Текст книги "Операция «Аврора»"

– Bimber, ciasto, slonina…[18]18
  Самогон, пирог, шпик… (польск.).


[Закрыть] – причмокивая, принялся перечислять поручик, и тут впереди, за небольшим перелеском, отделявшим заставу от деревни, грохнуло.

Офицеры дружно присели. Велембовский шмякнул тяжелую корзину на раскисшую проталину и выдернул из кобуры «кольт». Денис тоже выхватил оружие. Несколько секунд оба вертели головами, напряженно вслушиваясь в ночь.

– Это ведь на заставе? – полувопросительно сказал Чеслав.

– Похоже… – Давыдов выпрямился. – Что бы это могло… – договорить он не успел.

За перелеском снова гулко рвануло, а следом защелкали вразнобой выстрелы. Офицеры, не сговариваясь, бросились к заставе по тропинке, что привела их в деревню. Про корзину со снедью, понятно, не вспомнили, а хмель улетучился из голов уже через сотню шагов.

Перед опушкой, за которой чернела изгородь заставы с торчащей над ней сторожевой вышкой, контрразведчики остановились. Стрельба теперь была слышна четко, и стало ясно, что действуют две группы. Левее, от казармы, звонко хлопали «мосинки» караульной команды, а с другой стороны им вторили хлесткие выстрелы.

– «Манлихеры», – определил Велембовский.

– Это же австрийские винтовки! – изумился Давыдов. – У нас что, война с Австро-Венгрией началась?! Не может быть!..

Оба, пригибаясь, кинулись к воротам заставы. К их удивлению, ворота оказались заперты, а из-под сторожевой вышки негромко окликнули:

– Стой, кто идет? Стрелять буду!..

– Мы свои! – ответил Чеслав. – Пароль – «Гродно»…

– Отзыв – «Варшава»… – удивились в темноте. – Проходите.

От опоры вышки отделилась фигура, приблизилась к калитке. Велембовский со своей стороны прижался к частой сетке ограждения лицом.

– Пан поручик!..

– Ага. А ты, по-моему, Кваша?

– Так точно! Сержант Кваша…

Солдат шустро отпер калитку и пропустил офицеров на заставу.

– Что у вас творится? – нетерпеливо спросил Денис.

– Не могу знать, пан капитан.

– Как это?!

– Он на посту, и оставлять его не имеет права ни при каких обстоятельствах, – пояснил Чеслав. – Идемте к казармам!

Он метнулся влево, к дощатой стене конюшни, из-за которой слышалось тревожное всхрапывание и ржанье лошадей. Давыдов едва поспевал за ним. Перестрелка вдруг стихла. Офицеры в недоумении переглянулись, но потом все же продолжили путь к казармам.

Неожиданно сразу в трех местах вспыхнули яркие пятна осветительных фонарей, со всех сторон забегали, затопали, загалдели. Из-за угла конюшни на Давыдова выскочил встрепанный, полуодетый казак с карабином наперевес. Денис едва не выстрелил, но вовремя опустил револьвер.

– Ваш бродь?! – вытаращился казак, пытаясь принять стойку «смирно».

– Капитан Давыдов. Извольте доложить о происшествии!

– Старшой урядник Непейвода… Так это, отбились, кажись!

– От кого отбились?

– Ваш бродь, айда до казармы. Там зараз господин хорунжий порядок наводят…

Спустя четверть часа все наконец выяснилось. Несколько неизвестных проникли на территорию заставы перед полуночью. Определенно их целью был задержанный курьер, который сидел в карцере дежурной части. Нападавшим, наверное, все бы удалось, если бы не вышедший покурить на крыльцо казармы приказной Гавриленко. Его одолела бессонница из-за больного зуба.

Казак успел удобно расположиться на подстеленной на ступеньках бурке, достал кисет и люльку и лишь тогда заметил подозрительные тени, метнувшиеся возле дежурки. Недолго думая, Гавриленко, вместо того, чтобы разбудить вахмистра и доложить, как положено, решил проверить все сам. Направился к дежурке и почти нос к носу столкнулся с противником. У казака при себе был только засапожный нож. Незнакомец же, одетый в странный, мешковатый комбинезон, изгвазданный серыми и бурыми пятнами и разводами, делавшими его почти незаметным в мартовской ночи, вооружен штатным «манлихером».

Гавриленко не сплоховал – даром что пластун. Увернулся от удара прикладом и всадил австрияку нож под ложечку по самую рукоятку. Но, к несчастью, умирая, тот успел нажать на курок. Грохнул выстрел – и началось!..

Гавриленко еще сумел добежать обратно до казармы, но на крыльце его догнала вражеская пуля и швырнула, уже мертвого, прямо на руки выскочившему навстречу вахмистру Полубатько. Дальше грянула жаркая перестрелка между казармой и дежурной частью. Стреляли много, но, как выяснилось, малорезультативно.

– Брэхня! Нэ може быти такого! – возмутился Полубатько, увидев возле крыльца дежурки всего два тела в пятнистых балахонах. – Мы ж нэ парубки безвусии – сапсана влет збити можем!

– Каковы наши потери? – хмуро спросил Денис не менее угрюмого хорунжего.

– Вбитих двое: приказной Гавриленко и молодший урядник Перекатый, що у череговой частини був. Поранених трое…

– А у противника, значит, тоже двое…

– Думаю, у них потерь больше, – вмешался Велембовский. – Казаки нашли, где эти… гаврики сквозь ограду уходили. Там много крови – и на траве прошлогодней, и на сетке, и дальше на опушке. Унесли, кого смогли.

– Но свою задачу они выполнили! – горько резюмировал Давыдов. – Забрали курьера.

– Теперь бы нам понять, что это было? – тихо добавил поручик.

– Провокация или жест отчаяния?..

– Так точно.

– С этим пусть пока комендант разбирается. А я должен срочно в столицу телеграфировать…

Ответ из управления был короток и лаконичен: «Возвращайтесь со всеми документами. Максимов».

Глава 7

1913 год. Март. Санкт-Петербург

Ранение подполковника Вяземского, конечно, серьезно осложнило жизнь Голицыну. Поневоле пришлось возглавить немалое хозяйство управления, ибо ни Власкин, ни Свиридов откровенно не пожелали брать на себя такую ношу. Капитан Власкин заявил, что со дня на день вообще убывает на учебные курсы в академию, дескать, хочет повысить свой профессиональный уровень и в перспективе возглавить одно из провинциальных подразделений СОВА, к примеру, в Самаре или даже в Харькове.

– У меня там родители живут, – пожал он плечами. – Старенькие уже. Почему бы и не перебраться к ним поближе?..

Капитан Свиридов же честно сказал, что не годится на столь ответственный пост. К тому же после прошлогодней травмы спины вообще подумывает об отставке или о переводе на штабную должность.

– Не хочу никого подводить, Андрей. А ты у нас – самый молодой и перспективный. Это тебе каждый скажет и где надо подпишется. Так что – действуй. А уж мы тебе поможем, чем сможем…

Голицын вздохнул и, как говорят, засучил рукава, вникая во все подробности и рутинной текучки, и дел первейшей важности – вроде расследования покушения на князя Вяземского или вот шпионской игры, в которую случайно ввязался поручик Гусев.

Какое-то время Гусев справлялся со своей новой ролью, встречаясь дважды в неделю с завербовавшим его репортером Ивановичем и передавая ему малозначительные сведения об условиях содержания агента британской разведки Сиднея Рейли в Трубецкой тюрьме. Но спустя пару недель, игра начала буксовать. Ивановича, или, точнее, его хозяев, перестали удовлетворять скудные сведения, и они захотели большего. Репортер так и сказал Гусеву на очередной встрече:

– Они не понимают, за что платят вам такие деньги. Нужны более ценные сведения.

– А если их нет? – насупился Глеб.

– Найдите! Не может не быть. Мистер Рейли слишком важный арестант, чтобы о нем и его безопасном содержании не беспокоились…

Гусев явился к Голицыну в совершенном расстройстве и признался, что не может ничего такого придумать, чтобы поддержать интерес таинственных хозяев Ивановича.

Тогда Андрей и решил дать ему напарника и наставника одновременно в лице кого-то из своих, более опытных оперативников. Он вызвал штабс-капитана Гринько, как одного из самых старых и мудрых агентов Службы. Собственно, именно Гринько и помогал подполковнику Вяземскому в свое время набирать кадры для управления.

– Степан Михайлович, нужен ваш совет, – серьезно начал Андрей. – Вы ведь в курсе задания поручика Гусева, которого временно перевели к нам из третьего управления?

– Так точно, господин капитан. А что он, уже натворил чего?

– Почему вы так решили?

– Так ведь зеленый совсем! Ну, какой из него агент, да еще под прикрытием? У него ж на лбу написано «романтик».

Голицын хмыкнул на сей пассаж, но вынужден был согласиться с определением.

– Вот я и хочу дать Гусеву опытного напарника. Осталось выбрать кандидатуру. Собственно, таких всего двое: Громов или Белов?

– Громов, – подумав, сказал Гринько. – Для такой рискованной игры требуется именно нахальство. А у Громова его хоть отбавляй. Белов тоже хорош, но уж больно правильный. Поручик Гусев боек и не трус, но он кабинетный работник, а тут нужен… хм, авантюрист. Точнее, авантюрист с задатками гимназического преподавателя классической латыни…

Голицын улыбнулся: сочетание, конечно, странное, но для руководства Гусевым самое подходящее. Громов при необходимости мог добиваться цели с занудством не то что латиниста, а преподавателя каллиграфии.

– Решено. Пусть будет Громов. Вызовите его ко мне, Степан Михайлович…

Поручик Алекс Громов, агент по особым поручениям, бойкий и языкастый молодой человек, явился незамедлительно.

– …так что будете с сего дня работать в связке с Глебом Гусевым, – завершил Голицын инструктаж, – постепенно перенимая всю операцию и высвобождая Гусева для иных дел. Тем более что он в эту историю ввязался случайно. – Андрей подумал и добавил: – И это хороший знак! Выходит, наш противник знает о нас менее, чем ему бы хотелось…

Громов выслушал начальство с твердокаменным лицом, и лишь в глубине его темных глаз Голицын углядел с трудом сдерживаемых бесенят. Алекса уже буквально распирало от разгоревшегося веселого энтузиазма.

Андрей вызвал по внутреннему телефону дежурную часть.

– Паша, а разыщи-ка мне поручика Гусева, да поскорее.

– Будет исполнено, господин капитан! – бодро ответил Фефилов.

Глеб сидел за рабочим столом, обложившись статистическими справочниками, и был просто счастлив, когда его оторвали от работы.

Обнаружив в начальственном кабинете кроме капитана Голицына, боевым лаврам которого немного завидовал, еще и поручика Громова, Глеб удивился и насторожился.

С ним по службе он дел не имел совершенно, однако знал репутацию Алекса: ушлый, пронырливый и энергичный.

Собственно, эта репутация была и на физиономии написана. Громов имел лицо круглое и жизнерадостное, улыбку от уха до уха, черные глаза и брови, наводившие на мысли о цыганщине, а что касается тоже черных, но с ранней проседью, вьющихся волос, так те уж точно были цыганские, и чтобы содержать буйную гриву в порядке, Алекс изводил на нее фунты бриолина. Стричься он отказывался, потому что в случае необходимости, как агент по особым поручениям, мог без всякого парика изобразить и цыганского скрипача, и загулявшего купчика, да хоть французского актера.

Странные причуды были у матушки-природы: Федор Самуилович Нарсежак, почти настоящий француз, сильно смахивал то ли на японца, то ли на корейца, а Громов, чья русская фамилия мало соответствовала имени Алекс, скорее пригодному для француза-католика, имел цыганское обличье. И сей хабитус, по выражению спецагента Харитонова, самого начитанного в управлении, порой играл с ним злые шутки, заставляя удирать от чрезмерно пылких поклонниц то в окно, то по крышам, а однажды даже в багажном ящике автомобиля. Совсем бы избегался, если бы не страсть к технике. Громов мог часами возиться и с мотоциклетом, и с оружием, да хоть с котлетной машинкой – было бы в руках железо, требующее смекалки.

– Вот, Глеб Владимирович, вам товарищ, – сказал Голицын. – Вместе будете разрабатывать господина Ивановича. Кстати, имейте в виду: наши неприятели, насколько я понимаю, завербовали этого щелкопера через его папеньку.

– Да, я уже связался со своим батюшкой, – кивнул Гусев, – и получил телеграмму. Именно Иванович-старший, по его мнению, передал японцам планы укреплений Люйшуня.

Сказав это, Глеб покосился на Громова – он страх как не любил конкурентов.

– Значит, вы уже все поняли, – удовлетворенно сказал Голицын.

– Понял, господин капитан… Да только не все, – подумав, ответил Глеб. – Я, сами знаете, обучен анализировать. Во-первых, Ивановича-старшего не осудили из-за недостаточности улик. А во-вторых, я позволил себе связаться с Морским министерством, у меня там приятель служит. Он этого Ивановича-старшего вспомнил. Старик рвался в кабинет генерала Григоровича, чтобы, как он потом кричал, обелить себя. Поступил бы он так, если бы и впрямь был виновен?

– Поступил бы, – ехидно заметил Громов. – Кушать всем хочется. А если невиновность papa Ивановича была бы доказана, он бы мог получать государственную пенсию. Ему бы посчитали то время, что он поневоле просидел в отставке, набрали положенные двадцать пять лет, и он бы получил полную пенсию.

– Насколько я понимаю, Николай – его единственный сын, и его доходов на содержание семейства недостает, – добавил Голицын. – Так что тут все сходится.

– Но если оба Ивановича завербованы, то денег им должно хватать, – не сдавался Глеб.

– Тем более они должны показывать вид, будто бедствуют. А плата за услуги будет копиться на банковском счету. Успокойтесь, Гусев, тут не время и не место для чрезмерного милосердия. Лучше ступайте с Громовым в укромный уголок и подумайте вдвоем, составьте план действий. Поручик Громов – теперь ваш куратор по разработке Ивановича. Выполняйте!

* * *

Корнет Петя Лапиков любил рисовать. Но не милые женские головки, не фигурки с точеными ножками, а всякие технические штуки, которых в природе не было и быть не могло. Например, шестиколесный автомобиль под парусом. Он мог две недели возиться с фантастическим, оснащенным махающими крыльями дирижаблем, изобразив его на хорошей бумаге, прорисовав карандашами разной мягкости все тени.

Однажды Байкалов, посмотрев на эти художества, сказал:

– Ты бы, брат Лапиков, чего полезного изобрел. Скажем, пушку на велосипедах. Велосипед овса не просит, копытом не бьет, не кусается. Опять же, они у нас имеются. Вот что будет, если соединить рамой, например, четыре велосипеда? Ведь они большой груз могут везти, а?

Говорил он это очень серьезно. Петя, не почуяв подвоха, заинтересовался, стал расспрашивать. Страстный велосипедист Байкалов деловито отвечал. А кончилось тем, что Петя додумался до передвижного пулемета.

Сперва он действительно вычертил эскиз рамы для четырех велосипедов. Потом сообразил, что ехидный Байкалов ему голову морочит: какая пушка, помилуйте, из чего должна быть рама длиной в две сажени, чтобы выдержать пушку? К тому же пушку велосипеды не увезут, а сами под ее тяжестью сломаются. Как раз тогда Петя побывал на стрельбище, видел там трехлинейный пулемет Максима и учился стрелять из него и с треноги, и с колесного станка, недавно изобретенного полковником Соколовым. Станок давал хорошую устойчивость при стрельбе и позволял быстро перемещать пулемет при перемене позиции. Вот пулемет можно было бы везти на раме, и даже хватило бы двух велосипедов. Но как прикажете из него палить? Да и тяжеловат «максимка»…

В конце концов Петя нарисовал любопытную штуку: мотоциклет с коляской, а в коляске – станковый пулемет Гочкиса, куда более легкий. Идею Лапиков позаимствовал у полковника Соколова, только сделал поправки применительно к фигуре сидящего стрелка. Транспортное средство он скопировал с рекламной картинки, на которой был мотоциклет «Россия». Эту модель уже лет двадцать выпускали в Риге на велосипедном заводе Лейтнера, понемногу ее совершенствуя.

Лапиков как раз завершал картинку, когда в комнату, где ему бы полагалось заниматься совсем другими делами, случайно заглянул штабс-капитан Гринько. Он увидел картинку, хмыкнул и повел художника к Голицыну.

– Андрей Николаевич, полюбуйтесь: вот где у нас таланты прозябают!

Голицын, донельзя загруженный текущими делами и озабоченный забуксовавшим вдруг расследованием теракта в Зимнем дворце, хмуро оглядел подчиненных. Лапиков смущенно пунцовел, а Гринько снисходительно улыбался в усы.

Сразу после ранения Вяземского в Николаевском зале Андрею показалось, что весь мир пошел наперекосяк. Каждое утро теперь Голицын вставал с тяжелым сердцем и всегда сначала ехал в Мариинскую больницу узнать состояние раненого друга, а когда появлялся на Шестой линии, «совята» пытались показать ему свое сочувствие. Старались радовать начальство, а сведения не слишком приятные откладывали до лучших времен – хоть на несколько часов.

Петина картинка, исполненная на лучшей бумаге, и такого размера, что могла соперничать с обязательным в кабинетах портретом государя императора, как раз была той забавной маленькой радостью. И Андрей оценил эту заботу, благодаря чему Лапикову и не влетело за посторонние занятия в служебное время.

– А что? – хмыкнул он, изучив рисунок, и передал его Гринько, пришедшему с очередным докладом по текущим делам управления. – Вполне жизнеспособная конструкция. Как, по-вашему, Степан Михайлович?

– Забавная машина получается, – согласился тот. – Только где ее взять-то? Тут же умельцы, ох какие, нужны.

– Корнет, а разыщите-ка мне поручика Громова! – осенило Голицына.

Как раз недавно Алекс выучился водить мотоциклетку и очень гордился своим пониманием техники, рассказывая всем при каждом удобном случае, чем, например, отличается двухтактный мотор «рено» от четырехтактного «бенца». Он внимательно разглядел рисунок и сказал:

– Если прикажете, попытаюсь.

– Действуйте, поручик. Но в свободное от службы время. К маю, надеюсь, что-нибудь получится. А сейчас ездить на мотоциклете – сущее самоубийство.

– Тогда у меня предложение, господин капитан.

– Слушаю.

– Может быть, приобрести для установки «гочкиса» новую модель мотоциклета? Заказать прямо в Риге, чтобы сюда доставили, только собранную не до конца? Особенно коляску. Я-то взял себе ту, что по карману, ей уже лет пять.

– Разумно, – согласился Голицын. – А какие у новой преимущества?

Вопрос бальзамом пролился на душу поручика, и его понесло. Речь Громова про педальный привод, съемный бензобак, четырехтактный двигатель, магнето, картер, маслонасос и раздельные тормоза можно было бы назвать образцом красноречия, кабы не ехидные комментарии насчет надувного сиденья для стрелка и пуленепробиваемой резины колес. У Голицына же в голове застряло только, что транспортное средство весит всего два пуда, а разгоняется чуть ли не до пятидесяти верст в час.

– Очень хорошо, если нечистая сила подсунет нам погоню, – рассудил капитан. – За автомобилем, к примеру. Перебить пулевой очередью колеса… Слушайте, Громов, а можно сделать так, чтобы пулемет глядел не только вперед, но и, скажем, влево тоже! Или назад?

– Да запросто! Насаживаем коляску на ось с контрподшипниками и с приводом от выхлопной трубы…

– Сто-оп! Верю, поручик, верю!..

* * *

Бастрыгинский особняк был строен не для учреждения, а для проживания семейства, и в нем имелись всякие закоулки и чуланы. Иные приспособили для хранения архивов. А вот кухню с плитой трогать не стали. Приходилось порой и ночью работать, случалось, что не хватало времени выйти пообедать. Отправляли сторожа Тимофеича в трактир с судками, потом разогревали еду, сами себе варили кофе. Потому плиту обычно топили, и кухня стала самым теплым местом в особняке. Туда-то и пошли беседовать Гусев и Громов.

Алекс, получив от Голицына все инструкции, толково расспросил Глеба, как именно развивались события у «Палкина». Гусев не мог честно признаться, что, погорячившись, чуть не упустил Ивановича навеки. Пришлось изворачиваться.

– Хорош бы ты был, если бы утопил его в клозете! – развеселился Громов. – Любопытно, сколько ему пообещали, если он простил тебе такую умывальную процедуру?

– Я бы на это и за миллион не согласился! – воскликнул Глеб.

– Я тоже. Ну, давай ломать головы, где и как ты нас сведешь?

– Сперва надо решить, какие сведения о Рейли мы ему преподнесем для начала.

– Ага, чтобы рыбка не сорвалась с крючка. Эту рыбешку нужно как следует поводить… Так. Сейчас пойдем и сварганим документ. Распоряжение о допуске к мистеру Рейли… хм, священника он вряд ли потребует… А вот что! Ему нужен врач! Пошли, напечатаем на пишмашинке, изобразим подпись коменданта Петропавловки, а потом сфотографируем на мой «Атом»!

– Думаешь, получится четко?

– А неважно. Главное, чтобы фамилию Рейли можно было разобрать.

Глеб знал стиль деловой переписки лучше Громова, но в фотографическом деле не разбирался совершенно. Аппараты у «совят», разумеется, имелись, и час спустя фальшивое распоряжение было отснято. Теперь следовало проявить пленку и сделать пристойный отпечаток.

Громов заставил Гусева наблюдать за работой подпоручика Перетыкина, который довольно часто снимал документы и уже наловчился.

– Учись, теоретик. А то задаст тебе Иванович фотографический вопрос – ты и растеряешься.

– Он сам в этом ни уха ни рыла не смыслит.

– Ты что, он же репортер!

– Судя по тем снимкам, которые печатают наши газеты, их делают слепые однорукие инвалиды с паперти.

Сообщение с Ивановичем было оговорено еще у «Панкина». На Невском, напротив городской думы имелась кондитерская, а в кондитерской – столики у самой витрины. Если сесть за самый крайний, ближний к Гостиному двору, и запустить руку под столешницу, можно было нашарить щель и в ней поместить сложенную записку. Иванович рассказал про это место Глебу – и, значит, оставалось спрятать там указания по передаче фотографической карточки.

Для этой надобности выбрали вечернюю службу в Казанском соборе, а стоять Ивановичу велели у могилы Кутузова, у самой бронзовой ограды, напротив придела святых Антония и Феодосия Киево-Печерских.

Глебу не очень нравилась затея Громова, но он понимал: сам с теми, кто нанял Ивановича, не справится.

Меж тем Алекс успел телефонировать в Ригу, на завод Лейтнера. Ему предложили выслать наполовину собранный мотоцикл в багажном вагоне, но заломили такую цену, что Громов даже крякнул. Качества, конечно, хотелось, но за разумные деньги.

Тогда Громов телефонировал на питерскую экипажную фабрику «Фрезе», где уже почти десять лет собирали мотоциклеты. И, для очистки совести, связался с Москвой. Вот тут ему повезло.

Московская фабрика «Дуке Ю.А. Меллер», до сих пор очень осторожно пробовавшая выпускать модель, которую успешно передрали с мотоцикла английской компании «Мото-Рева», получила армейский заказ. Военное министерство решило оснастить двухколесным транспортом курьеров, связных, а со временем, возможно, и разведчиков. Ловкий Алекс за двадцать минут беседы добился того, что ему пообещали почти собранный мотоциклет для обкатки и выявления недостатков, причем бесплатно. Мнение СОВА для Военного министерства уже кое-что значило. И в тот день, когда была назначена встреча Глеба с Ивановичем, Громов поехал с утра на Николаевский вокзал и принял ценный груз в виде двух тяжелых ящиков.

Для возни с мотоциклетом он решил приспособить старый каретный сарай по соседству от своей квартиры. Его собственный мотоциклет стоял в сарае, укутанный в старое пальто и забаррикадированный дровами. Петербуржская зима, да и весна тоже, – не лучшее время для прогулок на двухколесном транспорте. А каретный сарай уже несколько лет пустовал, и его удалось снять недорого. В придачу двор на ночь запирался, а дворник был очень достойным семейным мужчиной и рисковать хорошим местом не стал бы.

Доставив ящики в сарай, Громов помчался в бастрыгинский особняк. Хотя слово «помчался» не больно соответствовало той скорости, с которой можно проехать по слякотным питерским улицам в марте. То оттепель, то мороз, то вдруг совершенно сибирский снегопад – март в столице был такой, что лучше из дому не выходить. Извозчики по Благовещенскому тащились, как вши по шубе. Мимо морской исправительной тюрьмы Громов ехал минут десять, а там и полуверсты не будет.

Глеб уже сидел в кабинете, который занимал вместе с капитаном Крутиковым, и готовил докладную записку своему прямому начальству – полковнику Кухтерину. Это была сводка происшествий за несколько лет, связанных со второй женой военного министра генерала Сухомлинова. Поговаривали, что ловкая дама вьет веревки из супруга, который старше ее на тридцать два года, и что она способствует хорошим отношениям между Сухомлиновым и Распутиным. Сместить министра СОВА и не пыталась, но знать, чем можно на него повлиять, просто была обязана. Старик Сухомлинов входил в список лиц, которых Служба взялась охранять. Пришлось составить длинный список знакомств дамы, список прислуги, нанимавшейся ею в разное время, и попытаться извлечь из этих имен с фамилиями возможные тайные взаимосвязи.

– Чего накопал в бумажках? – спросил Алекс.

– А то и накопал, что не военного министра нужно охранять от злодеев, а Россию от военного министра, – буркнул Глеб. – Это ж надо было такое сокровище в жены взять!.. Всю свою родню на теплые места пристроила. Ангелочек чертов!..

– Все блондинки – чертовы ангелочки, – философски заметил Громов. – Особенно с карими глазами.

– Она шастает по курортам, знакомится с важными господами, заводит любовников, принимает подарки, а потом выясняется, что военные заказы размещены не у нас, в России, а бог весть, где за границей! А господин министр внушает государю, будто бы наши оружейники ни на что не способны. – Глеб ткнул в бумаги перед собой. – Гляди, я не поленился, поработал со справочниками. Наши оружейные заводы уже два года загружены менее чем на четверть своих мощностей! А заказы уходят туда, – он махнул рукой куда-то в сторону Великобритании.

– Скверно. Но вот, порадуйся: заказ на мотоциклеты размещен в Москве.

– Ну, это Екатерина Викторовна, видать, зазевалась!..

Они уговорились о встрече на вечерней службе, и Громов побежал по делам, а Глеб остался ковыряться в бумажках.

* * *

Казанский собор был храмом многолюдным – для того и строился. Богомольцы туда шли приличные – мало ли на Невском солидных учреждений? И от Зимнего – два шага. Летом эти два шага даже почтенный ветеран Генштаба одолевал за десять минут. Но в начале февраля, как Невский ни чистили, выходило минут двадцать.

Глеб в церковь заглядывал часто, ему нравились образа старого письма. Потому и знал план Казанского собора. Пришел заблаговременно и встал у кутузовского надгробия не вплотную к ограде, а в сторонке.

Громов в церковь заглядывал редко, считая себя атеистом, но атеистом православным. Он пришел чуть позже и определился по другую сторону надгробия.

Наконец после начала службы явился Иванович. Этот явно был в соборе впервые. Найдя бронзовую ограду, он чуть ли не вцепился в нее, всем видом показывая: люди добрые, я в этих ваших земных поклонах, ангельских голосах и свечках перед образами ровно ничего не смыслю.

Глеб пробрался к нему и дернул за рукав.

– Это с вами? – тихо спросил Иванович.

– Это со мной. А ЭТО – с вами?

– Частично.

– То есть как?!

– Постыдились бы, господчики молодые, – одернула их богомольная старушка.

– Давайте сюда, – велел Глеб.

– Нет, сперва вы. Я посмотрю, – уперся Иванович.

– Нет, сперва вы. А то прочитаете, скажете, что не годится, а на самом деле…

– Нехристи!.. – прошептала богомольная старушка.

– Нет, я должен сперва видеть.

– А потом вы скажете, что и без меня это знали.

Глеб оказался в своей стихии – боролся за победу. Ему непременно нужно было уесть противника, хотя уже и другие богомольцы смотрели косо, готовясь сделать строгие замечания.

Пререкания кончились тем, что Иванович и Глеб пошли прочь от покойного Кутузова и встали на свежем воздухе, под кровом колоннады. Громов последовал за ними.

Этот выход был оговорен заранее, и в расчете на него Алекс сговорился с извозчиком на хороших широких санках.

Он издали посматривал, как Гусев и Иванович, совершенно одинаково жестикулируя, торгуются: кто первый достанет из кармана и покажет то, что принес. Наконец Глеб подал знак – утер рукой якобы вспотевший лоб. И Алекс, махнув извозчику, подошел к спорщикам.

– Добрый вечер, господа, – сказал он. – Что вы, право? Тут ведь все равно ничего не разглядеть. Поедем-ка туда, где светло!

– Кто вы? – спросил ошарашенный Иванович, и тут же он был с двух сторон подхвачен под локотки и утащен к санкам.

Кричать, звать полицию, привлекать внимание он, как Громов с Гусевым и рассчитывали, побоялся.

– Гони! – велел Алекс извозчику, с которым заранее было условлено: катать господ по набережным, пока им не надоест.

– Да вы не бойтесь, господин Иванович, – весело заговорил Громов, – все в порядке, небольшая прогулка. Почем нам знать, может, ваши друзья где-то поблизости от Казанского бродят? А так – поговорим спокойненько, задушевно, к общему удовольствию.

– Что вам от меня надо? Денег? – репортер затравленно оглянулся на молчавшего Гусева. – Так мне их выдали немного, и если вы сейчас отнимете…

– …то больше вам такого поручения не дадут? – Алекс рассмеялся. – Полноте, мы не дураки, чтобы резать курочку, которая несет золотые яйца. Вы сейчас посмотрите на документ и скажете, во сколько его цените.

Иванович растерялся.

– Я имею п-п-полномочия… – с трудом выговорил он. – Я могу п-п-платить за сведения… за сведения о м-м-местонахождении м-м-мистера Рейли…

– Ну, так и платите. Гусев, доставайте!

Фотографическая карточка была предъявлена под ближайшим фонарем. Иванович с трудом разобрал, что речь шла о визите доктора к заключенному, который содержится в Трубецком бастионе Петропавловской крепости.

– Вы отдадите мне эту карточку? – спросил Иванович.

– Сперва – деньги.

– Но этого мало. Мы с господином Гусевым так не сговаривались!

– Так, может, вы полагали, что он самого Рейли вам за пазухой принесет?..

Торг начался такой, что Глебу даже сделалось неловко. Он не предполагал, что Громов способен собачиться из-за десяти рублей, как базарная торговка. Конечно же, он понимал, что товарищ от души развлекается, но уж больно артистично возмущался и причитал Громов. Наконец сговорились на ста рублях. Это была немалая цена за кусок плотной фотографической бумаги. Столько стоили очень хорошие карманные серебряные часы.

Громов сразу стал соображать, как именно употребить добычу на создание пулеметного мотоциклета.

– Отвезите меня на Шпалерную, – устало сказал Иванович.

– Вы там квартиру нанимаете? – полюбопытствовал Глеб.

– Да. И там… то есть, нанимаю квартиру…

Вопрос Гусева был, по всей видимости, вполне невинным. Однако имел подкладку. Глеб хотел собрать сведения об Ивановиче-старшем. Конечно, он мог воспользоваться услугами адресного стола. Но кто их, Ивановичей, знает – может, их целое племя проживает в разных концах Петербурга?

Наконец репортера отпустили, внушив ему, что добычей сведений о Рейли будут заниматься два человека – и значит, его наниматели должны раскошелиться.

На следующий день парочка новоявленных «комбинаторов» доложила Голицыну о встрече с Ивановичем, и Алекс даже выложил на стол сто рублей.