Но все же, что она хотела?

Ханако знал, что ему следует быстрее сделать делать и вернутся к Мегуми, которая сейчас находится на острове вместе с Микото и Анкэлем.

Он знает, что должен как можно быстрее найти Амэ, но она решила поиграть с новым гостем.

– Похоже она давно не общалась ни с кем, кроме Бакэ-кудзира.

Он действительно отчаянно нуждается в утешении, поскольку тропинки Амэ-фури-кодзо продолжают извиваться и извиваться, а в лесу разносится жуткая тишина – не слышно ни звука, кроме его собственных шагов и светящихся фонариков.

Прислушавшись повнимательнее, можно услышать тихий шепот, уносимый милостью ветров. Призрак удивляется, прислушиваясь к неразборчивым словам.

«Помоги»

«Услышь меня»

«Прошу прости меня»

«Я не хотел стрелять»

«Почему ты сделал это отец»

То, что он слышит, он знает, это голоса мертвых, живых, тех, кому еще предстоит родиться – время здесь довольно непостоянная штука. Он задается вопросом – мертвенно тихий шепот в его голове, но он кричит и заглушает остальные его мысли – и ему остается гадать, есть ли среди них ее голос.

Когда-то давно он любил тишину. Любил, когда его оставляли одного, чтобы погрузиться в свои мысли, любил медитировать на вершине одинокой горы, любил естественную тишину мира, он любил все это. Уже не так сильно.

По крайней мере, тогда он знал, что в конце концов кто-нибудь придет и разрушит его. Кто-нибудь закричал бы и нарушил тишину и покой, и он повернулся бы с хмурым выражением лица, скрывающим восторг и радость в его сердце. Он стоял с раздраженным раздражением и неохотно следовал за ними в их последних планах, уже чувствуя себя легче и счастливее. По крайней мере, тогда он знал, что кто-нибудь разрушит его стены. Кто-нибудь увидит его таким, какой он есть. Кто-то всегда будет рядом, и он никогда не был по-настоящему одинок.

Кто-то, говорит он себе.

Это был всего лишь один человек, он знает глубоко внутри.

Он проходит последний ряд ежевики и обнажает пустое пространство.

Сейчас было совсем не время размышлять о ней, погружаться в свои воспоминания. У него была работа, которую нужно было выполнять. Он проскальзывает между двумя толстыми стволами деревьев и практически падает на маленькую тихую поляну.

Через Амэ-фури-кодзо проходит так много энергии, но он все еще может следовать по одной нити, которая должна привести к дому. Его голова поворачивается из стороны в сторону, когда он все это осматривает местность критическим, настороженным взглядом, который быстро меняется на впечатленный.

Безмятежность.

Вот, пожалуй, и все единственное слово, которым он может описать живописную поляну.

На мгновение он жалеет, что у него нет фотоаппарата, чтобы увековечить эту красоту. Мягкий свет фонарей проникает сквозь него, наконец-то давая ему передышку от бесконечной тьмы леса. Так или иначе, сейчас все еще день, но солнечный свет начинает мягко рассеиваться, ползая по земле по мере того, как вечер удлиняется.

Воздух вокруг него теплый, ветер приятный и вялый, когда он обвивает его фигуру, проникает под рубашку, пробегает по его непослушным волосам. Его взгляд останавливается на молодом дереве, одиноко стоящем в центре поляны, не покрытой травой.

Дерево гордо возвышается осенью, и даже таким маленьким, каким он выглядит, он знает, что он невероятно древний, с корнями, извивающимися в грязи в замысловатом узоре, известном только ему, и глубокими бороздами, спиралью пересекающими его ствол. Он прорастает из земли, величественно поднимается и делает все возможное, чтобы коснуться облаков – преодолеть пропасть между жизнью и смертью, небом и землей, землей и небом.

Он отшатывается, с испугом замечая, что дерево задушено жизнью, и это ужасно. Сотни, нет, тысячи существ покрывают дерево от его корней до ветвей.

Птицы, насекомые, животные – все они сидят на дереве, и он не может оторвать глаз от дремлющей орды, совершенно пораженный. Внезапно у него перехватывает дыхание, глаза расширяются еще шире. Призрак рассеяно делает шаг вперед и останавливается.

Его глаза прикованы к единственной ветке из десятков деревьев, покрытой ярко-желтыми и тускло-оранжевыми листьями, осенний спектр которых контрастирует со все еще ярким небом. Ноги в школьных туфлях ступают по грязи и траве, каждый шаг почти бесшумен, когда он сокращает расстояние до дерева.

– Добрый день, достопочтенная Амэ, -склоняясь в поклоне произносит Ханако.

– И тебе добрый день путник. Ты пришел просить помощи для острова Камикакуси? – под деревом сидела маленькая девочка с бледно серыми волосами, накрытой сверху зонтиком и с фонариком в руках.

– Да.

***

Мегуми задумчиво перебирала ткань своего плаща и смотрела, как танцуют алые языки пламени в камине. В комнату вошел один из главной четверки всего восстания – Бармен, как он себя именовал.

– Скоро должен прийти Анкэль и доложить, что происходит на границах острова Камикакуси, – мужчина поставил два стакана с напитками и сел за стол. – Когда придет Ханако?

Девушка повернула голову и посмотрела на мужчину. Сколько времени он тут находится? Если вспомнить о том, что рассказывал ей Ханако, люди, что находятся на этом острове либо пропали без вести при странных обстоятельствах.

И когда же этот человек пропал? Десять лет назад? Двадцать лет назад?

– Настолько быстро насколько сможет.

Открылась дверь и в комнату вошел Анкэль с Микото. Мальчик снял капюшон и тряхнул головой в свете камина мелькнули темные косички.

– Привет.

Слишком он молодой для ужаса, через который ему пришлось пройти. Сердце противно защемило от горечи.

Это не справедливо.

Пускай это мир духов, но он ничем не отличается от мира людей. Везде происходят несправедливые вещи.

И сколько мальчику лет? Пятнадцать? Четырнадцать? Она не удивится если они одногодки.

И когда он пропал без вести? Наверное, ещё позже чем бармен или рыцарь.

Она просто обязана ему помочь. Из капюшона вылетел ветерок и закружился вокруг них. Мегуми проследила за ним и радостно улыбнулась. Дух приземлился на плечо девушки.

Бард взял стакан и выпил до дна, поставив обратно на стол.

– Все в боевой готовности. Остается только дать сигнал, и все побегут в бой.

– Понятно, – легкий ветерок ласково коснулся щеки девушки и тут же исчез.

Анкэль безнадежно устал от всего. Ему ничего не хотелось делать. Он просто хотел, чтобы все закончилось.