Текст книги "Притворись, что мы вместе"

Чудес не бывает.

– Елена Андреевна, идите уже.

Я тут же очнулась. Зайдя в здание, в одном из кресел для больных увидела плюшевого мишку и вспомнила, что еще есть мужчина. Он так и сидел рядом с игрушкой, ничего не спрашивая. Я подошла на пост, позвонила травматологам, но они сказали, что придут только через тридцать минут, так как кому-то на отделении плохо. Иностранный паспорт лежал на заведенной Люсиндой карточке. Люся прошептала мне на ухо:

– Лена, пойди скажи ему что-нибудь, ведь сейчас наши костоправы спустятся, начнут лапать и по рентгенам гонять.

Воздух. Глубокий вдох. Несколько шагов.

– Савва Перинкеу? Вы меня хорошо слышите?

Мужчина на удивление быстро и спокойно повернул голову.

– Сейчас придут доктора, посмотрят руку. Тут, по всей вероятности, ничего страшного, простой перелом. Однако, скорее всего, у вас сотрясение, но это тоже можно будет полечить дома, так что у нас нужно будет только наложить гипс. Сейчас сделаем рентгеновские снимки.

Мужчина так ничего и не ответил, просто кивнул в ответ.

Еще один последний раз.

– Простите меня, ради бога. Нам придется оставить их у себя. Понимаете, тут холодильники есть… Лето же. Вы потом сможете их забрать, как будет возможность.

Он молчал и смотрел сквозь меня. Туда, где в дверном проеме еще видна была машина «Скорой помощи». Светлый пиджак и брюки тоже были испачканы кровью, и я вдруг ясно представила, как он прижимал к себе своих девочек и пытался вдохнуть в них хоть капельку жизни, хотел услышать хоть один вздох, одно слово, успеть сказать что-то важное или, может быть, попросить прощения.

Я вернулась на пост.

– Люся, не трогай его минут пятнадцать, пусть посидит, потом посылай на рентген. Череп и рука, как обычно. Все равно скоро не спустятся. Похоже, он еще не соображает до конца, что произошло.

Затрещал телефон. Люсинда с ненавистью сорвала трубку.

Боже, кто там еще? Хочу много-много девяностолетних бабушек с запорами и поносами, только не надо больше так, прошу тебя.

– Да! Что там еще?! Девочки, что вы тут мозги парите? ДТП с Таллинки уже привезли давно. Что еще надо, я не пойму?.. Как?.. Так сказали, что не смогли выпилить из машины даже… Констатировали на месте… Да… Понятно…

Люсинда разочарованно положила трубку.

– Сейчас еще одного привезут оттуда.

– Так ведь сказали, что все?

– Нет, не все. Там же еще машина была. Виновник. Уже выпилили и везут. Сказали, опять по полной: хирургия, нейрохирургия, реанимация. Через две минуты.

Ровно через минуту мы опять стояли в дверном проеме в прежнем составе. Машина заскочила под козырек, мужики с каталкой ринулись навстречу фельдшерам. Перегрузили носилки, быстро начали движение, на несколько секунд замерев перед входом в рентген-кабинет. Лицо под кислородной маской отсутствовало, виднелся явный перелом костей черепа с правой стороны. Остальное разглядывать не хотелось. Мы стояли втроем у каталки: с одной стороны Федька, я и Слава с другой. Дверь в рентген открылась, и мы уже хотели по-быстрому развернуться, как вдруг я услышала Славкин шепот:

– Ребята. Головы пониже опустите.

Я приблизила свое лицо к кислородной маске – в нос ударил резкий запах алкоголя.

– Тут промилле еще до ДТП были как раз для покойника. Раз в десять больше нормы.

Боковым зрением я уловила движение. Мужчина вместе с плюшевым мишкой встал с кресла, на несколько шагов приблизился к нам и застыл на месте, не отрывая взгляда от каталки. Лицо его совершенно ничего не выражало, белое и неподвижное. Он смотрел то на мужика, то на нас. Возникла дурная ассоциация: дипломат теперь напоминал иностранца, впервые попавшего в Мариинский театр на оперу. Что-то происходит, но ничего не понятно и все кажется тут понарошку, не по-настоящему. А главное, совсем скоро спектакль закончится. Ведь иначе и быть не может. Все исчезнет так же быстро, как и появилось…

Так мы и замерли, словно шахматные фигуры вне времени и пространства: трое в белых халатах около каталки, и в двух-трех метрах от нас человек, крепко сжимающий в руках все, что осталось от его семьи. Четверо стояли вокруг черной королевы на белой клетке, и трое из них в этот момент точно думали об одном и том же: как нетрудно сейчас завести каталку в рентген, оставить там на лишние пять минут, и это будет совсем небольшая плата за две пары испачканных кровью женских туфелек, ведь так? Каждый заглядывал в глаза напротив, все трое: Федька, Славка и я. Никто не двигался.

– Завозите, завозите быстрее! Чего ждете? – Люсинда подскочила, почуяв неладное.

Но мы продолжали стоять и смотреть друг на друга. Люся тяжело дышала в затылок.

– Елена Андреевна, чего вы все? Не пойму: он там жив еще? А может, уже помер, сволочь… Вдруг повезло, а?

Федька первым открыл рот:

– Он жив, твою мать. Ау, народ, он еще жив.

Умри, сволочь, умри сейчас.

Стоим, движения не происходит. Я услышала свой голос:

– Парни, он жив. Поехали.

Мы тронулись, все пошло как обычно, по плану и без эмоций. Выезжая из рентгена, я увидела, что иностранец вновь сел в свое кресло, продолжая машинально прижимать к себе непомерно большую для простого российского ребенка игрушку. Через пять минут мы завезли каталку в оперблок, я шваркнула историю болезни на стол и побыстрее спустилась в приемник. Слава богу, там уже стояли две новые «Скорые». Стараясь не замечать плюшевого мишку, я погрузилась в обычную суету. Мужчина так и сидел, совершенно безучастно и не выказывая никаких эмоций по поводу долгого ожидания. Через полчаса мы решились отправить его на рентген. Через двадцать минут наконец явились травматологи и наложили гипс на сломанную руку. В двенадцать часов под козырек на большой скорости залетел темный джип, и из него вылезли двое в штатском. Господин Перинкеу находился в тот момент все там же, в кресле напротив двери. Дядьки показали Люсе какие-то удостоверения и забрали все его документы и снимки. Мужчина, увидев их, встал и молча направился к двери. Поравнявшись с постом, он повернулся в мою сторону и остановился. Говорил почти без акцента:

– Девушка, возьмите игрушку. Может быть, пригодится. У вас, я заметил, тут бывают дети.

Он протянул мне медведя, игрушка оказалась не по размеру легкой. Через пару секунд черная машина тронулась. К горлу подкатила удушливая волна, картинка в сознании никак не хотела меняться: прекрасные туфельки в крови и грязи. От накатившей вдруг усталости совершенно не удавалось сдержать слезы, было стыдно. Я забилась в угол постовой, закрывшись большим желтым бантом. Люся, узрев это жалкое зрелище, вырвала из моих рук животное и сказала, обернувшись к санитарам:

– Алина Петровна, отнесите куда-нибудь, только подальше. А то тут некоторые не могут работать.

Приемник понемногу опять заполнялся больными, я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вздохов.

Прекратила сейчас же. Что, в первый раз, что ли? Сопли тут распустила. Хватит.

Через час город сжалился над нами, и в коридоре стихло. Все стерлось, кроме картины перевернутого вверх дном брюха «Скорой помощи» и двух окровавленных простыней. Алина Петровна вытащила ведро и швабру. То был знак – сестры тут же поставили чайник и пошли разбирать в сестринской диван. Меня продолжали раздирать волны мазохизма.

– Люся, я пойду в оперблок загляну. На сотовый звони.

– Да куда ты прешься, Лен? Я не пойму, что ты там хочешь увидеть нового. Хватит уже. Может, через час мертвого младенца привезут, а потом еще двоих. Ты что, опять со стеклянными глазами ходить будешь?

– Люся, не бубни. На сотовый, короче, если что.

Я поднялась на лифте на третий этаж, прошла до экстренной, приоткрыла дверь в предбанник, накинула стерильный халат и припала к стеклу операционной. По моим подсчетам, шел третий час операции. Слава работал параллельно с Федькой.

Федор уже накладывал швы на животе, а Славка не дошел даже до середины операции. Его медицинская кофта на спине совсем промокла, разукрашенный веселыми поросятами колпак прилип ко лбу. Каждые пять минут он рявкал на медсестру, бросая на нее злобный взгляд. Костик скрючился на стульчике около наркозного аппарата, никаких эмоций не выражал и печально разглядывал незамысловатый орнамент из кафельной плитки на полу. Увидев меня, он вышел из операционной. Захотелось подбодрить товарища хотя бы неудачной шуткой.

– Ну что, когда больной отправится обратно к Бахусу?

– Да это просто жопа какая-то… Я там вообще не нужен: такие промилле, что можно и без наркоза оперировать. Сука… Жив, ты представляешь! Разрыв печени, левая голень – перелом, башка проломлена, мозгов половины нет, а он, скотина, не подыхает. Говорю: «Славка, бросай, все равно не выживет, завтра в реанимации отъедет. Никому от него радости не будет на этой земле. Если даже и есть семья, теперь разорятся на адвокатов». Так нет, гляди, третий час уже мозги эти пропитые ковыряет. Уперся, гад.

– Ладно, Костик. Бог всем воздаст. И нам, и ему.

– Точно, уже воздал. И ребенку, и бабе, и мужику этому с дурацкой игрушкой. Всем сполна. Ладно, пойду, а то вдруг пропущу момент истины.

Он вернулся обратно в операционную, а я в приемник. В коридоре на первом этаже стояла тишина. Я почистила зубы и завалилась на узкий диванчик в своей каморке, накрылась с головой легким одеялом и тут же заснула. Снился Вовка, его перекошенное лицо, тяжелые руки на шее, сжимавшие кольцо все плотнее и плотнее. Страшно хотелось дышать, жить, встретить Катьку из санатория, сходить с ней в кафе, в зоопарк, смеяться, есть мороженое. Воздуха не хватало все больше, но тело мое было мягким и не слушалось, не оказывало никакого сопротивления. Неимоверное желание выскользнуть на узкую полоску света где-то впереди, да только тьма не выпускала из своих лап. Неожиданно кто-то схватил меня за плечи и начал тащить из-под тяжелого Вовкиного тела.

– Лена, Лена… проснись…

Я с трудом открыла глаза. Славка прекратил меня трясти, сел в ногах, сбросив тапки и подтянув коленки к лицу.

– Дверь не закрыла на крючок, мадам. Тебе что, кошмар снился?

– Сколько времени?

– Четыре.

– Ты что, только закончил?

– В три тридцать закончил.

– Жив?

– Жив.

– Супер. Дело мастера боится. Доволен?

– Не задумывался.

– Что пришел?

– Коньяку хочу. Не с кем.

– Костя что, не поддержал?

– Его тошнит: от мозгов спиртом несло. Остальные разбежались по ординаторским.

– Ну и пошел бы на хирургию.

– Не хочу.

– Понятно. Ну, наливай. Что там у тебя?

– У меня ничего. Я думал, у тебя есть.

– Вот нахал. Мало того, что приперся без приглашения, так еще и наливай ему. Все, до свидания. Слезайте с моих ног, дорогая редакция.

– Ну нет, и не надо. Все равно скоро вставать.

Тут он резко поднялся и закрыл дверь на крючок. Через несколько секунд все вокруг перестало существовать. Мы вцепились друг в друга, как будто это происходило в последний раз в жизни. Как это у Асрян: боевая жена, секс на грани истерики. А мне показалось, что до этой ночи в моей жизни ничего и не было. Потому что первый раз в жизни захлестнуло все перекрывающее желание, первый раз я не просто занималась сексом, а отдавалась мужчине, в первый раз каждое движение и прикосновение обжигало. И все дошло до самого конца. До того, самого последнего момента. Оказывается, в одно мгновение жизни может поменяться почти все, чем ты раньше дышал.

Я счастлива. Даже если это больше не повторится. Я жива. Я – живая…

Славка затих весь мокрый и продолжал лежать, не шевелясь. Наш дежурный диванчик был рассчитан на одну персону, причем или на доктора Сорокину, или на иссохшего от алкоголя Семена Петровича. Усталый голос нарушил неловкую тишину.

– Елена Андреевна… какой стыд… замужняя женщина…

– Ага… плюс приданое еще в виде ребенка…

– Ребенок – это хорошо… Значит, уже не один на земле…

– Так, это что за выступление сейчас было? Можно подумать, доктор Сухарев, вам после работы тарелку борща некому согреть. В жизни не поверю.

– Квартиру снимаю. Один. Сейчас один.

– Может, не будем сегодня вопросов друг другу задавать?

– Не будем.

– Я рада тебе, правда.

– Я тоже.

Через секунду услышала мирное посапывание и еще через пару минут сама провалилась в темноту без сновидений.

До семи утра не было ни одного больного. Выпроводить Славку за дверь оказалось делом непростым: минут пять пришлось слушать все происходящее в коридоре, и, наконец дождавшись секунды полной тишины, я вытолкнула его. В девять сдала дежурство и поскакала на отделение. Тело горело, ноги летели сами собой. Счастье бывает в жизни любого человека, пусть иногда и появляется ненадолго, но оно точно бывает.

Однако по дороге между корпусами я почувствовала нарастающее беспокойство: предстоял разговор с Вербицкой, который, по всей вероятности, не обещал ничего положительного. Последняя ситуация с гипертоническим кризом пахла жареным, причем причины и исход пока оставались неизвестны. Откладывать дальше вопрос с контролем состояния головы я не решилась. До обеда, как могла, оттягивала визит в седьмую палату под предлогом ожидания результатов повторного исследования головы и осмотра невролога, ведь на самом деле в этом и был смысл, так как ничего, кроме злосчастного пятнышка в голове, не удерживало ее в этих стенах. Однако день пошел по другому, неожиданному сценарию, который спровоцировала сама Вербицкая, позволив себе впервые за эту госпитализацию самостоятельно прийти в ординаторскую. Врожденная интеллигентность не позволяла ей вырвать с мясом бедную старую дверь, наброситься на доктора и заорать: «А я вот еще забыла спросить». Обычно в это время человек в белом халате или судорожно пытается запихать в себя обед, или разговаривает по телефону с другими больными, или просто – смертельно устал.

– Елена Андреевна, простите ради бога, но у меня очень важная просьба.

Только не просись домой. Я еще не видела ни МРТ, ни контроль давления.

– Заходите, Полина Алексеевна. Что случилось? Вы еще не были на обследовании у невролога?

– Записана на два часа, но я по другому поводу. Елена Андреевна, прошу вас о помощи. Очень нужна ваша консультация, естественно, платная. Моя близкая подруга решила провериться в плановом порядке и пошла в частную поликлинику рядом с домом. Ей там поставили диагноз «диабет» и еще целую кучу заболеваний нашли. Она страшно расстроилась. Ведь так за собой следит! Гимнастика каждый день, бассейн, море летом. Не то что я. Питается правильно… Совершенно непонятно, откуда такие диагнозы. Нельзя ли украсть у вас немного времени сегодня?

– Конечно, можно. Пусть приходит после четырех, а к вам зайду после всех обследований.

– Хорошо. Я вас очень жду.

Практически в спящем состоянии я кое-как провела обход в своих палатах, затем вернулась в ординаторскую, выпила залпом огромную чашку кофе. Однако, как ни силилась, сосредоточиться не могла: истории болезни плыли бессмысленными птицами мимо сознания, воспоминания тонули в прошедшей ночи, в Славкиных руках, тяжелом уставшем взгляде. После ночного безумия все перестало иметь значение, стерлось и потеряло смысл: и Вовка со своим пьянством, и другое, мелкое и не очень. Будто вровень сошлись весы, на одной чаше которых была машина «Скорой помощи» и две окровавленные простыни, а на другой мужчина, так сильно и непреодолимо заполнивший собой все жизненное пространство, будто не осталось места даже для Катьки. Утром все должно было вернуться на свои места, и вроде как не ощущалось противоречия между нелепой смертью и влажной теплотой на улице, морем одуванчиков и ватагой беспризорных Баскервилей, каждый раз безумно лающих перед выездом обеденной машины из пищеблока, суеты на отделении, бесконечных анализов, звонков по телефону, грызней в ординаторской. Но все теперь стало совсем по-другому.

Как картинка из черной трагикомедии: проломленная башка, противная вонь спиртного и три белых халата. Неимоверными усилиями я старалась прогнать от себя мысли, которые крутились в голове перед рентген-кабинетом. Что было бы, если?.. Ничего бы не было. Ничего. Помер, и все. Травма, несовместимая с жизнью. Всем по заслугам, вот так. Не удержавшись, я позвонила в реанимацию.

Больной после трепанации все еще жив. Он жил, гребаный алконавт, сердце его стучало.

Собрав остатки самообладания, я домучила кучу историй и направилась в МРТ-кабинет. Пашка уже стоял в обнимку с неврологами и рассматривал результаты Вербицкой.

– Ну что, люди? Что имеем на выхлопе?

Пашка взял указку и начал тыкать в висящие на подсветке снимки.

– Лена, все, конечно, почти гуд, но полной редукции очага пока нет. Твоя интеллигенция как-то не совсем по стандарту идет. Мое дело сторона, вы уже там сами решайте.

Неврологическое мнение почти не отличалось: вроде как клинически все о’кей, но МРТ, конечно, не совсем. Требуется еще долго восстанавливаться, может быть, даже задержаться в стационаре и продлить лечение. Я хоть и молчала, но хорошо понимала: Вербицкая не останется здесь больше ни одного дня. Доктору Сорокиной предстоял нелегкий разговор, и гипертонический криз на прошлой неделе также не давал покоя. Вспомнила ее силуэт в окне, выражение лица… А вдруг задеты какие-то психические центры, а я в упор не замечаю? Еще за несколько метров до двери в палату почувствовала свежий аромат «Шанель», и, конечно, первой меня встречала дорогая замшевая сумка, а за ней аккуратно заправленная кровать. Вербицкая в нетерпении сидела за столом, одетая в легкое шелковое платье и изящные туфли на довольно приличном на этот раз каблуке.

– Елена Андреевна, что скажете?

– В целом ситуация, безусловно, улучшилась. Однако недооценивать случившееся нельзя. Если вы настаиваете на выписке, а я вижу по обстановке, что настаиваете, то дома вам предстоит большая работа. Много назначений от невролога, ну и, естественно, мои рекомендации. Придется нам несколько увеличить дозу сахаропонижающих. Я на вас надеюсь. Конечно, жара подвела, но все же следите за собой как можно более тщательно. Старайтесь снижать нагрузки и больше отдыхать, поменьше нервничать по пустякам, даже если это и не совсем пустяки. Пока погода не собирается меняться. В целом, если быть до конца откровенной, на сегодняшнем МРТ сохраняются небольшие изменения, посему неврологи настаивали на продлении госпитализации.

– Елена Андреевна, я очень благодарна, что вы входите в мое положение. Мало врачей теперь интересуются, чем живет больной, а вы так внимательны. Спасибо большое за все. Но мне как можно скорее надо домой. Ирочка сегодня ложится на сохранение, внучка одна.

– Все-таки поговорите с сыном по поводу няни, хотя бы на период беременности и грудного вскармливания.

– Ой, что вы! Это исключено. Даже не буду пытаться.

– Все равно подумайте.

– Спасибо вам еще раз за все. Я буду пунктуально все выполнять. Вы не забудете про мою просьбу?

– Конечно, нет. Пусть ваша знакомая приходит сегодня, я буду ждать.

– С ней будет веселее, чем со мной, поверьте. Она безумно притягательный человек.

– Вас мне никто не заменит. Самое главное, негде теперь будет прятаться в обеденное время.

Бывают такие женщины – улыбнулась, и все равно: шестьдесят или восемнадцать.

– Я тоже удивляюсь, Леночка, какие у нас с вами романтические отношения. Ждите моего звонка. Как только дома все успокоится, я вас обязательно приглашу. Думаю, вне больницы нам будет еще интереснее друг с другом.

– Заметано.

– Елена Андреевна, сын сегодня подойдет за выпиской и вашими рекомендациями.

– Конечно, пусть подходит.

– Вы выглядите очень усталой, вы после дежурства?

– Как обычно, ничего нового с моим расписанием не произошло.

– А я отвлекаю своими разговорами! Вам, наверное, надо идти работать?

– Я уже все сделала. Ну а вас, как тортик с чаем, оставляю на конец.

Она засмеялась.

– Вы умница, Елена Андреевна! Но сегодня как-то совсем осунулись, круги под глазами.

– Если честно, дежурство и правда было жуть.

– Что стряслось? Из-за жары, наверное? Люди все прибывают и прибывают?

– Да не в этом дело. Каждый год бывает Новый год, Восьмое марта и Двадцать третье февраля. А еще День воздушно-десантных войск тоже весело протекает.

Страшно захотелось поделиться с ней недавними воспоминаниями, хотя я понимала, что делать это вряд ли стоит.

– Полина Алексеевна, вы за смертную казнь или нет?

– Какой неожиданный поворот… Даже не знаю. Как услышишь, что эти маньяки делают с детьми, женщинами, то, конечно, думаешь, что нельзя оставлять таких живыми. А если представить, как тебе в руки дают пистолет, так уже и не знаешь, можешь лишить человека жизни или нет. Почему вы спрашиваете? Вам вчера привозили убийцу?

– Можно и так сказать.

– Да-да, я понимаю… Еще и лечить таких приходится, это очень сложно. Говорят, во время войны наши медсестры отдавали кровь немецким раненым.

Внутри все похолодело.

– Видно, измельчал нынче народ в белых халатах.

– Вы совершенно не правы. Тогда была война, и с той стороны тоже были люди, очень часто совершенно не по своей воле взявшие в руки оружие. Вся жизнь в одном дне, и никто не знал, сколько еще осталось. Теперь другое время, и нельзя мерить сегодняшние поступки тем мерилом.

– Не знаю… Мне кажется, времена всегда одинаковые.

– Нет, Елена Андреевна, вы ошибаетесь по причине своей молодости. Для чего-то, возможно, и одинаковые, а для чего-то нет. Раньше мы все жили в коммуналках, потом получали отдельную квартиру, много лет копили на автомобиль. Теперь же общество сильно расслоилось. Поменялись ценности. Теперь, я думаю, и молодому врачу, и учителю очень сложно нести гордое знамя служения человечеству. Кто бы из нас смог заработать сегодня на приличное жилье?

Тут зазвонил ее сотовый: водитель поднимался за сумкой, как и прошлый раз. Не люблю, когда больные после выписки бросаются тебя обнимать, но в Полине все было приятно: запах, линии тела, одежда. Хорошо бы все же увидеться у нее дома, а в больнице – больше никогда.

Теперь мне предстояло полчаса просидеть без дела в ожидании ее протеже, хотя по большому счету я сама искала повод задержаться. Звонков из соседнего корпуса не поступало, все плановые операции в нейрохирургии заканчивались где-то в три. Каждая минута была наказанием.

Я вернулась в ординаторскую и еще сорок минут делала вид, что работаю. В пятом часу народ разошелся, настала тишина. Я пыталась думать о Катьке, о том, что в выходные маман должна вернуться. Надежды возлагались только на отца: он единственный мог собрать волю в кулак и по телефону сообщить о моем окончательном переезде. Самой мне сделать это не хватало сил, особенно когда я представляла себе поток эмоций, которые опрокинутся на меня, как ведро кипятка. Ситуация казалась невообразимо тесной и неразрешимой. Хотя вчера женатик Борька высказал намерение снять квартиру, что давало возможность нам с Катькой существовать в отдельной комнате. Это несколько добавило оптимизма, хотя бы временно.

Я дышу.

Ровно в четыре тридцать без стука открылась дверь, и вместо подруги Вербицкой ожидаемо появился сынок: тот же жесткий взгляд и уверенность в положительном результате любого начинания. Все повторилось: конверт и чек для больницы. Он быстро запихал мою километровую выписку в папку для бумаг, рекомендаций слушать не стал, так как опаздывал. Через пятнадцать минут постучалась Валентина Арнольдовна – Вербицкая номер два: те же обворожительные манеры и благородная прическа, прекрасный аромат и темный бархатный брючный костюм. Только у волос вместо цвета безгрешной седины теплый шоколадный цвет. Взгляд и улыбка гораздо более кокетливы.

– Добрый день! Как я рада, что вы согласились потратить на меня время. Полина вас очень хвалила.

– Спасибо огромное. Только, если честно, я после дежурства, так что давайте сразу к делу.

– Да-да, я принесла все свои бумаги. Посмотрите.

На стол упал ворох анализов, УЗИ, бронхоскопий, фиброгастроскопий и бактериальных посевов из всех отверстий, которые только существуют у человека на теле. Вывод был очевиден: совершенно здоровая тетка пала жертвой зарождающейся платной российской медицины, которая без зазрения совести выпотрошила теткин кошелек, а попутно еще и желудок и кишечник, взяла почти пол-литра крови на ненужные анализы и как результат – потрепанная нервная система, доведенная списком несуществующих диагнозов почти до полного срыва. Особенно повеселила опись вагинальных инфекций в активной фазе, а также прилагающийся набросок великой повести «Лечение всего вышеуказанного».

Валентина Арнольдовна оказалась человеком вменяемым и быстро поняла, что к чему. Через двадцать минут нашего разговора она уже собиралась идти писать злобные заявления во все инстанции. Пришлось потратить еще пять минут и убедить ее в том, что получить собственное здоровье обратно бесценно и не стоит тратить свое время понапрасну на всякие дурацкие жалобы.

– Елена Андреевна, вы просто вернули меня к жизни! Теперь имею полное право рвануть в августе на юга: море, шашлык, вино и прочие радости! Жаль только, Полина теперь просто полностью привязана к дому. Кстати, скажите мне честно, как у нее дела?

– На самом деле не уверена, что Полина Алексеевна одобрила бы обсуждение этого вопроса, насколько я ее изучила. Но мне хотелось бы кое-что у вас уточнить по причине некоторых неясных для меня моментов, понимаете?

Неожиданно позитивная атмосфера в ординаторской улетучилась. Валентина перестала улыбаться, стала серьезной и даже насупилась.

– Да. Я, кажется, догадываюсь, о чем вы.

– На самом деле Полина Алексеевна человек очень дисциплинированный, собранный. Я думала, что наши встречи с ней будут крайне редки и только на уровне рутинных консультаций, но не прошло и нескольких месяцев, как вновь больничная койка. Причем ситуация весьма серьезная. Мне кажется, она перегрузила себя семьей, не понимает, что ее здоровье и есть залог долгосрочного служения своим домашним. Сын выглядит очень заботливым… Что вы думаете?

– Елена Андреевна… Я не очень, если честно, хочу касаться этой темы… Но, может быть, вы сможете ей как-то помочь и в будущем убедить съехать от них, поэтому…

– Но мне показалось, что в этом доме и есть ее смысл существования. Почему вы решили, что ей надо съезжать?

– Это банальная история. Только я прошу вас даже случайно не выдать меня Полине. Она никого никогда не посвящает в свои проблемы, даже меня. Ее невестка, Ирина, приводит ко мне внучку. Знаете, теперь модно: раннее развитие и все такое… Я вообще-то логопед, всю жизнь проработала в школе с младшими классами. Бедная девочка с Полиной в прекрасных отношениях, но поговорить откровенно у них не получается по многим причинам. Ира тут одна, семья ее далеко, за Уралом. Надо хоть с кем-то поделиться, поэтому иногда ее прорывает за чашкой кофе после занятий. Много там чего. Сын в последние годы очень разбогател. Поля его одна растила. Мальчик и правда блестящий, причем во всем: и в учебе, и в спорте. Просто свет в окне, живи да радуйся. В аспирантуре все прочили быструю карьеру, а он ушел в бизнес, диссертацию так и не дописал. Сейчас у него фирма, человек сто сотрудников. Женился несколько лет назад, довольно неожиданно для всех. С Полиной познакомил, как говорится, почти на свадьбе, но она все равно была страшно рада: из-под платья уже виднелся животик. А потом все пошло как в бездарном кино: сначала просто начал хамить жене, а потом и Полине. Все добивается, чтобы Ира из института ушла. Кому, видите ли, это нужно? Пусть детей рожает. Поля пытается вступиться, но это только усложняет ситуацию. Надо же, ведь сама от такого хама ушла когда-то. Почему такая закономерность? Потом погуливать начал. Ира говорила, что, собственно, ничего и не скрывается, а Полина благодаря своей бессоннице и совместному проживанию, конечно, в курсе. На работе у него одна постоянная есть. Он с ней отдыхать ездит, причем мадам даже на телефон его отвечает, не брезгует. А в эти выходные Ира пришла с девочкой… смотрю – в черных очках. Я сразу что-то неладное заподозрила. Очки с нее стянула, а там сами понимаете что – огромный бланш. Хотя она снова в положении. Кому только эта беременность нужна, я не очень понимаю. Посмела, видите ли, шантажировать его своим деликатным состоянием, вот так. Вот тебе и свет в окне. Уж лучше бы на кафедре остался. Для Полины это все – просто трагедия, понимаете?

– Все понятно. Что же, я думаю, вы правы. Если вы сами уговорите ее оттуда съехать, это будет просто замечательно. Но, боюсь, она теперь своих девочек не оставит.

– Да… думаю, что так.

– Но вы все-таки попытайтесь, Валентина Арнольдовна.

– Спасибо вам за все. Только умоляю еще раз не афишировать наш сегодняшний разговор.

– Конечно, нет. Это ее право решать, во что посвящать врача, а во что нет.

– Я думаю, Полина и сама до конца не осознает, что происходит. Все-таки это ее сын. До свидания, Елена Андреевна.

Дверь закрылась, настала пустота. Противный пазл дополнился многими ключевыми фрагментами, и ничего загадочного не обнаружилось. Как же это так, вынашивать беременность с бланшем под глазом? Хотя, наверное, точно так же, как сдирать описанные мужем простыни с кровати, а потом радоваться, что тебя совсем немножко придушили и ты осталась жива и здорова.

Опустите свой высоко поднятый нос, мадам Сорокина.

Я посмотрела на календарь. Осталось всего четыре свободных дня. Как же быстро они пролетят! Скоро ехать на вокзал и встречать маму с Катериной. Мой телефон предательски молчал, и невозможно было погасить нарастающее томительное ожидание.

Идея отправиться домой казалась сумасшествием, ведь, сидя перед теликом, я просто извела бы себя, так что у Асрянши, похоже, имелся хороший шанс насладиться подперченным повествованием и вбить последний гвоздь в гроб моего благоразумия. Решено. Я плюхнулась на лавочку в больничном скверике. Ожидая такси, я представляла себе армянскую смесь воплей и жестов. Внутри все улыбалось. Раздался телефонный звонок.

Боже, теперь я знаю: ты точно есть.

Голос сопровождало бряцание чего-то металлического на заднем плане. Понятно, еще в операционной.

– Привет, солнце, ты где?

– Сижу в сквере, жду такси, а ты?

– Наши люди на такси в булочную не ездят.

– А я вот всегда оставляю двести рублей на черный день. Ты еще в оперблоке?

– Да только размылись… Представляешь… заведующая… чтоб ее, сволочь… Знает, что после дежурства… Утром на планерке смотрю – три операции в плановой под моей фамилией. А я, как назло, сегодня ничего не могу. Перед глазами ты и… ну… мишка этот плюшевый. Никак из головы не выходит, блин.

– Я примерно в том же состоянии. Сам-то жив?

– Почти. В сопоре, можно сказать. За четыре часа три операции.

– Браво, маэстро.

– Да ладно… Меня больше интересует, какой я вчера ночью был маэстро и захотите ли вы, Елена Андреевна, меня сегодня увидеть.