Текст книги "Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы"

Предать и заработать

Если даже после обличения Иисуса Иуда еще думал покаяться, то история с миром окончательно отталкивает его от Христа, а гордыня и обида настежь распахивают двери сатане.

Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати… (Лк. 22: 3)

Сатана никогда не смог бы войти в ученика Христова просто по своей воле. А если бы сдуру попробовал, то как вошел бы, так и вышел – Господь мигом бы освободил неповинного ученика от этого рабства. Но беда в том, что в случае Иуды – это не насильное рабство, и он вовсе не неповинен: нет никакого «раздвоения личности», нет провалов в памяти. Он в здравом уме и твердой памяти, если это безумие можно так назвать, он отдает себе отчет в каждом своем действии – и будет отдавать до самого конца.

Сочетание Иуды с сатаной абсолютно добровольно и осознанно. В любую минуту – и это очень важно! – Иуда мог остановиться, передумать, раскаяться, обратиться к Христу. Но час за часом (даже не день за днем, не было там тех дней…) он выбирает то, что предлагает ему сатана.

А предлагает сатана ему страшную месть за причиненную обиду – отправить Христа на смерть. И идея мести так безумно – в прямом смысле безумно – нравится Иуде, что, подчиняясь ей, наслаждаясь ею, он забывает все, что было хорошего в его дружбе со Христом. Это перечеркнуто, это ложь, это для него больше не существует. Наоборот, его бесит все, что напоминает о трех «потерянных» годах жизни – отныне это для него прах и пепел во рту.

Иуда прекрасно осознает, Кто есть Христос, от него, как и от прочих апостолов, это не скрыто. Но еще одна ловушка сатаны в том, что, при полном осознании того, Кто есть Иисус, Искариот на момент предательства имеет страшно перекореженное мнение о Нем. Зная, что Он – Сын Божий, Иуда принимает сатанинское представление о Нем как о враге, которому надо отомстить и от которого надо избавиться, чтобы сохранить свое собственное «я», чтобы остаться хорошим в собственных глазах.

Ты мне больше не Господь.

Поэтому к первосвященникам он пойдет с четкой целью: предать Его на смерть. Тут не может быть отговорок, что он не знал или не понимал, что захотят сделать с Христом, если Он окажется у них в руках. Иисус Сам предупреждал учеников о том, что должно случиться, буквально несколько дней назад, когда шел в Иерусалим «на вольную страсть» [34]34
  «Грядый Господь на вольную страсть…» (церк. – слав.) – «Господь, идущий на добровольные страдания…» Строка из богослужения Страстной седмицы (первая стихира на хвалитех Великого Понедельника).


[Закрыть], а они с неохотой, нога за ногу, плелись за Ним.

Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе. Подозвав двенадцать, Он опять начал им говорить о том, что будет с Ним: вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет (Мк. 10: 32–34).

Начальники иудейские со своей стороны объявляют Христа в розыск:

Первосвященники же и фарисеи дали приказание, что если кто узнает, где Он будет, то объявил бы, дабы взять Его (Ин. 11: 57).

И, надо думать, не для богословских бесед в доме Каиафы.

Но зачем Иуде такая странная схема? Если действительно дело во внезапно вспыхнувшей ненависти, у которой нет иного утоления, кроме убийства, то идти для этого к первосвященникам вовсе не обязательно. От ненависти до мести путь не так уж долог, хотел бы только смерти Христа – он бы Ему просто нож под ребра сунул, уж нашел бы такую возможность. Хотя бы попытался. Тут и удовлетворенное желание смерти, тут и личная месть. Зачем впутывать в это власти?

Но тут подключается вторая после ненависти его страсть – и это действительно сребролюбие.

То, что он себе избрал – и с чем остался.

* * *

После первого, пусть и мысленного, пусть пока только внутреннего отречения-предательства в душе Иуды образуется пустота. Вместо любви ко Христу, вместо веры Ему, вместо Его Самого – ничто. И эту дыру необходимо чем-то заполнить. Новыми – без Него – ценностями, какими-то видами на будущее, которое невозможно без стартового капитала. Чем-то, что даст Иуде возможность встать на ноги после того, как он на три года считай выпал из общественной жизни. И чем-то, что даст новый смысл его собственной жизни. Гарантию того, что он и без Него что-то может, что-то стоит.

Получить подтверждение возможности своего бытия без Него.

Ощущение внутренней пустоты на том месте, где вчера были вера, надежда и любовь, невероятно сильно и… и болезненно, я думаю. Ему, конечно, сейчас кружит голову ощущение ненависти, у него кураж – я отомщу, я убью Тебя! – сатана опьяняет его вином греха, но против природы не попрешь… сатана прекрасно умеет творить иллюзии, но иллюзией сыт не будешь. Внутри – страшная пустота.

Ты будешь есть и не будешь сыт, пустота будет внутри тебя (Мих. 6: 14).

Очень точно и чутко подмечает эту пустоту его души церковная традиция, когда в тропаре Великой Пятницы, повествующем о Тайной Вечере, называет Иуду «несытой душой».

Егда славни ученицы на умовении вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся, и беззаконным судиям Тебе праведнаго Судию предает. Виждь, имений рачителю, сих ради удавление употребивша: бежи несытыя души, Учителю таковая дерзнувшия [35]35
  Когда славные ученики при умовении на вечере просвещались, тогда Иуда нечестивый, заболевший сребролюбием, омрачался и беззаконным судьям Тебя, Праведного Судию, предает. Смотри, любитель стяжаний, на удавление из-за них стяжавшего! Беги от ненасытной души, на такое против Учителя дерзнувшей! Господи, ко всем благой, слава Тебе! (Пер. на рус. яз. иером. Амвросия (Тимрота).


[Закрыть].

И в эту пустоту, как в ненасытную прорву, обязательно нужно что-то кинуть, чтобы создать видимость нового бытия, возможного без Него. И это деньги. Деньги. Деньги. Денег начинает хотеться страстно, до одури. Низкая, подлая страсть, в которой нет никакого, даже ложного, чисто человеческого благородства. Убить Его и получить выгоду – невероятное сочетание.

Безумный – но совершенно закономерный в безумной, подчиненной сатане вселенной – вопрос задает себе возненавидевший Христа Иуда. А что я с этого получу? А какая будет компенсация мне за три года жизни? Ведь в этот момент он реально думает, что потратил три года просто ни на что. Что я получу для себя, что смогу с этого поиметь?

Это тоже действие сатаны, который на тот момент уже играет Искариотом, как игрушкой. Раздуть в ученике еще один порок, тем более такой низкий, как сребролюбие, – что может быть оскорбительнее, больнее для Христа? Что может быть унизительнее для человека, чем быть захваченным такой низкой страстью? А унижать человека в глазах Господа и в глазах других людей – поистине любимое занятие дьявола.

Все закономерно.

И вот, задумавшись над этим вопросом, Иуда приходит довольно быстро к «изящному» решению: Христа надо продать властям, наплетя о Нем такого, что безусловно подпишет Ему смертный приговор, а доносчику обеспечит приятную компенсацию. Двух зайцев одним выстрелом.

О том, что третий заяц – он сам, Иуда еще не знает.

Что вы дадите мне, и я вам предам Его?.

Итак, отправляясь к первосвященникам, он держит в уме две мысли: во-первых, смерть Христа, во-вторых, стартовый капитал в новую жизнь. Но есть и третий мотив: он не вполне очевиден, но, если вчитаться, его можно разглядеть. И мотив этот – посмеяться. Точнее – поглумиться. Вообще, мне почему-то кажется, что Искариоту все это очень смешно. Быть может, его буквально душит хохот. Ад недаром назван «всесмехливым».

Ведь правда же – это очень смешно, та сумма, что звучит в его разговоре с первосвященниками. Тридцать сребреников – это не с потолка взятая цена, она имеет свое обоснование. Во-первых, это стоимость раба – самого обычного раба. Как забавно: продать и купить Того, Кого встречали как Царя, – как раба, как вещь! Мысленно представить Его своим рабом и сбыть с рук новым «хозяевам», у которых на этого «раба» совершенно определенные планы. Если вол забодает раба или рабу, то господину их заплатить тридцать сиклей серебра, а вола побить камнями (Исх. 21: 32).

Сатанинский черный юмор.

А во-вторых, эта сумма звучит в пророчестве Захарии, где ее называет Сам Господь:

И скажу им: если угодно вам, то дайте Мне плату Мою; если же нет, – не давайте; и они отвесят в уплату Мне тридцать сребреников. И сказал мне Господь: брось их в церковное хранилище, – высокая цена, в какую они оценили Меня! И взял Я тридцать сребреников и бросил их в дом Господень для горшечника (Зах. 11: 12, 13).

Это к тому, что Иуда отлично понимает, Кого он продает. А те, кому он Его продает, не понимают, потому что с ними Господь откровенных бесед не вел и душу им не раскрывал. Для них это просто цена раба.

«О, злодейский голос! О, безумное преступление! Трепещу, возлюбленные, когда помышляю об этом. Как вырвалось слово из уст? Как повернулся язык? Как душа не покинула тела? Как не онемели уста? Как не помутился рассудок?» [36]36
  Иоанн Златоуст, свт. Беседа о предательстве Иуды вторая // Собрание творений. В 12 т. СПб., 1896. Т. 2. Кн. 1. С. 424.


[Закрыть].

Да вот не помутился, к сожалению.

Иуда отдает себе полный отчет в своих действиях, покорежена воля, не разум. Конечно, сатана так калечит его восприятие, что здравым умом назвать это невозможно. Но это добровольно избранное безумие.

* * *

…и он пошел, и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им. Они обрадовались и согласились дать ему денег (Лк. 22: 4, 5).

Тут стоит отметить, что слова «Его предать им» в этом отрывке не означают предательства как такового. Употребленный в греческом тексте глагол παραδω не несет никакого морально негативного оттенка: это не предать, а передать. В глазах властей Иуда подписывается не на нечистоплотное бессовестное деяние, а всего лишь на то, чтобы передать, выдать Христа первосвященникам и начальникам.

Сколько же платят власти за содействие? На что мог рассчитывать Искариот, получая тридцать сребреников?

Мы, конечно, сейчас не измеряем деньги ценой рабов, по этому признаку сложно понять, много Иуда получает или мало, были ли рабы бросовым товаром или ценились на вес серебра. Тем не менее некоторое представление о масштабах суммы получить можно.

Тридцать сребреников – это сто двадцать динариев. Приблизительно четырехмесячная зарплата тогдашнего простого сельского работника. Дневной труд в винограднике стоил один динарий, о чем нам рассказывает в одной из притч Сам Христос.

Динарий – совсем немного, так, один динарий стоил всего-навсего хороший огурец, или амфора галилейского оливкового масла, или несколько гроздей винограда. За четыре динария можно было приобрести самую простую одежду из мешковины, еще двадцать динариев пришлось бы выложить за талит – особое прямоугольное покрывало на голову, необходимое иудею при молитве. А вот первосвященнические одеяния Каиафы или Анны стоили немыслимо дороже – до двадцати тысяч динариев, то есть до пяти тысяч сребреников.

Представляете себе разницу?

Что еще можно было купить на сто двадцать динариев, кроме раба или нескольких смен недорогой одежды?

Например, быка – он стоил около ста динариев. Или пяток телят по двадцать динариев. Или целое стадо ягнят, которые продавались по четыре динария за штуку, при том, что взрослый баран шел за восемь [37]37
  Все данные взяты из: Hendin, D. Guide to biblical coins. 4-th ed. 2001.


[Закрыть].

Миро, вылитое Марией на ноги Христа, стоило ровно в два с половиной раза больше Самого Христа: триста динариев или семьдесят пять сребреников.

То есть, с одной стороны, получается, что тридцать сребреников – деньги не запредельно большие. Четыре «прожиточных минимума», негусто. Иуда на них явно не обогатится. Это действительно или некая «подушка безопасности» на первое время, пока он снова не встанет на ноги, вернувшись в среду, из которой выпал на три года, или возможность единовременной не очень крупной инвестиции.

Но, с другой стороны, это и не те деньги, которые платятся за одноразовую, не очень большую услугу. С чего это власти так расщедрились?

Выследить Христа мог, в принципе, любой мальчишка со двора Каиафы или Анны: Учитель особо не таится, и отыскать Его не так уж трудно. Даже и выслеживать особо не надо: Иисус часто ночует в доме Марфы, Марии и Лазаря, и это известно. Взять Его там или по пути туда – невелика проблема.

Но беда в том, что просто арестовывать Его бессмысленно. Им нечего Ему предъявить такого, что тянуло бы на смертный приговор. А на меньшее они не согласны, ибо, как и Иуда, ищут убить Его, а не просто вызвать на разговор в суде, чтобы потом извиниться и отпустить восвояси. Они же прекрасно знают, что Он остер на язык и за словом в карман не лезет. Такой суд запросто станет ареной их собственного позора.

И раз они аж «обрадовались» приходу Иуды и сразу согласились выдать ему «премию», значит, он не просто открыл им местонахождение Христа, а принес некую важную и ценную информацию. С тем незначительным нюансом, что совершенно лживую, но… цель оправдывает средства.

* * *

Лукавый свидетель издевается над судом, и уста беззаконных глотают неправду (Притч. 19: 28).

С большим удовольствием глотают, добавлю я. Они законники, а не разбойники с большой дороги. Они хотят осудить и убить Христа, но должны иметь для этого законное основание, и такое, чтобы Он не смог выкрутиться. Иначе проще было бы наемных убийц к Нему подослать.

И еще они получают роскошный предлог устроить тайное судилище, а не публичное, как полагается по Закону: все должно быть сделано быстро, очень быстро, этого требуют интересы страны и народа.

Иуда говорит им нечто такое, что в глазах Закона обрекает Христа на смерть. И это нечто очень весомое, что заставляет коэнов [38]38
  Иудейские священнослужители (ивр.).


[Закрыть] изменить свой первоначальный план и договориться об аресте Христа до Пасхи. Хотя изначально они хотели арестовать Его после праздника.

За два дня до Пасхи собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафы, и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить; но говорили: только не в праздник, чтобы не сделалось возмущения в народе (Мф. 26: 3–5).

Иуда их планы рушит и рассказывает им нечто, что заставляет коэнов пойти на риск возмущения в народе, лишь бы арестовать Христа до Пасхи.

Что он им мог наплести?

Он должен был убедить и священников среди них, и политиков, в первую очередь первосвященника Иосифа Каиафу и его тестя Анну. А Каиафа намного больше политик, чем первосвященник.

Скорее всего, он, во-первых, обвиняет Иисуса в богохульстве – это не сложно, если преподнести действительно сказанные Им слова под определенным углом. И тем более если поделиться с властями Его притязаниями на Богосыновство, озвученными в апостольском кругу. Во-вторых, вероятно, предупреждает, что на Пасху намечено восстание в Иерусалиме: а восстания Каиафа боится больше всего, и кровавая каша в городе, где на праздник собирается до миллиона человек, – его ночной кошмар. Единственная возможность предотвратить такой исход – нанести упреждающий удар и арестовать смутьяна. Времени осталось мало, говорит Иуда, надо действовать решительно и быстро.

Но у нас нет свидетелей! – говорят ему коэны. И их действительно нет – потом, на рассвете в пятницу, они будут судорожно искать хоть кого-нибудь, кто убедительно выступит против Христа.

Первосвященники и старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти, и не находили; и, хотя много лжесвидетелей приходило, не нашли… (Мф. 26: 59, 60)

Я буду вашим свидетелем! – по всей видимости, обещает Иуда. И для коэнов это неслыханная удача: человек из Его ближайшего круга согласен и готов свидетельствовать против Него. Есть чему обрадоваться! Ради такого они даже закрывают глаза на то, что Иуда – единственный свидетель, хотя, по Закону Моисея, их должно быть как минимум два. Может быть, Иуда обещает так повернуть дело на суде, чтобы заставить Христа Самого свидетельствовать против Себя – как оно и выйдет в реальности: самые тяжелые обвинения, с точки зрения законников, Он наговорил на Себя Сам. Тогда свидетелей в итоге будет два, а что один из них при этом будет обвиняемым – так всякое бывает.

Такая помощь стоит тридцати сребреников.

Они обрадовались и согласились дать ему денег; и он обещал, и искал удобного времени, чтобы предать Его им не при народе (Лк. 22: 5, 6).

Чтоб наблюдать все от начала до конца в первых рядах [39]39
  Подробнее о богословских и юридических тонкостях суда над Христом см.: Иов (Гумеров), иером. Суд над Иисусом Христом. Богословский и юридический взгляд. М., 2007.


[Закрыть].

Тайная Вечеря

 
Он был мне больше, чем родня,
он ел с ладони у меня,
а тут глядит в глаза,
и холодно спине…
 

В. Высоцкий

Первая часть драмы позади: Иуда, один из Двенадцати, возненавидел Христа до смерти, замыслил Его погубить и замысел свой воплотил не без прибытка для себя. Впереди их последняя совместная трапеза, на которой он будет как друг и как близкий, Христос умоет ему ноги, как прочим, и подаст хлеб и вино, причащая Плотью и Кровью наравне с остальными. Но зачем это Христу?

Зачем Он допускает предателя на Вечерю, зачем разделяет с ним последние часы, которые мог бы провести в кругу по-настоящему верных друзей? Почему не ограждает от изменника святыню? Зачем допускает его к самому сердцу таинства? И не только таинства, просто – к самому Своему сердцу, в прямом, прямее быть не может, смысле.

* * *

Настал же день опресноков, в который надлежало заколать пасхального агнца, и послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: пойдите, приготовьте нам есть пасху. Они же сказали Ему: где велишь нам приготовить? Он сказал им: вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома: Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими? И он покажет вам горницу большую устланную; там приготовьте. Они пошли, и нашли, как сказал им, и приготовили пасху (Лк. 22: 7–13).

Первое, что бросается в глаза – что организацией праздничного ужина внезапно занимаются Петр с Иоанном, хотя это прямая обязанность Иуды как казначея. Как минимум, он должен в этом участвовать. Но о нем даже речи не идет, и все принимают это как должное. Значит, его нет на месте, и Христос никак не выражает по этому поводу Своего удивления. Остальные убеждены, что Иуда бегает по поручениям Учителя – Пасха на носу, мало ли дел, нищим денег раздать или купить чего. Иисус молчит. Ждет, когда Иуда нагуляется и явится.

А тот просто убрался с глаз долой. Возможно, присматривает себе покупку на будущее. А будущего нет. Все кончится для него не позднее чем завтра. Жить осталось чуть больше полусуток. Он уже даже не поспит.

Но к вечеру он возвращается – как раз для того, чтобы вместе с остальными войти в Сионскую горницу, в прообраз алтаря.

У самого сердца

И когда настал час, Он возлег, и двенадцать Апостолов с Ним… (Лк. 22: 14)

Из Евангелия мы доподлинно знаем лишь то, что рядом с Учителем возлежит Иоанн [40]40
  Ин. 13: 23.


[Закрыть], о том, как расположились другие ученики, ничего не сказано. Где же было место Иуды? На этот счет есть разные догадки. Одни исследователи, и их можно понять, предпочитают отсадить предателя подальше от Христа. Другие, напротив, полагают, что Иуда возлежал по другую руку от Иисуса или как минимум недалеко от Него.

В пользу последнего предположения говорит несколько обстоятельств.

Во-первых, стол пасхальной Вечери ничуть не был похож на то, что мы видим на знаменитой фреске да Винчи. Христос и апостолы не сидят в ряд, а возлежат за столом, имеющим форму буквы «П». Иными словами, это не один, а три стола, составленных соответствующим образом.

Иисус на Вечере говорит, что рука предающего Меня со Мною за столом [41]41
  Лк. 22: 21.


[Закрыть], и это значит, что Иуда находился за тем же крылом стола, что и Он Сам.

Во-вторых, они действительно не сидят, а возлежат, а это значит, что возможности движения у них ограничены. В таком положении дотянуться до какого-то блюда тяжелее, чем сидя, а вставать для этого из-за стола было не принято. Иисус же говорит, что предатель опускает руку в одно блюдо с Ним: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня [42]42
  Мф. 26: 23.


[Закрыть]. Если Иуда возлежал не рядом с Христом, то он просто не смог бы опустить руку в то же блюдо, что и Он.

В-третьих, на Вечере они обмениваются репликами, буквально двумя словами, но их слышит только Иоанн. Остальные ученики не понимают, что Иисус говорит Иуде, то есть произнесено все было негромко. Сиди Иуда не подле Христа, а между апостолов, Иисусу пришлось бы говорить с ним во весь голос.

Ученые Института библейских исследований в Эйн-Кареме восстановили порядок, в котором, согласно библейской традиции, должны были возлежать вокруг трехстороннего стола Христос и ученики. Их выводы подтверждают ту версию, что Иисус и Иуда на Вечере находились рядом друг с другом:

«Левое крыло стола считалось самым важным, и хозяин занимал второе место от конца. Места слева и справа от хозяина были наиболее почетными, особенно слева. Зная правила организации и проведения трапезы, мы можем предположить, что Иисус сидел на месте хозяина. По традиции участники застолья обычно опирались на левый локоть и ели правой рукой. Поэтому Иоанн, возлежавший у груди Иисуса (Ин. 13: 23), должно быть, находился справа от Него.

Два признака указывают на то, что на почетном месте рядом с Иисусом находился Иуда. Хлеб, который макают в блюдо, обычно предлагается почетному гостю, в Евангелии от Иоанна (13: 26) сообщается, что Иисус подал его Иуде. И Иуда должен был возлежать рядом с Иисусом, чтобы иметь возможность опустить руку в одно с Ним блюдо (Мф. 26: 23). Очевидно, Иисус, знающий о грядущем вероломстве Иуды, оказывал ему все мыслимые знаки внимания, чтобы дать возможность что-то изменить <…> возлежание Иисуса у груди Иуды в течение всей трапезы, должно быть, усилило конфликт в сердце Иуды» [43]43
  Цит. по: Вамош М.Ф. Кухня библейских времен: от райского сада до Тайной Вечери. Иерусалим, 2011. С. 87.


[Закрыть].

И это значит, что Христос не просто позвал предателя на последнюю трапезу, в круг самых близких, любимых и доверенных. Не просто омыл ему ноги. Он делает больше: сажает его рядом с Собой, явно и откровенно являя ему Свою близость и доверие. И не просто сажает – как Иоанн, опиравшийся на левую руку, практически возлежит у Него на груди, так и Сам Иисус, точно так же облокотившись во время трапезы на левую руку, опирается на плечо Иуды и лежит у него на груди. Близость, мыслимая только между друзьями.

Прикрой Мне спину, пока Я буду говорить о твоем предательстве.

Как опирался Он на него все эти годы, как не боялся повернуться к нему спиной, как привык, что Иуда всегда рядом – так и теперь сидят они: Иисус откидывается на плечо Искариота, а тот слышит Его дыхание и чувствует, как бьется сердце Учителя. А Учитель возлежит на груди предателя и говорит, что будет предан, не глядя на него, чтобы не смутить и не обличить перед апостолами, но всем сердцем желая его дозваться.

Иисус не просто хочет его покаяния – Он сделал все что мог, чтобы ему это покаяние облегчить. Никто из учеников ничего не знает до самого конца. Иисус произносит слова обличения, но не называет имени. Их головы рядом так, что волосы смешиваются. Иуде достаточно шепнуть Ему два-три слова – никто не услышит. Да хотя руку Его сжать, ничего не говоря, если стыд горло перемкнет.

Святитель Иоанн Златоуст, правда, считает, что все должно было быть ярко и драматично: «Ему надлежало бы <…> встать из-за стола, надлежало бы просить ходатайства о себе соучеников своих, надлежало бы обнять колена Спасителя и умилостивлять Его такими словами: <…> прости меня, купившего себе вред и погибель; прости меня, у которого золото похитило разум; прости меня, злобно обольщенного фарисеями» [44]44
  Иоанн Златоуст, свт. Беседа о предательстве Иуды (spuria) // Собрание творений. В 12 т. СПб., 1896. Т. 2. Кн. 1. С. 764.


[Закрыть].

Трогательно, конечно, красиво, но к чему такие страсти? Иисус не хочет ему ни позора, ни публичного раскаяния, ни призвания учеников в свидетели и ходатаи, тем более что это вообще дракой может кончиться. Не нужна Господу эта театральщина. Он просто хочет ему спасения, а не гибели.

И Вечеря для Него – одна сплошная жертва, бесконечный Его кенозис [45]45
  Истощение, Божественное самоуничижение Христа через вочеловечение вплоть до вольного принятия Им крестного страдания и смерти.


[Закрыть] ради этой цели. Начиная от этого тяжелого для Христа соседства, заканчивая всем, что Он на Тайной Вечере сделает для Иуды и скажет.

Как же Ему больно! Как больно, когда предает друг! Когда рядом тот, кто три года был Тебе верен, а сейчас ищет Твоей смерти. Он здесь, подле Тебя, но это уже не близкий, которому доверяешь абсолютно, а палач Твой, лгущий Тебе даже своим присутствием на этом дружеском ужине. Невыносимо больно. Христос перед ним чист, Он не нанес ему никакой обиды, не дал никакого основания так с Собой поступить. Любви Своей не отнял у него ни на самую малость. Это совершенно, абсолютно незаслуженная подлость, удар в спину, для которого не было ни малейшего повода, и тем он больнее и горше.

Иуда поступает с Ним совершенно бесчеловечно.

И принять такой удар, не озлобившись, не пожелав мести и воздаяния предателю, а желая ему только покаяния ради его же спасения, мог только Он один.

И Христос Себя не щадит, не спасает от этой боли. Он допускает Иуду на Вечерю, чего тот совершенно не заслуживает, и не отсаживает подальше, где на него можно было бы взглянуть с укоризной (или даже вовсе не глядеть, не стоит он того), – а зовет на почетное место подле Себя.

Не просто почетное – спасительное, если только Иуда захочет этого спасения. Если одумается и припадет головой к Его плечу, раскаиваясь и не находя слов. Это исповедальная близость, и Он ждет, Он готов принять исповедь, хоть словами произнесенную, хоть умоляющим жестом, хоть виноватым взглядом. Да чем угодно. Не губи себя только, друг Мой, брат Мой, покайся, припади ко Мне! Я подхвачу – ты лишь припади. Пока еще не закрыты двери покаяния, пока еще можно все изменить. Ты далеко уже зашел, но Я все еще рядом, могу обнять, прикрыть, спасти. Вернись ко Мне, Я не попрекну, Я обрадуюсь, что сатанинское безумие оставило тебя, ибо Я не хочу смерти умирающего, говорит Господь Бог; но обратитесь, и живите! (Иез. 18: 32)

Ох, как тяжело Иуде будет вспоминать все это шестью часами позже!

Но пока у него хватает совести место подле Христа занять. И не просто занять, а вызывающе говорить с Ним, словно нарываясь на скандал. И устроить пародию на исповедь.

Ничем иным нельзя объяснить его откровенную издевку в ответ на обличение и на самые страшные слова, которые звучат на страницах Евангелия. Поведение Иуды на Тайной Вечере – это вызов: он совершенно не заботится о том, чтобы сохранить свою тайну, и в какой-то момент возникает странное ощущение, что дай ему волю – во всеуслышание объявит себя предателем. И полюбуется произведенным впечатлением.

Уже из одного этого можно сделать вывод, что тридцать сребреников – не главный мотив предательства. Сатана забирает над Иудой все большую власть, а что сатане деньги? Его цель – помучить Христа и понадежнее погубить Иуду.

Ничего. Пусть глотает крючок поглубже, пускай словит свой острый кайф почти полной откровенности. Пусть развлекается. Расплата не за горами.