Текст книги "Операция «Аврора»"

– Простите меня, господин Гусев! – зачастил он. – Я должен воспользоваться случаем, чтобы поговорить с вами наедине. Просто обязан!

– Слыхал я про репортерскую наглость, – немедленно вскипел Глеб, – но это уже превосходит всякое воображение!

– При чем здесь мое ремесло? Ну да, мы берем интервью в разных местах, бывает, и в окошки лезем, и подкарауливаем… Но тут – иное, поверьте мне! Очень важный разговор!

– Для которого вы подобрали самое подходящее место!

Глеб уже примерился пинками выставить Ивановича из клозета, но тот возопил пуще прежнего:

– А где ж еще?! В других непременно помешают, а то и подслушают! Говорю же вам: дело архиважное! И, кроме того, вы можете поиметь с него свой профит!

«Черт знает что! – засомневался поручик. – Но не может же человек в относительно здравом уме говорить о профите сотруднику СОВА в таком заведении? Для этого нужно совсем спятить!..» И тут его осенило:

– Послушайте, любезный, а не ошиблись ли вы часом? Может, не за того меня приняли? Внешнее сходство, к примеру, подвело?

Глеб был хорош собой, об этом ему множество дам открыто говорило, но он знал также, что его приятная внешность заключается всего лишь в правильных чертах лица и красивых выразительных глазах. А такой внешности в приличном обществе – хоть пудами меряй.

– Нет, я знаю, где вы служите. – Иванович вдруг стал спокоен. – Шестая линия Васильевского острова… Продолжать?..

– Ну?.. – вновь свирепея, спросил Глеб.

– Только дослушайте до конца…

– Ну?!

– Вы ведь честный человек! Я по глазам вижу… – Репортер стал – сама проникновенность. – Вы молоды, и вам кажется, будто ваша служба сатрапам и людоедам – это служба Отечеству! Но подумайте: достойны ли эти господа вашей преданности? Вы просто подумайте… И поймете: нет, недостойны! – голос его окреп. – А сегодня долг всякого порядочного человека – бороться за свержение самодержавия! Помните, как во Франции?.. Свергнуть, как Бастилию, и табличку на пустом месте повесить: «Здесь будут танцевать!»

– И что же дальше? – Глеб еще старался сдерживаться, но становилось все труднее.

– Вы можете внести свой посильный вклад в общее благородное дело. И ваши труды будут, естественно, вознаграждены.

– Помилуйте, да я не каменщик и не грузчик, я не умею ломать Бастилий…

– Так и не надо! Через ваши руки проходит множество бумаг, множество ценнейших документов. И вознаграждение…

Тут поручик и не выдержал.

– Ах ты, сволочь мелкотравчатая! Документы тебе?! Под грифом «строго секретно»?! А вот попробуй-ка, чем это пахнет!..

Рожденная в справедливом гневе мысль была прекрасна, и Глеб тут же воплотил ее в жизнь. Репортер и ахнуть не успел, как получил хорошо поставленный хук в челюсть справа и сразу – апперкот по печени. Оглушенный и задохнувшийся от боли, Иванович согнулся почти пополам. А поручик схватил его за шиворот, подтащил к кабинке, ногой отворил дверцу и с огромным удовольствием засунул своего беса-искусителя головой в унитаз.

Это было торжество, это был триумф! Но совесть офицера тут же отрезвила горячую голову От триумфа явно пахнуло уголовщиной, а Глебу только трупа в клозете для полноты послужного списка недоставало.

С большим сожалением он отошел в сторону и лишь мрачно наблюдал, как иуда-репортер, высвободив голову, на четвереньках выползает из кабинки, отплевывается и встряхивается, словно пес. «Пес и есть!» – мстительно подумал Глеб.

Иванович меж тем кое-как поднялся на ноги, дотащился до нарядной раковины и стал плескать в лицо чистую воду. Плескал долго и смылил на себя чуть ли не весь кусочек дорогого туалетного мыла «Петроний». Потом вытер лицо и волосы белоснежным полотенцем – порядок в ресторане поддерживался идеальный.

Глеб смотрел на него с презрением, гордый собственной неподкупностью. И лишь когда Иванович взялся за дверную ручку, поручика вдруг осенило: а ведь нельзя подлеца отпускать!

Нужно срочно идти на попятный, как-то удержать его, допытаться, кто подослал? Не на свои же гонорары собрался он подкупать сотрудника СОВА?!

Увидев, что Гусев подался к нему, Иванович рванул на себя дверь и выскочил в вестибюль. Но Глеб, налетев сзади, невольно произвел тот самый захват, которому обучают казачат, готовя их в пластуны – захватил репортера сзади согнутой рукой, пережав горло так, что тот и пикнуть не смог. Казачат учат одновременно всаживать в сердце часовому нож, но поручик всего-навсего придушил своего соблазнителя и втянул обратно в клозет.

Пока вторично помятый Иванович, держась за горло, яростно откашливался, Глеб заговорил покаянным голосом:

– Простите меня, Николай! Ей-богу, не хотел вас повредить. Но нельзя же вот так, в лоб, да офицеру!.. А у меня еще и нрав горячий…

При этом он быстро прикидывал, как бы исхитриться и все же позвонить в пятое управление.

– Черт бы вас побрал!.. – просипел наконец Иванович.

– Да виноват я, что ли, что нрав у меня такой?! Ну, вспылил!.. Вы бы тоже вспылили, при такой-то службе… – Гусев задумался на мгновение и выпалил: – А ведь у меня тоже идеалы! По-вашему, я держиморда какой-нибудь? Нет же! Да у меня точно такие же идеалы!..

– У вас?!

– Да. Но я не могу говорить открыто. Кто вас знает, что вы за человек?

– Да, провалитесь-ка вы, Гусев, с вашими идеалами!..

Репортер сплюнул и решительно устремился к двери, но Глеб схватил его за плечо, развернул к себе.

– Говорю же вам, господин Иванович, я горяч. Коли вспылю – сущий бес!.. Ну и куда вы пойдете, с мокрой-то головой? Высушить надо сперва, причесать…

– Не ваша забота!

– Да выслушайте же! Да, я горяч. Так и вы меня разозлили, нагородили чего-то про Бастилию, про самодержавие… Я даже толком и не понял! А тут еще и неприятность со мной приключилась, поиздержался изрядно…

Глеб действительно потратил деньги на похороны. И хотя тетку хоронили вскладчину, прореха в кошельке все же образовалась. А о том, что вскоре вступит в силу завещание, по которому трое племянников получат неплохие денежки, он, понятно, докладывать Ивановичу не стал.

– Поиздержались, значит? – подозрительно прищурился репортер, но вырываться перестал.

– Да. Я же сюда прямо с похорон приехал. Знаете, наверно, сколько берут в такую погоду землекопы? Говорят, мол, и динамитом землю не расковырять. А оклад жалованья у меня не такой, чтобы еще и динамит покупать… Вот, с горя и пошел я к «Палкину» – согреться да пообедать по-человечески. Все равно же одалживаться придется. Эх!..

– Примите соболезнования, – буркнул Иванович. – Не думал, что у вас мало платят.

– Кто в чинах, у тех жалованье хорошее. А я всего лишь поручик…

Тут Глеб беззвучно взмолился: «Господи, сделай так, чтобы этот чудак ничего не знал про мое семейство и про обучение в академии Генштаба!»

– Да-а… – протянул спустя минуту репортер. – Но хоть платят регулярно?

– Платят-то регулярно…

И опять оба замолчали.

Иванович уже точно не пытался сбежать, и это было хорошо. Но о профите больше речь не заводил, и это было плохо. Гусев решил чуть-чуть подтолкнуть его к нужной мысли.

– А вам, в журналах ваших, как оплачивают? – осторожно спросил он.

– Гонораров едва-едва хватает, а у меня еще папенька на шее. Беда с ним! – признался вдруг Иванович. – Еще бы мог служить, да никуда не берут. А в дворники он и сам не пойдет. И еще хворает сильно…

– Папенька-то в каких частях служил?

– В Люйшуньском крепостном пехотном полку… Да будет об этом! Сатрапам и самодержцам хоть как честно служи – благодарности не дождешься, а получишь одни лишь доносы, клевету и гадости!

«Так, – подумал Глеб, – старик, по всему видать, из обиженных. Похоже, это именно он учинил скандал в Морском министерстве. Возможно, даже был пьян. Кто на трезвую голову станет чуть ли не кулаками пробиваться на прием к министру? А сынок принимает все слишком близко к сердцу…»

– Я понимаю вас, очень хорошо понимаю, – прочувственно сказал он. – У меня у самого… Эх, да что говорить! Все не так просто, а вот были бы деньги…

– Когда б вы не полезли в драку!.. – снова заволновался репортер.

– Когда б вы все растолковали вразумительно!..

– То есть вы готовы исполнять небольшие поручения?

«Давно бы так», – с облегчением резюмировал поручик и вслух добавил: – Если только в обстановке строжайшей тайны…

– Это само собой, – с жаром заверил Иванович. – Господа, которые поручили мне переговорить с вами, за тайну ручаются. Шумиха им самим ни к чему. А я, правду сказать, даже не знал, как к вам подступиться. Вы уж простите, я от самого кладбища за вами ехал…

– Я догадался. Ну, так говорите теперь прямо: что требуется?

– Сквозь ваши руки проходят важные бумаги, но не волнуйтесь – снимать копии не придется. – Репортер совсем успокоился и говорил деловито и уверенно. – А нужно вот что. Если попадутся письма, в которых поминается мистер Сидней Рейли, надобно запомнить, где его содержат в заключении, каковы условия содержания – словом, все, что имеет к нему отношение.

– И во что ваши господа оценят мои услуги?

Глеб чудом догадался, что о деньгах следует поторговаться – для иллюзии полного правдоподобия. Торговаться он не умел вообще – не так был воспитан.

– Я уполномочен предложить пятьсот рублей! – гордо заявил репортер, но, видя, какую гримасу скроил Глеб, торопливо воскликнул: – Однако торг уместен, разумеется!

Сошлись на тысяче. И Гусеву пришлось буквально зажимать себе рот рукой, чтобы не подсказывать Ивановичу, как лучше устроить следующую встречу, где удобнее оставлять записки и как выглядит в подобных случаях конспирация.

Потом они вернулись в ресторанный зал и съели заказанные блюда.

Иванович хотел уйти первым, но Глеб не позволил: ему не хотелось, чтобы проныра снова его выследил. Даже наоборот – хотелось самому выследить проныру.

Но господа, подославшие этого горе-вербовщика, позаботились о его безопасности. Репортера у крыльца ждал автомобиль, который и унес его вдаль по Владимирскому проспекту. А на извозчике, как известно, за этим адским изобретением не угонишься…

Запомнив марку автомобиля (черный «Руссо-Балт» К-12—20), Глеб остановил «лихача» и велел везти себя на телеграф. Там он отправил отцу в Сибирь такую телеграмму: «Требуются сведения пехотном офицере Ивановиче зпт это фамилия тчк почтительный сын глеб тчк».

Тот же «лихач» доставил поручика в бастрыгинский особняк на Шестой линии, и, минуя собственное начальство, Глеб поспешил в пятое управление, к подполковнику Вяземскому. То, что случилось в ресторане, было как раз по его части.

Разговор получился долгий, Гусев даже получил устное взыскание – за честное описание драки в клозете. Вяземский вызвал в кабинет капитана Голицына и поручил ему подключить поручика к оперативной разработке репортера. Потом дал задание молодым «совятам», чтобы занялись писаками, поставляющими статейки в «Вестник Европы».

Уже ближе к вечеру пришла телеграмма из Сибири – у Гусева-старшего хватило соображения отправить ее в бастрыгинский особняк.

Глеб вскрыл телеграмму в присутствии Голицына и прочитал: «штабе капитан люйшуньского пехотного полка Константин Иванович предал отечество зпт сотрудничал японцами зпт возможно передал им планы укреплений люйшуня тчк кары избежал недостатком доказательств тчк подал отставку тчк я убежден его вине тчк командир тридцать четвертой бригады гусев».

Глава 4

1913 год. Февраль. Санкт-Петербург

Голицын проснулся внезапно – показалось, будто услышал зычный голос дневального по казарме, кадета Бузанова.

Этот пузатый верзила вечно приставал к Андрею по самым незначительным поводам, начиная от внешнего вида (ремень плохо затянут, сапоги не блестят, медная бляха на ремне скособочилась) и заканчивая привычками в еде (почему кашу не солишь? почему компот не пьешь? почему свинину не любишь?). Голицын терпел долго, принимая во внимание разницу в весовой категории. Но когда распоясавшийся Бузанов стал при всех в спортивном зале насмехаться над его, Андрея, якобы хилым сложением, Голицын не выдержал. Подошел к свисавшему с потолочной балки канату и стремительно забрался по нему под самый потолок, используя только руки. А потом также быстро, на одних руках спустился. Все отделение восхищенно замерло и с интересом уставилось на Бузанова. Тот же поначалу попытался проигнорировать явный вызов, однако кадеты окружили его плотным кольцом, и старший отделения, Максим Мошков, с суровым видом молча указал зачинщику «дуэли» на канат. История закончилась смешно и грустно. Забраться-то пузатый Бузанов наверх смог, хотя и с трудом, а вот спуститься не получилось – сорвался и с большим шумом шлепнулся на предусмотрительно подставленный мат. Результат – вывихнутая лодыжка и всеобщий смех. Но приставать к Андрею Бузанов перестал.

Сейчас же, вынырнув из сонного морока, Голицын по укоренившейся привычке принялся прокручивать в уме предстоящие на день дела, выстраивая их в порядке важности и срочности. Одновременно проделывал дыхательные упражнения, которым его научил еще в кадетском корпусе наставник по физической подготовке, капитан Сероштанов, в молодости служивший на маньчжурской границе и увлекшийся там восточной системой оздоровления.

А день Андрею предстоял наиважнейший. Наступила пятница, 21 февраля – официальное начало торжеств, посвященных празднованию трехсотлетия царствующего Дома Романовых. Накануне, за неделю до торжественной даты, Голицына вызвал начальник отдела внутренней безопасности, подполковник Вяземский, и без обиняков сказал:

– Вот что, Андрей, поручаю твоей группе охрану непосредственно Николаевского зала в Зимнем дворце во время церемонии принятия поздравлений их величествами.

– Борис Леонидович, помилуйте, – попробовал было возразить Голицын, – ведь и так дел невпроворот! Англичане опять что-то затевают, с нашими масонами дружить начали отчаянно. Господин Сазонов с господином Бьюкененом только что не целуются, ходят, не таясь, будто братья родные!.. А у меня сотрудники выбывают один за другим…

– Знаю, Андрей. Поручик Никонов и подпоручик Ермолова… Нелепо получилось. Ну, авось оправятся. Разобрался уже – кто их так?

– Не совсем. Но точно не охрана Сазонова или Бьюкенена. Они в «Северной звезде», можно сказать, инкогнито столовались. А Гриша с Зиной, собственно, из-за господина министра там оказались…

– Ладно. Передай это разбирательство… ну, хотя бы агенту Харитонову. У нас ведь у всех дел – хоть ложкой хлебай. Но, согласись, Николаевский зал – очень привлекательное место для провокации или даже покушения.

– Да чего уж там – яснее ясного. Только моей группы маловато будет…

– А я тебе группу Власкина прикомандирую, и станет у тебя под началом целых двадцать молодцов!

Голицын понял, что вопрос этот решеный, вздохнул и спросил:

– Бинокли всем дадите?

– Само собой! – Вяземский дружески похлопал его по плечу. – А чтобы тебе до конца все стало ясно, – он раскрыл лежавшую на столе картонную папку и протянул Голицыну плотный лист казенной бумаги с отпечатанным на нем коротким текстом, – вот, ознакомься, вчера доставили.

Андрей пробежал глазами несколько сухих строк, из которых недвусмысленно явствовало, что во время проведения торжественного приема в Зимнем дворце 21 февраля будет произведено покушение на сановное лицо высокого ранга. Неизвестный доброжелатель – или провокатор? – не сообщил, на кого именно, и подписи, конечно же, не оставил, но игнорировать сигнал, понятно, Служба охраны высшей администрации не могла. На то, похоже, и был расчет.

– Твое мнение? – нарушил молчание Вяземский.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– В смысле?

– Либо покушение состоится, либо нет.

– Шутишь?.. Это хорошо. Значит, все понял, и действовать будешь грамотно, на провокацию не поддашься.

– Я, Борис Леонидович, на провокации никогда не поддаюсь… – Голицын поморщился. – А вот за всех остальных, имею в виду группу Власкина, не поручусь.

– Крепись, Андрей. Сразу после этого дежурства целых три дня отгулов получите!..

– Ваши слова да богу в уши…

И вот этот суматошный и нервный день настал.

Голицын знал, что именно в такие деньки решаются судьбы. И Бога надо благодарить, что посылает предупреждения. Летом, в Москве, когда в Большом театре пришлось в одиночку обезвреживать сумасшедшего в поясе из динамитных шашек, предупреждения не было. Хорошо, что поблизости оказался Давыдов.

Карьеру Голицын делал не ради чинов – чины были необходимым дополнением. Во-первых, с детства осознал необходимость продвигаться вверх по служебной лестнице: об этом были все разговоры дома, и старшие, которых он уважал, придавали военной карьере большое значение. Во-вторых, Андрей чувствовал, что набирается силы, и эта сила нуждалась в применении. Он мог не только руководить, сидя в кабинете, он мог сам пойти на дело и людей за собой повести. Знать это про себя и не иметь возможности проявить свои силы и способности – мука мученическая.

Если пятница, 21 февраля, пройдет благополучно, будет для всех «совят» шаг вверх по пресловутой лестнице. Значит, нужно неторопливо (секрет мнимой неторопливости, когда движения совершаются вроде бы не скоро, однако пауз между ними нет вовсе, открыл ему воспитатель в кадетском корпусе) собираться и настраивать себя на трудный, но многообещающий день.

Пока Голицын тщательно приводил себя в порядок – брился, одевался, в десятый раз проверял оружие и прочие важные мелочи, разложенные по карманам кителя и брюк, поглощал плотный завтрак, заботливо заказанный верным Тихоном накануне в ресторане, часы пробили восемь. И сразу за окном зарокотало с короткими перерывами.

– С Петропавловки палят, – уважительно произнес Тихон.

– Началось… – откликнулся Андрей, машинально считая залпы. – Двадцать один! – с неожиданным для себя удовлетворением добавил он.

– Чай пить будете, Андрей Николаевич?

– А, пожалуй, наливай! Чует мое сердце, до вечера боле не придется его попить…

* * *

К Зимнему дворцу можно было подъехать на пролетке с разных сторон – хоть со стороны Мойки, хоть с Невского проспекта, но назначенные торжества планировались в Николаевском зале, а потому на время главным входом дворца стало северо-восточное крыло со стороны Дворцовой набережной. Прочие же входы, включая главный подъезд, закрыли, поставив сдвоенные караулы из гвардейцев и казаков. Дворцовая набережная, что протянулась вдоль Большой Невы, пусть и достаточно широкая, однако не была рассчитана на столь значительное количество экипажей и автомобилей, которые стали заполнять ее сразу после полудня.

И хорошо, что градоначальник столицы, генерал-майор Драчевский, будучи одновременно начальником полиции Санкт-Петербурга, озаботился вовремя поддержанием порядка на должном уровне. Присланные ко дворцу со всех участков приставы быстро организовали нечто вроде очереди на высадку седоков и пассажиров возле крыльца.

Опустевший транспорт тут же направлялся дальше по набережной и через Дворцовый проезд попадал на Дворцовую площадь, в юго-восточной части которой была выделена площадка для стоянки. Здесь же расположились полукругом лотки и палатки с горячей снедью – пирогами, выпечкой, сбитнем и чаем, – дабы кучера и водители со слугами могли согреться и подкрепиться в ожидании хозяев. Посередке стояла нарочно привезенная извозчичья «грелка» – цилиндр из железных прутьев, куда закладывались дрова. Сверху имелись крыша и дымовая труба. Жар от «грелки» распространялся на сажень и даже более. Поблизости у стенки палатки была аккуратная поленница.

При «грелке» состояли двое городовых. Они следили за порядком и отгоняли прочь бродяжек, которым в этот день поблизости от дворца было не место. Кроме кучеров и шоферов, греться подходили озябшие агенты охранки и полицейские чины. Снаружи Зимний охранялся отлично. Что-то ожидало «совят» внутри?..

Андрей подъехал к входу в начале одиннадцатого. Едва он прошел через широко распахнутые двери в вестибюль перед Иорданской лестницей, к нему тут же подскочил бравый штабс-капитан Гринько.

– Здравия желаю, Андрей Николаевич!

– И тебе не хворать, Степан Михайлович, – дружески кивнул Голицын. – Все в сборе?

– А то ж! Аккурат двадцать три человека – ваша группа и Алексея Антоновича – да четырех новичков прихватили к штатным.

– Группа Власкина – это хорошо. А откуда новенькие? Почему не предупредили?

– Так господин подполковник сегодня утром в управлении меня встретил. Говорит, мол, даю вам еще четверых, лишними не будут. Я спрашиваю, а как же Голицын, в курсе? А господин подполковник мне – мол, еще нет, только вчера вечером бумаги привезли…

– Ладно. Пойдем, покажешь их. Остальных тоже надо собрать и еще раз все проверить, проговорить. Да и новичкам место подыскать. Их, надеюсь, экипировали для такого дела?

– Куда там! Явились, кто в чем…

– Господи, ну когда же наши интенданты за ум возьмутся?!

– По мне, так никогда, Андрей Николаевич, – Гринько посмотрел на Голицына с хитрецой. – Это – как приговор. Ну, или кара Господня…

Вдвоем они поднялись по Иорданской лестнице на второй этаж, прошли через уже изрядно заполненный Николаевский аванзал в Портретную галерею Романовых, а миновав ее, оказались в недоступном для гостей Концертном зале. По пути Гринько успел разослать пару оперативников, облаченных во фраки и потому почти неотличимых от основной массы гостей, с заданием быстро собрать всю команду на совещание.

«Совята» слетелись в Концертный зал быстро и без суеты. Андрей с удовольствием оглядел свое воинство – молодые, симпатичные люди с хорошими манерами, отличной выправкой и с едва заметными азартными улыбками. «Славные мальчишки!» – подумал не без гордости Голицын.

Новички были не в меру серьезны – бывает такая серьезность с перепугу, когда всякий твой шаг может оказаться неправильным. Но в глазах то и дело вспыхивал восторг – и как не восторгаться прекрасным убранством Зимнего дворца; сколько хочешь тверди себе, что нужно сосредоточиться на задании, а глаза-то не зажмуришь. И еще, Голицын учуял азарт, замечательный азарт молодости. Сам он себя уже не считал молодым, привык сдерживать порывы, от подчиненных требовал того же, но тут прямо залюбовался.

– Итак, господа, – Голицын решил говорить без предисловий и призывов, – на нас с вами лежит большая ответственность: не допустить никаких недоразумений, хуже – беспорядка или, не дай бог, попытки теракта на протяжении всего торжественного действа в Большом Николаевском зале. Это – несколько часов напряжения нервов, внимания, выдержки и воли. Не скрою, придется несладко. Периметр зала с прилегающими коридорами более ста сажен, плюс Портретная галерея, плюс окна со стороны набережной, плюс четыре двери, плюс Иорданская лестница. А нас всего двадцать пять! Потому сейчас мы еще раз повторим всю схему предстоящего мероприятия…

В бастрыгинском особняке на Шестой линии, кроме прочего разнообразного имущества, был и самодельный гектограф. Его «совятам» подарили жандармы, накрывшие подпольную типографию. Сказали, мол, выбрасывать жаль, а вам пригодится. Пете Лапикову было поручено скопировать план первого этажа Зимнего дворца и размножить его в трех десятках экземпляров. Голицын целый вечер сидел над планом, прикидывая, как поудачнее расставить «совят». Потом устроил совещание, начав с суворовского афоризма «каждый солдат должен понимать свой маневр». И вроде все поняли, где стоять и как взаимодействовать, но Голицын все-таки раздал им копии, где крестиками и кружочками были помечены места.

Сегодня капитан прихватил с собой в Зимний дворец несколько оставшихся копий. Но это была скорее обычная запасливость опытного офицера пополам с интуицией.

– Офицеры вне зала должны быть в форме сотрудников департамента полиции, иметь соответствующее штатное вооружение. – Андрей говорил все это больше для собственного успокоения, чем для своих «совят». Ну, может быть, еще для новеньких. На всякий случай. – Несущим службу на Портретной галерее положены бинокли для наблюдения за залом через внутренние окна, но использовать их разрешается только при явных подозрениях по поводу конкретных личностей в зале. Офицеры внутри зала должны иметь праздничный вид согласно протоколу торжества… – Андрей сделал паузу и внимательно оглядел сотрудников.

– Разрешите вопрос, господин капитан? – немедленно подал голос один из новичков, высокий, с тонкими чертами лица брюнет, одетый в форму подпоручика-артиллериста. – А как же в таком случае носить оружие? Под фраком-то?..

– Вы незнакомы с уставом Службы, подпоручик? Представьтесь для начала, – холодно осадил его Голицын.

– Извините, господин капитан… Подпоручик Алексеев!

– Так что вам непонятно, господин подпоручик?

– Так оружие… фрак…

– Знаете, что такое скрытое ношение?

– В кармане…

– Можно и в кармане. Если у вас пистолет. Браунинг, например, или маузер. А можно воспользоваться новейшей разработкой наших военных мастеров – наплечной кобурой. – Голицын повернулся к поручику Теплякову. – Антон, покажи-ка!

Тепляков, улыбнувшись, распахнул полы фрака, и все увидели слева под его локтем рукоятку пистолета, непонятно как державшегося в почти горизонтальном положении. Насладившись произведенным эффектом, поручик оттянул левую половину фрака с плеча, и тогда стал виден желтый простроченный ремень, охвативший его. К ремню крепилась полукобура, а пистолет был вставлен в нее и поддерживался ременной же петлей за казенник.

– Здорово! – невольно вырвалось у новичков хором. – А нам можно такое получить?

– Можно… Если останетесь в штате нашего управления. А сегодня вы будете дежурить у входа в Николаевский аванзал и на Иорданской лестнице. У всех есть жетоны Службы?

– Так точно!..

– Отлично. – Андрей позволил себе скупую улыбку. В задуманную расстановку «совят» пришлось на ходу вносить коррективы. Заодно Голицын карандашом, пунктирной линией, нарисовал новичкам маршруты, по которым им следует патрулировать.

– Теперь остальные, – продолжил он, убедившись, что те усвоили задание. – Господа офицеры Верещагин, Свиблов, Тепляков и Никонов, а также ваши коллеги – поручик Кадочников, поручик Пешков и подпоручик Баландин – вы у нас самые презентабельные сегодня, дежурите в зале, оконная сторона. И смотрите мне, чтоб никакого флирта!

Оперативники захихикали, запереглядывались, однако, заметив суровую складку на челе начальства, разом посерьезнели. Голицын вздохнул: ну, чисто дети, только великовозрастные!

– Господин штабс-капитан, – повернулся к Гринько, – отберите восемь человек для прикрытия галереи и смежных выходов из зала. Это будет ваша зона ответственности. А мы с Федором, – кивнул на Нарсежака, – поработаем в самом зале среди гостей. – Пожалуй, с нами еще пойдут Лапиков и Омельченко… Внимание, господа! На приведение себя в порядок и проверку оружия даю полчаса. Ровно в час пополудни все приступают к своим обязанностям. Свободны!..

К часу дня у Андрея появилось ощущение, что Николаевский зал заполнен до отказа. Конечно, на самом деле это было не так. Иллюзия создавалась непрерывным неспешным движением гостей по залу и постоянно возникающими временными компаниями собеседников.

В толпе ловко сновали официанты с подносами, на которых плотными когортами стояли тонконогие фужеры с янтарным шампанским.

– Французское? – поинтересовался Голицын у одного.

– Что вы, сударь, исключительно «Абрау-Дюрсо»! Брют-с!..

Андрей с удовольствием пригубил ароматно-колкий напиток. «А молодец все-таки дядя!» – подумал он, вспомнив, что именно Лев Сергеевич, двоюродный брат его отца, настоял на открытии пятнадцать лет назад в Абрау-Дюрсо завода игристых вин, быстро приобретших популярность и получивших прозвище «русское шампанское».

Но служба превыше всего! Андрей вернул почти полный бокал на поднос другому официанту и двинулся по часовой стрелке вокруг зала, незаметно и в то же время внимательно разглядывая приглашенных на торжество.

Обычно на балы в Большом Николаевском зале приглашалось до пяти тысяч человек. На сей раз гостей было поменьше, и светлые платья немногих дам терялись среди фраков и мундиров с золотым шитьем. Террористом вполне могла оказаться и дама. Голицын знал, что гости проходят строгий отбор, но знал он также, на что способны английские разведчицы. Утешало лишь то, что среди дам большинство были пожилыми – почтенные генеральские и чиновничьи супруги, а также аристократки, знатные интриганки, считавшие долгом вмешиваться во все, что затевалось в министерствах и ведомствах. Многих Голицын знал в лицо.

А вот господа из дипломатического корпуса ему особого доверия не внушали. Штатные сотрудники великобританского, французского, испанского посольств, конечно, были капитану известны. А вот взять, к примеру, бразильское – все эти оливково-смуглые усатые господа на одно лицо, и поди, распознай, кто они на самом деле…

За физиогномику Голицын еще в академии имел высший балл, и полученные там знания о склонностях человека определенного типа личности к тем или иным социально значимым действиям не раз помогали капитану вычислять в разношерстной толпе боевиков-террористов и их пособников. А книга господина Сикорского «Всеобщая психология с физиогномикой в иллюстрированном изложении»[8]8
  И.А. Сикорский. «Всѣобщая психологiя съ физiогномикой въ iллюстрированномъ изложенiи». СПб., 1904.


[Закрыть] до сих пор лежала на рабочем столе в кабинете на Шестой линии. Голицын свято верил, что «…распознавание душевных свойств по чертам лица, по движению рук и по другим телодвижениям есть неоспоримое преимущество по ситуации не только для врача, но равно и других достойных служителей общества…»

И сейчас Андрей неторопливо «просматривал» приглашенных на предмет возможного антисоциального поведения. Но большинство лиц имели либо надменно-торжественное, либо восторженно-озабоченное выражение, движения – либо нарочито неторопливые, либо суетливые, и – ни одного злобного или хотя бы мрачного взгляда.

Дамы словно поделились на два лагеря. Одни, чрезмерно взволнованные приглашением в Зимний, держались, словно аршин проглотили. Другие всем видом показывали: они здесь чувствуют себя, как дома, и составляли веселые щебечущие кружки, придавая событию, хотя бы отчасти, радостное оживление. Проходя мимо таких кружков, Голицын слышал одно и то же: «…сам князь Юсупов!., сам светлейший князь Меншиков!.. ах, Ее Величество!., ах, наследник-цесаревич!..»

«А ведь так не бывает! – убежденно подумал Голицын. – Недовольные есть всегда. Хотя бы завистники…» Поэтому он терпеливо продолжил свой обход, и где-то на середине пересекся с проделывавшим подобный маршрут в обратном направлении Нарсежаком. Они обменялись условным жестом – «все спокойно» – и разошлись.

В Федоре капитан не сомневался – этот хоть черта в рясе распознает. Он был опытный разведчик, и если бы почуял неладное, не стал бы бегать к начальству за приказаниями. Однако пока все было действительно спокойно.