Текст книги "Операция «Аврора»"

Чувство опасности сработало, лишь когда неизвестный возник на пороге комнаты. Сказать, что Гришка испугался, было бы неверно. Как человек бывалый, он давно научился реагировать на неожиданности предельным сосредоточением и холодным расчетом. Именно эти качества всегда дают преимущество перед потенциальной опасностью, а не страх или ярость. Поэтому Кот внешне остался неподвижен, но весь обратился в слух, не рискнув даже приоткрыть смеженные веки.

Керенский же (а это был он), остановившись в дверях, оказался здорово озадачен. Обнаружив в секретной, как он полагал, квартире незнакомого крепкого мужика мирно спящего на диване, Александр Федорович легко преодолел первое потрясение и тоже включил логику и расчет. То, что этот тип не из полиции или охранки, ясно как божий день. А вот как он сюда попал?..

Керенский сделал пару шагов к дивану и пригляделся, заметил тускло блеснувшие браслеты на руках спящего. Ого! Беглый?! А не его ли полдня по околотку полиция ищет? Носятся как угорелые?.. Ну и дела! Определенно, это он.

Александр Федорович заложил руки за спину, покачался с пяток на носки, затем сложил руки на груди, потеребил себя за подбородок, однако, так ничего не придумав, решил разбудить незваного гостя. Но едва он сделал шаг к дивану, «спящий» мгновенно оказался на ногах и метнулся навстречу, целясь скованными руками Керенскому в горло.

Если бы Александр Федорович действительно был тем, кем выглядел – этаким слегка субтильным интеллигентом, несмотря на высокий рост и приятные черты лица, – Коту не составило бы труда справиться с ним даже в наручниках. Но дело было в том, что Керенский, во-первых, имел весьма решительный и вспыльчивый характер, а во-вторых, хорошую физическую подготовку, благодаря занятиям танцами и, позже, в университете, боксом. Поэтому бросок Гришки Керенский встретил достойно: уклонился от захвата и нанес Коту классический апперкот точнехонько в правое подреберье. Атаман Ад охнул, согнулся, но тут же отскочил назад. Зыркнул на обидчика и вдруг метнулся мимо него вон из комнаты.

Теперь уже Александр Федорович решил не упускать беглеца и кинулся следом, вспомнив, что не запер по привычке дверь черного хода. Однако просчитался. Гришка ринулся не к ней, а вглубь квартиры. Керенский понял, что беглый почему-то хочет с ним разделаться, достал из кармана пальто, которое не успел снять, револьвер и замер, прислушиваясь. Спустя минуту уловил слабый шорох со стороны спальни. Медленно двинулся туда, шагая как можно тише. Но, видимо, противник все-таки что-то услышал, потому что едва Керенский сунулся в дверной проем, тут же получил удар в лицо метко пущенной тарелкой и на пару секунд потерял ориентацию. Коту этого хватило, чтобы снова броситься на обидчика и схватить его за горло. Они упали в коридоре, причем Александр Федорович выпустил при этом револьвер, но Гришка в запале не заметил. Навалившись на Керенского, он пытался его задушить. И ему бы, наверное, удалось, но Александр Федорович в последний момент, отчаявшись сбросить весьма тяжелого противника, изо всех сил ударил его обеими ладонями по ушам.

Эффект был соответствующим. Кот взвыл и заметался как слепой по коридору, тычась в стены. Керенский медленно поднялся, закашлялся, пытаясь восстановить дыхание. Потом подобрал револьвер, прислонился к косяку спальни и хрипло произнес:

– Руки вверх!

Котовский замер, упершись лбом в стену, мотнул еще раз головой, вытряхивая из нее остатки болезненного гула от удара.

– Ты кто? – также хрипло спросил он.

– Хозяин квартиры… Руки, я сказал!

– Дурак, что ли? Я в браслетах, не видишь?..

Гриша медленно развернулся лицом к Керенскому. Взгляд его прояснился окончательно. Он уважительно оглядел его худую фигуру.

– Здоров же ты драться, хозяин!

– Ты кто? – сурово повторил Александр Федорович, чутко следя за противником и не опуская револьвера.

– Григорий я, Котовский…

– Беглый?

– Ну да…

– Так это тебя городовые полдня обыскались?

– А то ж!.. – Гришка опустился на корточки. – Волыну-то спрячь, хозяин. Не буду я больше с тобой махаться. Давай-ка миром поладим.

– С чего бы мне с тобой мириться? – Керенский ухмыльнулся. – Сдам вот сейчас околоточному и заботы нет.

– Не сдашь.

– Почему же?

– Потому как у самого рыло в пуху. Иначе б через черный ход в собственную хату не крался.

Керенский задумался: довод был серьезный. «А ведь слышал я что-то про некоего Котовского! – вспомнил он. – Аккурат в сентябре девятьсот шестого, я только в Питер вернулся из Ташкента. Поймали какого-то беглого политического, в Гатчине с крыши поезда сняли!.. Точно, фамилия его была Котовский. Помнится, приятель мой, присяжный поверенный Павел Переверзев[13]13
  Павел Николаевич Переверзев (1871 г.р.) – российский адвокат и политический деятель, член партии эсеров, член масонской ложи «Полярная звезда». В 1906 году в качестве присяжного поверенного принимал участие в процессе над Григорием Котовским, осужденным тогда за революционную деятельность на 12 лет каторги.


[Закрыть], рассказывал, мол, мужик-то правильный, борец с самодержавием, правда, без нужного образования, но очень решительный. Он, дескать, в своей Бессарабии по-своему разумению справедливость устанавливал, бедных защищал, хапуг разных наказывал…»

– Я вас вспомнил, – перешел Александр Федорович на уважительный тон, – вы были осуждены в 1906 году Петербургским судом на двенадцать лет каторжных работ за революционную деятельность. Григорий… Иванович Котовский. Так вас амнистировали?

Теперь настал черед задуматься Коту. Лицо хозяина квартиры ему никого не напоминало, в то время как сам он Гришку опознал. Это плохо. С другой стороны, признал и сразу на «вы» перешел? Сочувствующий, что ли?.. Или вовсе из эсеров?..

А что, наверняка из политических! Тогда понятна и квартира – явочная, и хождение через черный ход, и револьвер, и подготовочка физическая неслабая. Похоже, Гриша, тебе опять подфартило!..

– Я бежал с Нерчинских рудников, господин…

– …Керенский.

– Да. И я думаю, что теперь мы могли бы поговорить без присутствия револьвера?

– Думаю, да. – Александр Федорович спрятал оружие и сделал приглашающий жест: – Идемте в кабинет, там будет удобнее.

Спустя полчаса Керенский знал всю нехитрую историю Гриши-Кота и лишь удивлялся, насколько причудливыми могут быть обстоятельства, дабы свести вместе столь непохожих друг на друга людей в нужном месте и в нужное время. «Вот же перед тобой идеальный вариант для решения проблемы с Рейли! – сказал сам себе Александр Федорович. – Решительный, смелый, изобретательный и… временно сильно нуждающийся в помощи и сочувствии. Прояви их, и он с удовольствием тебе поможет! Да и Феликс этот, Каннингем, думается, не откажется от такого помощника…»

– М-да, покрутило вас, Григорий Иванович, – подытожил он, доставая из ящика стола кожаный футляр. В нем оказался набор не совсем обычных инструментов – пилочки, щипчики, странного вида то ли ключи, то ли отмычки, и даже лупа.

– Это для чего? – насторожился было Гришка.

– Хочу снять ваши браслеты. Или вы с ними сроднились?

– Н-нет, пожалуйста… А вы умеете?

– Чем только не приходится овладевать на поприще борьбы с самодержавием! – пафосно продекламировал Керенский, но Кот его иронии не уловил.

– Тоже сидели?

– Помилуй бог! Но помогать товарищам доводилось…

Повозившись пару минут, Александр Федорович с видом фокусника сказал «алле-ап!», и наручники раскрылись с металлическим лязгом. Кот с восхищением посмотрел на своего спасителя и впервые улыбнулся в усы.

– Ну и сколько с меня причитается, господин Керенский?

– О чем вы, Григорий Иванович!.. Впрочем, хорошо, поговорим по-деловому. Мне действительно может понадобиться ваша помощь, как… профессионального беглеца из мест заключения.

И Александр Федорович без прикрас описал поставленную на совещании в «Метрополе» задачу по освобождению из Петропавловской крепости специального агента британской разведки Сиднея Рейли.

– Сроки поджимают, Григорий Иванович. Вот я и подумал, что нам вас послало само Провидение. А за помощь могу гарантировать новые, чистые документы и достойное денежное вознаграждение.

Кот почесал макушку, подергал себя за усы, покряхтел, прикидывая так и этак, и пришел к выводу, что расклад вполне стоящий. Тем более что Керенский обещал бумаги выправить еще до поездки в Петербург.

– По рукам, Александр Федорович! Отчего бы не помочь хорошим людям? Авансик-то подкинете?

– Разумеется!..

Уже на следующее утро Керенский вызвал на разговор бывшего помощника Рейли. Каннингем внимательно выслушал новости и одобрил идею, оговорившись, правда, что за поведение беглого каторжника Керенский несет персональную ответственность. Но с документами помог быстро, даром, что британское консульство не одну собаку съело на изготовлении фальшивок, почти не отличимых от настоящих. И спустя пару дней Александр Федорович принес квартировавшему у него Котовскому паспорт на имя Котова Георгия Ивановича, коммивояжера из Товарищества мануфактур «Иван Коновалов с сыном» и новый бумажник с тремястами рублями, а также небольшой кожаный чемодан.

– В чемодане одежда и белье. Переодевайтесь и – в путь. Нас ждут большие дела, Григорий Иванович!..

Глава 6

1913 год. Март. Граница с Австро-Венгрией в Царстве Польском. Холмская губерния

Давыдов уже вторые сутки трясся на диване вагона первого класса, а проехал пока лишь Барановичи. Впереди были Брест-Литовск, пересадка на поезд Люблинской железнодорожной компании и почти пятичасовое путешествие до городка Холм, нежданно ставшего губернским по именному указу Николая Александровича год назад. А дальше… Денис даже думать не хотел, как будет добираться до пограничной заставы Младечная, куда его послало начальство в лице подполковника Максимова.

История поспешной командировки выглядела странно. Ровно двое суток назад Максимов вызвал Давыдова к себе, поинтересовался, чем сейчас занят капитан, и заявил:

– Отложите всё, Денис Николаевич, есть дело поважнее! Ознакомьтесь, – он протянул Давыдову гербовую бумагу с коротким текстом, отпечатанным на пишущей машинке. Под текстом стоял знакомый широкий росчерк директора Осведомительного агентства, статского советника Владимира Иосифовича Гурко.

Давыдов медленно прочитал письмо и удивленно приподнял бровь. Текст гласил:

«Начальнику оперативного управления Осведомительного агентства Его Императорского Величества генерал-майору Б.Л. Громбчевскому. Лично! Ваше превосходительство! Не далее как позавчера, третьего марта сего года, на вверенном мне участке государственной границы империи Российской, а именно, Холмской комендатуры, у заставы Младечная казачьим нарядом был задержан нарушитель при попытке перейти границу с сопредельной стороны. По описанию допросившего его, офицера оперативного наблюдения, поручика Велембовского, задержанный – мадьяр. Тридцать лет. По паспорту – уроженец Холмской губернии, мещанин Акош Ковач. При обыске в потайном кармане зипуна обнаружен конверт делового вида, закрытый печатью. На печати – герб Австро-Венгерской монархии. На обычном допросе, как доложил поручик Велембовский, Ковач отвечать на вопросы отказался. Допрос с пристрастием не проводился. Осмотр содержимого конверта выявил обстоятельства, превышающие полномочия офицера оперативного наблюдения, и вместе с тем весьма серьезные, чтобы пустить их по обычному этапу расследования. Посему, основываясь на подробном рапорте поручика Велембовского, обращаюсь к Вам с нижайшей просьбой: прислать сюда человека, облеченного надлежащими полномочиями для доставки задержанного и его конверта в столицу и проведения дальнейшего дознания. Комендант Холмского участка, подполковник Вершигора. 4-го марта 1913 года».

Денис молча положил письмо на край стола. Максимов, внимательно наблюдавший за ним, тут же поинтересовался:

– Ваше мнение?

– Вряд ли это настоящий курьер. Похоже на провокацию, – тщательно взвешивая слова, ответил Давыдов. – Хотя все может быть. Надо бы взглянуть на документы из конверта…

– Прекрасно, Денис Николаевич! Вот и поезжайте. Взгляните, разберитесь. Опыта работы с секретными документами у вас предостаточно – с самого Люйшуня ими занимаетесь?..

– Так точно… А может, господин подполковник, кого другого послать? Дел ведь невпроворот!

– Вот что, господин капитан, – вдруг посуровел всегда мягкий и обходительный с подчиненными Максимов, – это не просьба. Это приказ! Выезжаете сегодня же. Поезд на Брест-Литовск отходит от Николаевского вокзала в 17.30. Поторопитесь! О результатах докладывать мне лично телеграфным кодом.

– Мне отмечаться в комендатуре Холма или сразу на заставу? – обреченно уточнил Давыдов.

– Нечего время терять на бюрократические проволочки. Езжайте прямо на Младечную. Через полчаса зайдите к секретарю, получите соответствующий приказ с полномочиями и командировочные на… неделю… нет, на четверо суток. Спустя этот срок вы должны будете определиться с дальнейшими действиями по означенному делу! Вы свободны!

Давыдов вышел от начальства слегка ошарашенным. Вернулся в кабинет и уселся за стол. Несколько минут отрешенно смотрел на груду бумаг – в основном черновиков отчетов и служебных справок и записок. Наконец глубоко вздохнул, возвращая себя к реальности, убрал основные бумаги в сейф, а две папки сунул под мышку и постучал в соседний кабинет, напротив своего.

– Войдите! – рявкнули оттуда.

– Привет, Паша! – Денис печально улыбнулся. Его приятель и сослуживец, капитан Тучков славился на все управление иерихонским голосом. Давыдов подозревал, что он вообще не умеет говорить тихо. – Не откажи в просьбе, просмотри эти отчеты из Сибири…

– А сам-то что?

– Максимов срочно в командировку посылает. Аж в Холмскую губернию! Прямо сейчас пойду на поезд собираться…

– Эк тебя угораздило!.. – Тучков в замешательстве взъерошил и без того торчащие ежиком волосы у себя на макушке. – Ладно, подсоблю. В знак соболезнования! – тут же подмигнул он.

– Спасибо, друг! – искренне сказал Денис, положил папки на стол и выскочил из кабинета. До отхода поезда оставалось чуть более трех часов…

* * *

Пейзаж за окном восторга не внушал. Это в конце ноября, когда вечерний мрак вселяет в сердце меланхолию, снежная белизна радует душу. И даже кажется, что снег испускает свет. А в марте, когда то подтает, то подмерзнет, и былой нежной белизны нет уж в помине, а есть посеревшая хуже больничной простыни, глядишь на нее и сердишься: когда ж ты пропадешь, окаянная? Когда небо посинеет, когда солнце проснется?

Давыдов, как все северяне, с нетерпением ждал весну и думал, что, продвигаясь к югу, встретит ее пораньше. Какое там! То заснеженные ели подступали вплотную к железнодорожному полотну то расстилались по обе его стороны плоские, как тарелка, поля, заунывно-белые. Смотреть на них было скучно, читать газеты не хотелось, заснуть не удавалось.

– Служба… – бормотал Денис. – Служба, голубчик! Не все же в приключения ввязываться. Будем считать это заслуженным отдыхом: все-таки комфорт и чай у проводника можно потребовать…

В Брест-Литовске вышла неприятная заминка. Перрон там, поди, с Рождества не чистили. С неба сыпалась белая крупа. Здание вокзала имело жалкий вид. Казалось, что его построили впопыхах, собираясь когда-нибудь возвести что-то величественное, да забыли, так и оставили.

Давыдов прямо с поезда, чуть ли не по колено в снегу, отправился к начальнику вокзала в полной уверенности, что продолжит поездку немедленно. Однако начальника на месте не оказалось. Вместо него в крохотном закутке, даже отдаленно не напоминавшем приемную, сидел у телеграфного аппарата болезненного вида паренек в форменной тужурке.

– Где начальство? – сердито поинтересовался Денис.

– Изволит отсутствовать, – с трудом выговорил паренек и вдруг икнул.

«Да он же пьяный?!» – догадался Давыдов.

– Подлечиться не желаете, юноша? – с веселой злостью предложил он.

– А что, есть?! – встрепенулся тот.

– Конечно! – И капитан с иезуитской улыбкой продемонстрировал пьянчужке свое удостоверение.

Паренек мгновенно побледнел еще больше и стал сильно похож на ожившего мертвеца. Он продолжал шевелить посиневшими губами, но звук куда-то пропал. Потом и вовсе начал сползать со стула, закатывая глаза.

– Э, э, юноша!.. Не надо так принимать близко к сердцу! – забеспокоился Денис и, перегнувшись через аппарат, схватил тщедушного за грудки. – Я вам ничего плохого не сделаю. Мне просто надо как можно быстрее попасть в Холм.

Ему пришлось дважды крепко встряхнуть доходягу прежде чем тот снова начал подавать признаки жизни.

– Вы-вы-вы… меня а… арестуете?! – сипло спросил он.

– Нет!.. То есть арестую, если вы немедленно не приступите к исполнению ваших прямых обязанностей! – Денис сделал грозный вид, от которого парнишка снова едва не грохнулся в обморок. Давыдов понял, что перегнул и сменил тон. – Я еду в срочную командировку. Дело государственной важности. Мне необходимо как можно быстрее попасть в Холм, – раздельно и спокойно повторил он.

На сей раз слова возымели действие. Паренек воспрял, встряхнулся, одернул тужурку, посмотрел сначала на Дениса, потом на телеграфный аппарат, потом на стену за спиной капитана. Давыдов обернулся и увидел на ней расписание движения поездов по станции Брест-Литовск. Спустя минуту обнаружил, что поезд на Холм отправляется через час.

– Мне нужно сесть на этот поезд!

– Минуточку, – забубнил парнишка и принялся стучать телеграфным ключом. Прочитал ответ и снова начал бледнеть.

– Что-то не так? – насторожился Денис.

– Мест нету… – одними губами прошептал тот.

– Не может быть! – Давыдов рассердился. – На поездах всегда есть служебная бронь… Где ваше начальство?

– Они… приболели-с… – заелозил глазами по столу паренек. – Именины вчера случились…

– Твою мать! – не сдержался Денис. «Разгильдяйство неискоренимо в принципе», – пришла грустная мысль. В сердцах развернулся и вышел, с наслаждением грохнув дверью так, что косяк крякнул.

От Брест-Литовска до Холма сотня верст; если бы удалось найти автомобиль!

Станционный служитель с метлой, наконец соизволивший выйти на перрон, не сразу понял, чего от него домогается Давыдов, потом сообщил на местном наречии:

– Какой автомобиль, Панове, городишко без таких затей обходится. Есть, конечно, автомобили у местной знати – у пана директора гимназии, у хозяина табачной фабрики… Простому ремесленнику а их в Бресте большинство, такая роскошь не по карману, да и не нужна вовсе. Восемнадцать лет назад гигантский пожар, можно сказать, под корень городишко подрубил, тогда же и вокзал дивный сгорел, Панове. Что ж то был за вокзал! Одних электрических лампочек полтораста, а теперь?..

Пришлось эту идею оставить.

Оставалась одна надежда на понимание от начальника поезда. И здесь Давыдову наконец повезло. Им оказался бывший военный, подпоручик-артиллерист, вышедший в отставку по ранению. Узнав, что Денис – офицер ОСВАГ, да еще ветеран Люйшуньского конфликта, седой подпоручик сразу решил:

– В моем купе поедете, господин капитан. Часам к четырем пополудни, Бог даст, доберемся до Холма.

– А что, можем и не добраться?

– Так ведь снегопады у нас тут уже неделю как буйствуют. Дважды пути расчищали – заносы сильные.

– Ну, тогда действительно с божьей помощью. Поехали?

– Садитесь в вагон, господин капитан. Минут через двадцать отбываем…

* * *

Но, несмотря на все старания Давыдова, на заставу он добрался лишь к утру третьего дня, после того как покинул столицу.

Поручик Велембовский оказался сухопарым, носатым поляком лет под сорок. «Ему бы пора уже в капитанах ходить», – отметил про себя Денис, а вслух сказал:

– Рад знакомству, пан поручик. Давайте без расшаркиваний и пиетета. Сразу к делу.

– Так ведь с дороги вы, пан капитан. В баню бы вам сходить, поспать по-человечески…

– Мы с вами, пан поручик, не на отдыхе. Работаем!.. Где задержанный?

– W wiçzieniu…[14]14
  В тюрьме (польск.).


[Закрыть] в холодной сидит, на гауптвахте.

– Ладно, пусть еще посидит. Пока… Давайте его документы посмотрим.

Поручик извлек из сейфа объемистый пакет из плотной сероватой бумаги, в каких обычно возили служебную почту курьеры и фельдъегеря. Печать на нем была не сломана, а профессионально вскрыта. Давыдов с интересом рассмотрел на ней оттиск двуглавого орла со скипетром и державой, поразительно напоминающего орла российского[15]15
  На печатях дома Габсбургов часто изображался двуглавый орел с короной, скипетром и державой.


[Закрыть]. Содержимое же конверта оказалось еще любопытнее.

У «уроженца» Холмской губернии обнаружился… шведский паспорт, чеки Королевского банка Швеции на предъявителя, удостоверение коммивояжера Варшавской текстильной компании для поездок в Минск, Москву, Санкт-Петербург и Ригу, а главное – письмо на немецком языке.

– Вы знаете немецкий, пан поручик? – Денис в замешательстве потер подбородок.

– Так точно!..

– Тогда… переведите, пожалуйста.

Велембовский взял письмо. Минут пять разбирал угловатый почерк, шевеля губами. По мере прочтения, кустистые брови поручика поднимались все выше и выше.

– Ну, что там? – не выдержал Давыдов.

– Да как вам сказать… – теперь уже Велембовский схватился за свою шевелюру. – Это… в общем, это личное письмо эрцгерцога Франца Фердинанда.

– Самого эрцгерцога?! Вы не ошиблись, поручик?

– Никак нет, пан капитан. Здесь есть его подпись…

– Ага! Продолжайте, становится все интереснее!

– …в письме говорится о необходимости установить более тесные контакты и надежную почтовую связь для… разработки и уточнения деталей будущих совместных действий на Балканах, кои давно уже назрели и требуют настоятельного разрешения!..

– Все?.. Ничего себе! – оторопело помотал головой Денис и уставился на поручика. Велембовский выглядел не менее растерянным. – И… кому же это адресовано?

– В том-то и дело, что… никому.

– Не может быть?!

– То есть в письме нигде ни разу не упоминаются ни имя, ни должность, ни звание адресата. Есть только обращение – mein lieber Freund – мой дорогой друг. – Велембовский, словно оправдываясь, развел руками и протянул письмо Давыдову.

Денис самолично изучил обращение, потом порыскал по тексту в тайной надежде заметить имя, добрался до конца письма и увидел, что подписано оно каким-то заковыристым росчерком со множеством крючков и петелек.

– Вы уверены, пан поручик, что письмо от эрцгерцога?

– Так точно, пан капитан. Можете сами убедиться. – С этими словами Велембовский вынул из сейфа кожаную папку, раскрыл и положил перед Денисом.

– Что это?

– Библиотека факсимиле видных военных и политических лиц Австро-Венгерской монархии, включая и представителей царствующей династии.

– Откуда это у вас?! – искренне удивился Давыдов.

– Из Варшавского отдела товарищи снабдили. Полезная штука. Уже не первый раз пригодилась! – с легким оттенком превосходства пояснил Велембовский. Он перелистнул в папке пару страниц и кивнул: – Вот, извольте. Можете сличить.

Денис глянул и – точно, те же закорючки и петельки.

– Итак, пан поручик, – строго и официально заговорил он, – вы оказались правы. Случай весьма серьезный и выходит за рамки местного происшествия. И я обязан предупредить вас об ответственности за сохранение полученной вами в ходе разбирательства информации втайне.

– Так точно, пан капитан!

– С этого момента я принимаю всю ответственность за последующие следственные действия на себя. Вот мои полномочия.

Давыдов извлек из портфеля папку с документами и предъявил приказ, подписанный подполковником Максимовым.

– Надеюсь, пан поручик, вы окажете мне содействие в дальнейшем расследовании инцидента?

– Так точно, пан капитан! С превеликим удовольствием! – расцвел Велембовский.

– Тогда ведите сюда нашего «уроженца»…

* * *

Однако и новый допрос почти не добавил ясности случившемуся. На многочисленные вопросы Давыдова, задаваемые то на русском, то на польском, то на немецком языках (с помощью поручика) задержанный Акош Ковач либо отмалчивался, либо бормотал короткие ответы на некой тарабарщине. Офицеры никак не могли распознать диковинное наречие.

– Он над нами издевается! – в сердцах сплюнул Велембовский. – Извините, пан капитан…

– Непохоже… – задумчиво откликнулся Денис. – Я, например, уже раза три уловил одно и то же слово. Что-то вроде «нем ертем»?.. И еще, похожее на «нем вагик бунос»…[16]16
  Nem értem – я не понимаю; Nem vagyok bünôs – я не виноват (венг.).


[Закрыть]

– Да, вы правы, пан капитан, – кивнул, успокаиваясь, поручик. – Он действительно что-то отвечает, но на каком языке?..

– Наверное, на родном. Он же – мадьяр… Есть на заставе, кто понимает по-ихнему?

– Где там!.. Здесь же Галиция под боком, а до Венгрии – три сотни верст, не меньше, за Карпатами.

– М-да, задачка!.. – Денис опять почесал макушку. – Придется дознание оставить до приезда в столицу.

– Вы его забираете? – удивился Велембовский.

– Конечно. А что я, по-вашему, еще могу сделать?

– Определить задержанного в изолятор при комендатуре Холма, найти переводчика и снять показания в присутствии двух понятых из числа сотрудников отделения Осведомительного агентства. Таков протокол, пан капитан.

– Я знаю протокол, пан поручик. Но вы видели мои особые полномочия…

– Так точно!..

– …и я решил ими воспользоваться. Наличие вот этого письма изменило масштаб всего инцидента. Теперь курьером займутся в управлении.

Велембовский пожал плечами и вызвал конвой. Давыдов проводил пристальным взглядом задержанного и неожиданно улыбнулся.

– Не обижайтесь, пан поручик. Вы же прекрасно меня поняли, и знаете, что решение верное. Давайте-ка лучше поедим чего-нибудь. Или даже выпьем! От нервов, разумеется…

Велембовский секунду-другую еще хмурился, но потом, поддавшись обаянию Денисовой улыбки, просветлел лицом и махнул рукой.

– Хорошо, пан капитан, будь по-вашему! Но не в корчму же вас вести. Идемте, я вас сейчас с такой piękną kobietą[17]17
  Красивой женщиной (польск.).


[Закрыть] познакомлю!..

– Идем! Это далеко?

– Совсем близко, в Томашеве на Почтовой улице. Туда версты две с лишком. Я часто эту пани навещаю, молодая вдовушка, вы понимаете…

– Как не понять.

– Хотел бы в жены взять. Такая, право…

– Так, наверно, без гостинца идти нехорошо? Гостинец – за мой счет!

– Она киевское «сухое варенье» грызть любит.

Это лакомство Давыдов знал: оно и к Императорскому двору поставлялось.

В бакалейной лавке пана Цыбульского, что стояла прямо напротив городской управы, Давыдов и Велембовский купили большую коробку «сухого варенья», причем Велембовский следил, чтобы среди засахаренных фруктов поменьше было крыжовника, а побольше вишенок и клубничин.

Потом, оставив по левую руку скромную и опрятную церквушку Пресвятой Девы Марии, словно царящую над городком, они вышли на Почтовую и вскоре уже стучали в двери деревянного домишки.

В маленькой гостиной пани Зоей собралось целое общество. Сама пани Зося, белокожая брюнетка лет двадцати семи, пышная блондинка пани Кшися, рыженькая паненка Васька, ее матушка, весьма зрелая красавица пани Малгожата, и кавалерами при них – два пана, один пожилой, классический поляк с вислыми усами и коротко стриженной седеющей шевелюрой, и другой – помоложе, красавчик и щеголь. Они представились: пан Станислав Черпак и пан Ежи Микульский.

Судя по тому, как нахмурился Велембовский, пан Ежи был его конкурентом в борьбе за Зосино сердце.

Давыдов несколько минут изучал обстановку. В эти минуты он вспомнил стихи пана Мицкевича, так удачно переведенные на русский язык Пушкиным:

 
Нет на свете царицы краше польской девицы.
Весела – что котенок у печки,
И как роза румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся будто две свечки!..
 

Можно было подумать, что Адам Мицкевич, уже более полувека лежащий в гробу в Кракове, в Вавельском кафедральном соборе, когда писал стихи, видел перед собой пани Зоею.

Давыдов знал, что нравится дамам. Видел он также и несколько случившихся из-за него стычек. К счастью, эти стычки произошли между приличными дамами, и до визга дело не дошло, ограничилось очень ядовитыми колкостями. Пожалуй, теперь следовало прийти на помощь Велембовскому…

– Ганнуся, подавай ужин! – крикнула пани Зося кухарке, а сама принялась рассаживать гостей. Стол был маловат для такой компании, сели тесно, по этому поводу много шутили и смеялись, подталкивая друг дружку локтями. Причем Давыдов половины шуток вообще не понимал, а вторую половину – очень сомнительно. Но, глядя, как пожилой пан Станислав то и дело целует ручки своим соседкам, а им это явно нравится, Денис тоже взялся за дело.

Ловкая пани Зося устроила так, чтобы сесть рядом с Давыдовым. Красивый офицер, в капитанском чине, к тому же скоро уедет, так почему бы не подразнить обоих женихов, почему бы не пококетничать со столичным гостем напропалую, как это умеют делать бойкие польки? Так что справа от нее был Давыдов, а слева – пан Ежи, очень этим довольный.

Денис оказался между пани Зосей и пани Малгожатой. Напротив, между пани Кшисей и Васькой, сидел Велембовский и метал из-под бровей огненные взоры. Кухарка внесла яблочный пирог по-варшавски и «краковский сырник», «сухое варенье» уже стояло посреди стола в большой фарфоровой миске.

– Угощение скромное, но от всей души! – сказала пани Зося. – Для дорогого гостя ничего не жалко!

Это был намек, заставивший Велембовского содрогнуться. Пан поручик уже был не рад, что притащил пана капитана к будущей невесте.

Давыдов старательно ухаживал за пани Малгожатой, даже ручку ей целовал, объясняясь по-русски, но употребляя немногие известные ему польские слова. Сорокалетняя красавица в ответ соблазнительно смеялась.

Пани Зося злилась, вертелась, задевая Давыдова то плечом, то локтем, и совершенно перестала обращать внимание на пана Ежи. Зато задирала пана Станислава, домогаясь от него комплиментов. Пани Кшися вовсю развлекалась, глядя на старания соседки, а Васька таращилась во все глаза на игры взрослых пани.

Пан Ежи обиделся и, выпив всего одну чашку чая, собрался уходить. Пани Зося удерживала его так, что и ребенку было бы понятно: мечтает от него избавиться.

Когда Черпак с Микульским ушли, Велембовский прямо-таки расцвел. Но проказливые польки, словно сговорившись, разом приступили к правильной осаде Давыдова. Тут-то Денис и понял разницу между вниманием столичных дам – то холодных, как снежные бабы, то впадающих в истерики – и вниманием провинциальных красавиц, лукавых и непосредственных, способных вдруг запеть, хором расхохотаться без всякой причины, потребовать «брудершафта». С ними Давыдову стало удивительно легко, и давно уже дамское общество не доставляло ему такого удовольствия. Если бы не Велембовский, неизвестно, до чего бы добаловались шустрые пани. Но подвести товарища Давыдов никак не мог.

* * *

Далеко за полночь разомлевшие и слегка окосевшие Денис и Чеслав отправились обратно на заставу, не дрогнув перед недвусмысленными намеками со стороны гостеприимной хозяйки и ее соседок. Пани Зося, добрая душа, снабдила panôw oficerôw корзиной с «запасом на дорожку». Получилось увесисто. Велембовский, едва вышли за калитку, запустил руку под крышку, повозился там и удовлетворенно кивнул:

– Бардзо добже! То, что надо!..

– А что надо? – рассеянно поинтересовался Давыдов, хрустя прихваченным в последний момент маринованным огурцом.