Текст книги "Не грустить!"

Памятник

Тбилисский государственный медицинский институт находится на проспекте имени классика грузинской литературы Важа-Пшавела и состоит из двух основных корпусов, между которыми разбит большой сквер. В этом сквере был установлен памятник известному физиологу Ивану Тархнишвили, который величаво восседает в удобном кресле в позе мыслителя.

В институте существовала традиция: в период выпускных экзаменов ректор лично приглашал особо отличившихся студентов и награждал их разными памятными подарками.

И вот в один прекрасный день я тоже получаю приглашение от ректора, Арчила Асатиани (дяди Арчила, который был очень близким другом нашей семьи, вплоть до того, что я считал членов его семьи родственниками и знал его с малого детства), в числе отличившихся студентов. Я был сильно удивлён, так как точно ничего выдающегося за период учёбы не совершал.

Но я не мог ослушаться, пришёл в назначенное время к кабинету ректора и смущённо заглянул, просунув только голову, с надеждой, что, увидев меня, они поймут ошибку и мне не придётся унижаться дальше.

– Батоно Арчил, произошла какая-то ошибка, на мой взгляд, – произнёс я.

– Нет, нет, нет, Дато, заходи – мы именно тебя и ждали.

Я подошёл к столу, вокруг которого стояли ещё два проректора института. Батоно Арчил взял со стола несколько гвоздик и диплом и торжественно произнёс:

«Как ты знаешь, мы отмечаем особо отличившихся студентов. Мы, очень внимательно изучив твои показатели, единогласно пришли к мнению, что у тебя есть уникальное достижение: за период учёбы в институте ты провёл в сквере между корпусами больше времени, чем г-н Тархнишвили, за что мы тебя и решили отметить!..»

И передал мне цветы и диплом!

Призывник

Учёба в медицинском институте была привлекательна ещё и тем, что выпускники нашего вуза освобождались от призыва в армию.

Вот как это происходило: в институте была военная кафедра, которая давала будущим защитникам отечества теоретические знания по общим вопросам и по токсикологии (всякие отравляющие вещества: зарин, зоман, иприт, фосген… – курс изучения гадостей, созданных человеком).

По завершении обучения на кафедре, ещё до сдачи экзамена, нас отправляли на двухмесячные сборы в военную часть уже для строевой и стрелковой подготовки. Студенты привозили оценку со сборов от двойки до пятёрки, затем сдавали экзамен по токсикологии и получали суммарный балл, который не должен быть меньше шести, а итоговый результат рассчитывался как среднеарифметический, и он не должен быть меньше тройки: шесть, разделённое на два, равняется трём. Ура! Ты свободен от призыва.

Ради справедливости скажу, что, несмотря на кажущуюся сложность, в многолетней истории института не было прецедента, чтобы кому-либо ставили оценку ниже тройки и отправляли на два года служить в армию.

Фактически все последующие события, которые чуть не стали для меня роковыми, начались с того, что я банально опоздал на общий сбор студентов в большом актовом зале. Заведующий военной кафедрой товарищ Миндадзе, высокий худощавый полковник со строгим выражением лица, собрал всех студентов мужского пола для проведения инструктажа перед отправкой на военные сборы в город Батуми. В зале присутствовали и высокие чины из Закавказского военного округа.

Я открыл дверь и вошёл в помещение, не очень чувствуя вину за опоздание, в тот момент, когда выступал непосредственно заведующий кафедрой. Он прервал речь и стал пристально на меня смотреть. В зале воцарилась тишина.

– Фамилия! – властно, как произносят приказы военные, спросил он.

– Моя? – спросил я в ответ.

– Нет, моя, – так же строго передразнил он меня.

– Ваша – Миндадзе… – посчитал уместным пошутить я.

Зал захохотал.

– Если я вас неправильно понял, то меня зовут Чи-чуа Давид, – я решил смягчить неловкую ситуацию.

– Садись! – после недолгой, но многозначительной паузы скомандовал полковник.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как сесть в первом ряду, чего я всегда избегал, и, как впоследствии выяснилось, совсем не зря.

Товарищ Миндадзе продолжил свою речь, суть которой заключалась в том, что с этого момента нашему расхлябанному существованию пришёл конец. Ближайшие два месяца главной категорией нашего быта станет дисциплина и ещё раз дисциплина!

– И это будет задел на всю оставшуюся жизнь! – высокопарно завершил он.

А дальше он передал слово представителю Закавказского военного округа, чины и регалии которого он зачитывал минуты три. Заняв место на трибуне, офицер низким звучным голосом скомандовал по-русски:

– Товарищи рядовые, смирно!

Зал оказался абсолютно не готов к такому повороту событий и практически не среагировал на приказ: студенты переглядывались и пожимали плечами, демонстрируя полное недоумение.

– Встать!!! – ещё громче произнёс офицер.

На этот раз зал неохотно подчинился.

Дальше офицер долго зачитывал регалии уже генерала, с приказом которого он нас собирался ознакомить. Стало ясно, что нам должны сообщить информацию чрезвычайной важности. Следующие полчаса мы, стоя вразвалку (от требования выполнить приказ «Смирно!» офицер предусмотрительно отказался), слушали бесконечное количество абсолютно непонятных инструкций и правил, которые мы должны досконально выполнять во время сборов.

Я оживился, когда офицер стал зачитывать пункты правил следования к месту назначения. Это звучало примерно так:

«Для отбытия в пункт назначения необходимо прибыть на центральный железнодорожный вокзал.

Перемещение призывников в пункт назначения будет происходить посредством железнодорожного подвижного состава (т. е. поезда).

В момент отправления состава все призывники должны находиться внутри вагонов…»

Таких пунктов, регламентирующих каждый возможный вариант нашего поведения, было огромное множество. И всё бы ничего, если бы не две совсем уж странных инструкции:

«Следовать в пункт назначения на крыше вагона запрещается (тут я только хмыкнул).

Выходить из движущегося состава запрещается…»

И здесь я уже не сдержался и, как мне казалось, тихо пробурчал:

– Я что, Чингачгук (перед глазами возник образ бегающего по крышам вагонов удалого индейца из племени могикан, героя романов Фенимора Купера) – выходить из движущегося поезда?!

По паузе в речи докладчика и гневному взгляду полковника Миндадзе я понял, что слегка переоценил свои конспираторские способности…

Военная часть, в которую нас привезли через несколько дней, находилась в городе Батуми. Солнечные летние дни, море и пляжи совершенно не располагали к несению военной службы.

Впоследствии выяснилось, что к нашему прибытию командиру части поступила информация о наличии в составе призывников опасного антиобщественного «элемента», который требует особого к нему внимания и максимально строгого подхода.

Естественно, командир спустил информацию всему личному составу для «торжественной» встречи.

А дальше всё так, как вы многократно видели в фильмах про армию: я находился под постоянным контролем в течение дня. Если остальные сослуживцы могли отдыхать между заданиями, которых было не так уж и много, то я постоянно получал дополнительные поручения. Типичная картина, которая мне особенно запомнилась: я часами до изнеможения один шагаю по плацу, следуя приказам (напра-а-во, нале-е-во, лечь, встать…) младшего офицера, и вымученно бодрым голосом пою: «Не плачь, девчо-онка, пройдут дожди, солдат вернё-ётся, ты только жди…» И так каждый день.

Мои друзья, пока я грустно маршировал в одиночестве, после утренних построений и лёгкой строевой подготовки спокойно уходили в самоволку через брешь в ограде части и замечательно проводили время на пляжах солнечного Батуми. Уверен, офицеры прекрасно знали об этой шалости, но не обращали на это никакого внимания: всё-таки у них к сборам студентов было не совсем серьёзное отношение.

Но только не в моём случае. Понятно, что, несмотря на мой изнурительный труд на плацу, я по строевой подготовке получил двойку.

Следующим этапом становления бойца была запланирована стрельба. Нас долго учили, как разбирать и собирать автомат Калашникова, устраивали соревнования на время, обучали правилам перемещения с оружием и занятия огневых позиций…

Венцом этой части подготовки являлся выезд на настоящее стрельбище для получения уже окончательных оценок. На столь ответственное мероприятие из Тбилиси приехал сам полковник Миндадзе.

Я понимал, что мне надо показать хорошие результаты по стрельбе для нивелирования предыдущей неудовлетворительной оценки.

И вот мы приезжаем на стрельбище, которое было устроено в горах в очень узком ущелье (возможно, из соображений безопасности). Нам провели детальный инструктаж по последовательности действий перед тем, как приступить к стрельбе: услышав свою фамилию, промаршировать к столу, где выдают сам автомат, потом переместиться к следующему столу для получения рожка, полного патронов, подойти к определённой огневой точке, вставить рожок в автомат, занять положение для стрельбы лёжа, спустить предохранитель, по команде приступить к стрельбе, закончив стрельбу, отсоединить рожок, встать, сдать оружие.

После первых же выстрелов моих товарищей стало понятно, что из-за близости гор с двух сторон и без того весьма громкий шум от выстрелов усиливается в несколько раз и буквально бьёт по барабанным перепонкам. Для меня он точно превышал болевой порог. Вначале я заткнул уши пальцами и с ужасом начал думать о том моменте, когда придётся стрелять самому и источник шума будет находиться прямо у моего уха: я же не смогу стрелять и одновременно затыкать уши?!

И я нашёл, на мой взгляд, весьма технологичное решение: взял носовой платок, скрутил трубочкой, провёл её над головой от одного уха к другому, надел сверху панаму а торчащие с двух сторон концы платка засунул максимально глубоко в уши. Я испытал наслаждение от возникшей тишины, через которую пробивались далёкие, совсем не беспокоящие хлопки. Вероятнее всего, мой вид не совсем соответствовал уставу, возможно даже я выглядел комично, но выбора просто не было: перспектива оглохнуть меня совсем не привлекала. Благодаря толчку кого-то из друзей я понял, что назвали мою фамилию. Я получил оружие и рожок, подошёл к огневой точке, вставил рожок и лёг для произведения выстрелов.

И вдруг боковым зрением увидел чьи-то ноги прямо рядом со мной. Повернув голову, я обнаружил полковника Миндадзе, который навис надо мной и, весь красный от злости, гневно что-то кричал. Вынув один конец платка, я понял, что полковник возмущён моим видом, считает, что я специально издеваюсь над Красной армией, что такие, как я, – это позор не только для института, но и…

В конце он приказал встать, не позволив мне осуществить стрельбу, и покинуть огневую точку.

И тут взыграли все обиды, которые во мне копились за последние два месяца, и я, встав с гневным выражением лица, повернулся к полковнику!

Я-то уж точно знаю, что мой гнев и снятый с предохранителя автомат с полным рожком, направленный в сторону полковника, существовали по отдельности.

Конечно, у меня и в мыслях не было выстрелить в него! Но мой визави в тот момент, похоже, этого не понимал.

К моему удивлению, он вдруг перестал кричать и побледнел, на лбу появились капли пота. Более того, он стал мне говорить успокаивающие, доброжелательные слова, что-то о том, что всё в этой жизни бывает, но проходит, не стоит излишне переживать из-за незначительных по своей сути событий и т. д.

Чудесная нормализация отношений и его доброжелательность закончились ровно в тот момент, когда я сдал автомат, так и не произведя ни одного выстрела.

И всё приобрело завершённую, плачевную для меня форму: с военных сборов я точно увожу двойку.

Посоветовавшись с друзьями, я решил прибегнуть к испытанному методу – ввести в игру тяжёлую артиллерию – политико-идеологическую! В связи с тем, что все «руководящие» комсомольские должности были уже заняты, друзья выдвинули меня и собранием из пяти человек утвердили секретарём (руководителем) ячейки комсомольской организации. Я надеялся, что наличие такого факта в моей биографии будет оценено по достоинству и повлияет на окончательную оценку.

Если о моём назначении на высокий пост узнали всего лишь несколько человек, то снимали меня с него торжественно, перед всем строем, с приглашением чинов из военного округа и публикацией в местной армейской газете.

Короче говоря, уехал я со сборов с максимальным набором негативных оценок и отзывов.

Ситуация становилась критической: для получения итоговой тройки мне было необходимо сдать экзамен по токсикологии минимум на четвёрку или готовиться обнадёживать плачущую девчонку возвращением солдата в течение последующих двух лет.

И, как тогда было принято, я обратился за помощью к моей родственнице тёте Кето, доценту одной из кафедр института. Выяснилось, что она хорошо знакома со вторым по значимости человеком на военной кафедре, батоно Гоги, который тоже принимает экзамены и недавно обращался к ней с аналогичной просьбой. «Главное – сесть именно к нему», – предупредила меня моя спасительница. Важно было и то, что мы обращались к человеку, который совершенно не участвовал в истории со сборами и ничего не знал о напряжённых отношениях между мной и заведующим кафедрой.

В назначенное время я подошёл к экзаменационному залу.

Несколько раз меня вызывали к другому экзаменатору, и друзья говорили, что меня ещё нет. Но вот наступил правильный момент, и я оказался за столом, на котором были разложены экзаменационные билеты.

Я особенно и не стал вчитываться в содержание выбранного наугад билета.

– Ну и как? – спросил батоно Гоги. – Готов отвечать?

– Батоно Гоги, мне попался самый неудачный билет, практически ни на один вопрос я не смогу ответить… – откровенно признался я.

– Может, тогда поменяешь билет? – с надеждой спросил экзаменатор.

– Если честно, – сказал я, – не вижу в этом никакого смысла, извините.

– Тогда продолжай говорить на любые темы, чтобы шеф видел, будто ты отвечаешь. (Забыл сказать, что полковник Миндадзе принимал экзамены за другим столом.)

И я стал ему рассказывать о своей семье, о том, что дом, в котором я живу, купил ещё мой дед, которого звали тоже Давид, о моём отце, о…

Батоно Гоги одобрительно кивал головой и периодически громко, чтобы слышали все, произносил:

– Отлично, по этому вопросу достаточно, переходи к следующему!

– Обычно мы летом отдыхаем в Кикети, – продолжал я, – но у нас есть родственники и в Кутаиси. Я очень люблю ездить к бабушке и дедушке в Кутаиси. Вы лучше меня знаете, как там вкусно…

– Эту тему ты раскрыл максимально глубоко, видно, что, помимо обязательной литературы, ты изучал и дополнительные источники! – восторженно произнёс батоно Гоги: он явно тянул меня к максимальной оценке.

Похоже, то же самое подумал и полковник Миндадзе. Он встал из-за своего стола, быстро подошёл к нам, наклонился и так, чтобы моему экзаменатору было хорошо слышно, обратился ко мне:

– Я обещаю, что ты обязательно будешь служить в армии все два года и, как бы ты ни был подготовлен к экзамену, из этой аудитории ты оценку выше тройки не вынесешь!

– Какая тройка?! – моментально сориентировался дорогой батоно Гоги. – Он не смог ответить ни на один вопрос, я уже поставил ему двойку ещё до того, как вы подошли, и хотел об этом вам доложить.

Он посмотрел на меня просящим прощения взглядом. А я и не обижался. Мы оба понимали, что доказать мою стерильность полковнику не составило бы никакого труда.

А дальше всё развивалось уже без моего участия: к тому моменту я уже сделал всё, что мог.

Решение о пересдаче экзамена принималось в прямом смысле на уровне одного из секретарей ЦК (всем чинам ниже полковник Миндадзе категорически отказывал), к которому обратился с просьбой мой отец. Мне дали время на подготовку, и я на совесть (страх всё-таки наилучший стимулятор) проштудировал весь курс токсикологии.

Единственное, за что мне было обидно, – на экзамене я на самом деле отвечал очень хорошо и заслуженно получил заветную четвёрку, но никто этого не оценил, и все дружно решили, что это не моё личное достижение, а моего отца.

Возможно, история про тот уникальный случай, когда выпускник медицинского института лучше всего был подготовлен именно по военной токсикологии – столь нужному и важному для будущих пациентов предмету.

Целина

Перед тем как приступить к написанию этого рассказа, я мысленно представил сюжет и обнаружил, что в нём нет завязки, кульминации, интересного финала…

При этом без него я тоже не могу обойтись, так как, во-первых, он нужен для понимания последующих историй, а во-вторых, абсурдность всего того, о чём я хочу рассказать, и является главным в повествовании.

Ближе к завершению учёбы в мединституте, где-то на 5 курсе, наступал момент распределения студентов по специальностям. При этом существовали квоты, которые странным образом совпадали с наиболее востребованными профессиями: чем более «денежной» в плане будущих «нетрудовых доходов» считалась профессия, тем меньше мест выделялось и тем труднее было туда попасть.

Хирургия являлась именно таким сложным, заветным направлением.

И тем не менее, несмотря на сложности, мы с моим другом Отаром Урушадзе решили, что мы обязаны послужить отечественной хирургии и вывести её на новый, высокий уровень.

Каждый раз, когда я упоминаю очень близкого мне человека, с которым меня связывает значительный (не только по продолжительности, но и по содержанию) этап моей жизни, меня неуклонно тянет рассказать подробно, какой это замечательный человек, как я ценю то время, которое мы провели вместе, и как мне его не хватает. И всё время приходится напоминать себе, что я решил не выходить за рамки обещанного формата коротких новелл, хотя сам же от этого страдаю.

И тем не менее буквально несколько слов об Отаре я обязан сказать, так как он будет участником ещё нескольких рассказов и без раскрытия его образа картина получится неполной.

Отар – человек, сочетающий доброжелательность и юмор с удивительным магнетизмом. Все хотят быть рядом с ним! Его присутствие – гарантия приятной атмосферы. А ещё он самый настоящий, надёжный друг!.. На этом заставлю себя остановиться…

И вот мы с Отаром стали обсуждать наши шансы на попадание в касту избранных и сразу пришли к единому мнению, что по показателям успеваемости наши шансы близки к нулю. (Вспомнилась шутка Отара: ряд лекторов, заходя в лекционный зал, общение со студентами начинали так: «Чичуа, Урушадзе, покиньте аудиторию… Здравствуйте, молодые люди!»)

Вряд ли наши достижения в игре на бильярде, которому мы посвятили огромное количество времени, будут учитываться, несмотря на важность точного глазомера у хирурга, – в этом мы были единодушны.

«Остаётся один-единственный вариант, – сказал я, – если мы поедем на внутреннюю и внешнюю целины, нам никто не посмеет отказать, это уже станет политически неоправданным решением, и все испугаются!»

Тут я должен пояснить, что имелось в виду. В классическом понимании целина – непаханые, слабо освоенные земли, за которые в пятидесятые годы двадцатого века взялась доблестная коммунистическая партия СССР с целью увеличения продовольственных запасов. Туда ехали отряды, сформированные из молодых людей, которые в тяжёлых бытовых условиях совершали трудовые подвиги (для более глубокого понимания моих с Отаром устремлений можно прочитать роман Михаила Шолохова «Поднятая целина»).

Под внутренней целиной понималось участие в трудовом отряде на территории Грузии (думаю, у читателя сразу возникает образ молодых людей, борющихся с тяготами природы в нечеловеческих условиях, похожих на сцены из романа Николая Островского «Как закалялась сталь»).

Что же касается внешней целины, то трудовые отряды за подвигами направлялись в другие республики бескрайнего Советского Союза. Вы уже поняли суть моей задумки: мы будем единственными студентами с «двумя целинами», так как подавляющее большинство студентов медицинского института вообще не ездило на целину а тем более на внешнюю! (Напоминаю, что мой рассказ – о всеобъемлющем абсурде, и потому прошу не задавать вопросов, типа: «А почему участие в трудовых отрядах влияло на выбор медицинской профессии?» – и т. д.)

Решение было принято единогласно!

Поначалу я поехал на внутреннюю целину (нас с Отаром распределили в разные места) – в Зугдиди, административную столицу Мегрелии (или Мингрелии, по-грузински – Самегрело).

Для того чтобы понять, какое тяжёлое испытание выпало на мою долю, необходимо сказать несколько слов о месте моей «ссылки»: самая зажиточная часть Грузии, цветущие фруктовые сады, самобытная вкуснейшая кухня, гостеприимные люди… одним словом, целина в классическом её понимании.